From: Mark Markish <mmarkish@sunspot.tiac.net>
     
     Знаменитые 'Беседы православного с униатом' митрополита Антония послужили нам примером. Однако мы пригласили для беседы другого участника, более склонного к обмену мнениями в общепринятых рамках, но, по-видимому, не менее строгого оппонента в споре.
     Итак:
     
     Беседа православного с атеистом о книге свящ. Георгия Чистякова 'Размышления с Евангелием в руках' (Москва, Путь, 1997 г., 124 с.)
     
     Голубев: Скажи-ка, Баранов, читал ли что-нибудь из современной православной литературы?
     Баранов: Конечно, читал, - вот, 'Размышления с Евангелием в руках', - и до сих пор не могу понять как такие враки бумага терпит.
     Голубев: Где же ты нашел враки в этой замечательной книжке?
     Баранов: За что не люблю вас, православных, что вы так легко и беззастенчиво врете. У иезуитов, что ли, подхватили полезный навык? С кем поведешься, у того и наберешься....
     Голубев: Ты давай по существу дела, не отвлекайся.
     Баранов: А по существу дела, смотри с самого начала. 'Страх Божий'. Сам, небось слышал у себя в церкви: 'Начало премудрости -страх Господень'. А здесь вот, черным по белому: в Писании ничего не сказано про Страшный суд, да еще восклицательный знак в скобочках поставлен после слова 'страшный': смотрите, мол, дурачки, как вас вокруг пальца обводят! (с. 11)
     Голубев: Мне кажется, ты упрощаешь...
     Баранов: А ты бы не усложнял, а раскрыл бы Библию и нашел бы что пишут два пророка про 'День Господень, великий и страшный.' Библия-то есть у тебя, богомолец? Или ваши попы вам запрещают ее читать, чтоб им не оконфузиться?
     Голубев: Вообще-то это не попы, а ксендзы запрещали читать Библию.
     Баранов: Не выкручивайся, Голубев! Вы ведь теперь экуменисты. Все в одной церкви, только на разных ветвях сидите, так? Даже и папа свой теперь у вас есть, в Стамбуле. Вот и о. Георгий через два слова на третье латинские цитаты вставляет.
     Голубев: Он как раз и объясняет тебе, что в латинской Библии все гораздо лучше изложено: там-де есть особое 'слово timor, и именно этим последним переводится слово 'фобос', когда речь идет о страхе Божием.... Это радостное робение, или же страх причинить боль, обидеть, страх потерять. Это очень важно понять, чтобы наша духовная жизнь и наша жизнь в целом стала нормальной.'(с. 14) Видишь: 'очень важно понять', а ты понять не хочешь.
     Баранов: Даже напротив, очень хочу. И понял уже, что для нормализации жизни по о. Георгию вы все должны стать полными идиотами, по американской системе народнаго образования. Что ж, добро пожаловать! только меня уволь.
     Голубев: С чего это ты лжешь на о. Георгия, что он хочет сделать из нас идиотов?
     Баранов: Я не лгу, а лжешь ты, что не видишь сам. Будто ты не знаешь, что латинская Библия переведена вовсе не с греческаго, а с древне-еврейского. И греческое 'фобос', и латинское timor, соответствуют еврейскому слову йират, обозначающему глубокий и благоговейный страх. Никакое серьезное понятие не переводится с абсолютной точностью одним-единственным словом, но ваши святые отцы согласились и с тем, и с другим переводом.
     Голубев: А о. Георгий говорит, что это вроде как страх спугнуть птицу (с. 14)... Я-то ведь чужих языков не знаю.
     Баранов: И очень напрасно, батенька! В доброе старое время, о котором вы так часто вспоминаете, знать языки полагалось каждому образованному человеку. Я, правда, тоже не знаю, но мне-то что? Тут, впрочем, и знать особо нечего, чтобы его враки разгрести: достаточно найти в Библии нужное слово. Сейчас посмотрим, какое тут 'радостное робение'... Вот Саул собирает народ на войну: 'Взял он пару волов и разсек их на части и послал во все пределы Израильские через тех послов, объявляя, что так будет поступлено с волами того, кто не пойдет вслед Саула и Самуила. И напал страх Господень на народ, и выступили все, как один человек'.
     Голубев: Ну, это из Ветхого Завета.
     Баранов: А тебе что, уже не годится? переписывать пора? Ладно, давай откроем Новый. Вот как раз место очень подходящее к случаю: у Анании и Сапфиры вышло расхождение с фактами. '- Что это согласились вы искусить Духа Господня?... Она упала у ног его и испустила дух; и юноши вошедши нашли ее мертвую и вынесши похоронили подле мужа ея. И великий страх объял всю церковь и всех слышавших это'. Что-то не видно большой радости.
     Голубев: Однако в книжке страх Господень не отрицается. Просто о. Георгий предлагает на него по-другому посмотреть, свежий взгляд бросить, так сказать...
     Баранов: А что, прежний взгляд у вас прокис? Или о. Георгия сильно безпокоит 'подавленность и зажатость' современников (с. 12), что они никак не угонятся за нынешним веком? Когда вам нужно, то вы всем в глаза своей соборностью тычите, отеческим перданием да наследием Церкви, а пришлось некстати - так и вспоминать не стоит. Молодцы! здорово нормализуете духовную жизнь.
     Голубев: Ты очень строг к о. Георгию. Поверь мне, он хотел как лучше. И наследием вовсе он не пренебрегает. Вот, видишь, здесь он ссылается на известную книжку 'Откровенные разсказы странника своему духовному отцу,'(с. 13) что страх - это несовершенный путь к Богу.
     Баранов: Не валяй дурака, Голубев. Сам ведь прекрасно знаешь: все что ни есть ценного в этой маленькой анонимной книжечке (и других подобных сочинениях прошлого века), взято из древних христианских источников - а иначе кому бы она была нужна. Я посмотрел, о трех путях - раба, наемника, и сына, - пишут Авва Дорофей и Василий Великий, только ругать их твоему попу не с руки. Покамест.
     Голубев: Может, он не знает?
     Баранов: Ну, прямо, не знает. Церковников этих в семинариях да академиях еще как муштруют, все чтоб простому народу голову морочить. А этот еще к тому же начальник 'Общедоступного православного университета': туда интеллигентных дурачков принимают, дают им Бердяева в Вольтеры... или Вольтера в Бердяевы. Да еще Блаватскую и Рериха, видишь, здесь о. Георгий как за них заступается, беспокоится что народ позабудет их духовное наследие (с. 21, 26). Сумасшедший дом. Слушай, поражаюсь я на тебя, как ты при всем этом можешь верить в Бога.
     Голубев: Ты, я смотрю, опять отвлекся. Допустим, здесь ты меня победил, и со страхом Господним у о. Георгия не все в порядке. Но скажи мне, где еще ты нашел у него враки?
     Баранов: Да чего их искать-то? как мух в летний день. Вот, тут он утверждает что слово Omnipotens (Всемогущий) в латинской Библии не встречается (с. 46)
     Голубев: И что же, на самом деле встречается?
     Баранов: Поздравляю, у тебя развивается сообразительность. Тридцать семь раз.
     Голубев: Так... Еще?
     Баранов: Еще он объясняет: 'Христианами нас делает прежде всего одно - потребность молиться, открывать сердце Иисусу...'(с. 5) Заметь: 'прежде всего!'
     Голубев: Ну, так это же прекрасно, когда у человека есть потребность в молитве...
     Баранов: Ты что же, Голубев, издеваешься, что ли, надо мной? Ну разве могут быть собственные чувства и потребности основой христианства? Сегодня чувства одни, завтра друтие, причем отнюдь не самые лучшие. Что у меня в сердце? Как там у вас сказано: 'Из сердца исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетельства, хуления, - это оскверняет человека.' Конечно, кого заботит 'раскрепощение', тому это как железом по стеклу. А вас-то, дураков, учат уже две (или три?) тысячи лет владеть вашими чувствами, принуждать себя к молитве и к добрым делам, бороться с вашими страстями, с врагами вашего спасения...
     Голубев: А вот о. Георгий пишет, что 'у нас нет врагов' (с. 6) и что 'установки на борьбу со страстями в Библии нет' (с. 24).
     Баранов: Ну, что у него значит 'в Библии нет' мы только что видели. О. Георгию давно пора свое собственное Евангелие написать, как это делают 'переводчики' на Западе, тогда нечего было бы ему безпокоиться. А так, того и гляди кто-нибудь вспомнит, что 'наша брань не против плоти и крови...'
     Голубев: Пожалуй, никто и не вспомнит. Наши православные 'Розу Мира' читают заместо Евангелия.
     Баранов: То-то и оно. Если б вы лучше знали Писание, богослужение, историю Церкви, древние языки, то вам и такие самозванцы как этот о. Георгий были б не страшны.
     Голубев: Не клевещи на нашего о. Георгия. Как ты смеешь называть его самозванцем?
     Баранов: Так и смею, потому что он не православный.
     Голубев: Ты слишком разошелся, Баранов. Попридержи язык.
     Баранов: Больше возразить нечего?
     Голубев: Достал ты меня, Баранов. Ну, слушай, раз ты такой настырный, разскажу тебе кое-что не слишком широко известное. Никакого о. Георгия нету.
     Баранов: Ты что, спятил? Его в Москве многие знают.
     Голубев: То есть, книжку эту написал вовсе не он.
     Баранов: А кто?
     Голубев: Написал ее один пустоезерский старец, о. Авраамий. Он провел в затворе сорок пять лет, почти говорить разучился. А в прошлом году вдруг как снег на голову, прямо к нему в скит, -преосвященный. 'Пора, - говорит, - отче, послужить братиям. Садись абие за компьютер, пиши книгу в защиту святой веры. Се, умножишася паче влас брады моея, обаче на главе моей власы не мнози суть, нечестивцы и беззаконницы: укрепишася зело, воздвигоша рог свой на верныя...'
     Баранов: Что же, это старец дикий все наворотил?
     Голубев: Помолчи, Баранов, и послушай; довольно я от тебя сегодня натерпелся. Книжка эта - жемчужина современной православной апологетики, и даже ты, при твоих посредственных умственных способностях, сможешь это понять. Ведь такую книжку, как велел написать старцу епископ, можно сравнить не с радиопередачей - один вещает, кто хочет, тот и слушает, - а с разговором с глазу на глаз: я знаю своего собеседника, и говорю ему то, что мне нужно сказать именно ему, здесь и сейчас.
     Баранов: Кто же собеседник о. Авраамия?
     Голубев: Вот и пораскинь мозгами: где вера под ударом? где проходит линия фронта? Православным такая книжка ни к чему: что в ней правильно написано, они и без того знают, а что неправильно -простят: мы не паписты, у нас непогрешимых нет, мало ли на чем поскользнулся никому не ведомый о. Георгий! К примеру, каждый православный, даже самый слабенький, но помнящий молитву 'Внезапу Судия приидет...', читающий Шестопсалмие 'Господи, да не яростию Твоею...', или встречающий 'Духа премудрости, Духа разума (по-английски 'понимания'), Духа страха Божия' в день водосвятия на океанском взморье, уже имеет достаточную базу для реального восприятия страха Божия в христианской жизни: развесистая клюква о 'нежной робости' и пр. ему как доклад на открытом партсобрании.
     Баранов: К кому же он тогда обращается, к молодежи?
     Голубев: Дело не в возрасте. Есть глубоко и сознательно верующие дети и подростки, а есть и взрослые у которых, по выражению Бубы Касторского, 'совсем другие интересы'. Им тоже эта книжка до лампочки.
     Баранов: Тогда кому же?
     Голубев: Тебе.
     Баранов: Мне??? Я-то здесь при чем?
     Голубев: Сочувствую, сочувствую, ты сегодня головой поработал основательно. Ну, напрягись, сделай последнее усилие. Кто бы еще тебя мог усадить за Вульгату и Септуагинту, за Авву Дорофея и Василия Великого? Кто бы дал тебе - вместо рублей, долларов, ельцинов, клинтонов, газет, телевизоров, тряпок и тому подобного мусора -подумать о страхе Божием, о Ветхом и Новом Завете, о помыслах сердца, о покаянии, о невидимой брани?
     Баранов: Мне просто было интересно, вот и все.
     Голубев: Не все, Баранов. Есть ведь и 'другие интересы', так? Но душа по природе своей - христианка, и ей нужна истина. Душа ищет истину, а истина - такая удивительная штука, что ее ничем другим заменить не удается.
     Баранов: Истина-то, говорят, относительна... Ну а как же все эти... недостатки?
     Голубев: Недостатки, говоришь? Враки то есть? Абсолютные враки против относительной истины? Ты читал, наверное, у Честертона про старичка- священника, который что-то такое выслеживал. И повсюду он делал какие-то глупости: то витрину разобьет, то суп на скатерть выльет. Казалось, помутился старик. А на самом деле он хотел навести полицию на след; по этим-то самым глупостям, как по зарубкам в лесу, они и добрались до цели.
     Баранов: Странная проповедь 'по зарубкам', скажу я тебе.
     Голубев: Ничего не поделаешь, если собеседник странный. В прошлом, конечно, когда люди учили языки и не стыдились слова 'истина', было проще. А тебя голыми руками не возьмешь. Вот и подкинул тебе о. Авраамий латинское словечко Omnipotens, которое, дескать, не встречается в Вульгате. Ты сразу на дыбы, бросился искать, спорить -а дело-то не в том! Упомянуто оно, вроде бы не к месту, в самой верной и подлинной главе книжки. И ты задумался о страдании, о смерти, о Божием всемогуществе, и разбираясь с 'латинским Символом веры', обнаружил, что по-русски это совсем другое слово: Вседержитель (Пантократор), не Тот, кто в принципе 'может все', а Тот, кто действительно 'держит все', властвует, распоряжается, без Чьего произволения и волос с головы не падает, но власть Его совсем особой природы... И ты вспомнил икону Господа Вседержителя, как тебе говорили, что нерусским православным она плохо понятна, потому что они не отождествсяют ее со Вседержителем Символа веры. Вот так в одном^единственном слове о. Авраамий дает тебе все богословие книги Иова, и доказывает превосходство греческаго и славянского перевода Писания, и предупреждает об опасностях латинской ереси.
     Баранов: Однако... я об этом и не успел еще всерьез подумать.
     Голубев: Правильно что не успел. Еще успеешь подумать.
     Баранов: Скажи, какие еще там есть... эти... зарубки?
     Голубев: В книжке все разсчитано точно для тебя: каждая глава, каждая фраза достигает цели. И стиль, и композиция, и содержание - на всем явственная печать гения. Мелкие 'зарубки' гнездятся внутри более крупных, и вся книга целиком создает удивительное композиционне впечатление на фоне нашей православной литературы. Переходы, потрясения, контрасты превосходно передают дух наших дней: чувствуешь, как 'подвигошася бездны и трепетна бысть земля'. Вот, после чистой и острой правды о смерти и боли, вдруг заходит речь о войнах; здесь, выражаясь осторожным языком, 'драма абсурда в театре теней' (чтобы избежать неуместного упоминания о сивой кобыле): Новый мировой порядок, Международный суд в Гааге, непротивление злу, всеобщее разоружение. А для особо непонятливых сказано прямо: 'После конца Второй мировой войны других войн уже не было' (с. 60)
     Баранов: Что за бред?
     Голубев: Никакой не бред, а вскрытый нарыв хилиазма, ереси о 'тысячелетнем царстве добра и справедливости', якобы имеющем вот-вот наступить, стоит только подсуетиться и устроить по всему миру рынок с демократией. Нарыв, во-время вскрытый и очищенный от пропагандного гноя быстрым саркастическим наброском. А главное, не забудь заглавия книжки: 'Размышления с Евангелием в руках'. Значит, смысл этой карикатуры - подготовить тебя к восприятию дватцать четвертой главы Евангелия от Матфея. Но и этого мало! о. Авраамий здесь же дает тебе еще одну 'зарубку', самую осязаемую: 'Нужно прислушаться к духовному опыту князя Владимира, который на требования епископов силой покончить с разбойными нападениями на окрестности Киева ответил: Боюсь греха.' (с. 66)
     Баранов: Я до этого места не дочитал. Что же ему ответили епископы?
     Голубев: У о. Авраамия стоят три звездочки: сам разбирайся! А ответили они ему вот что: 'Ты поставлен от Бога князем над Русскою землею, и ты обязан - как князь - защищать своих людей'. И Владимир послушался их, и снова начал казнить разбойников, и навел порядок. Заметь: у святого князя не было верного христианского взгляда на власть и сопротивление злу, и именно Церковь потребовала от него исправить ошибку. Можно ли было выразить все это проще и убедительней, чем тремя звездочками?
     Баранов: Не знаю. Больше нет 'зарубок'?
     Голубев: На твою долю хватит. Вот глава о литургии: казалось бы, какие тут проблемы? Но ты сам заметил, как пестрит текст латинскими вставочками. Зачем они? Затем, чтоб напомнить тебе обо всех латинских схоластических искажениях чина божественной литургии, и не в последнюю очередь об упомянутом о. Авраамием 'пресуществлении' (с..70) -латинской концепции, заменившей собой святоотеческое учение о преложении Св. Даров (о котором о. Авраамий умалчивает). И все, главным образом, для того, чтобы ты лучше увидел заразу экуменизма и ото всего сердца решился ее искоренить.
     Той же цели служит и другая глава, о наследии Западной церкви, где, по приципу 'удивил кота сметаной', говорится о вещах совершенно очевидных, безспорных и благоприятных - о чудотворных иконах западного стиля и письма, о святых и благочестивых людях, прибывших с Запада, об известной книжке Лоренцо Скуполи 'Невидимая Брань', переложенной свв. Никодимом Святогорцем и Феофаном Затворником, - и ни словом, ни буквой не упоминается о том великом водоразделе, который оторвал латинство (и в результате все западное христианство) от Православия. Это еще одна карикатура на экуменистов: они делают вид, что водораздела не существует, и с пеной у рта требуют от нас того же.
     Или вот еще неповторимый пассаж: безмозглые и безсердечные формалисты, 'внешне похожие на иноков и монашек' (с.14). Задумаешься: зачем такая хамская выходка в адрес иночества? И найдешь ответ, прочтя главу о преп. Сергии: все мы обязаны походить на монахов и монахинь, и горе нам, если сходство это внешнее, а не внутреннее. Ну, а целиком вся тема лихорадочного обличения 'не наших' православных, как ты сам уже догадался, - это тоже евангельская иллюстрация: 'Не судите, да не судимы будете'.
     Здесь же - другой эпизод, крайне важный для понимания книги: двое молодых людей, обнаружив, кто стоит за сегодняшним телевидением и что вносит оно в их жизнь, разломали телевизор.
     Помимо очевидного смысла, - как прямого, так и символического, - в этом есть и другой смысл, таинственный, быть может, для русских, но совершенно ясный для живущих за границей. Ты видел, с какой энергией и остротой о. Авраамий отвечает на ересь экуменизма: раз так, ищи 'противовес', ограничение, удерживающее от перехлеста в сектантскую истерику. Об этом-то противовесе и напоминает разбитый телевизор: борьба против теле-рабства, против тупой и гнусной 'индустрии развлечений', за последние годы стала общим делом верующих (и многих не верующих), независимо от национальности и убеждений, особенно в США. Вдруг у людей открылись глаза на все то, о чем столько лет подряд предупреждали православные... Именно такое сотрудничество в общественной и государственной сфере, основанное на дружбе и взаимном уважении, и противопоставляется сегодня безбожному и безсовестному экуменизму.
     А тут вот речь идет о Церкви и современном обществе, и приводится цитата из анонимного 'Письма к Диогнету', времен кровавых гонений на Церковь: 'Христиане не отличаются от прочих людей ни страною, ни языком, ни житейскими обычаями...' (с. 33). Что нам этим хочет сказать о. Авраамий, какая тут 'зарубка'? Не знаешь? Узнаешь, когда прочтешь у преп. Макария Великого: '...От всех людей в мире отличается новая тварь - Христианин... У христиан другой есть мир, иная трапеза, иныя одеяния, иное наслаждение, иное общение, иной образ мыслей...'
     Баранов: Слушай-ка, Голубев. Откуда это ты знаешь, про о. Авраамия и все такое? Может, ты все выдумал? Может быть, о. Георгий Чистяков все это сам написал? Да к тому же еще безо всяких 'зарубок'?
     Голубев: Может быть. Не все ли равно? По существу, не все ли равно?
     Баранов: Не знаю.
     Голубев: Прощай, Баранов. И впредь будь более... это самое... (быстро уходит)
     
     Баранов остается один, погруженный в глубокую задумчивость.
     
     
     Автор: Марк Маркиш (США)