Василий Шукшин
     
     Ванька Тепляшин
     
     Ванька Тепляшин лежал у себя в сельской больнице с язвой двенадцатиперстной кишки. Лежал себе и лежал. А приехал в больницу какой-то человек из районного города, Ваньку вызвал к себе врач, они с тем человеком крутили Ваньку, мяли, давили на живот, хлопали по спине... Поговорили о чем-то между собой и сказали Ваньке:
     - Поедешь в городскую больницу?
     - Зачем? - не понял Ванька.
     - Лежать. Также лежать, как здесь лежишь. Вот... Сергей Николаевич лечить будет.
     Ванька согласился.
     В горбольнице его устроили хорошо. Его там стали называть "тематический больной".
     - А где тематический больной-то? - спрашивала сестра.
     - Курит, наверно, в уборной, - отвечали соседи Ванькины. - Где же еще.
     - Опять курит? Что с ним делать, с этим тематическим...
     Ваньке что-то не очень нравилось в горбольнице. Все рассказал соседям по палате, что с ним случалось в жизни: как у него в прошлом году шоферские права хотели отнять, как один раз тонул с машиной...
     - Лед впереди уже о так от горбатится - горкой... Я открыл дверцу, придавил газку. Вдруг - вниз поехал!.. - Ванька, когда рассказывает, торопится, размахивает руками, перескакивает с одного на другое. - Ну, поехал!.. Натурально, как с горки! Вода - хлобысь мне в ветровое стекло! А дверку льдиной шваркнуло и заклинило. И я, натурально, иду ко дну, а дверку не могу открыть. А сам уже плаваю в кабине. Тогда я другую нашарил, вылез из кабины-то и начинаю осматриваться...
     - Ты прямо, как это... как в баню попал: "вылез, начинаю осматриваться". Меньше ври-то.
     Ванька на своей кровати выпучил честные глаза.
     - Я вру?! - некоторое время он даже слов больше не находил. - Хот... Да ты что? Как же я врать стану! Хот...
     И верно, посмотришь на Ваньку - и понятно станет, что он, пожалуй, и врать-то не умеет. Это ведь тоже - уметь надо.
     - Ну, ну? Дальше, Вань. Не обращай внимания.
     - Я, значит, смотрю вверх - вижу: дыра такая голубая, это куда я провалился... Я туда погреб.
     - Да сколько ж ты под водой-то был?
     - А я откуда знаю? Небось недолго, это я рассказываю долго. Да еще перебивают...
     - Ну, ну?
     - Ну, вылез... Ко мне уже бегут. Завели в первую избу...
     - Сразу - водки?
     - Одеколоном сперва оттерли... Я целую неделю потом "красной гвоздикой" вонял. Потом уж за водкой сбегали.
     ...Ванька и не заметил, как наладился тосковать. Стоял часами у окна, смотрел, как живет чужая его уму и сердцу улица. Странно живет: шумит, кричит, а никто друг друга не слышит. Все торопятся, но оттого, что сверху все люди одинаковы, кажется, что они никуда не убегают: какой-то загадочный бег на месте. И Ванька скоро привык скользить взглядом по улице - по людям, по машинам... Еще пройдет, надламываясь в талии, какая-нибудь фифочка в короткой юбке, Ванька проводит ее взглядом. А так - все одинаково. К Ваньке подступила тоска. Он чувствовал себя одиноко.
     И каково же было его удивление, радость, когда он в этом мире внизу вдруг увидел свою мать... Пробирается через улицу, оглядывается - боится. Ах, родная ты, родная! Вот догадалась-то.
     - Мама идет! - закричал он всем в палате радостно. Так это было неожиданно, так она вольно вскрикнула, радость человеческая, что все засмеялись.
     - Где, Ваня?
     - Да вон! Вон, с сумкой-то! - Ванька свесился с подоконника и закричал: - Ма-ам!
     - Ты иди встреть ее внизу, - сказали Ваньке. - А то ее еще не пропустят: сегодня не приемный день-то.
     - Да пустят! Скажет - из деревни... - гадать стали.
     - Пустят! Если этот стоит, худой такой, с красными глазами, этот сроду не пустит.
     Ванька побежал вниз.
     А мать уже стояла возле этого худого с красными глазами, просила его. Красноглазый даже и не слушал ее.
     - Это ко мне! - издали еще сказал Ванька. - Это моя мать.
     - В среду, субботу, воскресенье, - деревянно прокуковал красноглазый.
     Мать тоже обрадовалась, увидев Ваньку, даже и пошла было навстречу ему, но этот красноглазый придержал ее.
     - Назад.
     - Да ко мне она! - закричал Ванька. - Ты что?!
     - В среду, субботу, воскресенье, - опять трижды отстукал этот... вахтер, что ли, как их там называют.
     - Да не знала я, - взмолилась мать, - из деревни я... Не знала я, товарищ. Мне вот посидеть с им где-нибудь, маленько хоть...
     Ваньку впервые поразило, - он обратил внимание, - какой у матери сразу сделался жалкий голос, даже какой-то заученно-жалкий, привычно-жалкий, и как она сразу перескочила на этот голос... И Ваньке стало стыдно, что мать так униженно просит. Он велел ей молчать:
     - Помолчи, мам.
     - Да я вот объясняю товарищу... Чего же?
     - Помолчи! - опять велел Ванька. - Товарищ, - вежливо и с достоинством обратился он к вахтеру, но вахтер даже не посмотрел в его сторону. - Товарищ! - повысил голос Ванька. - Я к вам обращаюсь!
     - Вань, - предостерегающе сказала мать, зная про сына, что он ни с того ни с сего может соскочить с зарубки.
     Красноглазый все безучастно смотрел в сторону, словно никого рядом не было и его не просили сзади и спереди.
     - Пойдем вон там посидим, - изо всех сил спокойно сказал Ванька матери и показал на скамеечку за вахтером. И пошел мимо него.
     - Наз-зад, - как-то даже брезгливо сказал тот. И хотел развернуть Ваньку за рукав.
     Ванька точно ждал этого. Только красноглазый коснулся его, Ванька движением руки вверх резко отстранил руку вахтера и, бледнея уже, но еще спокойно, сказал матери:
     - Вот сюда вот, на эту вот скамеечку.
     Но и дальше тоже ждал Ванька - ждал, что красноглазый схватит его сзади. И красноглазый схватил. За воротник Ванькиной полосатой пижамы. И больно дернул. Ванька поймал его руку и так сдавил, что красноглазый рот скривил.
     - Еще раз замечу, что ты свои руки будешь распускать... - заговорил Ванька ему в лицо негромко, не сразу находя веские слова, - я тебе... я буду иметь с вами очень серьезный разговор.
     - Вань, - чуть не со слезами взмолилась мать. - Господи, господи...
     - Садись, - велел Ванька чуть осевшим голосом. - Садись вот сюда. Рассказывай, как там?..
     Красноглазый на какое-то короткое время оторопел, потом пришел в движение и подал громкий голос тревоги.
     - Стигаеев! Лизавета Сергеевна!.. - закричал он. - Ко мне! Тут произвол!.. - и он, растопырив руки, как если бы надо было ловить буйно помешанного, пошел на Ваньку. Но Ванька сидел на месте, только весь напружинился и смотрел снизу на красноглазого. И взгляд этот остановил красноглазого. Он оглянулся и опять закричал: - Стигаеев!
     Из боковой комнаты, из двери выскочил квадратный Евстигнеев в белом халате, с булочкой в руке.
     - А? - спросил он, не понимая, где тут произвол, какой произвол.
     - Ко мне! - закричал красноглазый. И, растопырив руки, стал падать на Ваньку.
     Ванька принял его... Вахтер отлетел назад. Но тут уже и Евстигнеев увидел "произвол" и бросился на Ваньку.
     ...Ваньку им не удалось сцапать... Он не убегал, но не давал себя схватить, хоть этот Евстигнеев был мужик крепкий и старались они с красноглазым во всю силу, а Ванька еще стерегся, чтоб поменьше летели стулья и тумбочки. Но все равно, тумбочка вахтерская полетела, и с нее полетел графин и раскололся. Крик, шум поднялся... Набежало белых халатов. Прибежал Сергей Николаевич, врач Ванькин... Красноглазого и Евстигнеева еле-еле уняли. Ваньку повели наверх. Сергей Николаевич повел. Он очень расстроился.
     - Ну как же так, Иван?..
     Ванька, напротив, очень даже успокоился. Он понял, что сейчас он поедет домой. Он даже наказал матери, чтоб она подождала его.
     - На кой черт ты связался-то с ним? - никак не мог понять молодой Сергей Николаевич. Ванька очень уважал этого доктора.
     - Он мать не пустил.
     - Да сказал бы мне, я бы все сделал! Иди в палату, я ее приведу.
     - Не надо, мы счас домой поедем.
     - Как домой? Ты что?
     Но Ванька проявил непонятную ему самому непреклонность. Он потому и успокоился-то, что собрался домой. Сергей Николаевич стал его уговаривать в своем кабинетике... Сказал даже так:
     - Пусть твоя мама поживет пока у меня. Дня три. Сколько хочет! У меня есть где пожить. Мы же не довели дело до конца. Понимаешь? Ты просто меня подводишь. Не обращай внимания на этих дураков! Что с ними сделаешь? А мама будет приходить к тебе...
     - Нет, - сказал Ванька. Ему вспомнилось, как мать униженно просила этого красноглазого... - Нет. Что вы!
     - Но я же не выпишу тебя!
     - Я из окна выпрыгну... В пижаме убегу ночью.
     - Ну-у - огорченно сказал Сергей Николаевич. - Зря ты.
     - Ничего, - Ваньке было даже весело. Немного только жаль, что доктора... жалко, что он огорчился. - А вы найдете кого-нибудь еще с язвой... У окна-то лежит, рыжий-то, у него же тоже язва.
     - Не в этом дело. Зря ты, Иван.
     - Нет, - Ваньке становилось все легче и легче. - Не обижайтесь на меня.
     - Ну, что ж... - Сергей Николаевич все же очень расстроился. - Так держать тебя тоже бесполезно. Может, подумаешь?.. Успокоишься...
     - Нет. Решено.
     Ванька помчался в палату - собрать кой-какие свои вещички. В палате его стали наперебой ругать:
     - Дурак! Ты бы пошел...
     - Ведь тебя бы вылечили здесь, Сергей Николаевич довел бы тебя до конца.
     Они не понимали, эти люди, что скоро они с матерью сядут в автобус и через какой-нибудь час Ванька будет дома. Они этого как-то не могли понять.
     - Из-за какого-то дурака ты себе здоровье не хочешь поправить. Эх ты!
     - Надо человеком быть, - с каким-то мстительным покоем, даже, пожалуй, торжественно сказал Ванька. - Ясно?
     - Ясно, ясно... Зря порешь горячку-то, зря.
     - Ты бы полтинник сунул ему, этому красноглазому, и все было бы в порядке. Чего ты?
     Ванька весело со всеми попрощался, пожелал всем здоровья и с легкой душой поскакал вниз.
     Надо было еще взять внизу свою одежду. А одежду выдавал как раз этот Евстигнеев. Он совсем не зло посмотрел на Ваньку и с сожалением даже сказал:
     - Выгнали? Ну вот...
     А когда выдавал одежду, склонился к Ваньке и сказал негромко, с запоздалым укором:
     - Ты бы ему копеек пятьдесят дал, и все - никакого шуму не было бы. Молодежь, молодежь... Неужели трудно догадаться?
     - Надо человеком быть, а не сшибать полтинники, - опять важно сказал Ванька. Но здесь, в подвале, среди множества вешалок, в нафталиновом душном облаке, слова эти не вышли торжественными; Евстигнеев не обратил на них внимания.
     - Ботинки эти? Твои?
     - Мои.
     - Не долечился и едешь...
     - Дома долечусь.
     - До-ома! Дома долечисся...
     - Будь здоров, Иван Петров! - сказал Ванька.
     - Сам будь здоров. Попросил бы врача-то... может, оставют. Зря связался с этим дураком-то.
     Ванька не стал ничего объяснять Евстигнееву, а поспешил к матери, которая небось сидит возле красноглазого и плачет.
     И так и было: мать сидела на скамеечке за вахтером и вытирала полушалком слезы. Красноглазый стоял возле своей тумбочки, смотрел в коридор - на прострел. Стоял прямо, как палка. У Ваньки даже сердце заколотилось от волнения, когда он увидел его. Он даже шаг замедлил - хотел напоследок что-нибудь сказать ему. Покрепче. Но никак не находил нужное.
     - Будь здоров! - сказал Ванька. - Загогулина.
     Красноглазый моргнул от неожиданности, но головы не повернул - все смотрел вдоль своей вахты.
     Ванька взял материну сумку, и они пошли вон из хваленой-прехваленой горбольницы, где, по слухам, чуть ли не рак вылечивают.
     - Не плачь, - сказал Ванька матери. - Чего ты?
     - Нигде ты, сынок, как-то не можешь закрепиться, - сказала мать свою горькую думу. - Из ФЗУ тада тоже...
     - Да ладно!.. Вались они со своими ФЗУ. Еще тебе одно скажу: не проси так никого, как давеча этого красношарого просила. Никогда никого не проси. Ясно?
     - Много так сделаешь - не просить-то!
     - Ну... и так тоже нельзя. Слушать стыдно.
     - Стыдно ему!.. Мне вон счас гумажки собирать на пенсию - побегай-ка за имя, да не попроси... Много соберешь?
     - Ладно, ладно... - мать никогда не переговорить. - Как там, дома-то?
     - Ничо. У себя-то будешь долеживать?
     - Та-а... не знаю, - сказал Ванька. - Мне уже лучше. Через некоторое время они сели у вокзала в автобус и поехали домой.
     
     
     Copyright (c) 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского