Василий Шукшин
     
     ДЯДЯ ЕРМОЛАЙ
     
     
     Вспоминаю из детства один случай.
     Бала страда. Отмолотились в тот день рано, потому что заходил дождь. Небо - синим-сине, и уж дергал ветер. Мы, ребятишки, рады были дождю, рады были отдохнуть, а дядя Ермолай, бригадир, недовольно поглядывал на тучу и не спешил.
     - Не будет никакого дождя. Пронесет все с бурей. - Ему охота было домолотить скирду. Но... все уж собирались, и он скрепя сердце тоже стал собираться.
     До бригадного дома километра полтора. Пока добрались, пустили коней и поужинали, синева наползла, но дождя, правда, не было. Налетел сильный ветер, поднялась пыль... Во тьме трепетно вспыхивали молнии и гремел гром. Ветер рвал, носил, а дождя не было.
     - Самая воровская ночь, - сказал дядя Ермолай. - Ну-ка, Гришка... - дядя Ермолай поискал глазами, я попался ему. - Гришка с Васькой, идите на точок - там ночуете. А то как бы в такую-то ночку не подъехал кто да не нагреб зерна. Ночь-то... самая такая.
     Мы с Гришкой пошли на ток.
     Полтора километра, которые мы давеча проскакали мигом, теперь показались нам долгими и опасными. Гроза разыгралась вовсю: вспыхивало и гремело со всех сторон! Прилетали редкие капли, больно били по лицу. Пахло пылью и чем-то вроде жженым - резко, горьковато. Так пахнет, когда кресалом бьют по кремню, добывая огонь.
     Когда вверху вспыхивало, все на земле - скирды, деревья, снопы в суслонах, неподвижные кони, - все как будто на миг повисало в воздухе, потом тьма проглатывала все; сверху гремело гулко, уступами, как будто огромные камни срывались с горы в пропасть, сшибались.
     Мы наконец заблудились. Сбились с дороги и потеряли ту скирду, у какой молотили. Их было много. Останавливались, ждали, когда осветит: опять все вроде подскакивало, короткий миг висело в воздухе, в синем, резком свете, и все опять исчезло, и в кромешной тьме грохотали вниз огромные камни.
     - Давай залезем в первую попавшую скирду и заночуем, - предложил Гришка.
     - Давай, конечно.
     - А утром скажем, что ночевали на точке, кто узнает?!
     Залезли и обмолоченную скирду, в теплую пахучую солому. Поговорили малость, наказали себе проснуться пораньше.. И не наметили, как и заснули, не слышали, как ночью тол дождь.
     Утро раскинулось ясное, умытое, тихое. Мы, конечно, проспали. Но так как ночью промочило, наши молотить рано не поедут, мы знали. Мы пошли в дом.
     - Ну, караульщики, - спросил дядя Ермолай, увидев нас, мне показалось, что он смотрит пытливо, - как ночевали?
     - Хорошо.
     - Все там в порядке? На точке-то?
     - Все в порядке. А что?
     - Ничего. Спрашиваю... Я посылал, я и спрашиваю. "А что?" - А сам все смотрит. Мне стало не по себе. - Зерно-то целое?
     - Целое. У Гришки круглые, ясные глаза; он смотрит не мигая. А что?
     - Да вы были там?! На точке-то?
     У меня заныл копчик позвоночника, копчик. Гришка тоже растерялся... Хлоп-хлоп глазами.
     - Как это "были" ?..
     - Ну да, были вы там?
     - Были. А где же мы были?
     Эх, тут дядя Ермолай взвился.
     - Да не были вы там, сукины вы сыны! Вы где-то под суслоном ночевали, а говорите - на точке! Сгребу вот счас обоих да носом - в точок-то, носом, как котов пакостливых. Где ночевали?
     - От... Ты чо?
     - Где ночевали?!
     - На точке. - Гришка, видно, решил стоять насмерть. Мне стало легче.
     - Васька, где ночевали?
     - На точке.
     - Да растудыт вашу туда-сюда и в ребра!.. - Дядя Ермолай аж за голову взялся и болезненно сморщился. - Ты гляди, что они вытворяют-то! Да не было вас на току, не было-о! Я ж был там! Ну?! Обормоты вы такие, обормоты! Я ж следом за вами пошел туда - думаю, дошли они хоть? Не было вас там!
     Это нас не смутило - что он, оказывается, был на току.
     - Ну и что?
     - Что?
     - Ну и... мы тоже были. Мы, значит, маленько попозже... Мы блудили.
     - Где попозже?! - взвизгнул дядя Ермолай. - Где попозже-то?! Я там весь дождь переждал! Я только к свету оттуда уехал. Не было вас там!
     - Были...
     Дядя Ермолай ошалел... Может быть, мы - в глазах его - тоже на миг подпрыгнули и повисли в воздухе, как вчерашние скирды и кони - отчего-то у него глаза сделались большие и удивительные.
     - Были?
     - Были.
     Он схватил узду... Мы - в разные стороны. Дядя Ермолай постоял с уздой, бросил, сморщился болезненно и пошел прочь, вытирая ладошкой глаза. Он был не очень здоровый.
     - Обормоты, - говорил он на ходу. - Не были же, не были - и в глаза врут стоят. Штыбы бы вам околеть, не доживая веку! Штыбы бы вам... Жоны злые попались!.. Обормоты. В глаза врут стоят - и хоть бы что! О!.. - Дядя Ермолай повернулся к нам: - Да ты скажи честно: испужались, может, не нашли - нет, в глаза смотрют и врут. Обормоты... По пять трудодней снимаю, раз вы такие.
     Днем, когда молотили, дядя Ермолай еще раз подошел к нам.
     - Гришка, Васька... сознайтесь: не были на точке? По пять трудодней не сниму. Не были же?
     - Были.
     Дядя Ермолай некоторое время смотрел на нас... Потом позвал с собой.
     - Идите сюда... Идите, идите. Вот тут вот я от дождя прятался. - Показал. И посмотрел на нас с мольбой: - А вы где же прятались?
     - А мы - с той стороны.
     - С какой?
     - Ну, с той.
     - Да где же с той-то?! Где с той-то? - Он опять стал терять терпение. - Я же шумел, вас звал!.. Я ее кругом вою обошел, скирду-то. А молонья такая резала, что тут ни то что людей, иголку на земле найдешь. Где были-то?
     - Тут.
     Дядя Ермолай из последних сил крепился, чтоб опять не взвиться. Опить сморщился...
     - Ну ладно, ладно... Вы, может, боитесь, что я ругаться буду? Не буду. Только честно скажите: где ночевали? Не скину по пять трудодней... Где ночевали?
     - На току.
     - Да где на току-то!! - сорвался дядя Ермолай. - Где на току-то?! Где, когда я... У-у, обормоты! - Он заискал глазами - чем бы огреть нас.
     Мы убежали.
     Дядя Ермолай ушел за скирду... Опять, наверно, всплакнул.
     
     Теперь, много-много лет спустя, когда я бываю дома и прихожу на кладбище помянуть покойных родных, я вижу на одном кресте:
     "Емельянов Ермолай...вич".
     Ермолай Григорьевич, дядя Ермолай. И его тоже поминаю - стою над могилой, думаю. И дума моя о нем - простая: вечный был труженик, добрый, честный человек. Как, впрочем, все тут, как дед мой, бабка. Простая дума. Только додумать я ее не умею, со всеми своими институтами и книжками. Например: что был в этом, в их жизни, какой-то большой смысл? В том именно, как они ее прожили. Или - не было никакого смысла, а была одна работа, работа... Работали да детей рожали. Видел же я потом других людей... Вовсе не лодырей, нет, но... свою жизнь они понимают иначе. я се понимаю иначе! Но только когда смотрю на их холмики, я не знаю: кто из нас прав, кто умнее?