Василий Шукшин
     
     КАК ПОМИРАЛ СТАРИК
     
     
     Старик с утра начал маяться. Мучительная слабость навалилась... Слаб он был давно уж, с месяц, но сегодня какая-то особенная слабость - такая тоска под сердцем, так нехорошо, хоть плачь. Не то чтоб страшно сделалось, а удивительно: такой слабости никогда не было. То казалось, что отнялись ноги... Пошевелит пальцами - нет, шевелятся. То начинала терпнуть левая рука, шевелил ею - вроде ничего. Но какая слабость, господи?..
     До полудня он терпел, ждал: может, отпустит, может, оживет маленько под сердцем - может, покурить захочется или попить. Потом понял: это смерть.
     - Мать... А мать! - позвал он старуху свою. - Это... помираю вить я.
     - Господь с тобой!.. - воскликнула старуха. - Ково там выдумываешь-то лежишь?
     - Сняла бы как-нибудь меня отсудова. Шибко тяжко. - Старик лежал на печке. - Сыми.
     - Одна-то я рази сыму. Сходить нешто за Егором?
     - Сходи. Он дома ли?
     - Даве крутился в ограде... Схожу.
     Старуха оделась и вышла, впустив в избу белое морозное облако.
     "Зимнее дело - хлопотно помирать-то", - подумал старик.
     Пришел Егор, соседский мужик.
     - Моро-оз, язви его! - сказал он. - Погоди, дядя Степан, маленько обогреюсь, тогда уж полезу к тебе. А то застужу. Тебе чево, хуже стало?
     - Совсем плохо, Егор. Помираю.
     - Ну, что ты уж сразу так!.. Не паникуй особо-то.
     - Паникуй не паникуй - все. Шибко морозно-то?
     - Градусов пятьдесят есть. - Егор закурил. - А снега на полях - шиш. Сгребают тракторами, но ково там.
     - Может, подвалит ишо.
     - Теперь уж навряд ли. Ну, давай, слезать будем... Старуха взбила на кровати подушку, поправила перину. Егор встал на припечек, подсунул руки под старика.
     - Держись мне за шею-то... Вот так! Легкий-то какой стал!..
     - Выхворался...
     - Прям как ребенок. У меня Колька тяжельше...
     Старика положили на кровать, накрыли тулупом.
     - Может, папироску свернуть? - предложил Егор.
     - Нет, неохота. Ах ты, господи, - вздохнул старик, - зимнее дело - помирать-то...
     - Да брось ты! - сказал Егор серьезно. - Ты гони от себя эти разные мысли. - Он пододвинул табуретку к кровати, сел. - Меня на фронте-то вон как задело! Тоже думал - каюк. А доктор говорит: захочешь жить - будешь жить, не захочешь - не будешь. А я и говорить-то не мог. Лежу и думаю: "Кто же жить не хочет, чудак человек?" Так што лежи и думай: "Буду жить!"
     Старик слабо усмехнулся.
     - Дай разок курну, - попросил он.
     Егор дал. Старик затянулся и закашлялся. Долго кашлял...
     - Прохудился весь... Дым-то, однако, в брюхо пошел.
     Егор хохотнул коротко.
     - А где шибко-то болит? - спросила старуха, глядя на старика жалостливо и почему-то недовольно.
     - Везде... Весь. Такая слабость, вроде всю кровь выцедили.
     Помолчали все трое.
     - Ну пойду я, дядя Степан, - сказал Егор. - Скотинешку попоить да корма ей задать...
     - Иди.
     - Вечерком ишо зайду попроведую.
     - Заходи.
     - Егор ушел.
     - Слабость-то, она отчево? Не ешь, вот и слабость, - заметила старуха. - Может, зарубим курку - сварю бульону? Он ить скусный свеженькой-то... А?
     Старик подумал.
     - Не надо. И поисть не поем, а курку решим.
     - Да бог бы уж с ей, с куркой? Не жалко ба...
     - Не надо, - еще раз сказал старик. - Лучше дай мне полрюмки вина... Может, хоть маленько кровь-то заиграет.
     - Не хуже ба...
     - Ничо. Может, она хоть маленько заиграет.
     Старуха достала из шкафа четвертинку, аккуратно заткнутую тряпочной пробкой. В четвертинке было чуть больше половины.
     - Гляди, не хуже ба...
     - Да когда с водки хуже бывает, ты чо! - Старика досада взяла. - Всю жись трасетесь над ей, а не понимаете: водка - это первое лекарство. Сундуки какие-то...
     - Хоть счас-то не ерепенься! - тоже с досадой сказала старуха. - "Сундуки"... Одной уж ногой там стоит, а ишо шебаршит ково-то. Не велел доктор волноваться.
     - Доктор... Они вот и помирать не велят, доктора-то, а люди помирают.
     Старуха налила полрюмочки водки, дала старику. Тот хлебнул и чуть не захлебнулся. Все обратно вылилось. Он долго лежал, белый, без движения. Потом с трудом сказал:
     - Нет, видно, пей, пока пьется.
     Старуха смотрела на него горько и жалостливо. Смотрела, смотрела и вдруг всхлипнула:
     - Старик... А, не приведи господи, правда помрешь, чо же я одна-то делать стану?
     Старик долго молчал, строго смотрел в потолок. Ему трудно было говорить. Но ему хотелось поговорить хорошо, обстоятельно.
     - Перво-наперво: подай на Мишку на алименты. Скажи: "Отец помирал, велел тебе докормить мать до конца". Скажи. Если он, окаянный, не очухается, подавай на алименты. Стыд стыдом, а дожить тоже надо. Пусть лучше ему будет стыдно. Маньке напиши, чтоб парнишку учила. Парнишка смышленый, весь "Интернационал" назубок знает. Скажи: "Отец велел учить". - Старик устал и долго опять лежал и смотрел в потолок. Выражение его лица было торжественным и строгим.
     - А Петьке чево сказать? - спросила старуха, вытирая слезы; она тоже настроилась говорить серьезно и без слез.
     - Петьке?.. Петьку не трогай - он сам едва концы с концами сводит.
     - Может, сварить бульону-то? Егор зарубит...
     - Не надо.
     - А чево, хуже становится?
     - Так же. Дай отдохну маленько. - Старик закрыл глаза и медленно, тихо дышал. Он правда походил на мертвеца: какая-то отрешенность, нездешний какой-то покой были на лице его.
     - Степан! - позвала старуха.
     - Мм?
     - Ты не лежи так...
     - Как не лежи, дура? Один помирает, а она - не лежи так. Как мне лежать-то? На карачках?
     - Я позову Михеевну - пособорует?
     - Пошли вы!.. Шибко он мне много добра сделал, ваш бог. Курку своей Михеевне задарма сунешь... Лучше эту курку-то Егору отдай - он мне могилку выдолбит. А то кто долбить-то станет?
     - Найдутся небось...
     - "Найдутся". Будешь потом по деревне полоскать - кому охота на таком морозе долбать. Зимнее дело... Што бы летом-то!
     - Да ты что уж, помираешь, что ли? Может, ишо оклемаисся.
     - Счас - оклемался. Ноги вон стынут... Ох, господи, господи?.. - Старик глубоко вздохнул. - Господи... может, ты есть, прости меня, грешного.
     Старуха опять всхлипнула.
     - Степан, ты покрепись маленько. Егор-то говорил: "Не думай всякие думы".
     - Много он понимает! Он здоровый как бык. Ему скажи: не помирай - он не помрет.
     - Ну тада прости меня, старик, если я в чем виноватая...
     - Бог простит, - сказал старик часто слышанную фразу. Ему еще что-то хотелось сказать, что-то очень нужное, но он как-то стал странно смотреть по сторонам, как-то нехорошо забеспокоился...
     - Агнюша, - с трудом сказал он, - прости меня... я маленько заполошный был... А хлеб-то - рясный-рясный!.. А погляди-ко в углу-то кто? Кто там?
     - Где, Степан?
     - Да вон!.. - Старик приподнялся на локте, каким-то жутким взглядом смотрел в угол избы - в передний. - Вон же она, - сказал он, - вон... Сидит-то?..
     Егор пришел вечером...
     На кровати лежал старик, заострив кверху белый нос. Старуха тихо плакала у его изголовья.
     Егор снял шапку, подумал немного и перекрестился на иконку.
     - Да, -сказал он, - чуял он ее.