Василий Шукшин.
     
     Позови меня в даль светлую...
     
     
     Copyright Василий Шукшин
     Подготовка электронного текста: библиотека Александра Снежинского
     
     
     В небольшом русском городке, где-то на окраине, где дальше - за пустырем - виден уже и лес и не дымят трубы, в аккуратном домике из трех комнат жила женщина. Звали женщину красиво - Агриппина, Агриппина Игнатьевна Веселова, попросту - Груша. Было ей тридцать четыре года, и были у нее сын Витька двенадцати лет да брат Николай Игннатьевич, главный бухгалтер пригородного совхоза, да где-то был муж... С мужем они разошлись три года назад: тот взял в подруги... бутылку, и та подруга белоголовая завлекла его куда-то далеко, даже и не слышно было, где он.
     Брат Николай приезжал по воскресеньям к сестре и пленмяннику, старался как-нибудь им помочь, продукты привонзил, деньжонок иногда.
     И один раз, в воскресенье, приехал он с важным каким-то делом... Но пока дело это не выкладывал, а как обычно они с Витькиной матерью воспитывали Витьку.
     - Ну сладу нет - не слушается, и все, - жаловалась мать. - Совсем парень выпрягся...
     - Что же это ты, Витька? - гудел большой дядя Никонлай, постукивая толстыми прокуренными пальцами по клененке. - Не годится так, не годится. А что же дальше-то бундет, если ты уже счас... черт-те чего вытворяешь? Ведь матенри-то одной трудно с тобой, как ты это не поймешь!..
     - Ни дьявола не понимает! На днях чего удумал: взял да соседской свинье глаз выбил...
     - Глаз? - удивился дядя Николай.
     - Но! Ветеринар, сосед-то... ладно, мужик добрый - не пошел никуда жаловаться. А то было бы дело!
     - Зачем же ты ей глаз-то выбил? - спросил дядя.
     Лобастый Витька сидел тут же, за столом, делал вид, что усердно читает книгу. Молчал.
     - Витьк!
     - Ну?
     - Зачем глаз-то свинье выбил?
     - Я нечаянно, - буркнул Витька.
     - "Нечаянно"! - воскликнула мать. - Знаю я, как нечанянно... Нечаянно. - И повернулась к брату - рассказать: - Я его все в пример ставлю, ветеринара-то: выучился человек, теперь живет-поживает, в доме-то только живой воды, навернно, нет... Бери, мол, пример - приглядывайся. А он его и ненвзлюбил...
     - При чем же тут животное, если тебе человек не поглянулся? Витьк!
     - Ну?
     - Разве можно такие вещи делать?! Ты что, живодер, что ли?
     Витька молчал.
     - Папа родимый - набычится, и не сдвинешь с места, - заключил дядя Николай. Помолчал. Спросил сестру: - Где он счас? Не слышно?
     - "Где"! - горько воскликнула мать. - У него дорог много, и все - веселые.
     - Алименты-то шлет?
     - Шлет.
     - Эх, Витька, Витька... - вздохнул дядя Николай. - Что ж ты так живешь-то? А?
     Витька молчал.
     - Витьк!
     - Ну?
     - Чего молчишь?
     - Я читаю.
     - Что ты мне очки втираешь! - осердился дядя Никонлай. - Читает он!.. - Потянулся, взял у Витьки книгу. - Что ты читаешь? То ж - задачник! Кто же так задачник читает... как художественную литературу. Менделеев мне нашелся!
     - Вот так он меня все время обманывает, - сказала мать. - Спросишь: Витька, выучил уроки? Выучил! А где вынучил, где выучил - ничего не выучил, одна улица на уме...
     - Ты эту улицу брось, Витька, - резонно стал убеждать дядя Николай. - Она до добра не доведет. Хватишься потом, да поздно будет. Вот он, близко будет, локоть-то, да не укунсишь. Улица от тебя не убежит, а время уйдет, не воротишь. Ты лучше возьми да уроки хорошенько выучи, чем... глаза-то свиньям вышибать. Чем выбил-то, камнем, что ли?
     Витька водил пальцем по синим клеточкам клеенки. На вопрос только неопределенно поморщился и пожал плечами.
     Дядя помолчал и спросил совсем другим тоном - мирно, несколько удивленно:
     - Так что, здесь тоже свиней держут?
     - Держут, - откликнулась мать. - А чего? Мужик-то в доме, так и держут. Зато всю зиму без горюшка - с мясом. Мужик-то есть, чего не держать?
     - Витька, - повернулся дядя к Витьке, - иди учи уроки в ту комнату, мне надо с матерью поговорить.
     Витька незаметно с облегчением вздохнул и ушел в друнгую комнату. Накачка кончилась.
     - Я вот о чем с тобой, - заговорил Николай негромко. И посмотрел на часы. - Помнишь, я тебе говорил про мужинка-то?
     - Ну, помню.
     - Это... видал я его в пятницу, говорил с ним...
     Груша насторожилась. Заинтересовалась.
     - Ну?
     - Он придет сегодня... - Николай опять глянул на чансы, - через десять минут.
     - Батюшки! - испугалась Груша. - Чего же ты молнчишь-то сидишь? Надо же хоть маленько прибраться, что ли?..
     - А что у тебя?.. Нормально и так...
     Груша вскочила было, но оглянула комнату и села опять.
     - Так ты расскажи про него... Что хоть за человек-то? Ты откуда его знаешь-то?
     - Учился с ним на курсах бухгалтеров вместе...
     - Так это когда было-то!
     - Давненько. А тут встретил его: я в банк приехал, и он туда же пришел. Ну, разговорились... Ну - как, мол, жинвешь? То-се... Одинокий он счас - разошлись тоже, двое детей было...
     - А чего разошлись-то?
     - Пил тоже...
     - Вот те на! Так это что же мне, шило на мыло менять?
     - Да погоди ты! Пил, счас не пьет - лечился, что ли, или так бросил, не спрашивал. Но твердо знаю, что счас не пьет. Хороший мужик. Я рассказал про тебя: вот, есть, мол, сенстра - одинокая тоже, парнишка в пятом классе... Приду, говорит. Посмотри, может, что и выйдет у вас. Чего же одна будешь с этих лет...
     Через приоткрытую дверь в горницу Витька слышал весь разговор. Навострил уши.
     - Страшно, Коля, - говорила мать. - С одним всадилась до ушей... Но тогда хоть молодая была - простительно, а теперь-то - это уж глупость будет несусветная. Сама себя исклянешь...
     - А не торопись, никто тебя силком не гонит, - отвечал на это Николай. - Присмотрись сперва... Да и он, думаю, тоже не кинется сломя голову. Алименты только с него здонровые дерут...
     - Да это-то... черт бы его бей, с алиментами, они все нынче с алиментами. И я-то ведь не девка. Был бы человек хороший. Не зряшный какой...
     - Да нет, он так-то ничего вроде. Вон он идет! Особо не суетись - тоже не в поле обсевок. Но и... это... не строй из себя... Нормально, как всегда...
     - Да уж как-нибудь сумею. А семья-то его где, здесь живет?
     Николай не успел ответить. В дверь снаружи постучали.
     - Ну? - кивком показал на дверь Николай - откликннись, мол.
     Груша чего-то растерялась...
     Помолчали и вместе сказали:
     - Да!
     - Войдите!
     Вошел носатый, серьезный, преуспевающий на вид челонвек лет этак сорока трех - сорока пяти. В добром, сталистого цвета плаще, при шляпе и при большом желтом портфеле. Маленькими глазками сразу с любопытством воткнулся в женщину... Но смотрел ровно столько, сколько позволило первое приличие.
     - Ну вот, не заблудился, - сказал он. - Здравствуйте.
     Николай поднялся ему навстречу.
     Поздоровались за руку.
     - Сестра моя... Груша - знакомьтесь, - представил Нинколай.
     Груша, по-молодому еще стройная, ладная, тоже поднянлась, подала руку.
     - Владимир Николаевич, - назвался гость.
     - Груша.
     - Груша - это... Графена?
     - Агриппина, - сказал Николай. - Это родители наши верующие были, ну, крестили, конечно... Хорошо, я под Миколу-Угодника угодил, а то был бы тоже какой-нибудь... Евлампий. - Николай мелко, насильственно посмеялся. - У нас был в деревне один Евлампий...
     - Он потом переменил имя, - сказала Груша.
     - Да, потом, правда, променял на... забыл, кто он стал-то?
     - Владимир.
     - Тезки, значит. - Владимир Николаевич тоже искусстнвенно посмеялся.
     - Садитесь, - пригласила Груша.
     - Спасибо. Я бы разделся...
     - О Господи! - спохватилась Груша. И покраснела. - Раздевайтесь, пожалуйста!
     Она была еще хороша, Груша. Особенно заметно стало это, когда она суетилась и на тугие скулки ее набежал румяннец, и глаза, широко расставленные, простодушно, искренне засмеялись.
     Владимир Николаевич опять ненароком прицелился к ней мелким, острым взглядом.
     - Витька! - громко позвал дядя Коля. - Иди-ка сюда.
     Вошел Витька.
     - Познакомься с... дядей Володей, - сказал дядя Коля.
     Витька стоял и смотрел на носатого дядю Володю.
     - Ну, герой!.. - добренько сказал дядя Володя. И поиснкал в карманах у себя... - На-ка - пиратом будешь. - Подал простенький пистолетишко, который даже и без пистонов был, а просто - чакал.
     Витька не мог сдержать снисходительную ухмылку. Чакнул пару раз...
     - Это - для первачей только.
     Матери стало неловко, что сын у нее такой неблагодарнный. Она опять покраснела.
     - Ну, Витька!.. - сказала она. И засмеялась, и опять донверчиво и ясно засмеялись ее глаза.
     - Ну, дядя Володя тебя еще не видел, не знал, что ты танкой большой, - пришел на выручку дядя Коля. - В следуюнщий раз принесет... А что тебе, пушку, что ли, надо?! Какой!
     - Садитесь, Владимир Николаевич, - пригласила мать.
     Владимир Николаевич прихватил портфель и прошел с ним к столу. Присел, портфель поставил возле ног.
     - Тепло как на улице-то; - сказал он. - Все же - сеннтябрь месяц, должно уже чувствоваться...
     - Ну что, Витька? - спросил дядя Коля. - Небось на улицу лыжи навострил? Ну, иди, иди, а то там дружки твои заждались.
     Витька вопросительно глянул на мать.
     - Иди, поиграй, - разрешила мать.
     Витька ушел.
     Дружков у Витьки было несколько. Но самый задушевнный, самый верный и умный, кому Витька подражал во всем почти, был Юрка, девятиклассник, квартирант старика Наунма Евстигнеича, что жил по той же улице, через три дома.
     У Юрки нелегкое положение. Отца у него нет, погиб на лесоповале, одна мать, а у матери, кроме Юрки, еще трое на руках - мал мала меньше. Мать живет в небольшой деревне, в сорока километрах отсюда, там вот нет десятилетки. Мать бьется из последних сил, хочет, чтоб Юрка окончил десятинлетку. Юрка и сам хочет окончить школу. Больше того, он мечтает потом поступить в институт. В медицинский. Единнственный, перед кем Витьке совестно, что он плохо учитнся, - это Юрка.
     
     Огромный старик Наум Евстигнеич хворал с похмелья. Лежал на печке, стонал.
     Раз в месяц - с пенсии - старик аккуратно напивался. И после этого дня по два лежал в лежку.
     - Как черти копытьями толкут! - слабо удивлялся станрик на печке. - О! О! Что делают!..
     Юрка учил уроки.
     - Кончаюсь, Юрка, - возвестил старик. - Все.
     - Не надо было напиваться, - жестко сказал Юрка; станрик мешал ему.
     - Молодой ишо рассуждать про это - надо, не надо. Шибко уж много вы нынче знаете!
     Юрка ниже нагнулся к книге.
     - А что же мне делать, если не выпить? - Старику охота поговорить: все, может, полегче будет. - Все ученые станли! - Старик всерьез недолюбливает Юрку за его страсть к учению. У него свои дети все выучились и разъехались по бенлому свету; старик остался один и винит в этом только ученние. - В собаку кинь - в ученого попадешь.
     Юрка молчит. Шевелит губами.
     Вошел Витька.
     - Здорово, Витька! - сказал старик. - Хвораю.
     - Опять? - спросил Витька.
     - Вон дружок твой ругает, что выпил... Должен же я хоть раз в месяц отметиться.
     - Зачем? - спросил Юрка, откинувшись на спинку стунла и подмигнув Витьке на старика. - Зачем напиваться-то?
     - Что я, не человек, что ли?
     - Хм... - Юрка качнул головой. - Рассуждения, как при крепостном праве. Это тогда считалось, что человек долнжен обязательно пить.
     - А ты откуда знаешь про крепостное время-то? - Станрик смотрит сверху страдальчески и снисходительно. - Отнкуда ты знаешь-то? Тебе всего-то от горшка два вершка, а синдит, рассуждает...
     Юрка скосоротился и безнадежно махнул рукой.
     Витька подсел к нему.
     - Как дела? - спросил Юрка негромко.
     - Ничего!
     - Все знают! - разошелся старик. - Все на свете знают. А чего человек с похмелья хворает, это вы знаете, товарищи ученые?
     "Ученые" переглянулись...
     - Отравление организма, - отчеканил Юрка. - Отравнление сивушным маслом.
     - Где масло? В водке?
     - Так точно, ваше благородие! - Юрка с Витькой хихикннули.
     - Доучились! - Старик доволен, что поймал зеленых на явной глупости. - А сыра там нет случаем? Хэх, елки-палки!..
     - Хочешь, я тебе формулу покажу? - вскочил Юрка. - Сейчас я тебе наглядно докажу... На! Вот она, формулка...
     - Пошел ты со своей формулой! О-ох, опять накатило... О, что делается!
     - Ну, похмелись уж тогда, чего мучиться-то?
     Старик никак не реагирует на это предложение.
     Витька заговорщически наклонился близко к другу и сканзал тихо:
     - Денег жалко. На похмелку-то.
     Юрка согласно кивнул головой: знаю, мол.
     - Я тебе сала маленько принес. В сенцах оставил.
     - Дядька приехал?
     Витька кивнул.
     - Еще какой-то гусь пришел - к маме. Володя какой-то.
     - Зачем?
     Витька пожал плечами.
     - Сватать, что ли... Он прямо не говорит. Пистолет вот подарил.
     - Ну-ка? Ой, ну и пистолет!
     - Он думал, я еще маленький.
     - Витька, отец-то пишет? - спросил старик. - Где он счас?
     - Не знаю, - неохотно сказал Витька.
     - Помогает вот он вам?
     - Не знаю. Помогает.
     - Носит нынче людей по белому свету... - сказал станрик. - И моих где-то черт носит. Вот оно, ученье-то!
     - Радоваться надо, что дети выучились, а он... ворчит, - заметил Юрка.
     Старик приподнялся на локте.
     - Сколько тебе лет учиться до хирурга?
     - Шестнадцать. Десять плюс шесть в медицинском иннституте.
     - Так, - зловеще гнул старик. - А сколько ты будешь получать?
     - Не в этом дело...
     - Нет, сколько?
     - Я не интересуюсь зарплатой.
     - А-а - завилял? Зарплатой не интересуется... Видали ухаря? Витька, дай ему там подзатыльник, хвастунишке. Зарнплатой они не интересуются!.. Только старикам шиш высылают.
     - Что, у тебя денег, что ль, нету?
     - Есть. Не про вашу честь.
     - Ну и вот.
     - Я тебе про другое толкую: на кой шут жилы-то из себя тянуть столько лет? Иди вон на шофера выучись да работай. Они вон по сколь зашибают. Да ишо приворовывают: где лесишко кому подкинет, где угля - деньги. И матери бы понмог. У ей ведь трое на руках... Шутка в деле! Кажилится на тебя, кажилится, а ты потом - хвост трубой и завьесся в большой город.
     - Не твое дело.
     - Знамо, не мое. Я чужой человек, плотишь мне пять рублей - живи на здоровье. Мне матерю твою жалко. Легко, думаешь, ей одной с вами?..
     - Проживем! - резко сказал Юрка. - Никому до этого... Нечего! Жили и проживем.
     - Сбили вас с толку этим ученьем - вот и мотаетесь по белому свету. Ты ишо кто? - сосунок, а уж по квартирам сшиваешься. Дома родного не знаешь.
     - Если дома нет десятилетки, что я теперь?
     - Во-от! "Десятилетки", "пятилетки"... Жили раньше без всякого ученья - ничо, Бог миловал: без хлебушка не сидели.
     - У вас только одно на уме - "раньше"!
     - А то... ирапла-анов наделали - дерьма-то.
     - А тебе больше глянется на телеге?
     - А чем плохо на телеге? На телеге-то я если поехал, то хоть знаю: худо-бедно - доеду. А ты навернесся с этого своенго ираплана - костей не соберут.
     Юрка махнул рукой.
     - Витька, спорь с ним, если охота. Мне надо учить.
     - А космос? - значительно спросил Витька старика.
     - Что "космос"?
     - Космос. Куда наши космонавты летают...
     - Летают, - поправил Юрка.
     - Летают, - поправился Витька.
     - Гагарин-то?
     - Не один Гагарин. Много уже.
     - А чего они туда летают? Ну и что, что летают? Что толнку-то?
     - Во дает! - воскликнул Юрка, опять откинувшись на спинку стула.
     - Понял? - сказал Витька. - А что, им лучше на печке лежать?
     - Чего вы привязались с этой печкой? - обиделся станрик. - Доживите до моих годов, тогда вякайте. Только спенрва доживите.
     - Я же не в обиду тебе говорю, - продолжал Витька. - Но спрашивать, зачем люди в космос летают, - это, я тебе доложу...
     - Доложи, сделай милость. Доложи старику. Я, видишь, не спрашиваю, зачем ты, паршивец, ко мне в сад лазишь - знаю потому что, а в космос - не знаю, доложи, сделай милость.
     Витька великодушно пропустил мимо ушей замечание про сад.
     - Ну, во-первых: основание космоса - это... надо. Приндет время, люди совсем сядут на Луну. А еще придет время - долетят до Венеры, так? А на Венере, может, тоже люди жинвут...
     - На Марсе, - поправил Юрка.
     - Ну, на Марсе. Разве ж не интересно глянуть на их?
     - Они такие же, как мы?
     Витька оглянулся на Юрку... Юрка пожал плечами.
     - Этого я точно не знаю, - честно сказал Витька. - Монжет, маленько пострашней, потому что там атмосфера не танкая - больше давит.
     - Ишо драться кинутся, - сказал старик.
     - За что?
     - Ну, скажут: зачем прилетели? - Старик явно заинтенресовался Витькиным рассказом. - Незваный гость хуже тантарина.
     - Не кинутся. Они тоже обрадуются.
     - Еще неизвестно, кто из нас умнее, - включился в разнговор Юрка. - Может, они. Тогда мы у них будем учиться. А потом, когда техника разовьется, дальше полетим... - Юрнку самого захватила такая перспектива человечества. Он встал и начал ходить по избе. - Мы же еще не знаем, сколько еще таких планет, похожих на Землю. А их, может, много! И везде живут... существа. И мы будем летать друг к другу... И полунчится такое... мировое человечество. Все будем одинаковые.
     - Жениться, что ли, друг на дружке будете?
     - Я говорю - в смысле образования! "Жениться"...
     - У них одно на уме - жениться, - недовольно заметил Витька.
     - Может, где-нибудь есть такие человекоподобные, что мы все у них поучимся. Вот тогда будет жизнь! Захотел ты, допустим, своих сыновей повидать прямо с печки - пожалуйста: включил видеоприемник, настроился на определеннную волну - они здесь, разговаривай. Ругайся, если хочешь. А медицина будет такая, что люди будут до ста - ста двадцанти лет жить...
     - Ну, это уж ты... приврал.
     - Почему?! Уже сейчас эта проблема решается. Сто дваднцать лет - это нормальный срок. Мы только не располагаем данными... Но мы их возьмем у соседей по Галактике.
     - А сами-то не можете - чтоб сто двадцать?
     - Сами пока не можем. Это медленный процесс... - Юрка даже слегка кокетничает, изображает из себя какого-то учителя. - Может, мы и докатимся когда-нибудь, что будем сто двадцать лет жить, но это еще не скоро.
     - Сто двадцать лет сам не захочешь. Надоест.
     - Ты не захочешь, а другие - с радостью. Будет такое средство...
     - "Средство"... Открыли бы лучше какое-нибудь средстнво от похмелья. А то башка, как...
     - Не надо пить.
     - Пошел ты!..
     Замолчали. Юрка опять решительно сел за учебник.
     - У вас только одно на языке: "Будет! Будет!" - опять начал старик. - Трепачи. Ты вот - шешнадцать-то лет бундешь учиться, а начнет человек помирать, что ты сделаешь?
     Юрка не намерен больше болтать. Молчит.
     - Вырежет ему чего-нибудь, - сказал Витька.
     - Да если ему срок подошел помирать, чего ты ему выренжешь?
     Витька не знал.
     - Я на такие... темные вопросы не отвечаю.
     - Нечего ответить, вот и не отвечаете. Светлые ваши гонловушки... только мякиной набиты.
     - Нечего? - опять вскочил Юрка. - А вот эти люди?.. - сгреб кучу книг и показал. - Вот этим людям тоже нечего отнвечать?! Ты хоть одну прочитал?
     - Там читать нечего - вранье одно. У меня на квартире жил один...
     - Во дает?! - сказал Витька.
     - Ладно! - Юрка опять начал ходить по избе. - Чума раньше была?
     - Была. У нас в двадцать...
     - Где она теперь? Есть?
     - Не приведи, Господи! Может, будет...
     - В том-то и дело, что больше не будет. С ней научились бороться. Дальше! Если бы тебя раньше укусила бешеная сонбака, что бы с тобой было?
     - Сбесился бы.
     - И помер бы. А сейчас - сорок уколов, и все. Человек живет. Туберкулез был неизлечим? Сейчас - пожалуйста: полгода - и человек как огурчик! А кто это все придумал? Ученые. "Вранье"... Хоть бы уж помалкивали, если не знаете.
     Старика раззадорил тоже этот Юркин наскок.
     - Так. Ладно. Собака - это ладно. А змея укусит?.. Где они были, доктора-то, раньше? Не было. А бабка, бывало, пошепчет - и как рукой снимет. А ведь она институтов ваших не кончала.
     - Укус был не смертельный, вот и все. Это элементарно.
     - Иди подставь: пусть она тебя разок чикнет...
     - Пожалуйста! Я до этого укол сделаю - и пусть кусает, сколько влезет, - я только улыбнусь.
     - Хвастунишка.
     - Да вот же они, во-от! - Юрка опять показал на книги. - Люди на себе экспериментировали! А знаешь ты, что когда академик Павлов помирал, то он созвал студентов и стал им диктовать, как он помирает...
     - Как это? - очень заинтересовался старик.
     Витька тоже не слышал про это.
     - Так. "Вот, говорит, сейчас у меня холодеют ноги - пиншите". Они писали. Потом руки отнялись. Он говорит: "Руки отнялись".
     - А они пишут?
     - Они пишут. Потом сердце стало останавливаться, он говорит: "Пишите". Они плакали и писали. - У Юрки у самого на глазах показались слезы. На старика рассказ тоже произвел сильное действие.
     - Ну?
     - И помер. И до последней минуты все рассказывал, понтому что это надо было для науки. А вы с этими вашими бабнками еще бы... триста лет в темноте жили. "Раньше было! Раньше было!" Какие-то кулацкие уклоны... Вот так было раньше? - Юра подошел и включил радио. Пела певица. Ненмного все послушали ее. - Где она? - спросил Юрка.
     - Кто?
     - Певица-то. Ее же нет здесь, а - поет.
     - Так это по провода-ам.
     - Это радиоволны! "По провода-ам". По проводам - это у нас здесь. А она, может, где-нибудь в Москве или в Лениннграде поет - что, туда провода протянуты?
     - Провода. Я в прошлом годе ездил к Ваньке, видел: вдоль железной дороги провода висят. На столбах. Чего ты мне говоришь-то?
     Юрка махнул рукой.
     - Тебе не втолковать! Мне надо уроки учить. Все.
     - Ну и учи.
     - А вы отрываете. - Юрка сел за стол, зажал ладонями уши и стал усердно читать.
     Долго в избе было тихо.
     - Витька, а ты на кого хочешь учиться? - спросил станрик.
     Витьку этот вопрос застал врасплох.
     - Я пока выбираю, - сказал он.
     - На кого он будет учиться! - оторвался от книги Юрнка. - У него по арифметике плохо. Не исправил, Витька?
     - Не...
     - Что ж ты?
     - Знаешь, на кого учись? На судью, - посоветовал станрик.
     - О-о! - удивились ребятишки. - Чего это?
     - Люди будут бояться. Скажут: вон, вон - судья идет! Большое дело.
     - Тогда уж - на прокурора, - сказал Витька. - Он пострашней.
     - Прокурор - это не все понимают, что страшно. А вот судья... это судья. Это уже тюрьмой пахнет.
     Еще помолчали.
     - Он есть на карточке? - спросил вдруг старик.
     - Кто?
     - Тот ученый, помирал-то который.
     - Академик Павлов? Вот он.
     Юрка подал старику книгу и показал Павлова. Витьке тоже показал редкостного ученого.
     - Старенький уж был, - сказал Евстигнеич жалостливо.
     - Он был до старости лет бодрый и не напивался, как... некоторые. - Юрка отнял книгу. - И не валялся потом на печке, не матерился...
     - Чего вы взъелись-то на меня?! - вскричал больной старик. - Ты гляди что - житья не дают! Комиссары нашлись... Вам ба по тогдашнему делу - только комиссарами быть. Они тогда молодые были... Такие же вот... молокососы заполошные. Командовали.
     Юрка сел опять за учебники, а Витька стал листать книжнку с портретами ученых.
     - Ох, мать ты моя-а!.. - закряхтел опять старик. И полез с печки. Надел валенки, взял нож и вышел в сени.
     - Куда это он? - спросил Витька.
     Юрка пожал плечами.
     - Ну, и что этот гусь? - спросил Юрка. - Наверно, отнцом твоим станет?
     Витька уставился на друга, точно до него только сейчас дошел истинный смысл прихода дяди Володи в их дом.
     - Отцом? - переспросил он.
     - Ну а кем же? Не родным, конечно, но жить-то у вас бундет.
     Вошел старик... Нес в руке добрый кус сала.
     - Нате поешьте... ученые. А то, пока дойдете до своих хирургов-то, - загнетесь.
     - Зачем? У меня есть - мне Витька принес...
     - Ешьте! "Витька принес"... У Витьки у самого... зад сверкает. Безотцовщина. Ешьте, это доброе сало, не базарнное.
     - Нам дядя Коля привез из деревни - тоже доброе, - вступился Витька за свое сало.
     - В деревне теперь разучились солить. Не разучились, а... не хотят. Тоже все на базар норовят: как попало посолил, лишь бы вид сохранить. - Старик опять полез на печку. - Ох, язви ты в душеньку!.. Как ляжешь, так опять подступает.
     - Давай, мы сбегаем за четвертинкой? - еще раз предлонжил Юрка.
     Старик помолчал.
     - Не надо, - сказал. - Перемаюсь как-нибудь.
     Ребятишки достали хлеб и принялись за сало.
     - Ну и как мне его теперь, папкой, что ли, звать? - спронсил Витька негромко.
     Юрка пожал плечами.
     - К нам, когда папка помер, тоже приходил один... я его дядей Сашей звал. Не мог. Я папку-то хорошо помню.
     - И я помню.
     - Ну и будешь дядей звать... Нечего их наваживать. Станрый?
     - Старый, - сказал Витька, всерьез озабоченный новым "папкой".
     - А у его, что же, родных-то никого не было, что ли? - спросил старик с печки.
     - У кого? - не понял Юрка.
     - У того академика-то. Одни студенты стояли?
     - У Павлова? Были, наверно. Я точно не знаю. Завтра спрошу в школе.
     - Дети-то были, поди?
     - Наверно. Завтра узнаю.
     - Были, конечно. Никого если б не было родных-то, ненмного надиктуешь. Плохо человеку одному. Не приведи Госнподи!
     
     ...Мать Витькина громко засмеялась.
     - Не знаю, - сказала она. - Я так не думаю.
     - Уверяю вас! - тоже улыбаясь, воскликнул слегка заналевший Владимир Николаевич.
     И дядя Николай тоже слегка заалел... Всем было хорошо, все слегка поразмякли.
     - А не спеть ли нам?! - догадался дядя Николай. - А? Эх, Витьки нет, он бы нам счас на баяне подобрал какую-нибудь.
     - Хорошо играет? - спросил Владимир Николаевич.
     - Мой подарок, - не удержался, похвастал дядя Никонлай. - На день рождения ему отвалил - пускай учится.
     - Люблю музыкальных детей, - сказал Владимир Никонлаевич.
     - Так споем, что ли!
     - Какую? - спросила Груша.
     - Давай какую-нибудь. Ты у нас песельница.
     - Ну, прямо!.. Нашел песельницу.
     И вдруг Владимир Николаевич, прикрыв маленькие пентушиные глаза, зачастил не шутя, козлом:
     
     Небо, небо, небо, небо-о!..
     
     Хотел-то он всерьез, но так это вышло смешно и нелепо, что Николай и Груша засмеялись. Тогда засмеялся и Владинмир Николаич - будто он хотел пошутить.
     - Давай, Груша! - попросил опять Николай. - Понмнишь, про колечко как-то... Про любовь, про колечко. Ты часто пела...
     Груша, справившись со смущением, вскинула голову, как-то простецки-смело глянула на "суженого", усмешливо улыбнулась и негромко, красиво запела:
     
     Что стоишь, качаясь,
     То-онкая рябина-а?
     Го-оловой склоняясь
     До самого тына...
     
     Брат Николай неожиданно хорошо, в лад поддержал:
     
     ...Го-оловой склоняясь
     До самого-о тына.
     
     Они, видно, певали раньше - славно у них вышло.
     
     Там через дорогу... -
     
     повела дальше Груша, -
     
     За-а рекой-ой широкой
     Та-ак же о-одиноко
     Дуб стоит высокий.
     
     Владимир Николаич заблеял было:
     
     Та-ак же одиноко-о...
     
     Но - смолк. Не умел он. Стал слушать.
     Брат с сестрой пели:
     
     Как бы мне, рябине,
     К ду-убу перебраться,
     Я-а б тогда не стала
     Гнуться и качаться-а!..
     Ох, я-а б тогда не стала...
     
     Тут вошел Витька.
     Песня погибла. Мать что-то опять смутилась, вскочила из-за стола, улыбаясь, и какой-то извиняющийся тон понявился.
     - Сынок пришел! Поесть хочешь?
     - Нет, - сказал Витька. - Я у Юрки поел...
     - Господи!.. "У Юрки". Он и так едва концы с концами сводит, а он объедает ходит...
     - Нам дед Ефим сала дал.
     - Витьк, ну-ка сыграй нам! - сказал дядя Коля. - А?
     - Я уроки не выучил, - сказал Витька. И посмотрел на дядю Володю не очень любезно.
     - Ну, сыграл бы... - попросила и мать.
     - Хо!.. Говорю же: уроки не выучил...
     - Что ж ты до сих пор не выучил? - обиделся дядя Конля. - Ох, Витька, Витька... Ну, иди учи.
     Матери неловко стало за столь открытую нелюбезность сына.
     - Ну, иди, иди - учи, - тоже сказала она.
     Витька ушел в горницу.
     Дядя Володя поднялся...
     - Ну, пора и честь знать, как говорят.
     - Да посиди еще! - воскликнул Николай. - Чего ты? Еще успеешь. Куда торопиться-то?
     - Посидите, - сказала и Груша.
     - Да нет, пойду... А то темно станет. Включу счас телевинзор, постановку какую-нибудь посмотрю.
     Витька у себя в горнице похоже передразнил дядю Вонлодю.
     - Да нет, пойду... А то темно станет, хулиганов полно на улицах... Гусь-Хрустальный.
     - Ну, приходите... Не забывайте, - слышалось из больншой комнаты. Мать говорила.
     - Ладно, ладно - приду, - опять изобразил Витька неннавистного ему гостя. - В воскресенье приду. Может, в субнботу... Явлюсь, так сказать.
     И стал дядя Володя являться. По субботам и воскресенньям.
     Раз явился:
     - Здравствуйте. Немного все же похолодало. Чувствуетнся. Лист уже пожелтел.
     Два явился:
     - Здравствуйте. Сегодня потеплей. Но все равно скоро - конец. Лист только до первого ветра: слетит.
     Три явился:
     - Слетел. Голенькие стоят. Пора...
     Один раз мать с Витькой откровенно поговорили.
     - Уроки выучил?
     - Выучил.
     - Ну-ка, сядь - поговорим. Как тебе дядя Володя-то?
     Витька хотел увильнуть от ответа. Пожал плечами, как он делал, когда не хотел говорить прямо.
     - Что? - спросила мать.
     - Ничего...
     - Не глянется?
     Витька опять пожал плечами.
     Мать кивнула головой, подумала... И вдруг засмеялась милым своим, ясным смехом.
     - Ох, и но-ос!.. На семерых рос, одному достался. А, Витька?.. Вот так нос!
     Витька моментально осмелел, затараторил:
     - Да он этим своим носом всю мебель нам посшибает! Это же не нос, а форштевень!
     - Руль, - коротко определила мать. - Но... Витька... дружок: нам не до жиру - быть бы живу. Так, сына. Дело нанше... неважнецкое.
     - Да что, с голоду, что ль, помираем?
     Мать засмеялась.
     - Да нет, что же?.. Нет. Немолодая уж я, сынок, - выбинрать-то. Вот штука-то. Время мое ушло. Ушло времечко... - Мать вздохнула. - Десять бы годков назад - этот бы дядя Володя... - И не стала досказывать. А стала говорить совсем другое - может, себя убеждала:
     - Да он неплохой - так-то... Вон какой рассудительный. Не пьет.
     - Не пьет, а по бутылочке всегда приносит.
     - Да это ж... что ж? Разве это пьет? Так-то пьет - это не страшно.
     - С бутылочки все и начинается, - стал тоже рассуждать Витька.
     Мать опять засмеялась.
     - Нет, у него тоже уж теперь - не начинается. Сам не молодой. Нет, так-то... зачем же зря человека хаять? Не надо. Не витязь, конечно, но...
     - Какой уж там витязь - гусь!
     - Не надо так! - строго велела мать. - Разговорился! Малой еще - так разговаривать. Ишь ты... Подрасти сперва, потом уж рассуждай. А то... больно языкастые нынче стали.
     
     И опять пришел дядя Володя.
     Витька увидел его раньше, в окно.
     - Идет! - крикнул он.
     - Кто?
     - Ну, кто?.. Хрустальный!
     - Витька! - сердито сказала мать. - Ну-ка, отойди оттунда, не торчи.
     Витька отошел от окна.
     - Играть, что ли?
     - Играй, какую-нибудь... поновей.
     - Какую? Может, марш?
     - Да зачем же марш-то? Генерал, что ли, идет? Вот, канкую-то недавно учил...
     - "Венок Дуная"? Мы его еще не одолели. Давай "Смешнное сердце"?
     - Играй. Она грустная?
     - Помоги-ка снять... Не так чтобы очень грустная, но за душу возьмет. Ручаюсь.
     Мать сняла со шкафа тяжелый баян, поставила Витьке на колени.
     - Там есть, например, такие слова: "Смешное сердце, не верь слепой надежде: любовь уходит..." Куда уж грустней - зареветь можно.
     - Да уж...
     Витька заиграл "Смешное сердце".
     Вошел дядя Володя, аккуратненько отряхнул шляпу у понрога и тогда только сказал:
     - Здравствуйте.
     - Здравствуйте, Владимир Николаич, - приветливо отнкликнулась мать.
     Витька перестал было играть, чтоб поздороваться, но увидел, что дядя Володя не смотрит на него, отвернулся и продолжал играть.
     - Дождик, Владимир Николаич?
     - Сеет. Пора уж ему и сеять.
     Дядя Володя говорил как-то очень аккуратно, состоянтельно, точно кубики складывал. Положит кубик, посмотнрит - переставит. За время, пока он сюда ходил, он осмелел, вошел во вкус единоличного говорения - когда слушают.
     - Пора... Сегодня у нас... что? Двадцать седьмое? Через три дня - октябрь месяц. Пойдет четвертый квартал.
     - Лист облетел? - спросил Витька.
     - Весь. Отдельные листочки еще трепыхаются, но... скоро и эти слетят.
     Дядя Володя прошел к столу, вынул из портфеля бутылку шампанского. Поставил на стол.
     - Все играешь, Витя?
     - Играет! - встряла мать. - Приходит из школы и начиннает - надоело уж... В ушах звенит.
     Это была несусветная ложь; Витька даже приостановился играть, изумленно глянул на мать... и продолжал играть. Вонобще Витьку удивляло, что мать, обычно такая живая, острая на язык, с дядей Володей во всем тихо соглашалась.
     - Хорошее дело, - похвалил дядя Володя. - В жизни пригодится. Вот пойдешь в армию: все будут строевой шаг отрабатывать, а ты - в Красном уголке на баяне трениронваться.
     - На баяне не тренируются, - сказал Витька. - Тренинруются на турнике.
     - А на баяне что же делают?
     - Репетируют.
     Дядя Володя снисходительно посмеялся... Посмотрел на мать, показал глазами на Витьку.
     - Все знают.
     - Ну, они нынче...
     Витька тоже посмотрел на дядю Володю... И ничего не сказал. Продолжал играть "Смешное сердце".
     - Садитесь, Владимир Николаич. Садитесь.
     - Если талант есть - большое дело, - продолжал дядя Володя, сев за стол. - С талантом люди крепко живут.
     - Наоборот, - опять не выдержал Витька. - Юрка говонрит: талантливым всегда первым попадает.
     - Витя!..
     - Какой Юрка?
     - Да мальчик тут один... по соседству, - пояснила мать. - Давайте, Владимир Николаич...
     - С плохими товарищами не знайся, - сказал дядя Вонлодя.
     - Да он хороший мальчик... учится хорошо. На квартире здесь живет. Витя, ты если сел играть, играй.
     - Играю.
     - Попадает, Виктор, не талантам, попадает... неслухам, грубиянам - этим попадает, верно. А талант... - это талант. Ну, и учиться, конечно, надо - само собой.
     - Вот учиться-то... - Мать строго посмотрела на Витьнку. - Лень-матушка!.. Вперед нас, видно, родилась.
     Витька поддал на баяне.
     - Витька, смори маленько. В ушах, правда, звенит.
     - Плохо с учебой, Виктор?
     - Чего только не делаю: сама иной раз сяду с ним: "Учи! Тебе ведь надо-то, не мне". Ну!.. В одно ухо влетело, в другое вылетело. Был бы отец-то... Нас-то много они слушают!
     - Отец-то пишет, Виктор?
     - А чего ему писать? - отвечала мать. - Алименты свои плотит и довольный. А тут рости как знаешь.
     - Алименты - это удовольствие ниже среднего, - заментил дядя Володя. - Двадцать пять?
     - Двадцать пять.
     - Стараться надо, Виктор. Маме одной трудно.
     - Понимали бы они...
     - Ты пришел из школы, сразу раз - за уроки. Уроки приготовил - поиграл на баяне. На баяне поиграл - пошел погулял.
     Мать вздохнула.
     Витька играл "Смешное сердце".
     Дядя Володя открыл бутылочку шампанского.
     - Как она у нас - пук! - засмеялся он, довольный.
     - Надо наклонять, - встрял Витька, - тогда и "пук" не будет.
     - Шампанское должно пу... стрелять, - авторитетно сказал дядя Володя. - Прошу вас, Агриппина Игнатьевна. - И дядя Володя опрокинул шампанское в большой рот.
     - Х-у-у, - сказал он и поморгал маленькими глазами, - в нос дает.
     Витька захохотал.
     Мать с укоризной поглядела на него.
     - Держите, Агриппина Игнатьевна.
     Мать тоже выпила... И долго улыбалась и вздрагивала.
     - Стремиться надо, Витя, - продолжал дядя Володя, нанливая еще два фужера.
     - Уж и то говорю ему: "Стремись, Витька..."
     - Говорить мало. Что говорить!
     - Как же воспитывать-то?
     Дядя Володя кивнул головой, приглашая Грушу опрокиннуть фужерчик.
     - Ху-у-у, - опять сказал он. - Все: пропустили по повонду воскресенья, и будет. - Дядя Володя закурил. - Я ведь злоупотреблял, крепко злоупотреблял...
     - Вы уже рассказывали. Счастливый человек - сократинлись... Взяли себя в руки.
     - Бывало, утром на работу идти, а от тебя, как от циклонна, - на версту разит. Зайдешь, бывало, в парикмахернскую - не бриться, ничего - откроешь рот, он побрызгает, тогда уж идешь. Хочешь на счетах три положить - кладешь пять.
     - Гляди-ка!
     - Да. В голове - дымовая завеса, - обстоятельно раснсказывал дядя Володя, полагая, что это и занимательно, и поучительно. - А у меня еще стол напротив окна стоял, в одиннадцать часов солнце начинает в лицо бить - пот грандом!.. И мысли же комичные возникают: в ведомости, допуснтим, написано: "Такому-то на руки семьдесят пять рублей". А ты думаешь: "Это ж сколько поллитр выйдет?!" Хе-хе... И ведь начинаешь делить, вот что самое любопытное. Делить начинаешь невольно!
     - До чего можно дойти! - сочувственно заметила мать. - Ай-яй!
     - Гораздо дальше идут. У меня приятель был - тот все по ночам шанец искал...
     - Что это?
     - Шанс. Он его называл - шанец. Один раз искал-искал, и показалось же ему, что кто-то позвал с улицы, шагнул с балкона - и все, не вернулся.
     - Разбился?
     - Ну, с девятого этажа... Он же не голубь мира. Когда летел, успел, правда, крикнуть: "Эй, вы что?!"
     - Сердешный, - вздохнула мать.
     Дядя Володя посмотрел на Витьку.
     - Отдохни, Виктор. Давай в шахматы сыграем. Заполнним вакум, как у нас главный говорит. Тоже бросил пить и не знает, куда деваться. Не знаю, говорит, чем вакум заполнить. Давай - заполним.
     Витька посмотрел на мать.
     Мать улыбнулась.
     - Ну отдохни, сынок.
     Витька с великим удовольствием вылез из-под баяна... Мать опять взгромоздила баян на шкаф, накрыла салфеткой.
     Дядя Володя расставлял на доске фигуры.
     - В шахматы тоже учись, Виктор. Попадешь в какую-нинбудь компанию: кто за бутылку, кто разные фигли-мигли с женским полом, а ты - раз - за шахматы: "Желаете?" К тебе сразу другое отношение. У тебя по литературе как?
     - Трояк.
     - Плохо. Литературу надо назубок знать. Вот я хожу пешкой и говорю: "Е-два, Е-четыре, как сказал гроссмейснтер". А ты не знаешь, где это написано. А надо бы знать. Двингай.
     Витька походил пешкой.
     - А зачем говорить-то: "Е-два, Е-четыре..."? - спросила мать, наблюдая за игрой.
     - А - шутят, - пояснил дядя Володя. - Шутят так. А люди уже понимают: "Этого голой рукой не возьмешь". У нас в типографии все шутят. Ходи, Виктор.
     Витька походил фигурой.
     - А вот пили-то, - поинтересовалась мать, - жена-то как же?
     - Жена-то? - Дядя Володя задумался над доской: Витьнка сделал неожиданно каверзный ход. - Реагировала-то?
     - Да, реагировала-то?
     - Отрицательно. Из-за этого и разошлись, можно сканзать. Не только из-за этого, но большинство из-за этого. Вот так, Витька! - Дядя Володя вышел из трудного положения и был доволен. - Из-за этого и горшок об горшок у нас полунчился.
     - Как это? - не понял Витька.
     - Горшок об горшок-то? - Дядя Володя снисходительно посмеялся. - Горшок об горшок - и кто дальше.
     Мать тоже засмеялась.
     - Еще рюмаху, Владимир Николаич?
     - Нет, - твердо сказал дядя Володя. - Зачем? Мне и так хорошо. Выпил для настроения, и будет. Раньше не отказалнся бы. Я ведь злоупотреблял...
     - Вы говорили уже. Не думаете сходиться-то? - вдруг спросила мать.
     - С кем, с ней? Нет, - твердо сказал дядя Володя. - Денло принципа: она мне параллельно с выпивкой таких... венщей наговорила... Я, по ее мнению, оказываюсь - "тоскливый дятел".
     Мать и Витька засмеялись. Но мать тотчас спохватилась.
     - Что же это она так? - сказала она якобы с осуждением той, которая так образно выразилась.
     - Сильно умная! - в сердцах сказал дядя Володя. - Пускай теперь...
     Пока дядя Володя волновался, Витька опять сделал удачнный ход.
     - Ну, Виктор!.. - изумился дядя Володя.
     Мать незаметно дернула Витьку за штанину - уступи, мол. Витька протестующе дрыгнул ногой - он вошел в азарт.
     - Так, Витенька... - Дядя Володя думал, сморщившись. - Ты так? А мы - вот так!
     Теперь Витька задумался.
     - Детей-то проведуете? - расспрашивала мать.
     - Проведую. - Дядя Володя закурил. - Дети есть дети. Я детей люблю.
     - Жалеет сейчас небось?
     - Жена-то? Тайно, конечно, жалеет. У меня сейчас без вычетов на руки выходит сто двадцать. И все целенькие. Площадь - тридцать восемь метров, обстановка... Сервант недавно купил за девяносто шесть рублей - любо глядеть. Домой придешь - сердце радуется. Включишь телевизор, постановку какую-нибудь посмотришь. Хочу еще софу кунпить.
     - Ходите, - сказал Витька.
     Дядя Володя долго смотрел на фигуры, нахмурился, понтрогал в задумчивости свой большой, слегка подкрашенный нос.
     - Так, Витька... Ты так? А мы - так! Шахович. Софы есть чешские... Раздвижные - превосходные. Отпускные понлучу, обязательно возьму. И шкуру медвежью закажу...
     - Сколько же шкура станет?
     - Шкура? Рублей двадцать пять. У меня племянник часнто в командировку в Сибирь ездит, закажу ему, он привезет.
     - А волчья хуже? - спросил Витька.
     - Волчья вообще не идет для этого дела. Из волчьих дохи шьют. Мат, Витя.
     Дождик перестал, за окном прояснилось. Воздух стал чистый и синий. Только далеко на горизонте громоздились темные тучи. Кое-где в домах зажглись огни.
     Все трое некоторое время смотрели в окно, слушали глунхие звуки улицы. Просторно и грустно было за окном.
     - Скоро зима, - вздохнула мать.
     - Это уж - как положено. У вас батареи не за... Хотя у вас же печное! Нет, у меня паровое. С пятнадцатого затопят. Ну, пошел. Пойду включу телевизор, постановку какую-нибудь посмотрю.
     Дядя Володя надел у порога плащ, шляпу, взял портфель...
     - Ну, до свиданья.
     - До свиданья.
     - Виктор, а кубинский марш не умеешь?
     - Нет, - сказал Витька.
     - Научись, сильная вещь. На вечера будут приглашать. Ну, до свиданья.
     - До свиданья.
     Дядя Володя вышел.
     Через две минуты он шея под окнами по тротуару, остонрожно обшагивая отставшие доски, - серьезный, сутуловантый, положительный.
     Мать и Витька проводили его взглядами... И долго молнчали.
     - Так это что же, - не скрывая изумления, заговорила мать, - он так и будет ходить теперь? Чего же ходить-то?
     - Тоже ж... один кукует, - сказал Витька. - Вот и ходит. Гнать его в три шеи!
     - А?
     - Так и будет ходить. А чего ему?
     Мать все никак не могла понять:
     - Нет, так чего же тогда ходить? Нечего и ходить тогда.
     Витька о чем-то вдруг задумался.
     
     Дня через два они с Юркой решали одну хитроумную зандачу. Волновались, спорили.
     Тут же, в избе, у порожка, старик Наум налаживал улей.
     - Если тут вот подпилить, он здесь наступит - она тольнко вон где сработает. Она же не достанет его. - Так рассужндал умный Юрка.
     - Пошто не достанет?
     - А рычаг-то вот где! Вот - нога наступила, а вот - рынчаг, а вот аж где голова.
     - Ну, а как?
     - Надо рычаг ближе... И под тротуаром маленько поднрыть...
     - Кого эт там пилить-то собираетесь? - спросил старик.
     - Кто собирается? - поспешно сказал Витька. - Никто не собирается.
     - Пакостить чего-нибудь надумали?
     - Одно на уме! - воскликнул Витька.
     - Это у вас одно на уме: где бы напакостить.
     - Дед, - вступил Юрка, - надо сперва доказать, потом уж говорить. Чего же зря-то говорить?
     - Да ну его, - прошептал Витька. - Я понял: надо доску короче выбрать. Эти, другие, все маленько с виду подпорнтить, а эту нарочно сверху подновить - чтоб он на нее и нанступил. Понял? Он наступит... Понял?
     - А вдруг другой кто-нибудь пойдет и наступит?
     Витька об этом не подумал.
     - А знаешь как? Как ему выходить, я выскочу и незаметнно чурбак вытащу. А до этого чурбачок будет подпирать, чтоб никто не провалился. У нас там ходят-то - в день три человека. Я это все там сделаю.
     
     И опять было воскресенье. Опять приходил дядя Володя. Приносил бутылку шампанского... Опять играли с Витькой в шахматы, опять говорили с матерью о сервантах, коврах и... алкоголиках. Долго, нудно...
     А теперь дядя Володя стоял у порога и обстоятельно, нудно прощался.
     - Ну, до свиданья.
     - До свиданья, до свиданья, - говорила мать.
     - Виктор, сейчас в моду входит летка-енка. Не умеешь?
     - Не умею.
     - Красивый танец.
     - Все равно не умею.
     - А вы, Агриппина Игнатьевна?.. Не умеете?
     - Не умею.
     - Вообще-то... это... я бы на вашем месте научился. Понпробуйте.
     - Кто, я, что ли? - удивилась мать.
     - Да.
     - Танцевать?.. Или на баяне?
     - Нет, танцевать. Есть одно обстоятельство... Ну, ладно, потом. До свиданья.
     - До свиданья.
     - У меня тут родственники... У нас один диссертацию занщищает... Ну, ладно, потом. До свиданья.
     - До свиданья.
     Дядя Володя вышел.
     Мать не знала, сердиться ей или смеяться.
     - Так и не отелился. Мычал, мычал - и никак. Вот же смешной человек!
     - Сейчас он у нас... захохочет, - тихонько сказал Витьнка, глядя в окно.
     В окне показался дядя Володя - серьезный, даже ненсколько важный...
     Вдруг дядя Володя делает руками - так, и его по шляпе хлопает доска...
     
     - Хватить миндальничать! - сказал дядя Коля. Они разнговаривали с матерью в большой комнате. А в маленькой гонренке сидел грустный Витька и катал по столу бильярдный шар. - Дальше еще хуже будет. Испортим парня... Завтра понедет ко мне и поживет пока. До зимних каникул хотя бы. Не реви, не хуже делаю, не хуже. Наоборот, мои ребятишки ему там по школе помогут.
     Мать Витькина плакала, вытирала слезы концом платка.
     - Жалко, Коля... Сердце запеклось, ничего тебе и сканзать-то путем не могу... Жалко...
     - Да что, насовсем, что ли! - убеждал брат. - Да было бы хоть далеко!.. Двадцать верст - эка! Ну, приедешь когда, попроведуешь... До Нового года-то пускай поживет. Не даст он вам тут дело наладить, не даст. А наладить надо. И зря ты про мужика так думаешь, зря. Хороший мужик...
     - Да больно уж он какой-то...
     - Какой? А тебе что, красавца кудрявого...
     - Да не красавца! У него же разговоров больше нету: пить бросил да мебель покупает.
     - Ну и что, хорошее дело.
     - Да что же - все об одном да об одном.
     - Ну, рад, что бросил, вот и говорит про это. Потом, не знаю, конечно, но ему тоже, наверно, охота с лучшей сторонны себя показать. Вот - мебель покупает. Бабам же нынче что - лишь бы не пил да деньги зря не мотал. Вот он и жмет на это. Его тоже понять надо. Мой тебе совет: не торопись с выводами. Подожди. А Витьку я заберу. И не переживай: хуже не будет. Будет только лучше.
     - У тебя у самого там тесно...
     - Ничего.
     - Да Нюра бы не осердилась. Скажет - во-от, еще пленмянника привез. Своих мало!
     - Ну и дура будет, если так скажет. Да и не скажет сронду - поймет. Давай, нечего думать. Испортим парня. А так - мы его счас оторвем от всяких его дружков да от улицы, он волей-неволей за книжки сядет. Пусть поживет в деревне, пусть... Давай, собирай его - прямо счас и поедем. Чего тяннуть-то? Да и мне надо сегодня же вернуться... Давай. Где он?
     - Там.
     Дядя Коля заглянул в комнату.
     - Да где?
     - Нету?! - испугалась мать. - Мать пресвятая Богорондица!.. Здесь был!
     Дядя Коля подошел к окну, тронул створки - они раснпахнулись.
     - Не пужайся - здесь он где-нибудь. В окно вылез.
     
     Мать кинулась сразу к Юрке.
     Витька был там. Юрка и Витька сидели на лавочке, дед лежал на печке, но не хворал, а так - погреться залез. Молнчали.
     Быстро вошла встревоженная мать.
     - Витька... Здравствуйте! Ох, Витька... - Мать успокоинлась, но еще не могла отойти от быстрой ходьбы. - Что же ты ушел, сынок? Там дядя Коля ждет...
     Витька, Юрка и старик молчали.
     - Пойдем домой. - Матери стало неловко, потому что она почувствовала в их молчании суд себе.
     - Что, Витька... в ссылку ссылают? - сказал старик.
     - В какую ссылку?! - вспыхнула мать. - Что ты, дедушнка, говоришь-то!
     - Да я шутейно, - успокоил старик. - Так я... болтанул. В гости он поедет. Хорошее дело.
     - Пойдем, Витя, - опять сказала мать.
     Витька сидел. Молчал.
     - Я не в осуждение говорю, - продолжал старик. - Кого осуждать? Такая теперь жизнь. Но вот раньше понимали: до семнадцати годов нельзя парня из дома трогать. У нас тада вся деревня на отхожий промысел ходила... И вот, кто поумнней был - отцы-то, те до семнадцати лет сына в город не отнпускали. Как ушел раньше, так все: отстал человек от дома. Потому что - не укрепился, не окреп дома, не пустил конрешки. А как раньше время оторвался, так все: начинает его крутить по земле, как лист сухой. Он уж и от дома отстал, и от крестьянства... А потому до семнадцати, что надо полюнбить первый раз там, где родился и возрос. Как полюбил на месте - дома, так тебе это и будет - родина. До самой твоей смерти. Тосковать по ей будешь...
     - Чего ты, дедушка, мелешь лежишь! - осердилась мать. - "Полюбил", "не полюбил"... Чего попало! Пойдем, Витька.
     Витька встал... Подал Юрке руку.
     - Пока.
     - До свиданья. Пиши.
     - Ладно. Ты тоже пиши. До свиданья, деда.
     - До свиданья, Витька. Не забывай нас.
     - Господи, прямо как на войну провожают... - не могла скрыть удивления мать. - Или, правда, - на заработки куда. Он едет-то - двадцать верст отсюда! К дяде родному.
     - Это хорошо, - опять сказал старик. - Чего же?
     Потом, когда шли по улице, мать сказала:
     - Тебе там хорошо будет, Вить.
     Витька молчал.
     - Неохота?
     Витька молчал.
     Мать тоже замолчала.
     Зато дома мать выпряглась.
     - Никуда он не поедет, - заявила она брату с порога. - Не пущу. Вот.
     Дядя засмеялся.
     - Ну, конечно, не надо: а то он там... потеряется. Заблундится. Волки его съедят... Витька, а ты-то чего? Тоже, как банба, елки зеленые! Чего ты? Мужик ты или не мужик?..
     
     Ехали в деревню к дяде в легком коробке, сытая сильная лошадь бежала податливо. Коробок мягко качался на рессонрах.
     - Витька, почему ты не учишься, как все люди, - хорошо?
     - Все, что ли, хорошо учатся! У нас в классе семь двоечнников.
     - А тебя разве самолюбие не заедает, что ты попал в эту семерку?
     Витька промолчал на это.
     - И все семь - мальчишки? Или и девчонки есть?
     - Одна. Мы ее жучим, чтоб она исправлялась. Она беснтолковая.
     Дядя захохотал.
     - Дак а себя-то... ха-ха-ха!.. Себя-то чего не жучите? О какие!.. А вы-то чем умнее - такие же двоечники, как она. А? Витьк?
     - Она к нам не касается. Она же работать не пойдет.
     - Во-он вы куда-а!.. - понял дядя. - Вот оно что. Та-ак. Ну и кем, например, ты хочешь работать? Когда подрастешь мало-мало.
     - Шофером.
     Дядя даже сплюнул в огорчении.
     - Дурак! Вот дурак-то! Это вас кто-нибудь подговаривает там? Или вы сами придумали - с работой-то?
     - Сами.
     - Вот долдоны-то! А учителя знают про ваш уговор?
     - Нет. По восемь классов мы как-нибудь кончим...
     - Тьфу! - расстроился дядя. - Хоть поворачивай и вындавай всю эту... шайку. Ты думаешь, шофером - хитрое денло? Это ведь кому уж деваться некуда, тот в шофера-то идет. Голова садовая! Ну, ничего, ничего! Я возьмусь за тебя. Шонфером!.. Да это уж кого приперло: грамотешки нет - ну, в шофера. А так-то его бы черт туда затолкал, в шофера-то. А тебе... Ну, ничего, я тебя направлю на путь истинный. Ты у меня пятерочник будешь - на удивление всем.
     А ехали лесом, воздух в лесу был зеленый. Тишина пуганла. Витьке было интересно... И грустно.
     
     Ох, то-о... -
     
     запел вдруг дядя негромко, задумчиво, -
     
     ...То не ве-ете-ер ве-етку клонит,
     Ох, да не дубра-авушка-а шумит:
     То-о мое, ох, мое сердечко сто-онет,
     Как, ох, как осе-енни-ий лист дрожи-ит...
     
     И замолчал. И задумался.
     - Эх, Витька-а, - сказал дядя невесело, - махнулся б я с тобой годами. Эх, и махнулся бы - не глядя! Я б - не то что учиться, я бы черту рога свернул. Знаю теперь, как их свернуть можно, только... Но нам, Витька, война дорогу перенехала. Война, будь она проклята. Не война, так я б теперь высоко-о летал. Да-а... А ты учиться не хочешь. Глупыш ты танкой.
     - Мама же вон не воевала, а тоже не выучилась.
     - Мама не воевала, зато с голоду пухла здесь... Мама лет с пятнадцати работать пошла. Чего ты на маму киваешь? Счас не то время. Счас ты бо-ольшого дурака сваляешь, если не выучишься. Большого, Витька. Попомни мое слово.
     ...Приехали в деревню затемно.
     Распрягли во дворе лошадь, дали ей овса.
     - Ну, пойдем знакомиться... Не робей, там все свои.
     В большой прихожей избы сидела за столом одна только круглолицая, ясноглазая, чем-то отдаленно напоминающая Витькину мать девушка, учила уроки.
     - Знакомьтесь, брат с сестрой, - сказал дядя Коля.
     - Это Витя? - радостно спросила девушка.
     - Витя. Собственной персоной. - Дядя разделся, взял у Витьки чемодан. - Раздевайся, Витька, будь как дома. Где все-то? Мать...
     - Телевизор у Баевых смотрят.
     - А наш чего же?
     - Опять сломался. Раздевайся, Витя! Давай, я тебе помонгу. Ну?.. Меня Ольгой зовут... - Ольга помогла Витьке снять пальтишко. Была она рослая, красивая и очень какая-то пронстая и приветливая. Витьке она очень понравилась.
     - Надо же: такие глаза, и парню достались! - засмеялась Ольга.
     Глаза у Витьки, правда, девичьи: большие, синие. Витька смутился. Нахмурился.
     - Ты сперва не глаза разглядывай, - строго сказал отец, - а давай-ка накорми нас. Потом уж глаза разглядынвай. А потом сделаешь мне его отличником. Срок - три менсяца.
     
     В городке дела хоть медленно, но подвигались к завершеннию.
     В одно воскресенье Владимир Николаич пригласил Груншу к себе домой.
     Шли принаряженные по улицам городка.
     - Меня тут... некоторые знают... - предупредил Владимир Николаич, - могут окликнуть или позвать... куда-нинбудь.
     - Куда позвать?
     - В пивную. Не надо обращать внимания. Ноль вниманния. Я их больше никого не знаю, оглоедов. Чужбинников. Я сейчас опять на почете стал... Меня в приказах отмечают. Они злятся. Им же ведь все равно: уровень, не уровень - лезут!..
     - А самого-то не тянет больше к ним?
     - К ним?! Я их презираю всех до одного!
     - Хорошо, - искренне похвалила Груша. - Это очень хорошо! Теперь жить да радоваться.
     - Я и так пропустил сколько времени! Я бы уж теперь главным был.
     - А теперь-то еще опасаются пока главным-то ставить?
     - Я думаю, что уже не опасаются. Но дело в том, что у нас главным работает старичок... Он уже на пенсии вообще-то, но еще работает, козел. Ну, вроде того, что - неудобно его трогать. Но думаю, что внутреннее решение они уже принняли: как только этот козел уйдет, я занимаю его кабинет.
     Пошли через городской парк.
     Там на одной из площадок соревновались городошники. И стояло много зрителей - смотрели.
     Владимир Николаич и Груша остановились тоже, понсмотрели...
     - Делать нечего, - негромко сказал Владимир Николанич, трогаясь опять в путь.
     - А у вас, Владимир Николаич, я как-то все не спрошу, родные-то здесь не живут?
     - Здесь! - почему-то воскликнул Владимир Николанич. - Тут вот в чем дело: они все на известном уровне, а я - отстал, когда принялся злоупотреблять-то. Ну, и... наметинлось такое охлаждение. - Владимир Николаич говорил об этом, не сожалея, не огорчаясь, а как бы даже злясь на этих, которые "на известном уровне". - Но они об этом еще крупнно пожалеют. Я им не... это... не мальчик, понимаешь, котонрого можно сперва не допускать к себе, потом, видите ли, донпустить. У меня ведь так: я молчу, молчу, потом ка-ак покажу зубы!.. Меня же вот в районе-то - все же боятся. Как выезнжаю куда с ревизией... А дело в том, что меня иногда как сильного бухгалтера просят из других учреждений съездить обревизовать на местах. Как приезжаю, так сразу говорят: "Дятел прилетел!" Страх и уважение нагоняю. Меня же ничем не купишь. Сколько уж раз пытались: то барана поднсунут, то намекнут: мол, шифоньер по заказу сделаем или книжный шкаф... Фигу! А один раз поехал в промартель, тут вот, километров за сорок, ну, сижу в конторе. Приходят: "Владимир Николаич, мы тут валенки хорошие катаем... Монжет, скатать?" Что ж, давайте, говорю. Я заплачу по прейскунранту, все честь по чести. Это не возбраняется. Ладно. Через два дня приносят валенки. Так они что сделали: чтоб угодить мне, взяли да голенища-то несколько раз - вот так вот - изогнули, изогнули... Раза в три слой получился.
     - Как бурки?
     - Как бурки, только это не бурки, а нормальные валеннки, но с голенищами такая вот история. Ладно. Я помалкинваю насчет голенищ. Сколько, спрашиваю, стоит? Да ничего, мол, не надо. Кэ-эк я дал счетами по столу, как заорал: ценна?! Полная стоимость по прейскуранту! И - развернуть голенища, как у всех трудящихся!.. Я вам покажу тут!..
     Прохожие, некоторые, стали оглядываться на них - Вландимир Николаич всерьез кричал.
     - Потише, Владимир Николаич, - попросила Груша. - А то оглядываются.
     - Да, да, - спохватился Владимир Николаич. - Это не очень интеллигентно. Горячность чертова...
     
     И вот пришли они домой к Владимиру Николаичу.
     Этакая уютненькая квартирка в пятиэтажном кирпичном ковчеге... Вся напрочь уставленная и увешанная предметами.
     - Ну-те-с... вот здесь мы и обитаем! - оживленно сказал хозяин.
     И стал вежливо, но несколько поспешно предлагать Груше: снять плащик шуршащий, болонью, сесть в креслице, полистать журнал с картинками - с журнального столика на гнутых ножках... Вообще дома он сделался суетливым и чего-то все подхихикивал и смущался. И очень много говорил.
     - Раздевайтесь. Вот так, собственно, и живем. Как нахондите? Садитесь. Я знаю, вы сейчас скажете: не чувствуется в доме женской руки, женского глаза. Что я на это скажу? Я скажу: я знаю! Не хотите? - журналишка... Есть любопытнные картинки. Как находите квартирку?
     - Хорошо, хорошо, Владимир Николаевич, - успела сказать Груша.
     - Нет, до хорошего тут еще... Нет, это еще не называется хорошо. - Владимир Николаевич налаживал стол: появинлась неизменная бутылка шампанского, лимоны в хрустальной вазочке, конфеты - тоже в хрустальной вазочке. - Хонрошо здесь будет... при известных, так сказать, обстоятельстнвах.
     - Холодильник-то как? В очереди стояли?
     - В очереди. Мы вместе в очереди-то стояла, а когда ранзошлись, я сходил да очередь-то переписал на новый адрес - на себя. Она даже не знает - ждет, наверно. - Владимир Николаич посмеялся. - Ругает, наверно, советскую власть... Прошу! Сейчас мы еще музыку врубим... - Владимир Никонлаич потрусил в другую комнату и уже оттуда сообщил: "Мост Ватерлоо"!
     И из той комнаты полилась грустная, человечнейшая менлодия.
     Владимир Николаевич вышел довольный.
     - Как находите? - спросил.
     - Хорошо, - сказала Груша. - Грустная музыка.
     - Грустная, - согласился Владимир Николаич. - Иной раз включишь один, плакать охота...
     Груша глянула на него... И что-то в лице ее дрогнуло - не то жалость, не то уважение за слезы, а может, - кто знанет? - может, это любовь озарила на миг лицо женщины.
     - Прошу! - опять сказал Владимир Николаич.
     Груша села за стол.
     - Нет, жить можно! - воскликнул Владимир Николаич. И покраснел. Волновался, что ли. - Я так скажу, Агриппина Игнатьевна: жить можно. Только мы не умеем.
     - Как же? Вы говорите, умеете.
     - В практическом смысле - да, но я говорю о другом: душевно мы какие-то неактивные. У меня что-то сердце волннуется, Груша... А? - Владимир Николаич смело воткнулся своим активным взглядом в лицо женщины, в глаза ей. - Груша!
     - А?
     - Я волнуюсь, как... пионер. Честное слово.
     Груша смутилась.
     - Да чего же вы волнуетесь?
     - А я не знаю. Я откуда знаю? - Владимир Николаич с подчеркнутым сожалением перевел взгляд на стол, налил в фужеры шампанского. - Выпьем на брудершафт?
     - Как это? - не поняла Груша.
     - А вот так вот берутся... Дайте руку. Вот так вот берут, просовывают, - Владимир Николаич показал как, - и вынпивают. Вместе. М-м?
     Груша покраснела.
     - Господи!.. Да для чего же так-то?
     - А вот - происходит... тесное знакомство. М-м?
     - Да что-то я... это... Давайте уж прямо выпьем?
     - Да нет, зачем же прямо? Все дело в том, что тут образунется кольцо.
     - Да неловко ведь так-то.
     - Да чего тут неловкого?.. Ну, давайте. Смелей! Музыка такая играет... даже жалко. Неужели у вас не волнуется серднце? Не волнуется?
     - Да нет, волнуется... Господи, чего говорю-то?.. Зачем говорить-то об этом?
     - Да об этом целые книги пишут! - взволнованно воснкликнул Владимир Николаич. - Поэмы целые пишут.
     Груша все никак не могла уразуметь, почему надо выпить таким заковыристым образом.
     - Ну?.. - торопил Владимир Николаич. Он и правда волновался. Но жесты его были какие-то неуверенные, незанвершенные. - Ну? А то шампанское выдыхается.
     - Да давайте прямо выпьем, какого лешего мы будем консобочиться-то?
     - Так образуется два кольца. Неужели непонятно? После этого переходят на "ты".
     - Ну и перейдем на "ты"... без этих фокусов.
     - Мы сломаем традицию. Традицию не надо ломать. Смелей!.. Просовывайте сюда вот руку... - Владимира Николаича даже слегка трясло. - Музыка такая играет!.. Мы ее потом еще разок заведем.
     - Вот наказание-то! - воскликнула Груша. И засмеялась.
     
     Витьку принялись подгонять в учебе сразу три отличнинцы: сестра Оля и две ее подружки, Лидок и Валя. Все девушнки рослые и, как показалось Витьке, на редкость скучные. Особенно Витька невзлюбил Лидок. Лидок без конца сосала конфеты и поглаживала Витьку по голове. Витька стряхивал ее руку и огрызался. Девушки смеялись.
     - Ну! - скомандовала Оля. - Повторим домашнее заданние.
     - Хоть уж в воскресенье-то... - попробовал было увильннуть Витька. Но Оля была непреклонна:
     - Никаких воскресений! Ты у нас будешь... Циолковнским.
     - Нет, он у нас будет Жолио Кюри. - Лидок погладила Витьку по голове. - Верно, Витя?
     - Да иди ты! - Витька так тряхнул головой, что у него шея хрустнула.
     Девушки засмеялись.
     - Не хочет. А кем же ты хочешь, Витя?
     - Золотарем.
     Лидок не знала такой профессии. Решила, что это что-то связанное с золотом.
     - Ну, Витя, это тяжело. Это где-то в Сибири - там хонлодно.
     Витя, в свою очередь, посмеялся от души. И не стал объняснять невестам, кто есть золотарь.
     Сели за стол.
     - Ты таблицу умножения знаешь, конечно? - начала Лидок.
     - Знаю, конечно.
     - Перемножь вот эти цифры. Только не сбейся.
     Витька умножил скучное число на число еще более скучнное, получил скучнейший результат.
     - На.
     - Пра-ально. Еще. Тренируйся больше.
     - Ну и дура ты! - не выдержал Витька.
     Лидок сделала большие глаза и перестала сосать конфетку.
     - Витя, да ты что?! - изумилась сестра Оля. - Разве так можно?
     - А чего она?..
     - Чего она?
     - "Тренируйся"... Кто же тут тренируется? Тренируются на турнике или в футбол.
     - А зачем же обзываться-то? Нехорошо это.
     - А еще - городской! - вставила Валя.
     - Они, городские-то, хуже наших, - заметила Лидок. - Получают там раннее развитие... и начинают. - Она опять принялась сосать конфетку. - Давай дальше. Умножь от это на это.
     Витька стал умножать.
     Лидок склонилась над ним сзади и следила.
     - Непра-ально, - сказала она. - Семью осемь - скольнко?
     - Пятьдесят шесть.
     - Ну... А ты сколько пишешь?
     - Шесть пишем... А!
     - Ну, о-от.
     Витька принялся снова вычислять.
     Лидок стояла над ним.
     - Та-ак, та-ак...
     - Перестань сосать свои конфеты! - взорвался Витька.
     Лидок толкнула ладошкой Витьку - носом к тетрадке.
     - Умножай.
     - Дура, - сказал Витька.
     - Папа! - позвала сестра Оля.
     Из горницы вышел дядя, строгий и озабоченный: он сонставлял какой-то отчет, на столе в горнице лежал ворох всянких ведомостей.
     - Как же ему помогать? - пожаловалась Оля. - Он на нас говорит - "дуры".
     - Зайди ко мне, - велел дядя Коля.
     Витька без робости зашел к дяде в горницу.
     - Вот что, дорогой племянничек, - заговорил дядя, стоя посреди горницы с бумажкой в руке, - если ты будешь тут язык распускать, я с тобой по-другому поговорю. Понял? Я тебе не мать. Понял?
     - Понял.
     - Вот так. Иди извинись перед девками. Они целые ненвесты уж, а ты... Сопляк какой! С ним же занимаются, и он же начинает тут, понимаешь... Иди.
     Витька вышел из горницы. Сел на свое место. Девушки неодобрительно посматривали на него.
     - Попало? - спросила Лидок.
     Витька взял чистый лист бумаги... подумал, глядя на крупную Лидок... И написал размашисто, во весь лист: "ФИФЫЧКА". И показал одной Лидок.
     Лидок тихонько ахнула, взяла лист и тоже что-то написанла. И показала Витьке.
     "ШИРМАЧ ГОРОДСКОЙ" - было написано на листе.
     Витька не понял, что это такое. Взял новый лист и напинсал: "СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА".
     Лидок фыркнула, взяла лист и быстро написала: "ТЫ ЕЩЕ НЕ ДОРОС".
     Витька долго думал, потом написал в ответ: "СВЕЖАСРУБЛЕННОЕ ДЕРЕВО ДУБ".
     Лидок быстро нагнулась и выхватила лист у Витьки. И поншла было с ним в горницу.
     - Ну давай умножать-то?! - воскликнул Витька. - Чего ты бегаешь-то туда-сюда?
     
     Какой-то родственник Владимира Николаича защитил диссертацию. По этому случаю давался банкет в ресторане. Приглашены были и Владимир Николаич с Грушей.
     Опять шли улицей городка. Опять было воскресенье; где-то из громкоговорителя рвалась железная музыка.
     Шли под ручку. И были нарядны пуще прежнего.
     - Я вот этого знаю, - негромко сказал Владимир Никонлаич. - Только не оглядывайся! Попозже оглянись.
     Груша прошла несколько шагов и оглянулась.
     - Ну? И что?
     - Он раньше в Заготконторе работал... Мы однажды приехали с ним в командировку, он говорит: "У меня тут принятель в доме отдыха, пойдем к нему". Ну, пошли к приятенлю... Выпили, конечно. И вот этот, который сейчас прошел-то, Струков его фамилия, берет гитару и начинает петь "Не шей ты мне матушка". Потом идет в прыгательный бассейн... А там какие-то соревнования по прыжкам были. Он идет с гитарой на самую вышку и прыгает солдатиком - и поет.
     - Да он что?!
     - И что характерно: даже когда летел, он умудрялся игнрать на гитаре. Потом вынырнул, вылил из гитары воду и все равно продолжал играть и петь.
     - В воде-то? Как же?
     - Ногами работал... Ну, конечно, сообщили на работу. Приходил ко мне: "Напиши, как свидетель, что я случайно сорвался".
     - Ну, и ты что?
     - Ничего. Что я, дурак, что ли? Он случайно зашел на вышку, случайно прыгнул, случайно плавал в бассейне и орал... Все случайно! Кто поверит? Не стал я ничего писать.
     - Ну, выгнали? С работы-то?
     - Наверно. Не знаю, не встречал его после. Наверно, вынгнали. Таких спортсменов долго не держат.
     - Вот дурак-то!
     - Не дурак! Какой он дурак? Это так называемые духари: геройство свое надо показать. Я, если напивался, сразу под стол лез...
     - Под стол?
     - Не специально, конечно, лез, но... так получалось. Я очень спокойный по натуре.
     В ресторане для банкета был отведен длинный стол у стены.
     Приглашенные, некоторые, уже сидели за столом. Сиденли чинно, прямо. Строго поглядывали на другие столики, где ужинали, выпивали, курили, разговаривали...
     Играла музыка, низенький, толстый человек пел итанльянскую песню.
     - Гордо, но - с уважением, - учил второпях Владимир Николаич, пока они с Грушей шли через зал к банкетному столу. - Станут интересоваться, где работаешь, - фабрика тонкорунного волокна. Все. Кем - неважно. В поведении можно быть немного небрежнее. Вон та, в голубом платье... Да вон, вон!.. - зашипел Владимир Николаич, показывая глазами. - Возле самовара-то!
     - Ну?
     - Эту опасайся насчет детского воспитания: она в садике работает, какая-то там начальница, - загрызет...
     - За что?
     - Все. - Владимир Николаич широко заулыбался, полунпоклонился всем и пошел здороваться с каждым отдельно.
     Груша следовала за ним. На нее смотрели вопросительно, строговато. Женщина в голубом платье посмотрела даже пондозрительно. Груша очень смущалась.
     Наконец они сели на отведенное им место. Получинлось - напротив женщины в голубом, а по бокам пожилые и не очень пожилые, серьезные люди, явно не завсегдатаи реснторанные, больше того, кажется, презирающие всех, кто в тот вечер оказался в ресторане.
     Смотрели в зал, переговаривались. Делали замечания. Не одобряли они все это - весь этот шум, гам, бестолковые разнговоры.
     - А накурено-то! Неужели не проветривается?
     - Дело же в том, что туг специально одурманивают себя. Зачем же проветривать?
     - А вон та, молоденькая... Вон-он, хохочет... Заливается!
     - С офицером-то?
     - Да. Вы посмотрите, как хохочет! - будущая мать.
     - Почему будущая? У них сейчас это рано...
     - Это уж вы меня спросите! - воскликнула женщина в голубом. - Я как раз наблюдаю... результат этого хохота.
     - А где наш диссертант-то? - спросил Владимир Николаич.
     - За руководителем поехал.
     - За генералом, так сказать?
     - За каким генералом?
     - Ну, за руководителем... Я имею в виду Чехова, - поясннил Владимир Николаич. И повернулся к Груше: - У него руководитель - какой-то известный профессор.
     - А ты говоришь, генерал.
     - Ну, генерал - в переносном смысле, - даже рассерндился Владимир Николаич. Но говорил он негромко. - Я шучу так. Ты тоже пошути с кем-нибудь... Состри чего-нинбудь. Чего сидишь, как...
     Груша, изумленная таким требованием, посмотрела на своего жениха... И ничего не сказала.
     - Немножко будь оживленнее, - уже мягче сказал Вландимир Николаич. - Не теряйся, я с тобой. Покритикуй алнкоголиков, например.
     Груша молчала.
     А вокруг говорили. Подходили еще родственники и знанкомые диссертанта, здоровались, садились и включались в разговор.
     - Кузьма Егорыч, - потянулся через стол Владимир Нинколаич к пожилому, крепкому человеку, - не находишь, что он слишком близко к микрофону поет?
     - Нахожу, - кивнул пожилой, крепкий. - По-моему, он его сейчас съест.
     - Кого? - не поняли со стороны.
     - Микрофон.
     Ближайшие, кто расслышал, засмеялись.
     - Сейчас вообще мода такая: в самый микрофон петь. Черт знает, что за мода.
     - Ходит с микрофоном! Ходит и поет.
     - Шаляпин без микрофона пел...
     - Шаляпин! Шаляпин свечи гасил своим басом, - сканзал пожилой, крепкий. Сказал так, как если бы он лично знанвал Шаляпина и видел, как тот гасил своим басом свечи.
     - А вот и диссертант наш! - сказали родные.
     К столу пробирался мимо танцующих мужчина лет сорока, гладко бритый, в черном костюме. И с ним - пожилой, добрый, несколько усталый, очевидно, профессор.
     Встали, захлопали в ладоши. Женщина в голубом окинунла презрительным взглядом танцующих бездельников.
     - Прошу садиться, - сказал диссертант.
     - А фасонит-то! - тихо воскликнул Владимир Николанич. - Фасонит-то! А сам на трояк, наверно, с грехом попонлам натянул. Фраер.
     - Откуда ты такие слова знаешь? - удивилась Груша.
     - Боже мой! - в свою очередь удивился Владимир Нинколаич. - Выпивать-то с кем попало приходилось. Нахвантался, так сказать.
     Захлопали бутылки шампанского.
     - Салют! - весело сказал один курносый, в очках. - В честь свежеиспеченного кандидата.
     - Товарищ профессор, ну, как он там? Здорово плавал?
     Профессор вежливо улыбнулся.
     - За здоровье нового кандидата! - зашумели.
     Кандидат встал.
     - За здоровье наших дам! - сказал он.
     Это всем очень понравилось.
     Выпили. Потянулись к закуске. Разговор не прекращался.
     - Огурчики соленые или в маринаде?
     - Саша, подай, пожалуйста, огурчики. Они соленые или в маринаде?
     - В маринаде.
     - А-а, тогда не надо. У меня сразу изжога будет.
     - Тебе подать в маринаде? - спросил Владимир Никонлаич Грушу.
     - Подай.
     - Саша, подай-ка, пожалуйста, в маринаде. Что там за огурчики?..
     - А танцуют ничего. А?
     - Сергей... уже отметил. Слышите?! Сергей уже отметил: "Танцуют ничего". Засмеялись.
     - Подожди, он сам скоро пойдет. Да, Сергей?
     - Можно. А что?
     - Неисправимый человек, этот Сергей!
     Владимир Николаич потыкал вилкой в огурчики, в санлат... Потянулся поговорить с Кузьмой Егорычем. Но его как-то не замечали.
     Поднялся курносый в очках.
     - Позвольте?!
     - Тише, товарищи!
     - Дайте тост сказать! Двинь, Саша.
     - Товарищи! За дам уже выпили... Это правильно. Но все-таки мы собрались здесь сегодня не из-за дам...
     - Да, не из-за их красивых глаз.
     - Да. Мы собрались... приветствовать нового кандидата, нашего Вячеслава Александровича. Просто, нашего Славу! И позвольте мне тут сегодня скаламбурить: слава нашему Славе!
     Посмеялись, но недружно.
     Курносый посерьезнел.
     - Мы надеемся, Слава, что ты нас... так сказать, не поднведешь в своей дальнейшей деятельности.
     Захлопали. Курносый сел было... Но тут же вскочил.
     - И позвольте, товарищи... Товарищи, и позвольте также приветствовать и поздравить, так сказать, руководителя, конторый направлял, так сказать, и всячески помогал, и являлся организатором руководимой идеи! За вас, товарищ професнсор!
     Опять захлопали. Дружно захлопали.
     Еще закусили. Но больше налегали на разговоры.
     Кузьма Егорыч и человек с золотыми зубами наладили через стол разговор с укорами. А так как гремела музыка, то и они тоже говорили очень громко.
     - Что не звонишь? - спросил Кузьма Егорыч.
     - А?
     - Не звонишь, мол, почему?!
     - А ты?
     - Я звонил! Тебя же никогда на месте нет.
     - А я виноват, что меня нет на месте?
     - Ну, так позвонил бы хоть! Я-то на месте.
     - А я звонил вам, Кузьма Егорыч, - хотел влезть в разнговор Владимир Николаич.
     - А? - не расслышал Кузьма Егорыч.
     - Я, говорю, звонил вам!
     - Ну и что? А чего звонил-то?
     - Да так. Хотел... это...
     Но Кузьма Егорыч уже отвернулся.
     - А где бываешь-то? В командировках, что ли? - опять стал допрашивать он человека с золотыми зубами.
     - В командировках, - откликнулся тот. Но говорить ему не хотелось, он больше посматривал ни танцующих.
     - Ну, как? - спросил Владимир Николаич Грушу. - Ничего?
     - Ничего, - сказала Груша. - Долго тут будем?
     - А что?
     - Да ничего, просто спросила.
     - Не нравится, что ли?
     - Нравится.
     - Я уж думал, тебя перевели куда! - кричал Кузьма Егонрыч.
     - Никуда меня не перевели.
     - Думаю, повысили его, что ли?!
     - Дожидайся, повысят! Скорей повесят.
     - Ха-ха-ха-ха!..
     - Ну, что, Таисья Григорьевна? - обратился Владимир Николаич к женщине в голубом. Но женщина в голубом понстучала вилкой по графину и сказала всем:
     - Товарищи, давайте предложим им нормальный, хоронший вальс! Ну что они... честное слово, неприятно же смотнреть!
     - В чужой монастырь, Таисья Григорьевна, со своим уснтавом не ходят.
     - Почему не ходят? Мы же в своей стране, верно же? Данвайте попросим сыграть вальс.
     - Не надо. Не наше дело: пусть с ума сходят.
     - А вот это... очень неправильное суждение! В корне ненправильное!
     - Да хорошо танцуют, чего вы? - сказал человек с золонтыми зубами. - Я был бы помоложе, пошел бы... подергался.
     - Именно - подергался. Разве в этом смысл танца?
     - А в чем?
     - В кра-со-те, - отчеканила Таисья Григорьевна.
     - А что такое красота? - все пытался тоже поговорить Владимир Николаич. - А, Таисья Григорьевна? Если вы нанходите, что, допустим, вот этот виноград...
     - Нет, Алексей Павлыч, вы что, не согласны со мной?
     - Согласен, согласен, Таисья Григорьевна, - сказал ченловек с золотыми зубами. - Конечно, в красоте. В чем же еще?
     Владимир Николаич помрачнел.
     - Пойдем домой? - предложила Груша.
     - Подожди. Неловко. Поймут как позу.
     - Саша, Саш!.. У тебя Хламов был? - разговаривали за столом.
     - Был. Позавчера.
     - Ну, как он?
     - Он в порядке!
     - Да? Устроился?
     - Да.
     - Довольный?
     - Что ты!..
     - Пойдем, Володя, - еще сказала Груша.
     Владимир Николаич вместо ответа постучал вилкой по графину.
     - Друзья! Минуточку, друзья!.. Давайте организуем летку-енку? В пику этим...
     - Да что они вам?! - вконец рассердился человек с золонтыми зубами. - Люди танцуют - нет, надо помешать.
     Владимир Николаич сел.
     Помолчал и сказал негромко:
     - Ох, какие мы нервные! Ах ты, батюшки!..
     Взял фужер с шампанским и выпил один.
     - Володя, ты что это? - встревожилась Груша.
     - Какие мы все... воспитанные, но слегка нервные! - не мог успокоиться Владимир Николаич. - Зубы даже из-за этого потеряли.
     Никто не слышал его. Их с Грушей как будто даже и не было за столом - никто с ними не общался, никому не было до них дела.
     - Какие мы все нервные! Да, Таисья Григорьевна?! - повысил голос Владимир Николаич, обращаясь к женщине в голубом. - Воспитанные, но слегка нервные. Точно?
     Таисья Григорьевна внимательно посмотрела на него.
     - Нервные, говорю, все!.. - Владимир Николаич нансильственно посмеялся.
     - Что, опять? - спросила Таисья Григорьевна.
     - А вы только не смотрите, не смотрите на меня таким... крокодилом-то: я же не в детсадике. Верно? Что вы на меня так смотрите-то?
     К Владимиру Николаичу повернулись, кто сидел ближе и слышал, как он заговорил.
     Владимир Николаич встал.
     - Пойдем! - велел Груше.
     И они вышли из-за стола... И пошли...
     За столом замолчали. Смотрели вслед им.
     Пробрались через танцующих...
     Надели в гардеробе плащи...
     И вышли из ресторана.
     - Что с тобой? - спросила Груша.
     Владимир Николаич молчал.
     - Зачем надо было так уходить?..
     - Помолчи! - резко сказал Владимир Николаич. Но спохватился, что - резко... Взял Грушу под руку. - Не серндись.
     - Чего ты на них так?
     - В гробу я их всех видел! - зло и громко сказал Владинмир Николаич. И еще добавил: - В белых тапочках!
     
     Витька ходил по избе и учил наизусть.
     
     ...Вот и солнце встает,
     Из-за пашен блестит,
     За морями ночлег свой покинуло,
     На поля, на луга, на макушки ракит
     Золотыми потоками хлынуло.
     Едет пахарь с сохой, едет - песню поет,
     По плечу молодцу все тяжелое...
     Не боли ты, душа! Отдохни от забот!
     Здравствуй, солнце да утро веселое!
     
     Витька передохнул и еще повторил:
     
     Не боли ты, душа! Отдохни от забот!
     Здравствуй, солнце да утро веселое!
     
     Подошел к окну и засмотрелся на улицу.
     По улице, поднимая пыль, шло стадо коров... Коровы мычали. Хлопали ворота, впуская кормилиц. А где ворота не открывались, там коровы сами пробовали рогами поддеть их. Мычали.
     Вошла сестра Оля.
     - Что не учишь? - спросила.
     - Я выучил. - Витька был настроен грустно.
     - Проверим, - сказала Оля. Взяла учебник... - Какое задавали?
     - "Утро".
     - Давай. С выражением.
     Витька стал читать:
     
     Звезды меркнут и гаснут.
     В огне облака,
     Белый пар по лугам расстилается.
     По зеркальной воде, по кудрям лозняка
     От зари алый свет разливается.
     Птички солнышка ждут, птички песни поют,
     И стоит себе лес...
     
     - Здравствуй! - воскликнула Оля. - Поехал.
     - Что?
     - Куда заехал-то? "Дремлет чуткий камыш...".
     - А-а!
     
     Дремлет чуткий камыш. Тишь - безлюдье
     вокруг.
     Чуть приметна тропинка росистая...
     
     - Ладно. Еще что?
     - Составить описание вечера в деревне.
     - Составил?
     - Составил.
     - Читай.
     Витька прочитал:
     - "Вечер. Солнышко закатилось. Курицы залезли на длинные жердочки и заснули. Петух спел последний разок и тоже задремал. Ночью опять будет орать. Стало тихо. У нас в городе лучше".
     - И все?
     - Все.
     Оля засмеялась.
     - Вечером вместе напишем. Я сейчас в кино бегу. "Длиннные жердочки". - Оля опять засмеялась. - На - письмо тебе от мамки.
     Оля ушла, а Витька пристроился ближе к окну и стал чинтать письмо. Читал, и письмо слегка подрагивало в его рунках...
     Пришел дядя Коля с работы.
     - Здорово, Витька. Что это?.. От мамки? Ну-ка, чего она там?
     Дядя Коля стал читать... Нахмурился, помычал, покусал губу...
     - Ну! - сказал он огорченно. - Так у нас ничего не выйдет: не успел отъехать, она уже... ночей не спит. Эдак она себе всю душу растравит и нам тут... Чего так-то уж?
     Дядя Коля посмотрел на Витьку.
     Витька пожал плечами. Промолчал.
     - Ты, Витька, читать читай, а к сердцу всякие эти... слова не допускай. Она - женщина, а ты - мужик, должен быть крепче ее. Садись и напиши ей: ты, мол, мамка, не бланжи там, у меня, мол, все в порядке, и душу мне не береди танкими письмами. Я сам ей напишу. Мы ее сюда в гости позонвем. Пусть возьмет с недельку за свой счет и приедет. Ладно, Витька?
     Витька кивнул головой - ладно.
     - Не расстраивайся, - сказал дядя Коля. И ушел в горнницу.
     Витька посидел немного у окна... И вышел из избы.
     
     ...И ушел он за деревню, на косогор... Сел и стал смотреть и степь.
     Вечер был серый, темное небо образовало над степью крышу. Под этой крышей было пасмурно, тепло и просторнно. На западе сквозь тучи местами пробивалась заря. Ее неняркий светло-розовый блеск делал общую картину еще пенчальней. Стал накрапывать мелкий-мелкий теплый дождик. Витька свернулся калачиком и лег. Земля была тоже теплая. Витьке сделалось совсем грустно. Он думал о матери...
     Он вспомнил, как мать разговаривает с предметами - с дорогой, с дождиком, с печкой... Когда они шли в прошлом году из леса с грибами, она просила: "Матушка дороженька, помоги нашим ноженькам - приведи нас скорей домой". Или, если печка долго не разгорается, она выговаривает ей: "Ну, милая... ты уж сегодня совсем что-то... Чего раскапризнничалась-то? Барыня какая". Витька любил мать, но они, к сожалению, не всегда понимали друг друга. Витьке, правда, очень хотелось быть шофером... А мать со слезами (вот еще не нравилось Витьке, что она часто плакала) умоляла его: "Учись ты ради Христа, учись, сынок! Ты видишь, такая тенперь жизнь пошла - ученые-то вон как живут! Я осталась неученая, так хоть ты-то выучись. Нам с тобой надеяться не на кого". Этим ветеринаром, соседом, она все глаза протыканла Витьке. Когда он едет домой на своей машине, она всякий раз вздыхает и говорит: "Вот живет человек, Витька! Вот это - живет". Верно, что из-за этого Витька и выстегнул его свинье глаз. Левый. Два дня караулил ее у забора с рогатнкой...
     - Матушка степь, помоги мне, пожалуйста, - попросил Витька.
     А в чем помочь, он сам хорошо не знал. Он хотел бы быть сейчас дома. А как это сделать?
     Он незаметно заснул.
     
     ...Разбудил его дядя Коля.
     Когда Витька проснулся, дядя Коля стоял над ним и снинмал с себя брезентовый плащ. Все сеялся нехолодный мелнкий дождик. Было совсем темно.
     - Замерз? - спросил дядя Коля.
     - Не...
     - Нет... - Дядя Коля поднял Витьку и стал закутывать в плащ. Плащ громко шуршал, а дождик тихонько шумел. - Ох, Витька, Витька... обормот ты мой милый... - Он взял Витьку на руки и понес. Тут только увидел Витька, что рядом стоит конь. - Садись.
     Витька устроился на теплой конской спине. Дядя Коля сел впереди в седло.
     - Ну, что? - спросил он, когда поехали.
     - Ничего.
     - Тоскуешь без мамки?
     Витька промолчал.
     - Что мне с вами делать? - вздохнул дядя Коля. - Охота помочь, и не знаю как. Вот же судьба, черт ее!.. Выпала. Стрел бы где-нибудь папу твово... родимого, я бы ему сказал пару ласковых. Дурак. Себе жизнь загробил и другим... Дунрак, - еще раз крепко сказал дядя Коля. - Нашел радость в жизни. Пьют же люди, но не так же, чтобы все за ее, гадину, отдавать. Все, самое дорогое...
     Дядя Коля закурил и долго молчал.
     Ехали шагом.
     Дождик перестал сеяться. Кое-где показались на небе звезды. По селу лаяли собаки. Разговаривали невидимые люнди, слышался молодой беспечный смех. Близко где-то били палкой по чему-то мягкому, по перине, наверно, и пригованривали:
     - Ты гляди, что делается - пыли-то! Пыли-то!
     - Ничего, Витька... - заговорил дядя Коля. - Этот дядя Володя-то, он неплохой мужик. Пить хоть не будет. Не винтязь, конечно... но уж... что теперь? Черт его бей - уж хоть такой: все хоть поможет вам. Все мужик в доме...
     Витька представил почему-то, как дядя Володя танцует в их доме летку-енку. За него - сзади - держалась мать и тоже подпрыгивала. А за матерью подпрыгивали дед Наум, Юрка, разные молодые тети, подружки материны...
     
     ...Когда приехали домой, у Витьки окончательно созрел план действий.
     У ворог дядя Коля соскочил с коня, открыл одну воротину, впустил Витьку.
     - Расседлай его и насыпь овса. Седло в сенцы занеси - дождь, наверно, опять будет. Я пошел на собрание. Сам разндевайся и лезь сразу на печку.
     Дядя Коля пошел от ворот и сразу пропал из виду, раснтворился в чернильной темноте.
     Витька подождал, когда совсем затихнут его шаги, выехал из ворот, подстегнул коня...
     Мерин разохотился в беге, нес ровно, быстро. Витька сперва ждал, что он где-нибудь споткнется, потом успокоилнся. Дорогу конь находил сам.
     
     ...К рассвету Витька приехал домой.
     Мать спала, когда Витька въехал во двор. Она услышала стук копыт, вскочила. Прильнула лицом к окну.
     Витька соскочил с коня, набросил повод на штакетину, постучал в дверь.
     - Кто там? - Мать не на шутку испугалась.
     - Я, - сказал Витька.
     - Витя?! - Мать трясущимися руками долго отодвигала засов и все повторяла: - Господи, да что же это?.. Господи!.. Витенька, родной ты мой-то! - Она обняла сына, прижала к себе. - Господи!.. Да ты как? А дядя Коля где?
     - Я один.
     - Оди-ин?! - От испуга мать даже запела. - Да ты что? Да как же? Да говори ты скорей, Господи!.. Не случилось ли чего с вами дорогой-то?!
     - Нет. - Витька прошел в комнату, дождался, когда мать включит свет. Огляделся - искал, видно, признаки присутствия в доме чужого человека.
     Мать во все глаза смотрела на сына.
     - Да что случилось-то, Витька?!
     - Ничего. - Витька присел на краешек кровати, долго молчал. И мать молчала, смотрела на Витьку... Какой-то он был странный, повзрослевший, что ли.
     - Мам... - Голос у Витьки чуть дрогнул. - Ты... замуж-то не выходи. Не надо. Я теперь послушный буду. Учиться... ладно уж - хорошо буду. Мне только захотеть - я сумею... - Витька говорил негромко, с трудом. Смотрел куда-то в сторону.
     Мать вспыхнула горячим румянцем, посмеялась - сонвсем некстати...
     Заговорила торопливо, фальшиво как-то - она что-то вдруг растерялась.
     - Да тебе кто сказал, что я замуж-то выхожу? Во!.. Ты отнкуда взял-то? Ты что?
     - Пойду коня расседлаю, - сказал Витька.
     Когда он вышел, мать скоро натянула платьишко, покрунжилась по комнате, не зная, что сделать, потом села к столу и заплакала. Плакала и сама не понимала отчего: от радости ли, что сын помаленьку становится мужчиной, от горя ли, что жизнь, кажется, так и пройдет... так и пройдет теперь.
     Когда Витька вошел, она еще плакала.
     Витька сел напротив матери... Неловко, бережно тронул ее по волосам - погладил.
     - Не надо, мам.
     - Я ничего, сынок. Я - так. Чаю хочешь?
     - Я насовсем приехал...
     - Ну и хорошо! Это хорошо, сынок. Я бы в субботу сама за тобой приехала. Плохо мне без тебя... Не могу.
     ...Когда Витька засыпал уже в своей маленькой горенке, в своей родной кровати, он слышал неясно: приехал дядя Конля. Обрывки разговора слышал.
     - Да уж вижу, вижу - конь-то стоит. Отлегло от сердца... Чуток не рехнулся, ей-Богу, - гудел дядя Коля. - Ладно бы свой... А тут - вдвойне...
     - Утром... не рассвело хорошо, слышу: стук - воротца стукнули...
     - Да, главное, пришел домой, разделся, лег уж - я-то! Ну, спит, думаю. И мои - тоже - не хватились. А потом вспомнил: а чего же конь-то не заржал? А он у меня всегда: как прихожу откуда ночью, потихоньку всегда заржет. Сонскочил да в сарай - нет коня...
     - Я-то думала: вы вместе ехали-то. Думаю, задержался где...
     - Думали, думали, - сказал полусонный Витька. - Я дунмал, ты думал, он думал... Мы думали.
     Потом, совсем уж сквозь сон, едва-едва - слышал:
     - Да почему? Почему? Ты можешь толком мне объясннить?
     - Не могу. Сама толком не знаю: не лежит душа, и все. Хоть ты что! Сама себя уговаривала, убеждала - не могу. Лучше век одна буду жить, только... Нет! Нет, нет и нет!
     - Во! - удивился дядя Коля. - Это даже суметь надо - так опротиветь за короткий срок. Чем уж он так насолил-то?
     - Да, наоборот, все хорошо. Ни одного грубого слова... Нет, все хорошо. Только - нет, и все тут.
     - Ну, на нет и суда нет. Насильно мил не будешь, не зря говорят. Ладно... Я думал, у вас выйдет что-нибудь... Ладно...
     Дальше Витька не слышал. Заснул.
     
     Проснувшись, Витька маленько поперебирал свое хозяйнство: бильярдные шары, подковы, покрышку футбольного мяча, лампочку от автомобильной фары, зеркальце автомонбильное... Все было на месте.
     В прихожей комнате, на столе, лежала записка:
     "Витя! Я поехала на базар. Поешь молоко и хлеб. Все в шкафу, скоро приду".
     Витька открыл шкаф... Но есть не хотелось... Он вышел из дому.
     Пошел к Юрке.
     Старик и Юрка были дома. Очень обрадовались, увидев Витьку.
     - О!.. Кто к нам пришел-то!
     - Витька?.. Эгей! - смешно обрадовался старик. - На побывку, что ли?
     - Совсем, - сказал Витька.
     - Совсем? - удивился Юрка.
     - Совсем. - Витька тоже был очень рад. Но он радость свою никогда особо-то не показывал. - Чего делаете?
     - Чего делаем? - переспросил старик. - Мы тут, брат Витька, с разных сторон жизнь окружаем: я - сзади, он - спереду. Я себе гроб вот строгаю, вроде того, что досвиданькаюсь с ей, с жизней-то, а Юрка в лоб ей метит - переделать норовит. - Старик и правда строгал какие-то доски, но вид у него был вовсе не печальный. - Вот чем мы тут занимаемся, Витька.
     Витька посмотрел на Юрку: правда ли, мол, что гроб-то?! Юрка кивнул, что правда.
     - Я уж тут убеждал, убеждал его - бесполезно, - сказал он.
     - Нет, тут вы меня не убедите. В своем гробике буду ленжать... Своими руками сделанный.
     - Во дает! - сказал Витька.
     - Я ее, каждую тесиночку-то, с лаской обделаю, аккуратно... Как жених в ем буду лежать!
     - Да зачем?! - загорячился было Юрка. - Что за... дикость такая?
     - Это не дикость. Какая дикость? У нас в деревне все старики так: кто мог, завсегда сам себе гроб делал. Что я, не знаю, какой мне гроб сделают? Тяп-ляп - и готово. Лежи потом... в хреновом гробу. Там сук вылезет, там трещина... На кой мне это надо? Я лучше сам... все тут по-людски сделаю.
     - А что, заболел, что ли?
     - Ничего подобного. С пенсии - опять заболею. А так - ни одно ребрушко еще не ноет. А гроб... Сделаю - пусть стоит, места-то не простоит. Вот так, ребятушки, так, орелики мои... Ничего тут удивительного нет: все помрем! Я уж, слава Богу, пожил. Да ишо поживем! Пенсия вон скоро... масла опять купим в магазине... - Старик искренне засмеялнся. - По Юркиному учению - это масло. Потом хворать понлезу на печку...
     - Вот логика! - сказал Юрка, тоже улыбаясь. - Железнная. А чего ты приехал, Вить?
     - Да этот гусь-то... он больше не будет ходить. Мама не велела больше.
     - Да?
     - Да.
     - Давайте чай пить, раз такое дело! - весело сказал станрик. Отложил рубанок, стряхнул с рубахи и со штанов стружнки. - Счас медку принесем, яблоков... Заварим чай с паранми. Слыхали такой - чай с парами?
     - Нет. А как это?
     - А вот счас сделаем. Это меня один сибиряк научил... У их там холода страшенные, вот они и выдумали чай с паранми. Подмети пока, Юрка, а я за медом схожу. Подмети, чтоб и мы в чистоте посиживали и чаек попивали. Будем чаек понпивать и беседовать.
     Старик вышел, а Юрка взял веник и стал подметать.
     - Хорошо в деревне? - спросил он.
     - Хорошо. Только скучно.
     - Ну, это ты... не понимаешь. Разве там скучно? Это ты один там оказался, поэтому тебе показалось скучно. А так-то там не скучно.
     - Может быть. Мне здесь больше нравится.
     - Ну, конечно, - согласился Юрка. - Хорошо, что ты приехал.
     - Я там скучал без вас, - признался и Витька.
     - Мы тоже тебя тут вспоминали...
     Вошел старик.
     - Вот и медок. Счас... загуляем, запьем и ворота запрем. Не журись, ребяты, - не пропадем!
     
     
     2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского