Василий Шукшин
     
     
     ЧУДИК
     
     
     Жена называла его - "Чудик". Иногда ласково.
     Чудик обладал одной особенностью: с ним постоянно что-нибудь случалось. Он не хотел этого, страдал, но то и дело влипал в какие-нибудь истории - мелкие, впрочем, но досадные.
     Вот эпизоды одной его поездки.
     Получил отпуск, решил съездить к брату на Урал: лет двенадцать не виделись.
     - А где блесна такая... на подвид битюря?! - орал Чудик из кладовой.
     - Я откуда знаю.
     - Да вот же ж все тут лежали! - Чудик пытался строго смотреть круглыми иссиня-белыми глазами. - Все тут, а этой, видите ли, нету.
     - На битюря похожая?
     - Ну. Щучья.
     - Я ее, видно, зажарила по ошибке. Чудик некоторое время молчал.
     - Ну и как?
     - Что?
     - Вкусная! Ха-ха-ха!... - Он совсем не умел острить, но ему ужасно хотелось. - Зубки целые? Она ж дюралевая!..
     
     ...Долго собирались - до полуночи. А рано утром Чудик шагал с чемоданом по селу.
     - На Урал! На Урал! - отвечал он на вопрос: куда это он собрался? При этом круглое мясистое лицо его, круглые глаза выражали в высшей степени плевое отношение к дальним дорогам - они его не пугали. - На Урал! Надо прошвырнуться.
     Но до Урала было еще далеко.
     Пока что он благополучно доехал до районного города, где предстояло взять билет и сесть в поезд.
     Времени оставалось много. Чудик решил пока накупить подарков племяшам - конфет, пряников... Зашел в продовольственный магазин, пристроился в очередь. Впереди него стоял мужчина в шляпе, а впереди шляпы - полная женщина с крашеными губами. Женщина негромко, быстро, горячо говорила шляпе:
     - Представляете, насколько надо быть грубым, бестактным человеком! У него склероз, хорошо, у него уже семь лет склероз, однако никто не предлагал ему уходить на пенсию. А этот без году неделя руководит коллективом - и уже: "Может, вам, Александр Семеныч, лучше на пенсию?" Нах-хал!
     Шляпа поддакивала:
     - Да, да... Они такие теперь. Подумаешь! Склероз. А Сумбатыч?.. Тоже последнее время текст не держал. А эта, как ее?..
     Чудик уважал городских людей. Не всех, правда: хулиганов и продавцов не уважал. Побаивался.
     Подошла его очередь. Он купил конфет, пряников, три плитки шоколада. И отошел в сторонку, чтобы уложить все в чемодан. Раскрыл чемодан на полу, стал укладывать... Глянул на пол, а у прилавка, где очередь, лежит в ногах у людей пятидесятирублевая бумажка. Этакая зеленая дурочка, лежит себе, никто ее не видит. Чудик даже задрожал от радости, глаза загорелись. Второпях, чтобы его не опередил кто-нибудь, стал быстро соображать, как бы повеселее, поостроумнее сказать этим, в очереди, про бумажку.
     - Хорошо живете, граждане! - сказал он громко и весело.
     На него оглянулись.
     - У нас, например, такими бумажками не швыряются.
     Тут все немного поволновались. Это ведь не тройка, не пятерка - пятьдесят рублей, полмесяца работать надо. А хозяина бумажки - нет.
     "Наверно, тот, в шляпе", - догадался Чудик.
     Решили положить бумажку на видное место на прилавке.
     - Сейчас прибежит кто-нибудь, - сказала продавщица.
     Чудик вышел из магазина в приятнейшем расположении духа. Все думал, как это у него легко, весело получилось: "У нас, например, такими бумажками не швыряются!" Вдруг его точно жаром всего обдало: он вспомнил, что точно такую бумажку и еще двадцатипятирублевую он сейчас разменял, пятидесятирублевая должна быть в кармане... Сунулся в карман - нету. Туда-сюда - нету.
     - Моя была бумажка-то! - громко сказал Чудик. - Мать твою так-то!.. Моя бумажка-то.
     Под сердцем даже как-то зазвенело от горя. Первый порыв был пойти и сказать: "Граждане, моя бумажка-то. Я их две получил в сберкассе: одну двадцатипятирублевую, другую полусотельную. Одну сейчас разменял, а другой - нету". Но только он представил, как он огорошит всех этим своим заявлением, как подумают многие: "Конечно, раз хозяина не нашлось, он и решил прикарманить". Нет, не пересилить себя - не протянуть руку за этой проклятой бумажкой. Могут еще и не отдать...
     - Да почему же я такой есть-то? - вслух горько рассуждал Чудик. - Что теперь делать?..
     Надо было возвращаться домой.
     Подошел к магазину, хотел хоть издали посмотреть на бумажку, постоял у входа... и не вошел. Совсем больно станет. Сердце может не выдержать.
     Ехал в автобусе и негромко ругался - набирался духу: предстояло объяснение с женой.
     Сняли с книжки еще пятьдесят рублей.
     Чудик, убитый своим ничтожеством, которое ему опять разъяснила жена (она даже пару раз стукнула его шумовкой по голове), ехал в поезде. Но постепенно горечь проходила. Мелькали за окном леса, перелески, деревеньки... Входили и выходили разные люди, рассказывались разные истории... Чудик тоже одну рассказал какому-то интеллигентному товарищу, когда стояли в тамбуре, курили.
     - У нас в соседней деревне один дурак тоже... Схватил головешку - и за матерью. Пьяный. Она бежит от него и кричит: "Руки, - кричит, - руки-то не обожги, сынок!" О нем же и заботится... А он прет, пьяная харя. На мать. Представляете, каким надо быть грубым, бестактным...
     - Сами придумали? - строго спросил интеллигентный товарищ, глядя на Чудика поверх очков.
     - Зачем? - не понял тот. - У нас за рекой, деревня Раменское...
     Интеллигентный товарищ отвернулся к окну и больше не говорил.
     После поезда Чудику надо было еще лететь местным самолетом полтора часа. Он когда-то летал разок. Давно. Садился в самолет не без робости. "Неужели в нем за полтора часа ни один винтик не испортится?" - думал. Потом - ничего, осмелел. Попытался даже заговорить с соседом, но тот читал газету, и так ему было интересно, что там, в газете, что уж и послушать живого человека ему не хотелось. А Чудик хотел выяснить вот что: он слышал, что в самолетах дают поесть. А что-то не несли. Ему очень хотелось поесть в самолете - ради любопытства.
     "Зажилили", - решил он.
     Стал смотреть вниз. Горы облаков внизу. Чудик почему-то не мог определенно сказать: красиво это или нет? А кругом говорили: "Ах, какая красота!" Он только ощутил вдруг глупейшее желание: упасть в них, в облака, как в вату. Еще он подумал: "Почему же я не удивляюсь? Ведь подо мной чуть не пять километров". Мысленно отмерил эти пять километров на земле, поставил их на попа, чтоб удивиться, и не удивился.
     - Вот человек?.. Придумал же, - сказал он соседу. Тот посмотрел на него, ничего не сказал, зашуршал опять газетой.
     - Пристегнитесь ремнями! - сказала миловидная молодая женщина. - Идем на посадку.
     Чудик послушно застегнул ремень. А сосед - ноль внимания. Чудик осторожно тронул его:
     - Велят ремень застегнуть.
     - Ничего, - сказал сосед. Отложил газету, откинулся на спинку сиденья и сказал, словно вспоминая что-то: - Дети - цветы жизни, их надо сажать головками вниз.
     - Как это? - не понял Чудик.
     Читатель громко засмеялся и больше не стал говорить.
     Быстро стали снижаться. Вот уж земля - рукой подать, стремительно летит назад. А толчка все нет. Как потом объясняли знающие люди, летчик "промазал". Наконец толчок, и всех начинает так швырять, что послышался зубовный стук и скрежет. Этот читатель с газетой сорвался с места, боднул Чудика лысой головой, потом приложился к иллюминатору, потом очутился на полу. За все это время он не издал ни одного звука. И все вокруг тоже молчали - это поразило Чудика. Он тоже молчал. Стали. Первые, кто опомнился, глянули в иллюминаторы и обнаружили, что самолет - на картофельном поле. Из пилотской кабины вышел мрачноватый летчик и пошел к выходу. Кто-то осторожно спросил его:
     - Мы что, кажется, в картошку сели?
     - А сами не видите? - сказал летчик.
     Страх схлынул, и наиболее веселые уже пробовали острить.
     Лысый читатель искал свою искусственную челюсть. Чудик отстегнул ремень и тоже стал искать.
     - Эта?! - радостно воскликнул он и подал читателю.
     У того даже лысина побагровела.
     - Почему надо обязательно руками хватать! - закричал он шепеляво.
     Чудик растерялся.
     - А чем же?..
     - Где я ее кипятить буду? Где?!
     Этого Чудик тоже не знал.
     - Поедемте со мной? - предложил он. - У меня тут брат живет, там вскипятим... Вы опасаетесь, что я туда микробов занес? У меня их нету.
     Читатель удивленно посмотрел на Чудика и перестал кричать.
     В аэропорту Чудик написал телеграмму жене:
     "Приземлились. Ветка сирени упала на грудь, милая Груша меня не забудь. Тчк. Васятка".
     Телеграфистка, строгая красивая женщина, прочитав телеграмму, предложила:
     - Составьте иначе. Вы - взрослый человек, не в детсаде.
     - Почему? - спросил Чудик. - Я ей всегда так пишу в письмах. Это же моя жена!.. Вы, наверно, подумали...
     - В письмах можете писать что угодно, а телеграмма - это вид связи. Это открытый текст.
     Чудик переписал:
     "Приземлились. Все в порядке. Васятка".
     Телеграфистка сама исправила два слова: "Приземлились" и "Васятка". Стало: "Долетели. Василий".
     - "Приземлились"... Вы что, космонавт, что ли?
     - Ну ладно, - сказал Чудик. - Пусть так будет.
     ...Знал Чудик: есть у него брат Дмитрий, трое племянников... О том, что должна еще быть сноха, как-то не думалось. Он никогда не видел ее. А именно она-то, сноха, все испортила, весь отпуск. Она почему-то сразу невзлюбила Чудика.
     Выпили вечером с братом, и Чудик запел дрожащим голосом:
     
     Тополя-а-а, тополя-а-а...
     
     Софья Ивановна, сноха, выглянула из другой комнаты, спросила зло:
     - А можно не орать? Вы же не на вокзале, верно? - И хлопнула дверью.
     Брату Дмитрию стало неловко.
     - Это... там ребятишки спят. Вообще-то она хорошая.
     Еще выпили. Стали вспоминать молодость, мать, отца...
     - А помнишь?.. - радостно спрашивал брат Дмитрий. - Хотя кого ты там помнишь! Грудной был. Меня оставят с тобой, а я тебя зацеловывал. Один раз ты посинел даже. Попадало мне за это. Потом уж не стали оставпять. И все равно: только отвернутся, я около тебя: опять целую. Черт знает, что за привычка была. У само- го-то еще сопли по колена, а уж... это... с поцелуями...
     - А помнишь, - тоже вспоминал Чудик, - как ты меня...
     - Вы прекратите орать? - опять спросила Софья Ивановна совсем зло, нервно. - Кому нужно слушать эти ваши разные сопли да поцелуи? Туда же - разговорились.
     - Пойдем на улицу, - сказал Чудик.
     Вышли на улицу, сели на крылечко.
     - А помнишь?.. - продолжал Чудик.
     Но тут с братом Дмитрием что-то случилось: он заплакал и стал колотить кулаком по колену.
     - Вот она, моя жизнь! Видел? Сколько злости в человеке!.. Сколько злости!
     Чудик стал успокаивать брата:
     - Брось, не расстраивайся. Не надо. Никакие они не злые, они - психи. У меня такая же.
     - Ну чего вот невзлюбила?! За што? Ведь невзлюбила она тебя... А за што?
     Тут только понял Чудик, что да, невзлюбила его сноха. А за что действительно?
     - А вот за то, што ты - никакой не ответственный, не руководитель. Знаю я ее, дуру. Помешалась на своих ответственных. А сама-то кто! Буфетчица в управлении, шишка на ровном месте. Насмотрится там и начинает... Она и меня-то тоже ненавидит, что я не ответственный, из деревни.
     - В каком управлении-то?
     - В этом... горно... Не выговорить сейчас. А зачем выходить было? Што она, не знала, што ли?
     Тут и Чудика задело за живое.
     - А в чем дело вообще-то? - громко спросил он, не брата, кого-то еще. - Да если хотите знать, почти все знаменитые люди вышли из деревни. Как в черной рамке, так, смотришь, - выходец из деревни. Надо газеты читать!.. Што ни фигура, понимаешь, так - выходец, рано пошел работать.
     - А сколько я ей доказывал: в деревне-то люди лучше, не заносистые.
     - А Степана-то Воробьева помнишь? Ты ж знал его...
     - Знал, как же.
     - Уж там куда деревня!.. А пожалуйста: Герой Советского Союза. Девять танков уничтожил. На таран шел. Матери его теперь пожизненную пенсию будут шестьдесят рублей платить. А разузнали только недавно, считали - без вести...
     - А Максимов Илья!.. Мы ж вместе уходили. Пожалуйста, кавалер Славы трех степеней. Но про Степана ей не говори... Не надо.
     - Ладно. А этот-то!..
     Долго еще шумели возбужденные братья. Чудик даже ходил около крыльца и размахивал руками.
     - Деревня, видите ли!.. Да там один воздух чего стоит! Утром окно откроешь - как, скажи, обмоет тебя всего. Хоть пей его - до того свежий да запашистый, травами пахнет, цветами разными...
     Потом они устали.
     - Крышу-то перекрыл? - спросил старший брат негромко.
     - Перекрыл. - Чудик тоже тихо вздохнул. - Веранду подстроил - любо глядеть. Выйдешь вечером на веранду... начинаешь фантазировать: вот бы мать с отцом были бы живые, ты бы с ребятишками приехал - сидели бы все на веранде, чай с малиной попивали. Малины нынче уродилось пропасть. Ты, Дмитрий, не ругайся с ней, а то она хуже невзлюбит. А я как-нибудь поласковей буду, она, глядишь, отойдет.
     - А ведь сама из деревни! кик-то тихо и грустно изумился Дмитрий. - А вот... Детей замучила, дура: одного на пианинах замучила, другую в фигурное катание записала. Сердце кровью обливается, а не скажи, сразу ругань.
     - Ммх!.. - чего-то опять возбудился Чудик. - Никак не понимаю эти газеты: вот, мол, одна такая работает в магазине - грубая. Эх, вы!.. А она придет домой - такая же. Вот где горе-то! И я не понимаю! - Чудик тоже стукнул кулаком по колену. - Не понимаю: почему они стали злые?
     Когда утром Чудик проснулся, никого в квартире не было: брат Дмитрии ушел на работу, сноха тоже, дети постарше играли во дворе, маленького отнесли в ясли.
     Чудик прибрал постель, умылся и стал думать, что бы такое приятное сделать снохе. Тут на глаза попалась детская коляска. "Эге, - подумал Чудик, - разрисую-ка я ее". Он дома так разрисовал печь, что все дивились. Нашел ребячьи краски, кисточку и принялся за дело. Через час все было кончено, коляску не узнать. По верху колясочки Чудик пустил журавликов - стайку уголком, по низу - цветочки разные, травку-муравку, пару петушков, цыпляток... Осмотрел коляску со всех сторон - загляденье. Не колясочка, а игрушка. Представил, как будет приятно изумлена сноха, усмехнулся.
     - А ты говоришь - деревня. Чудачка. - Он хотел мира со снохой. - Ребенок-то как в корзиночке будет.
     Весь день Чудик ходил по городу, глазел на витрины. Купил катер племяннику, хорошенький такой катерок, белый, с лампочкой. "Я его тоже разрисую", - думал.
     Часов в шесть Чудик пришел к брату. Взошел на крыльцо и услышал, что брат Дмитрий ругается с женой. Впрочем, ругалась жена, а брат Дмитрий только повторял:
     - Да ну что тут!.. Да ладно... Сонь... Ладно уж...
     - Чтоб завтра же этого дурака не было здесь! - кричала Софья Ивановна. - Завтра же пусть уезжает.
     -Да ладно тебе!.. Сонь...
     - Не ладно! Не ладно! Пусть не дожидается - выкину его чемодан к чертовой матери, и все!
     Чудик поспешил сойти с крыльца... А дальше не знал, что делать. Опять ему стало больно. Когда его ненавидели, ему было очень больно. И страшно. Казалось: ну, теперь все, зачем же жить? И хотелось уйти подальше от людей, которые ненавидят его или смеются.
     - Да почему же я такой есть-то? - горько шептал он, сидя в сарайчике. - Надо бы догадаться: не поймет ведь она, не поймет народного творчества.
     Он досидел в сарайчике дотемна. И сердце все болело. Потом пришел брат Дмитрий. Не удивился - как будто знал, что брат Василий давно уж сидит в сарайчике.
     - Вот... - сказал он. - Это... опять расшумелась. Коляску-то... не надо бы уж.
     - Я думал, ей поглянется. Поеду я, братка.
     Брат Дмитрий вздохнул... И ничего не сказал.
     
     Домой Чудик приехал, когда шел рясный парной дождик. Чудик вышел из автобуса, снял новые ботинки, побежал по теплой мокрой земле - в одной руке чемодан, в другой ботинки. Подпрыгивал и громко пел:
     
     Тополя-а, тополя-а...
     
     С одного края небо уже очистилось, голубело, и близко где-то было солнышко. И дождик редел, шлепал крупными каплями в лужи; в них вздувались и лопались пузыри.
     В одном месте Чудик поскользнулся, чуть не упал.
     
     ...Звали его - Василий Егорыч Князев. Было ему тридцать девять лет от роду. Он работал киномехаником в селе. Обожал сыщиков и собак. В детстве мечтал быть шпионом.