Юрий Яковлевич ЯКОВЛЕВ            ГОНЕНИЕ НА РЫЖИХ            ПОВЕСТЬ            Таня стояла в ванной комнате перед зеркалом и внимательно рассматривала себя, словно видела впервые. Она медленно провела рукой по волосам, коснулась пальцами бровей и прижала руку к виску. Она осталась недовольна встречей с самой собой и тихо произнесла:      - Я знаю, это потому, что я рыжая.      Ей на память сразу пришел разговор с Ритой, и она как бы услышала голос подруги:      - Чудачка! Сейчас самое модное - рыжие волосы. У нас в цирке девчонки специально красятся в рыжий цвет.      - А из рыжего можно перекраситься?      - Сколько угодно! Только это глупо.      - Пусть глупо. Мне надо.      Над плечами у Тани две короткие косички, стянутые резинками от лекарства. Таня освободила одну косичку от резинки и медленно стала расплетать ее.      Она все еще смотрела на себя и тихо сама себе говорила:      - Не надо дразнить верблюда за то, что у него на спине горб. Может быть, ты тоже кажешься верблюду уродом, потому что у тебя нет горба. Он же не дразнит тебя. Он молчит, только презрительно выпячивает нижнюю губу. Выпячивай тоже губу, но не дразни верблюда... У слона длинный нос. Болтается, как брандспойт. Тигр оранжевый с черным, он похож на осу. Бегемот вообще урод, у него в пасти зубы, как березовые полешки... Но может быть, у слонов считается: чем длиннее нос, тем прекраснее. А тигр без полосок - все равно что ты в полоску. А зубы-полешки - это как раз то, что нужно настоящему бегемоту.      Слова о верблюдах и бегемотах успокаивали ее и как бы переносили в детство. Неожиданно она увидела себя девочкой. Маленькой, энергичной, никому не дающей спуска.      Она увидела дорожки зоологического сада и мальчишку, который дразнил зверей. Он ходил от клетки к клетке и строил рожи, визжал, рычал, кидал камушки. Таня терпеливо шла за ним. Она злилась на него сразу за всех зверей. Она ждала, когда злости накопится столько, чтобы можно было отдубасить мальчишку... Это было давно, в детстве. Мальчишка был толстый. С челкой до глаз и выпуклыми глазами. За щекой у него была конфета.      У клетки с тигром маленькая Таня не выдержала. Она подскочила к мальчишке и вцепилась ему в челку.      - Отпусти! - кричал мальчишка, дразнивший зверей, и все пытался освободиться из Таниных цепких рук. - Отпусти!      Таня не отпускала.      - Проси прощения! - требовала она.      - У кого просить прощения? У тебя, что ли?      - Нет, у тигра.      И тут мальчишка вырвался. Он отскочил от Тани и стал поправлять рубаху. Потом он сморщил нос, выпятил губы и крикнул:      - Рыжая!      - Опять дразнишь тигра? - грозно сказала маленькая Таня.      - Не тигра, - протянул мальчишка. - Тебя.      - Это я - рыжая?      - Ты, ты!      Таня презрительно посмотрела на мальчишку, скорчила рожицу и сказала:      - Сам ты рыжий!      Тут уже опешил мальчишка. Он не мог понять, почему он рыжий, если всю жизнь у него над глазами была густая черная челка. Он даже дотронулся рукой до своей челки, словно хотел на ощупь определить ее цвет.      Таня показала ему кулак, повернулась и пошла домой.      Дома она спросила у мамы:      - Мама, я рыжая?      - Рыжая.      - Это очень плохо?      - Чего же плохого? Ничего плохого.      - Нет, это, наверное, плохо, - вздохнула Таня. - Почему я стала рыжей?      - Ты всегда была рыжей.      - Неужели? - сказала маленькая Таня упавшим голосом и отошла от мамы. - А я думала, что рыжий - тигр.      На другой день дома пропал кусок мяса. Красный, как пожарная машина. С белой сахарной косточкой. Будущий суп и будущее жаркое. Оно лежало за окном. А когда мама принялась за готовку, его не оказалось. Оно исчезло. Лишь небольшая розоватая лужица напоминала о его существовании.      - Куда девалось мясо?      Мама долго и терпеливо искала пропажу. Заглядывала под стол, шарила по полкам. В конце концов кусок говядины приобрел в маминых глазах ценность самородка.      - Куда же девалось мясо? Ты не видела? - спросила она маленькую Таню.      - Ммы, - промычала девочка, не открывая рта.      Маленькая Таня сидела на краю дивана и изо всех сил сжимала губы, чтобы не проговориться. Она держала под замком тайну пропавшего мяса. Но ей стало жаль маму, и она открыла замок:      - Я взяла.      - Ты?!! - воскликнули одновременно мама и папа.      - Ну да...      - Зачем тебе мясо?      Таня болтала ногой и молчала. А родители растерянно переглядывались и соображали, зачем девочке понадобился большой кусок сырой говядины. Наконец папа с опаской сказал:      - Ты съела... его?      У мамы округлились глаза: она представила себе Таню, рвущую зубами сырое мясо.      - Нет, я не сама.      Мама облегченно вздохнула. Папа спросил:      - Куда ты его дела?      Таня отвернулась и стала смотреть в окно.      - Я никуда не девала... Я накормила... тигра.      - Тигра?!      У папы и мамы стал беспомощный вид.      - Какого тигра? - прошептала мама.      - Бенгальского, - спокойно ответила маленькая Таня.      - А мы остались без супа, - грустно сказал папа.      - Я могу пять дней не есть супа, - отозвалась девочка.      - И кормить тигров, слонов, бегемотов, - скороговоркой подхватил папа.      - Бегемоты мясо не едят. Только тигры, - объяснила маленькая Таня. - Его дразнил мальчишка. Тигра надо было утешить. Я принесла ему мясо.      - На тарелке?      - Нет, за пазухой.                  Таня стояла перед зеркалом и прощалась с собой, рыжей. Ей казалось, что, после того как она намочит волосы в таинственной жидкости, изменится не только цвет волос, но и все остальное: уменьшится рот, плечи станут не такими худыми, брови изогнутся и потемнеют. На какое-то мгновение ей стало жалко себя, прежней. Она приблизилась к зеркалу, почти уперлась в него лбом. Потом решительно повернулась и наклонила голову к тазу. Она намочила голову и принялась тереть волосы: оттирала от них рыжий цвет, как оттирают ржавчину. Она вообразила, что под рыжим слоем скрываются соломенные шелковистые волосы.      Струйки воды текли по щекам, по шее, по ключицам. На рубашку летели брызги. Таня чувствовала себя царевной-лягушкой, которая сбрасывает с себя ненавистную зеленую шкурку, чтобы превратиться в девицу-красавицу.      Неожиданно раздался стук в дверь, и мамин голос властно сказал:      - Открой!      Таня приподняла голову. Вода потекла между лопаток.      Мама стояла в дверях и с отчаянием смотрела на дочь.      - Что ты наделала?!      - Надоело быть рыжей... А что? - спросила Таня.      - Ты уже не рыжая, - сокрушенно сказала мама. - Ты - красная.      Таня повернулась к зеркалу. Стекло запотело. Его как бы заволокло туманом. Таня сделала в тумане окошко, посмотрела на себя и чуть не вскрикнула. Волосы стали красные, как мех лисы-огневки.      - С такими волосами впору идти в цирк. Работать клоуном, - сказала мама.      - А Рита сказала, что волосы будут соломенного цвета...      Мама ничего не ответила. Она открыла кран и сунула голову дочери под струю теплой воды. И стала изо всех сил тереть и мылить голову Тани, чтобы вернуть волосам былой цвет.      - Я несчастная, потому что некрасивая. У меня большой рот, длинная шея. Совсем нет плечей. А свитер сидит на мне, как на мальчишке. Но самое страшное - что я рыжая. Ненавижу себя за то, что рыжая, - жаловалась Таня, а мыльная пена затекала ей в рот.      - Глупая ты у меня, Татьяна, - сказала мама, намыливая голову дочери.      Таня умолкла. Ей вдруг стало все равно, что получится. Рыжие так рыжие. Красные так красные.                  На другой день утром Таня шла в школу. Она знала, что волосы у нее теперь огненно-красные, жесткие и торчат во все стороны. Они напоминают красный клоунский парик. Но Таня старалась внушить себе, что все по-старому, в порядке. Она не замечала удивленных взглядов прохожих. Держалась молодцом.      На Тане куртка. Видавшая виды. Пригодная для всех случаев жизни. Куртка давно обтерлась и стала мала. Но Таня не признает ни пальто, ни жакетов. Она носит куртку. Руки в карманах. Локти прижаты к бокам. Над плечами две маленькие косички, стянутые резинками от лекарств.      И в это время ей встретился Князев. Он сказал:      - Здравствуй! Что это с тобой?      И засмеялся.      Таня опустила глаза и прибавила шагу. Он не стал ее догонять, а пожал плечами и пошел сзади. Он ждал, что Таня оглянется. Но девочка не повернула головы.      Она не оглядывается, но видит его. Длинного, худого, подстриженного под бобрик. Глаза его насмешливо щурятся. Свободный воротник зеленого свитера не обтягивает шею, а располагается вокруг, как кольцо Сатурна. Одна рука засунута в карман, другая размахивает портфелем. Она видит его, не оглядываясь, не поднимая глаз, - плечами, затылком. Видит чернильное пятно на его руке, пушок на подбородке, неглаженые брюки, похожие на две трубы.      Нет, у нее на голове не красные волосы, а пламя. Оно охватило голову и в конце концов сожжет ее всю. Ей захотелось натянуть куртку на голову. Спрятать под ней огненные волосы.      И тут она не выдерживает и пускается бежать. Она перебегает на другую сторону и влетает в двери школы. Она бежит по лестнице, не различая лиц, - лица слились в сплошную полосу.      Вслед ей летят сердитые слова: "Сумасшедшая!", "Взрослая девица!", "Тише ты, как дам!".      Таня вбежала в класс и захлопнула за собой дверь. Класс пустой. Можно сесть за парту и перевести дух. И достать зеркальце.      В маленький осколочек не умещается все лицо. Видишь себя по частям: одни глаза, один рот, один лоб, одни волосы...      Таня подняла глаза. Князев стоял перед ней и наблюдал, как она рассматривает себя в зеркало. Он не смеялся. Только губы его слегка улыбались.      Таня отдернула руку с зеркальцем и встала. Он переминался с ноги на ногу и размахивал портфелем.      Можно было оттолкнуть его и выбежать в дверь. Но Таня не решилась это сделать. Она отбежала к открытому окну. Он все еще размахивал портфелем. Таня вскочила на подоконник. Он бросил портфель на парту и зашагал к окну.      В следующее мгновение Таня исчезла.      Таня подняла глаза и почувствовала, что небо рядом.      Оно нахлынуло влажной голубизной, и девушке показалось, что щеку холодит мягкое прикосновение облака. От близости неба и плавного движения облаков все стало легонько покачиваться, плясать, кружиться. Таня оторвала глаза от неба и сильней прижалась к шершавой кирпичной стене. Стена медленно подавалась вперед, давила на плечи, и Таня вся напряглась, чтобы удержать падающую стену. Ей захотелось врасти в кирпичи плечами, локтями, спиной - тогда стена не сможет столкнуть ее вниз.      Девушка опустила глаза и увидела темный серебристый асфальт. И запрокинутые лица людей. Их было так много, что они сливались в одну массу, от которой доносилось несмолкаемое гудение. Что они там гудят?      - Надо принести лестницу... Лестницу надо!      - Нет, надо натянуть брезент!      - Тише. Может быть, она сама уйдет.      - Пусть не шевелится.      - Боже мой, она же сорвется!      Таня стояла на карнизе третьего этажа. Под ногами у нее начиналась пропасть. Но девушка не испытывала страха. Напротив, она чувствовала себя спасенной, попавшей в такое место, где ее уже никто не настигнет. И, стоя на виду у целой улицы, наслаждалась жутковатым покоем человека, которому удалось укрыться от преследования.      - Что вы все стоите! Она же сорвется... - звучал внизу знакомый голос Генриетты Павловны, учительницы русского языка и литературы.      И без того тонкий голос показался Тане еще тоньше, словно говорила не сама Генриетта Павловна, а кто-то передразнивал ее.      Таня стояла на узком карнизе и сильней прижималась к кирпичам, как бы хотела оттеснить стену, отвоевать у стены еще несколько сантиметров. Она уже не видела толпу на асфальте. Не слышала, как внизу кричали:      - Не двигайся! Слышишь, не двигайся!      Но она и не смогла пошевельнуться. Как бы окаменела. Стала кариатидой, поддерживающей крышу.      Тане вдруг показалось, что если она оторвется от стены, то не упадет, а полетит. Расставит руки, как крылья, и полетит. Куда-нибудь подальше от школы. А главное, от него, от Князева. И сразу все прекратится.      Она исчезла так же неожиданно, как и появилась.                  - Слушайте, заберите от меня эту дикарку!      Тонкий резкий голос Генриетты Павловны, срываясь, звучал в кабинете завуча Михаила Ивановича. Михаил Иванович сидел, скрестив руки и наклонив свою массивную косматую голову. Казалось, эта голова растет прямо из плеч и никакой шеи нет. Он смотрел на учительницу русского языка исподлобья. Глазные яблоки у него были большие, слегка навыкате. А густые каштановые волосы свалялись и спадали на лоб неровными космами. Толстыми короткими пальцами он сгонял их обратно, в общую копну.      - Представляете, если бы она упала? Кто отвечал бы? Я! А если она завтра прыгнет с моста в реку? - без умолку говорила Генриетта Павловна.      Она была молода и привлекательна. А рядом с нескладным бесшеим Михаилом Ивановичем выглядела просто красавицей. Темные, коротко подстриженные волосы, и большие голубые глаза, и ровные полукруглые брови. Правда, когда Генриетта Павловна не высыпалась или нервничала, под глазами появлялись тени, тоже полукруглые. Вместе с бровями они образовывали круги.      - Заберите от меня эту сумасшедшую!      - Хорошо, хорошо, - примирительно сказал Михаил Иванович, голос его звучал с непроходящей хрипотцой, - мы что-нибудь придумаем.      - Придумайте, - сухо сказала Генриетта Павловна.      - И не переживайте так. Все обошлось, - сказал Михаил Иванович.      Генриетта Павловна молча поднялась и, стуча каблуками, направилась к двери. Каблуки у нее высокие и тонкие, под ними потрескивает паркет.                  Таня сидела в маленькой комнате, где хранятся таблицы и чучела. Сидела на краю стола и гладила рукой лису-огневку. Лиса тянулась к ней узкой мордочкой и вопросительно смотрела черными пуговками, заменявшими ей глаза. Она как бы утешала Таню: "Зачем грустить? Я тоже рыжая, еще порыжей, чем ты. Ну и что из этого? Не плачу. Посмотри мне в глаза - ни одной слезинки".      Таня всю жизнь была рыжей, и ее это нимало не тревожило. И если ее дразнили рыжей, то это не выводило ее из себя. Да, рыжая, а что? Впрочем, дразнили ее давно, а потом все привыкли.      Таня посмотрела на лису и как бы самой себе сказала: "Никогда не видела таких рыжих!"      И сразу вспомнила, как он впервые появился в классе.      Шел урок русского языка. Генриетта Павловна рассказывала про вводные слова.      В дверь постучали.      - Войдите! - отозвалась учительница.      В класс вошел Михаил Иванович. Он имел привычку не входить в класс без стука. Михаил Иванович был не один. Вместе с ним в класс вошел какой-то парень в зеленом свитере. Он был худой, высокий, с темным бобриком волос, которые мысом выдавались вперед. В его независимой походке, в складке между бровей вырисовывался будущий мужчина.      - Извините, Генриетта Павловна, - сказал Михаил Иванович, - я привел новичка. Князев его фамилия. Прошу любить и жаловать.      Ребята сразу забыли про вводные слова и уставились на новичка. А он стоял и ждал, когда ему укажут место.      Генриетта Павловна взглянула на Князева и машинально поправила волосы. Потом она обратилась к Тане:      - Вьюник... - Она всегда называла Таню по фамилии. - Вьюник, рядом с тобой место свободно?      - Свободно, - ответила Таня.      - Садись, Князев. - Учительница кивнула на Танину нарту. - Итак, вводными словами называются...      Князев не спеша прошел между рядами и сел рядом с Таней. Некоторое время он сидел прямо и слушал про вводные слова. Потом он повернул голову и пристально посмотрел на Таню.      - Что ты смотришь на меня? - тихо спросила Таня.      - Никогда не видал таких рыжих, - ответил он.      - Посмотри! - с вызовом ответила Таня и вдруг почувствовала, что краснеет.      Она не находила объяснения, почему краснеет, но ничего не могла с собой поделать. Из сорока голосов она сразу узнавала его голос. В топоте ног слышала его шаги. Она закрывала глаза и затыкала уши. И все равно слышала его голос, видела его прищуренные глаза.                  Неожиданно дверь распахнулась. На пороге стоял он. Он тяжело дышал и стоял молча, не зная, с чего начать. Таня смотрела в окно, однако сразу почувствовала, что это он. Почувствовала, но не шелохнулась, как будто никто не распахнул дверь, никто не пришел.      - Ты плачешь? - спросил он.      - И не думаю.      - Повернись.      - Уходи отсюда.      Лиса выручила ее. Таня незаметно вытерла о мех слезы. Теперь она действительно не плакала.      - Пойдем, - тихо сказал он.      Она повернулась к нему и спросила:      - Никогда не видел таких рыжих?      Он промолчал.      - Уходи! - крикнула Таня и захлопнула дверь перед его носом.      Да, да, надо кричать и хлопать дверями. И еще бы хорошо, как в детстве, оттаскать его за челку. Только не говорить с ним мирно и спокойно. Не смотреть ему в глаза. Не думать о нем.                  Сосед по квартире, двадцатилетний Павлик, сидел на кухне и со сковородки ел макароны. Он не всасывал их со свистом, а резал ножом и аккуратно поддевал на вилку. Это стоило ему труда и отравляло весь вкус макарон. Но с некоторых пор в присутствии Тани он чувствовал себя скованно и старался быть воспитанным, галантным и современным.      - Хочешь спагетти? - предложил он Тане, когда она вошла в кухню.      - Нет, - ответила Таня, - не люблю макароны, даже когда их называют спагетти.      - А в Италии макароны - как хлеб, - обиженно сказал Павлик и облизал блестящие губы.      Он надулся, словно обиделся за всю Италию. На лбу у него появилось множество мелких морщинок, а подбородок побелел. Он энергично принялся жевать макароны. Он так работал челюстями, словно беззвучно произносил обидные слова.      Неожиданно он перестал жевать и сказал:      - Я сегодня иду в концерт. "Карнавал" Шумана.      Он будто хотел подчеркнуть: я иду, а ты не идешь.      - Ты становишься культурным парнем, - примирительно сказала Таня.      Павлик кинул вилку в пустую сковородку и молча пошел прочь.      Таня села на табуретку и стала ждать, пока закипит чайник. Ей казалось, что он вообще никогда не закипит, и она грызла горбушку всухомятку.      В дверях снова появился Павлик. Он все еще почесывал подбородок, но на лбу уже не было морщин. Не глядя на Таню, он сказал:      - Я тебя хотел позвать на концерт. У меня два билета.      - Спасибо, Павлик, - сказала Таня, - я ничего не понимаю в музыке.      - Напрасно, - сказал Павлик, - надо расти.      - Я расту без музыки.      - Билеты хорошие. Второй ряд балкона. Мне на работе дали.      - Павлик, ты по крышам никогда не лазал? - неожиданно спросила Таня.      - Это еще зачем? - пробормотал Павлик.      - А по карнизам домов?      Павлик почувствовал себя оскорбленным. Он почесал подбородок и пошел прочь. Таня пожала плечами и подошла к окну. Серые облака плыли над крышами. Таня представила себя стоящей на узкой полоске карниза и ощутила спиной холодный шершавый кирпич. По телу, как разряд электричества, прошла дрожь. Тане стало нестерпимо страшно. Она испугалась с опозданием.      "Как это я не сорвалась? Такая невезучая - и не сорвалась", - думала Таня, не отрывая глаз от плывущих облаков.                  - Вьюник, если ты еще раз выкинешь такой номер, я тебе всыплю. Не посмотрю на то, что ты взрослая девица, сниму ремень и всыплю. Что, тебе жизнь не дорога? Отвечай. Дорога тебе жизнь?      - Нет, не дорога.      - Правильно, не дорога. Иначе бы не полезла. На фронте такие девчонки раненых выносили... А знаешь, почему тебе жизнь не дорога?      - Знаю. Я неудачница.      - Ты коза-дереза. Не знаешь ни что такое жизнь, ни что такое смерть.      - А вы знаете?      - Я со смертью за руку здоровался.      - Как - за руку?      - Меня расстреливали. Что ты глаза вытаращила? Расстреливали. Нас человек двадцать поставили к стенке... Конечно, никакой стенки не было. Просто вывели в поле за побег из плена. Ну и расстреляли.      - Так вы же живы!      - Это не я... это уже другой. Того убили и сбросили в противотанковый ров. Тот был молодой, отчаянный, веселый. А это старый. Истекая кровью, вылез ночью и чудом добрался до своих...      - А я думала, что вы всю жизнь тангенс-котангенс.      - Думала, думала... Если бы в один прекрасный день все бывшие солдаты надели свои выгоревшие гимнастерки и забинтовали свои старые раны грязными, ржавыми бинтами, тогда бы вы все кое-что увидели и кое-что поняли... Тангенс-котангенс...      Таня стояла перед Михаилом Ивановичем и разглядывала его пристально, как будто видела впервые. Они стояли в пустом коридоре у окна - тонкая девушка с красными волосами и грузный, нескладный мужчина, у которого голова растет прямо из плеч. Он дулся на Таню, молчал, но девушка почему-то не испытывала к нему неприязни. Напротив, она чувствовала доверчивую тягу к пожилому учителю. Тане показалось, что Михаил Иванович похож на крупного зубра с косматой гривой, с выпуклыми глазными яблоками - на особенного зубра, который грозен с виду, но в жизни никого не обидит. И ей захотелось коснуться рукой косматой гривы.      - Иди, - сказал Михаил Иванович, - и чтобы я о тебе больше не слышал.      - Хорошо, - сказала Таня, - не услышите.      Михаил Иванович сверкнул глазами и, переваливаясь с боку на бок, тяжело зашагал по коридору.      "Это не я... Это уже другой. Того убили и сбросили в противотанковый ров".                  В первый раз снег выпал в начале октября. Еще деревья были одеты в листья и трава на газонах не успела пожелтеть. А с неба валил снег. Большими хлопьями снег падал в зеленую траву и оседал на зеленых листьях. Получилась полная неразбериха: зима смешалась с летом. Из этой смеси не могло выйти ничего путного.      Мостовая и тротуары покрылись слякотью, и белые снежинки, достигнув земли, гасли. Первый снег шел на верную гибель, но не мог остановиться.      Таня ощущала снег на губах, на щеках, на ресницах. И ей становилось весело. Тогда она запрокинула голову и оказалась в центре огромной белой воронки, заполненной стремительно летящими снежинками. Снежинки летели прямо на нее. Они как бы попадали внутрь и наполняли сердце веселым холодком.      Девушку охватила тайная радость. Это новое безымянное чувство наполнило ее и не оставило места для других чувств. Как сильная, высокая вода, оно поднималось, заполняло все уголки Таниной жизни, грозя выйти из берегов.      И в мыслях снова появился Князев. Какое отношение он имел к этому чувству? Почему оно не могло вспыхивать само по себе, без его участия?      Таня старалась перевести мысль о нем на другие рельсы. Но стрелка не работала, и с другими рельсами ничего не выходило. Тогда, думая о нем, Таня старалась вызвать неприязнь и сгустить краски. Но краски не сгущались. Она испепеляла его, а он возникал из пепла.      Она скрывала это странное чувство от людей, от дневного света, от самой себя. Она хранила его в дальних тайниках. Но самым важным было утаить это чувство от него. Это чувство не должно его касаться. Он не должен знать о нем. Не выдать себя дрогнувшим голосом, взглядом.      Да здравствует белый снег, и не надо смотреть под ноги. Там уже все погашено и затоптано, веселая мимолетная жизнь снежинок кончена. Надо смотреть ввысь, быть в центре белой воронки. А он пусть идет рядом, если ему хочется. Таня подняла глаза и увидела его. Он шел рядом, щурясь от снега.      Таня ничего не сказала. Она отвела глаза. Но через несколько шагов ей захотелось снова посмотреть на своего спутника. Она опасливо покосилась на бобрик, побелевший от снега, на складку между бровей, на прищуренные глаза. И вдруг кровь прилила к лицу.      Он, конечно, не заметил, как она покраснела. Но она думала, что он заметил, и покраснела еще сильней. И тут из-за угла вышла Генриетта Павловна и двинулась им навстречу. Она была молода и хороша собой. И чувствовала, что хороша собой. И всем своим видом хотела подчеркнуть, что хороша собой.      Поравнявшись с ребятами, учительница чуть наклонила голову и подняла полукруглые брови. Она уставилась на Таню, и девушка подумала, что эти глаза видят все насквозь, что они бесцеремонно раскрывают чужие тайны и от них ничего невозможно скрыть.      - Прогуливаетесь? - спросила учительница, не сводя глаз с Тани.      Таня покраснела. У нее неудобное лицо. На нем отчетливо написано, о чем Таня думает. С таким лицом нельзя ничего скрыть. Оно выдает все тайны. Прямо-таки предательское лицо. И вдруг Таня заметила, что глаза учительницы смеются. Они смеются и кричат: "Рыжая!" Они кричат так, что слышит одна Таня. Кричат зло и больно. И им нельзя ответить, этим вечно смеющимся глазам.      Если ты родился рыжим - считай, что тебе не повезло. Каким бы ты ни был хорошим человеком, тебе постоянно будут напоминать, что ты рыжий. Каждый встречный считает своим долгом крикнуть: "Рыжий-бесстыжий!" В трамвае тебе будут говорить: "Эй, рыжий, подвинься!", в театре требовать: "Эй, рыжий, убери голову!" Тебя будут называть рыжим, как будто у тебя нет другого имени.      Сколько времени длится гонение на рыжих? Почему никто не выступит в защиту рыжих? Настоящие люди никогда не бывают рыжими. Ведь клоун в цирке, над которым все смеются, рыжий.      - Ну что ж, прогуливайтесь, - сказала Генриетта Павловна и пошла дальше. Ее каблучки зазвенели за Таниной спиной, как подковы тонкой лошадки. Таня посмотрела себе под ноги. Никакого белого снега не было. Черная слякоть поблескивала на тротуаре. Таня повернулась к своему спутнику и спросила:      - Ты можешь уехать в другой город?      Она всегда ошеломляла своими вопросами. Он сказал:      - Нет.      - А перейти в другую школу можешь?      - Зачем мне переходить в другую школу?      - Значит... не можешь?      - Нет.      - Ну, ладно.      - Да скажи, наконец, в чем дело? Чем я тебя обидел? Что я тебе сделал?      Он вспылил. И каждое слово не произносил, а выстреливал. Но Таня как бы не слышала его слов.      - Ладно, - сказала она. - Я пошла. Пока.      И она побежала на другую сторону, как бегают девочки, а не взрослые девицы.      Потом она шла быстрыми шагами, а снежинки гасли у нее в ногах. Таня думала:      "Она красивая, а я рыжая. Все дело в том, что я рыжая. Иначе бы Генриетта Павловна не смотрела на меня смеющимися глазами. И вообще все было бы в порядке".      Дома в коридоре Таня встретилась с Павликом. Она хотела уже пройти мимо, но он сказал:      - Подожди... Я был на концерте.      - Очень приятно, - сказала Таня.      Павлик стал чесать подбородок. Потом выпалил:      - Ты не пошла со мной, а я познакомился.      У него, видимо, с детства сохранилась интонация: у меня есть, а у тебя нет, я познакомился, а ты не познакомилась.      Таня усмехнулась:      - С кем же ты познакомился?      - С девушкой... С Ниной.      - Очень приятно, - сказала Таня, словно он сейчас знакомил ее с Ниной.      - Она красивая.      - Тебе повезло... Но почему ты мне об этом рассказываешь?      Павлик замолчал. Таня собралась идти дальше, но он удержал ее.      - Ты единственный человек, с кем можно поговорить, - сказал он, - я тебя уважаю. Я тебе буду рассказывать о ней. Хорошо?      - Как хочешь.      - Вообще-то, когда влюбишься, надо писать дневник.      - Это гимназистки писали.      - Александр Блок тоже писал дневник... Но ты зря не пошла со мной на концерт.      - Я-то тебе зачем? Думай о красивой Нине.      - Я думаю. Но лучше бы на концерт пошла ты.      - Ладно, Павлик, спокойной ночи.      - Спокойной ночи.      Что такое раздвоение личности? Это когда один человек превращается в двух. Но на этих двух остается один нос, одна голова, одно сердце. Разбирайся как хочешь. Можно поделить так: одному голову, другому сердце, а нос может быть общим. Словом, два человека живут в одном теле, как в коммунальной квартире. Ни разъехаться, ни разойтись. Потому что на двоих один нос.      Раздвоение Таниной личности произошло из-за Князева.      Одна Таня ненавидела его, другая - тянулась к нему. Он раздвоил Таню, расщепил, как атом.      Одна Таня говорила ему:      - Уходи!      Другая просила:      - Останься!      Получалась полная неразбериха.      Если на уроке одна Таня забывалась, другая тут же поворачивала голову и с тайным любопытством рассматривала густой бобрик, прищуренные глаза, зеленый круг Сатурна...      И вот что произошло: одна Таня забылась, другая оглянулась. Генриетта Павловна заметила, что девушка смотрит не на доску и не слушает объяснений. Некоторое время учительница наблюдала за Таней. Потом она сказала ледяным голосом:      - Вьюник, не смотри на Князева.      Она могла бы сказать: "Вьюник, слушай урок". Или: "Вьюник, не вертись".      Но она сказала: "Вьюник, не смотри на Князева".      По классу покатился ядовитый смешок. Таня покраснела и посмотрела в глаза учительницы. Глаза смеялись. Они дразнили Таню, издевались над ней: "Вот я тебя подловила! Теперь я над тобой покуражусь! Ха! Ха! Ха!"      Тане захотелось вскочить и крикнуть учительнице что-нибудь обидное. Обозвать франтихой. Сказать, что она, Генриетта Павловна, влюблена в физика. Но горячий стыд так сковал девушку, что она не могла ни пошевельнуться, ни вымолвить ни слова. А смеющиеся глаза продолжали проникать во все Танины тайники и смеяться над ними. Таня опустила глаза.      - Вьюник, иди к доске, - сказала Генриетта Павловна.      Ей было мало того, что Таня опустила глаза, ей нужно было выставить девушку перед классом, чтобы все могли разглядеть Таню и смеяться.      Таня заставила себя встать. Она пошла к доске. Она шла между партами, как сквозь строй. Подошла к доске. Взяла в руки мелок.      - Пиши, - сказала учительница и стала диктовать: "Долго не находил я никакой дичи; наконец из широкого дубового куста, насквозь проросшего полынью, полетел коростель".      Таня сжала, сильнее сжала холодный мелок. Он показался ей гладким крымским камушком. Она повернулась к доске и стала писать:      "Генриетта Павловна, вы злой, холодный человек..."      - Написала? - не оглядываясь, спросила учительница.      - Написала, - ответила Таня.      Класс замер. Смешок сгорел. Было тихо.      Учительница диктовала дальше:      - "Я ударил: он перевернулся в воздухе и упал".      Таня стиснула мел и, вдавливая его в доску, написала: "Я ненавижу вас".      Мел перестал скрипеть. Учительница решила, что Таня забыла конец фразы, и повторила:      - "...он перевернулся в воздухе и упал".      Мелок не скрипел. Генриетта Павловна повернулась к доске и прочла. Ее глаза округлились. На этот раз они не смеялись.      - Что это значит, Вьюник? - глухо спросила учительница. - Что ты написала?      Таня пожала плечами.      - Возьми портфель и уходи, - выдавила из себя Генриетта Павловна.      И, не дожидаясь, пока Таня уйдет из класса, стала торопливо переписывать то, что было написано на доске.      После урока Генриетта Павловна быстро вышла из класса и застучала каблучками по длинному школьному коридору. Она спешила в учебную часть. Она распахнула дверь и, подойдя к столу Михаила Ивановича, молча опустилась на стул.      Михаил Иванович запустил короткие пальцы в свалявшиеся косматые волосы и спросил:      - Вьюник?      - Вьюник, - выдохнула Генриетта Павловна.      - Что же?      Вместо ответа учительница достала листок бумаги и положила его перед завучем. Он машинально полез за очками, но так и не достал их, прочел без очков: "Генриетта Павловна, вы злой, холодный человек. Я ненавижу вас".      Он прочел записку и поднял глаза на Генриетту Павловну. Она смотрела в окно.      - Так... - сказал Михаил Иванович.      Он хотел, чтобы учительница первой начала разговор. Но она молчала и ждала слов от него.      - Так... - повторил Михаил Иванович. - Что же вы, собственно, хотите от меня?      Большие круглые глаза посмотрели на Михаила Ивановича. Теперь они были похожи на две амбразуры.      - Что я хочу... от вас? - тонким голосом произнесла Генриетта Павловна. - Я хочу, чтобы меня оградили от подобных оскорблений.      - Подождите, разве в этой записке есть что-нибудь оскорбляющее? Кстати, вам известна причина этой ненависти?      - Ученики не имеют права ненавидеть педагога.      - Разве есть такой циркуляр министерства? - Михаил Иванович начинал сердиться.      - Это не циркуляр, а простая логика. Если все ученики будут ненавидеть всех педагогов...      - Да почему все и всех? - вспылил Михаил Иванович. Он поднялся со стула и двинулся к Генриетте Павловне.      Он встал перед ней, грузный, косматый, с крупными глазными яблоками.      - Чем вы обидели Вьюник? - спросил он.      - Это допрос? - сухо спросила Генриетта Павловна.      - Это вопрос, - буркнул Михаил Иванович.      - Я сделала ей замечание, а она написала это... Я не виновата, что эта взбалмошная девица влюблена в Князева и не сводит с него глаз.      - Ах, вот оно в чем дело! - сказал Михаил Иванович и засунул руки в карманы.      Он долго молчал. Сопел. Ходил по комнате. А его руки оттопыривали тесные карманы.      - Придется вам проглотить эту пилюлю, - наконец сказал он.      Теперь уже Генриетта Павловна поднялась со стула.      - То есть как проглотить? - Круги вокруг ее глаз замкнулись. - Вы отказываетесь... помочь мне, - она искала подходящее слово, - поставить на место эту разболтанную девчонку?      - Генриетта Павловна, я советую вам проглотить пилюлю. А там как знаете. Запретить любить или ненавидеть нельзя даже школьнику. Нельзя!      Генриетте Павловне захотелось ударить этого косматого человека. Ей так мучительно захотелось ударить его, что она поспешно вышла в коридор. И долго стояла у окна, стараясь обрести равновесие.                  Назавтра Таня снова шла в школу. Вернее, не шла, а как бы плыла по течению. Это невидимое течение несло ее мимо одних и тех же домов, заставляло пересекать одни и те же перекрестки, поворачивать в навсегда заведенных местах.      Течение начиналось у ворот дома и кончалось у школьного крыльца. Оно действовало весной и осенью. И не замирало зимой, как не замирает Гольфстрим. Тане никогда не приходило в голову двинуться против течения!      Прямо. Направо. Опять прямо. Теперь бегом через перекресток и опять направо. Знакомые дома стерлись в Таниных глазах, как стираются монеты, они пролетали мимо, как приглушенные от частого употребления слова. Таня не видела домов, как будто вокруг было поле. Но она увидела форточку, из которой валил дым. Клубы дыма протискивались в прямоугольник форточки и расплывались по стене. Таня могла пройти мимо. Но ее взгляд зацепился за дым. Она остановилась и стала наблюдать, докапываться. Так она докопалась до пожара.      Когда Таня была ребенком, у нее возникало множество неожиданных вопросов, на которые взрослые не могли дать вразумительный ответ. Например: почему из черной земли растет зеленая трава? Папа толковал маленькой Тане про какой-то хлорофилл. Это слово невозможно было произнести. Получалось "хролофилл", "холофил", "хорофифил". Но даже произнесенное правильно, оно не вносило ясности: почему из черной земли растет зеленая трава? Маленькая Таня взяла лопату и стала рыть яму в надежде найти скрытую зеленую землю... Она всегда стремилась докопаться до причины.      Так она сейчас докопалась до пожара. Никто не замечал его. И все вели себя так, как будто никакого пожара не было, просто подгорели котлеты. Но Таня понимала, что это пожар, и ей стало жарко от одной мысли, что дом горит.      - Пожар! - сказала Таня старушке, которая семенила с большой торбой.      - Пожар! - крикнула Таня бегущему мальчишке.      - Врешь! - на бегу крикнул он. - Пожарных-то нет!      Да, пожарных действительно не было. А дом горел. Из окна второго этажа валил дым. А в соседнем окне, прижав к стеклу растопыренные ладони, стояла девочка. Таня заметила, что девочка плачет.      Таня вбежала в подъезд. Одним махом очутилась на втором этаже у двери, за которой был пожар. Дверь не горела и не дымилась. Это была обыкновенная, заурядная дверь. Но Таня знала, что там пожар. Она позвонила.      Через некоторое время за дверью послышался нетерпеливый голос мальчика:      - Кто там?      - Я, - отозвалась Таня. - Открой!      Мальчик сопел за дверью. Потом он сказал:      - Мама не велела. Посиди на ступеньке.      Самое время сидеть на ступеньке! Тане захотелось заорать на мальчика, но она вовремя сдержалась.      - Ты один дома? - выдавила она из себя.      - Нет, еще Мариша.      - Слушай, у вас дымом пахнет?      - Не знаю, я не нюхал.      - Понюхай!      - Ладно, пойду.      Он ушел и долго не возвращался. Тане стало страшно от собственного бессилия.      Таня снова позвонила.      - Чего тебе? - послышался недовольный голос.      - Пахнет дымом?      - Нет... только глаза щиплет.      Тане захотелось поколотить мальчишку.      - Слушай, открой скорее! - крикнула Таня: она уже не могла сдерживаться.      - Мама не велела.      - Велела! Слышишь, велела. Честное слово!      - А ты не врешь? - донеслось из-за двери.      - Не вру! Ты большой, умный парень...      Лесть победила бдительность. В замке повернулся ключ. Загремела цепочка. Дверь медленно открылась, и из темного коридора потянуло горьковатым дымом пожара.      - Где Мариша? - Таня трясла мальчика за плечо.      - Там, - он неопределенно махнул рукой.      Таня кинулась в темный коридор. Она нащупала рукой дверь. Распахнула ее - и сразу густой жаркий дым окутал ее со всех сторон. У Тани перехватило дыхание.      Она крикнула:      - Мариша!      Вместо ответа с другого конца комнаты донеслось всхлипывание. Таня вбежала в комнату и увидела огонь. Это был совсем не тот огонь, который весело вырастает над охапкой хвороста и щелкает орешки в печке. Огонь был острый и душный. Он обдавал тяжелым жаром и давил, давил на грудь.      - Мариша, беги сюда! - крикнула Таня.      Но девочка не побежала. Она забилась в угол. И ее не было видно за мутной завесой дыма. Таня с трудом пробиралась вперед. Она не видела стен. Не видела потолка. И ей вдруг показалось, что она заблудилась и уже не сможет выбраться из этого удушливого огненного кольца. На что-то наткнулась. Что-то грохнуло. Это упал стул. Таня отшвырнула его ногой и, выставив вперед локоть, бочком двигалась вперед.      - Мариша!      Теперь плач зазвучал совсем близко. Таня присела на корточки и руками стала прощупывать пространство перед собой. Так она наткнулась на маленькое трепетное тельце девочки. Она схватила девочку и притянула ее к себе. Девочка изо всех сил обвила Танину шею руками, как будто она тонула и только Таня могла удержать ее на поверхности воды.      Пламя было рядом. Оно жгло щеки, шею, руки. Но огонь не давал света. Дым заглушал свет. Заглушал дыхание, жизнь. Таня почувствовала себя в огромной топке, откуда уже невозможно выбраться. Еще шаг, другой, и они вместе с маленькой Маришей задохнутся. Пламя раздавит их. Превратит в черный дым. И в это мгновение ей особенно стало жаль девочку, обхватившую ручонками ее шею. Таня собралась с силами и медленно стала пробираться к двери.      Когда она очутилась в коридоре, у нее звенело в ушах и перед глазами вертелись темные круги. Сквозь открытую на лестничную площадку дверь бежали люди. Таня не видела их лиц. Перед ней вырастали огромные силуэты, и рядом гремели тяжелые кованые ботинки.      Когда Таня очутилась на улице, там уже стояли кисельно-красные пожарные машины и толпились зеваки, как на настоящем пожаре. Никто не проходил мимо, все верили, что пожар.      Таня отошла в сторонку и прислонилась к стене. Она дышала. Ей ничего не хотелось делать, только дышать. Она глотала воздух, как прохладное лечебное питье. А Мариша все еще продолжала сжимать ручонками Танину шею. И все всхлипывала.      - Где мама? - неожиданно спросила малышка.      Голос у нее был густой, низкий, совсем не такой тоненький, как плач.      - Мама сейчас придет, - ответила Таня.      Вокруг Тани и Мариши тоже собрались люди. Они что-то горячо обсуждали. Кажется, хвалили Таню. Но Тане было безразлично, что они говорят. Она прижимала к себе Маришу. Потом перед Таней возникла женщина с большими плачущими глазами. Она хотела взять у Тани Маришу, но маленькая девочка держалась за шею, все боялась разжать ручонки. Наконец она узнала маму. И сразу забыла о Тане.      - Боже мой, какое горе! - крикнула Маришкина мама и вместе с девочкой побежала к подъезду.      Таня стояла, окруженная толпой зевак, и не знала, что ей делать. Она все еще не могла надышаться. Она пила воздух. К Тане подошел пожарный. Он достал блокнот и спросил:      - Как фамилия?      - Зачем вам?      - Для протокола, - сухо сказал пожарный.      Таня назвала. Пожарный записал огрызком карандаша и ушел. Зеваки стали расходиться.      Ах да, надо идти в школу. В общем, очень удобно, что есть то самое незамерзающее течение. Не надо думать, где поворачивать, где идти прямо. Это течение подхватило Таню и стало уносить от удушливого запаха дыма, от жуткого мечущегося жара, от перепуганного личика маленькой, Мариши, от светящихся любопытством глаз уличных зевак, которые всегда появляются там, где дело уже сделано.      Быстрая ходьба привела Таню в порядок, и, когда она переступила порог школы, все переживания остались далеко позади. Только от куртки пахло дымом.      Таня разделась и поднялась на третий этаж. У двери класса она поправила растрепавшуюся косичку.      - Можно?      Генриетта Павловна подняла свои полукруглые брови и нехотя сказала:      - Заходи.      Таня вошла.      - На кого ты похожа? - спросила учительница, продолжая рассматривать Таню.      Глаза Генриетты Павловны начали смеяться.      Таня не поняла, в чем дело. На кого она может быть похожей? Она нерешительно остановилась.      - У тебя все лицо в саже... Ты была на пожаре?      В классе захихикали. Таня сказала:      - Да, на пожаре.      - Что ж ты там делала? - продолжала допытываться Генриетта Павловна.      Глаза ее смеялись. Таня сразу заметила, что глаза учительницы смеются. Она почему-то представила себе Генриетту Павловну девчонкой, своей сверстницей. Эта сверстница хохотала и строила рожи. Тане захотелось хлопнуть дверью и убежать. Но она продолжала стоять, мучительно думая, чем ей ответить на эту тайную насмешку.      - Что ты там делала?      И вдруг в Тане заработал упрямый механизм, который все переворачивает, путает, меняет цвета и говорит "нет", где следует сказать "да". Таня пристально посмотрела в смеющиеся глаза учительницы и, расставляя слова, сказала:      - Что делала?.. Я подожгла дом.      Генриетта Павловна поднялась со стула. Ее глаза перестали смеяться.      - Не болтай глупостей.      - Я серьезно, - спокойно ответила Таня.      Класс замер. Таня стояла и спокойно смотрела на учительницу.      Если ты придешь и скажешь: "Я спас из огня человека", тебе никто не поверит. Ты бросился в горящий дом? Ты, задыхаясь от дыма, шел по темному коридору? Чуть не погиб под рухнувшей балкой, но спас человека? Не рассказывай сказки! Где тебе решиться на такой поступок!      Но если ты заявишь, что поджег дом, тебе поверят. Хотя до этого ты никогда не поджигал домов. Все подожмут губы, отведут глаза, начнут в твоем присутствии разговаривать шепотом. И ты почувствуешь, как между тобой и окружающими тебя людьми образуется некое безвоздушное пространство: тебе поверили.      - Ты отвечаешь за свои слова? - холодно спросила учительница.      - Конечно! - с готовностью отозвалась Таня.      - Но это же преступление!      - Преступление, - согласилась Таня, - ну и что из этого?      Полукруглые брови метались над широко раскрытыми глазами. По лицу пошли красные пятна. Учительница тяжело дышала. А класс молчал, ошеломленный этой новостью.      - Вьюник! - почти закричала учительница. - Может быть, ты поясничаешь?      - Нет. Я действительно подожгла дом. Неужели вы не верите?      Генриетта Павловна поднялась и быстро зашагала к двери.      Таня направилась к своей парте и бросила на нее портфель. Потом она достала зеркальце и стала платком стирать с лица сажу.      В классе все еще удерживалась тишина.      На перемене школа начала гудеть. Шумный беспроволочный телеграф разносил по всем этажам страшную новость: Таня Вьюник подожгла дом.      - Таня?      - Какая Таня?      - Ну, знаете... такая рыжая.      - Зачем она подожгла?      - Из мести.      - И дом сгорел?      - Дотла.      - Ничего подобного, только два этажа сгорели. Успели потушить.      - Она и школу подожжет! Что ей стоит!      - Она всегда поджигает...      Школьный телеграф не просто повторял новость, он увеличивал ее, раздувал, лепил из нее, как из глины, то, что подсказывало воображение.      - Она одна подожгла?      - Нет. Целая банда поджигателей. А она - главная.      - Они, рыжие, все такие.      - Ребята, по-моему, пахнет горелым. Может быть, она уже подожгла школу?      Первоклассники пробирались на третий этаж, чтобы посмотреть на Таню Вьюник. Они с опаской подкрадывались к двери и заглядывали в щель.      Гудели этажи, лестницы, классы. Гудела учительская.      - Что теперь делать?      - Вызвать родителей. Сообщить в милицию.      - Ее надо исключить из школы. Я буду настаивать.      - Да не могла она поджечь! Что вы!      - Я верю своим ушам.      - А вы не верьте!      - Надо вызвать из отпуска директора.      А Таня как ни в чем не бывало сидела на уроках. Она вела себя так, словно разговоры о пожаре ее вовсе не касались. И ее спокойствие подливало масла в огонь.      Один раз Князев повернулся к ней, посмотрел на нее своими прищуренными глазами и сказал:      - Я не верю. Ты все придумала.      Потом кончились уроки, и она пошла к выходу. Ее никто не вызвал, никто не требовал привести родителей. От нее вообще ничего не требовали.      Таня вышла из дверей школы и вдруг почувствовала, что очутилась в чужом городе. Вокруг стояли незнакомые дома, мимо шли незнакомые люди, мчались автобусы по незнакомым маршрутам. Все здесь было чужим и холодным, и Таня, потерянная, заблудившаяся, стояла посреди тротуара и не знала, куда ей идти. Теплое течение застыло, перестало действовать.      Таня оглянулась. Высокое кирпичное здание школы тоже было незнакомым, чужим. Весь город изменил Тане, и даже этот самый знакомый дом утратил всякую теплоту, стал мрачным. Таня повернулась спиной к школе и зашагала прочь. Ею вдруг овладело тупое безразличие ко всем событиям сегодняшнего дня. Они как бы перестали касаться ее, стали чужими.      Таня вышла к реке. Здесь дул холодный ветер, который пробивал старую куртку и лохматил волосы. Таня прислонилась к перилам и стала смотреть в воду. Вода была грязной, по ней, как маленькие зеленые гондолы, плыли арбузные корки.      "Раньше были лишние люди... Например, Онегин и Печорин, - подумала Таня. - Теперь тоже есть лишние люди. Например, я".      Зеленые гондолы уплыли под мост.      По набережной шагал мальчишка в зимнем пальто. Пальто было длинным, купленным на рост. Мальчишка поравнялся с Таней и тоненьким голоском протянул:      - Рыжая!      Тане показалось, что этот голос донесся откуда-то издалека, из родного города. Она улыбнулась этому слову и добродушно ответила:      - А ты серо-буро-малиновый.      От удивления рот у малыша превратился в большое розовое "о". Он быстро зашагал дальше. Из-под длинного пальто блестели новые галоши.      И вдруг она вспомнила о Марише. Она увидела ее большие черные глаза и опаленную прядку волос. Она почувствовала на шее маленькие, крепко обвившие ее руки. Услышала тихое всхлипывание.      Мариша... Мариша...      Это маленькое существо одно в целом свете понимает Таню, понимает правильно, а не шиворот-навыворот, вверх тормашками, как все остальные. И для Мариши она, Таня, не лишний человек. Не Онегин и не Печорин.      Таня вдруг стала узнавать улицы, дома, трамваи. Она шла к Марише.      Она думала, что возле дома до сих пор толпятся зеваки, алеют краснопламенные пожарные машины и жмется к стене маленькая Мариша. Но когда остановилась на углу, улица была пустой. Никакой толпы и никаких пожарных. Таня медленно двинулась к Маришиному дому. Дом мало чем отличался от соседних. Только два окна на втором этаже были забиты фанерой и стена над окнами стала черной от копоти.      Трамвай запел на повороте, и из-под его дуги вылетела веселая фиолетовая искра.      Таня вскочила на подножку трамвая. Она даже не посмотрела, какой это номер, не сообразила, куда он идет. Ей просто захотелось уехать куда-нибудь.      Она ехала до тех пор, пока кондуктор не объявил:      - Следующая - цирк.      Слово "цирк" как бы вернуло Таню к действительности. Она поднялась и пошла к выходу.      Почему-то в ушах у нее зазвучали слова:      "С такими волосами впору идти в цирк... Работать клоуном..."      Таня сошла. Трамвай укатил дальше.      "В цирке так в цирке", - сама себе ответила Таня и повернулась к большому круглому зданию.      "Что мне делать в цирке? Неужели в самом деле переступить порог и сказать: "Возьмите меня на работу рыжим... то есть рыжей. А если у вас рыжих хватает, то все равно возьмите меня кем угодно. Я осталась без места в жизни. Мне нужно хотя бы самое скромное местечко..."      Таня стояла на площади, и перед ней возвышался цирк. Он весь был увешан радужными афишами и плакатами. С них на Таню смотрели улыбающиеся клоуны и свирепые львы.      И тут Таня вспомнила про Риту, про свою веселую подружку, которой живется легко и просто. Может быть, ей живется так потому, что она работает в цирке?      В другое время у Тани никогда не хватило бы духу войти в цирк без билета, с черного хода. Но после событий сегодняшнего дня невозможное стало возможным. Таня открыла дверь. Какое-то новое течение подхватило Таню и понесло вперед по гулким коридорам, по крутым лестницам, по конюшням, в которых стояли слоны.      Она шла и спрашивала:      - Вы не знаете, где Рита? Вы не видели Риту?      И люди, странные люди в необычных костюмах, на ходу отвечали:      - Не знаю!      - У нас четыре Риты. Тебе которую?      - А какая она из себя, твоя Рита?      Никто не спрашивал Таню, кто она такая и что ей здесь надо. Словно все знали ее и не удивлялись, что она ходит по коридорам.      Куда же делась Рита?      Таней вдруг овладело странное щемящее чувство. Удивительно знакомое и непонятно откуда взявшееся. Ах да, это было в детстве. Она шла по лабиринту, шла и все время попадала на то же место. Где-то совсем близко играла музыка, звучали голоса, но Таня не могла найти выхода. И тогда к ней пришла мысль, которая никогда не приходит людям в лабиринте. Таня полезла на забор, и все оказалось просто.      Таня вспомнила про лабиринт и неожиданно для себя толкнула первую попавшуюся дверь. Она очутилась в большой комнате с цементным полом. Здесь пахло, как в рыбном магазине. И пол был мокрый. В нем даже отсвечивали лампочки. Посредине комнаты на низкой скамейке сидела женщина в синем халате и чистила рыбу. Ее руки до локтей были усыпаны рыбьими чешуйками.      Таня сделала несколько шагов. Женщина бросила в бак с водой серебристую тушку рыбы и оглянулась. Некоторое время она молча смотрела на Таню. Потом спросила:      - Что тебе, рыжая команда?      - Мне Риту, - отозвалась Таня.      - Какую Риту? Откуда ты взялась?.. Из номера или из униформы?      Таня не знала, что ответить.      - Нет. Я... с улицы, - призналась она и тут же подумала, что это прозвучало, должно быть, очень смешно - "с улицы".      Но женщина в синем халате не рассмеялась.      - Если хочешь, - сказала она, - помоги мне чистить рыбу.      - Хочу, - сказала Таня и села рядом с ней на низкую скамейку.      От холодной рыбы у Тани очень скоро замерзли и покраснели руки. Но ей нравилось это занятие. И она старалась работать проворней, только спросила:      - Зачем столько рыбы?      - У меня ребята прожорливые. Тридцать кило в день. Вынь да положь.      - Какие ребята?      - Ты не знаешь моих ребят? - женщина перестала чистить рыбу и уставилась на Таню. - Нет, ты серьезно не знаешь моих ребят? Рыжая команда, ты и меня не знаешь?      Таня покачала головой.      - Ну да, ты пришла с улицы, - вспомнила незнакомка.      - Мне уйти? - спросила Таня.      - Нет, если можешь, помоги мне. Понимаешь, тетя Домаша заболела, я не справлюсь. Нет, подожди. Вытри руки, я познакомлю тебя с моими ребятами.      В большой клетке на деревянном настиле, рядом с бассейном, лежали три странных существа. Они лежали неподвижно, и их влажные лоснящиеся тела были похожи на блестящие морские камни, по которым только что прошла волна.      Едва Таня и ее новая знакомая приблизились к клетке, камни ожили. Вернее, совсем пропали, потому что тела животных оказались такими подвижными, гибкими, эластичными, что их уже невозможно было представить камнями. Три маленькие мордочки просунулись между прутьями клетки. Из-под длинных упругих усов сверкнули белые зубки, а глаза, налитые темной влажной синевой, уставились на Таню.      - Вот мои ребята. Морские львы, - сказала хозяйка. - Знакомься. Это - Лель, это - Зина, это - Тонни.      Таня смотрела на три доверчиво тянувшиеся к ней мордочки. Они были удивительно похожи друг на друга. Таня хотела отличить Тонни от Леля и Леля от Зины. Но у нее ничего не вышло.      - Вы не путаете их? - спросила Таня.      Хозяйка рассмеялась.      - Как же их можно спутать! Посмотри на Леля, какой он мужественный, как у него топорщатся усы. А глаза у него большие, круглые, удивленные. А у Зины глаза миндалевидные, они все время смеются. И она вся изящная, кокетливая, меняет позы, словно стоит перед зеркалом. Разве ее можно спутать с Тонни? Это увалень и лентяй. Он спит на ходу. И потом, у него на лбу отметина. Это он расшибся. Видишь, над правым глазом... Конечно, вожак у них Лель. Они его слушаются. Он и работает лучше всех. Правда, Лель?      Лель сразу же оживился, задвигался. Потом вытянулся, как солдат перед командиром, и издал ломкий звук, похожий на лай.      - А ты говоришь "путаете", - довольным голосом сказала хозяйка и кивнула на бак с рыбой. - Можешь дать им по рыбке...      Таня взяла рыбу и пошла к клетке. Она не знала, как угощать новых знакомых, но хозяйка тут же пришла ей на помощь.      - Кидай, кидай! Они поймают.      Таня кинула рыбку Лелю, и этот тучный, тяжелый зверь с необыкновенной легкостью поймал угощение. Даже лентяй Тонни оказался очень проворным, когда дело дошло до свежей рыбы. Нетерпеливая Зина не стала дожидаться, когда до нее дойдет очередь. Она воспользовалась тем, что Таня замешкалась, и ловко выхватила салаку из ее рук. Ее миндалевидные глаза лукаво поблескивали.      Таня задумалась. Вся ее прежняя жизнь неожиданно отодвинулась далеко-далеко. Ее школьные знакомые как бы уменьшились в размере. А Генриетта Павловна стала величиной с палец. И от ее лица остались только два глаза, заключенные в круги. Глаза не смеялись. Они вообще были еле видны. Тане почудилось, что она села на поезд и уехала далеко-далеко от родных мест. И сошла в чужом, незнакомом городе. И вообще вокруг нее все новое, незнакомое и... приятное.      - Ну, как мои ребята? - послышался за спиной голос хозяйки.      Таня услышала голос, но не разобрала слов. Она оглянулась. Женщина в синем халате уже снова сидела на скамейке и чистила рыбу. Таня неторопливо подошла к ней и принялась тоже за дело.      - О чем ты думаешь? - спросила ее хозяйка.      Таня не смогла ответить. Она сказала:      - Так...      - Ты где-нибудь работаешь или учишься? - спросила хозяйка.      Таня покачала головой.      - Ты не пошла бы ко мне ухаживать за животными?      - Пошла бы, - не задумываясь, ответила Таня.      Она оглянулась на клетку. Три маленькие черные мордочки с белыми усами настороженно смотрели в ее сторону.      - Меня зовут Таня... Таня Вьюник, - сказала Таня своей новой знакомой.      - А я - Викторина Гай, Викторина Сергеевна Гай, - ответила новая знакомая.      Так они познакомились.                  Самым трудным оказалось позвонить в собственную дверь. Таня долго топталась на лестничной площадке и все строила догадки: знает ли мама о всех ее злоключениях? Может быть, ее уже вызывали в школу и Генриетта Павловна рассказала ей о том, что Таня подожгла дом, а глаза ее в это время смеялись над Таниной мамой... А может быть, маму вызывали в милицию? Шутка ли - дочь подожгла дом. Ведь пожарный, который огрызком карандаша записал Танину фамилию, мог тоже поверить, что Таня подожгла дом.      Наконец Таня решилась позвонить.      - Где ты пропадаешь? - спросила мама.      И по тому, как мама спросила: "Где ты пропадаешь?", по ее глазам и по ее спокойным движениям Таня поняла: мама ничего не знает. Тогда Таня сказала:      - Сядем.      Мама удивленно посмотрела на дочь и села. Таня тоже села.      - Ты ничего не знаешь? - на всякий случай спросила Таня. - К тебе не приходили из школы? И про пожар ты тоже ничего не знаешь?      - Про какой пожар? - мама поднялась со стула.      - Сиди. Не в этом дело. Я хочу тебе сказать... Я бросила школу.      Пройдет время. Многое забудется. Отойдет в тень. И будет казаться, что все произошло просто, как-то само собой. Вошла в дом. Сказала маме: "Я бросила школу".      Услышала ответ:      - Не городи чушь.      - Нет, я серьезно. Бросила. Поступила на работу.      - На какую работу?      - Как ты советовала - в цирк.      - Я тебе не могла советовать такую глупость.      - Вспомни, мама. "Тебе впору идти работать в цирк".      - Дай мне сигарету.      Мама долго курила, не произнося ни слова. Она переваривала новость, которую преподнесла ей Таня. Она мучилась и потому молчала. Она почувствовала себя беспомощной, старой, ни на что не способной. Дочь вышла из-под ее крылышка. Делает что хочет. Сегодня бросила школу и поступила в цирк. Завтра приведет за руку парня и скажет: "Знакомься, это мой муж..." Но после будет казаться, что мама просто надулась и молча курила.      Таня сидела на стуле. Прямая. Спокойная. Так, по крайней мере, казалось маме. Спокойствие дочери выводило ее из себя. Она с трудом сдерживалась. И потом ей тоже будет казаться, что Таня была спокойной. А Таня чувствовала себя побитой и чудом спасенной.      - Что ты собираешься делать в цирке? - глухо спросила мама.      - Не бойся, - сказала Таня, - я не буду выступать на манеже с клоунами. Работа у меня простая: я чищу клетки, чищу рыбу, ухаживаю за морскими львами. Они очень славные. Я тебе когда-нибудь покажу их. И вообще, мама, ты не волнуйся. У меня все в порядке... А в школу я никогда не вернусь.      Надо отдать должное маминой выдержке. Она не закричала. Не нахлопала дочку по щекам. Она молча курила. И все силилась найти смысл в поступках дочери. И не находила этого смысла. Чтобы легче понять дочь, она вспомнила себя в Танины годы.      - Я тоже бросила школу, - тихо сказала мама. - Но я не делала глупостей, не поступала ни в какой цирк, а ушла на фронт. Стала зенитчицей. По ночам мерзла на посту и прислушивалась к шуму моторов. Один раз обнаружила самолет, который там, впереди, прозевали. Подняла батарею по тревоге. Самолет отогнали. Потом про меня написали в газете "Тревога". У меня где-то хранится эта газета...      - Мама, все будет хорошо, - тихо сказала Таня. - Вот увидишь. Я поступлю в вечернюю школу. Ты уж не сердись.      - От тебя пахнет рыбой, - сказала мама.      - Ну да, мы с Викториной Сергеевной начистили тридцать килограммов. У меня руки покраснели.      Мама встала и пошла на кухню.      Что еще было в этот день? Ах да, опять на глаза попался Павлик. Он нес в комнату чайник.      - Я купил Нине цветов, - сообщил он, глядя в стенку.      - Молодец, - похвалила его Таня. - Она была счастлива?      - Да, она обрадовалась. Она сказала, что я первый, кто купил ей цветы... Но лучше бы я купил их тебе.      - Иди пить чай, - отрезала Таня.      - Успею... Ты не думай, она в самом деле обрадовалась. Потом я угощал ее мороженым.      - Тебе больше некому это рассказывать?      - Некому. Я ребятам не говорю. Они ведь только посмеются. Я и цветы завернул в газету, чтобы никто не смеялся. А что?      - Все в порядке, - сказала Таня и пошла к себе.                  - Рыжая команда, как наши дети?      - Резвятся.      - Как у них животы?      - В порядке.      - Ты им не давала рыбы?      - Нет.      - Не врешь?      - По одной рыбке.      - Подлизываешься. Надо завоевывать любовь не рыбками. За рыбки каждого полюбят. А ты без рыбок.      - Я им витамины давала.      - Лопают?      - Еще как!      Таня стояла в клетке. На ней был огромный фартук до земли и косыночка, которая аккуратно скрывала волосы. Из бассейна торчали три острые мордочки. Массивных гладких тел не было видно, и казалось, что их вообще нет, а есть маленькие зверьки с маленькими мордочками. Они выглядывали из воды и смотрели то на Таню, то на Викторину Сергеевну.      Дрессировщица скинула норковую шубку и бросила ее на стул, как будто это был простой засаленный тулуп.      - Мы отправляемся на манеж, а ты заканчивай уборку.      В ее голосе звучали командные нотки. Но они не обижали Таню, девочка очень точно улавливала за ними добродушную иронию. Ей даже нравились эти нотки: самой бы неплохо научиться.      Таня спрыгнула из клетки на пол. Викторина Сергеевна скомандовала:      - Мальчики-девочки, на берег!      Три зверя внимательно выслушали распоряжение и стали выбираться из бассейна. И сразу превратились в больших лоснящихся морских львов. Они весело лаяли и шлепали ластами. Морские львы обступили дрессировщицу и тыкались в колени своими мокрыми мордочками.      - Лель, не отталкивай Зину! А ты все спишь на ходу, Тонни? Кому я говорю? Тонни! Дети, на манеж! А ты, рыжая команда, закончишь уборку, приходи тоже. Начищенная рыба есть? Опять дали мелочь костлявую! Надо бы самого завхоза накормить такой рыбой.      Таня стояла рядом и наблюдала за Викториной Сергеевной. И прислушивалась к ее словам, к ее ноткам.      В дверях появилась Рита. Она все время вертела ногой, одетой в красивый чулок, и казалось, что нога у нее заводная. А оранжевая шляпа была похожа на абажур: круглая, с проступающими ребрышками каркаса. Может быть, когда-то внутри светила лампочка, а теперь абажур надели на голову.      - Манеж готов, реквизит на месте, - сказала Рита.      - Спасибо, деточка. Идем!      Викторина Сергеевна шла впереди, морские львы, хлопая ластами, переваливались за ней. Таня осталась одна. Рита все еще стояла в дверях и вертела заводной красивой ножкой.      - Вкалываешь? - спрашивала она.      - Вкалываю, - отвечала Таня.      - У вас тут рыбой пахнет. Фу!      - Я привыкла. Мне даже нравится...      - Ты прямо как Золушка. Культурная девушка. И вкалываешь. А меня Вальтер Мокин обещал взять в номер. Я способная.      - Ты способная. У тебя получится.      - Я тогда тебя перетяну. Ему много девушек потребуется для номера.      - Спасибо, Рита. Я уж лучше здесь, со своими мальчиками-девочками.      - Ну, приветик!      Рита повернулась на своей красивой ножке, как флюгер от порыва ветра. И исчезла.                  Если бы кто-нибудь сказал Тане, что это чувство называется любовью, она бы очень удивилась. Она бы пожала плечами и ничего не сказала бы в ответ. Потому что это была не любовь и не дружба, а нечто другое, что имеет старое прочное название. Нет, у этого чувства вообще не было названия, потому что ни один человек на земле не мог испытать этого. Это было ее, Танино, чувство. И назвать его можно было только Таниным именем, как называют именем мореплавателя открытую им землю.      С тех пор как Таня ушла из школы и поступила на работу в цирк, в ее жизни наступило равновесие. Она как бы перешла границу и попала из одной жизни в другую. В этой жизни не было ни Генриетты Павловны, ни Мариши, ни пожарных. Но Князев каким-то образом следом за Таней перешел в новую жизнь.      Каждый раз, возвращаясь из цирка, Таня шла по набережной. Несмотря на мороз, вода в реке не замерзала, стала только темной гущей. И в ней отражались спелые полнолуния фонарей.      Таня остановилась у перил и стала смотреть в воду. Шел снег, и снежинки не растворялись в воде, а как бы проваливались в темную бездну и продолжали полет где-то в глубине, вне поля зрения. Таня глазами провожала снежинки до воды и силилась рассмотреть их дальнейший полет. Ей начинало казаться, что она смотрит в небо, которое лежит у ее ног и в которое, отрываясь от земли, летят снежинки, чтобы превратиться в белые звезды. Девушка вдохнула в себя холодящий воздух, почувствовала легкость. От радостной легкости, от веселого холодка, от неба, которое почему-то оказалось у ее ног, Таня почувствовала себя всесильной.      Она вспомнила губастого Павлика, который ходит с красивой Ниной на концерты и дарит ей цветы, завернутые в газету. Хорошо, она тоже подарит цветы. Сама. Князеву. Сегодня же.      Таня решительно направилась в цветочный магазин.      Зимой цветочный магазин подобен оазису. Стоит толкнуть легкую стеклянную дверь, и сразу попадешь из зимы в лето. За спиной останутся ветер, снег, поднятые воротники, посиневшие носы... И в лицо повеет ароматной ласковой свежестью летнего утра.      Таня стояла на выложенном шашечками кафельном полу и разглядывала флору маленького оазиса. Белые хризантемы были похожи на лохматых болонок, которые свернулись клубками и в теплой шерсти спрятали черные озябшие носы. В жесткой темно-зеленой листве горящим елочным фонариком желтеет лимон. Кактусы были похожи на зеленых ежей. Ствол пальмы укутан бурым войлоком...      Но все это не было чудом. Чудо было маленьким, прозрачным, хрупким. Это был ландыш. Как попал сюда житель весеннего леса? Как сумел он обмануть время, преодолеть стужу и зацвести в декабрьском городе, где вместо солнца светят лампочки?      Таня присела на корточки и стала разглядывать ландыш. Длинные листья с тонкими зелеными жилками. Стебель светло-зеленый, нежный и упругий. Цветы, похожие на капельки молока...      - Ландыш продается? - спросила Таня: ей все еще казалось, что это маленькое зимнее чудо не имеет цены.      - Продается, - спокойно ответила продавщица. - Плати деньги и забирай.      Таня бережно взяла в руки ландыш и спрятала его под куртку осторожно, чтобы не повредить соцветие и корни. Она вышла из магазина и зашагала по снежным улицам. Она шла в надежде встретить его. Сворачивала в какие-то переулки, пересекала площади, где мело, как в поле. И все всматривалась в лица прохожих. Все надеялась увидеть при свете фонарей серьезную складку между бровей и прищуренные глаза. Все ждала: вот-вот за поворотом покажется он. Но он так и не встретился ей.      Таня долго шла, прижимая рукой ландыш, чтобы он не замерз. Она согревала его, стараясь заменить этому живому существу весеннее солнце своим теплом. Потом она очутилась у здания школы. Было уже поздно. Свет в доме не горел, но несколько окон еще светилось.      Таня сразу подумала о Михаиле Ивановиче. Она почему-то вспомнила его слова: "Это не я... Это уже другой. Того убили и сбросили в противотанковый ров..."      Интересно, каким был тот? Наверное, он не был Зубром, а высоким, худым, с серьезной складкой между бровей. На нем была выцветшая гимнастерка и ржавые бинты.      Некоторое время Таня в раздумье стояла перед школой, прижимая рукой ландыш. Потом поднялась по ступенькам.      - Тетя Паша, Михаил Иванович здесь? - спросила она нянечку, которая пила чай из блюдца.      - Давеча был здесь...      - Я посмотрю его пальто.      - Посмотри.      Таня вошла в учительскую раздевалку и сразу увидела бурую, порядком засаленную дубленку. Это была его дубленка. Шкура Зубра.      Таня достала из-за пазухи ландыш и осторожно положила цветок в глубокий карман шубы учителя.      - Только не говорите, что я заходила, - сказала Таня.      - Ладно уж, - отозвалась старушка, наливая чай в плоское блюдце.      Таня быстро скрылась за дверью.      ...Меняются теплые течения. На смену одному приходит другое. Оно так же подхватывает тебя у ворот дома и так же легко и просто несет тебя мимо других домов, через другие перекрестки. И тебе не надо задумываться, где поворачивать, где идти прямо. На помощь приходят трамваи и троллейбусы. Они, как корабли, плывут по течению.      Старое течение приводило Таню в школу. Новое выносит ее к круглому зданию цирка.      Таня приходила в цирк пораньше, чтобы успеть до прихода Викторины Сергеевны начистить порцию рыбы. Она распахивала двери, включала свет. Лель поднимал голову и, моргая, привыкал к свету. Он издавал скрипучий звук. Он приветствовал Таню. И сразу три головы просовывались между прутьев.      Таня открывала холодильник. Доставала оттуда бак с рыбой. Надевала фартук и вооружалась ножом. Она быстро очищала три серебряные тушки, а морские львы на это время превращались в морские камни: они застывали в томительном ожидании. Таня бросала им по рыбке. Камни оживали. Начинался новый день.      В это утро Танино внимание привлек странный звук. Он напоминал плач ребенка. Таня механически вытерла руки о фартук и вышла в коридор. Теперь звук доносился отчетливей. Он был похож на непрерывный жалобный вой. Таня пошла на звук. Она быстро шла по полутемному коридору и вскоре очутилась на манеже.      На манеже было двое: дрессировщик Эрозин и медвежонок. Дрессировщик бил маленького медведя длинным бичом, а тот пятился, отворачивая морду от свистящих ударов.      Таня замерла у края манежа. Ей показалось, что хлыст не зажат в руке дрессировщика, а как бы является продолжением руки.      Манеж был освещен, а полукруглые, уходящие к потолку ряды кресел тонули во тьме. И Тане показалось, что они заполнены зрителями. Что сотни людей, затаив дыхание, смотрят на медвежонка и слушают этот полный боли и отчаяния вопль.      Таня не выдержала, она бросилась на манеж мимо человека, машущего рукой-хлыстом, и закричала:      - Не смейте!      Она бежала к медвежонку, как кидаются на помощь маленькому беззащитному существу. Она забыла, что он дикий, обиженный зверь. Что человек уже убил хлыстом все теплое и живое, что теплилось под этой косматой шкурой.      Дрессировщик успел схватить Таню за руку и с силой отшвырнул ее в сторону. Таня упала в мягкие опилки.      - Сумасшедшая девчонка! Убирайся вон!      Таня вскочила на ноги и снова крикнула:      - Не смейте!      - Сейчас же убирайся вон! Не мешай мне работать!      Стояла оглушительная тишина. Только стон медвежонка прервал ее.      Если бы огромный круглый зал был заполнен людьми и если бы эти люди пришли сейчас на помощь Тане!.. Но зал был пуст. И это пустота сейчас внушала страх и отчаяние.      Таня бежала по коридорам. Она бежала и кричала:      - Все на манеж!      Никто не откликался. Цирк был пуст.      Вдруг Таня услышала за спиной голос:      - Что случилось, рыжая команда?      - Викторина Сергеевна... там... он... избивает...      - Кто избивает? Кого? Говори внятно.      - Эрозин... медвежонка... Идемте скорей.      - Негодяй, - тихо произнесла морская львиная мама.      Когда они вошли в зал, там уже собралось несколько человек. Вероятно, Танин сигнал долетел до тех немногих служащих, которые были в цирке.      Эрозин уже не бил медведя. Он кричал на собравшихся людей:      - Не ваше дело! Уходите! Уходите!      - Игорь Садыкович, так нельзя, - говорил старый пожарный, одетый в нескладные брезентовые доспехи.      - Иди-иди, туши-гаси, - огрызался Эрозин.      И тут в разговор вмешалась Таня:      - Вы не смеете, - кричала она, - это советский цирк!      Эрозин взорвался.      - Опять ты! Скажи спасибо, что я спас тебе жизнь! Тебя бы медведь отделал будь здоров как. Надо было не удерживать тебя. - И тут он закричал всем: - Если эта девчонка такая слабонервная, то пусть она убирается из цирка! И нечего устраивать общее собрание... Я заслуженный...      Он захлебывался от злости. Викторина Сергеевна подошла к Тане и тихо сказала:      - Пойдем, рыжая команда.      И они пошли по длинным коридорам к своим питомцам.      - Он не будет больше бить? - спросила Таня.      - Не будет.      Дрессировщица все еще держала Таню за руку. Потом она оглядела свою помощницу и сказала:      - А ты девка что надо! Из тебя выйдет человек.      Да здравствуют рыжие неудачливые люди! Которые суют нос куда их не просят и готовы подставить себя под удар, когда надо защитить слабое существо, которые до последнего бьются с несправедливостью. Их вечно заносит в сторону. И когда занесет, они уже не могут остановиться и ударяются.      Но они не отступают и не хнычут. Они переносят гонение подлецов и не складывают оружия.      Да здравствует рыжая команда! Все рыжие команды! И вообще рыжий - это не цвет волос. Это цвет характера.      ...Таня стояла перед закрытой дверью и тихо плакала. Она уперлась локтем в дверь, а лицо спрятала в согнутую руку. На лестнице было тихо, и каждый звук усиливался, становился гулким, как в ущелье. Таня тихо всхлипывала.      Когда нет подходящего человека, у которого можно поплакать на плече, плачут прислонясь к деревянной двери. Дверь хотя не утешает, но зато не сует в нос рецепты, как надо жить, и не читает морали. У двери куда больше такта, чем у некоторых людей.      Таня оторвала лицо от руки и начала легонько поглаживать дверь. Дверь щербатая. Ее давно не красили, и на ней сохранились отметины, которые Таня делала, когда была девочкой. Каждый год после лета. Сейчас эти отметины достают до локтя, до плеча, до уха. Так Таня росла. И вот выросла.      За спиной послышалось покашливание. Таня быстро обернулась. На лестничной площадке стоял Зубр. Выпуклые глазные яблоки уставились на Таню. Из-под шапки торчали темные космы волос. При тусклом свете лестничной лампочки девушка не сразу узнала его.      - Здравствуйте, - тихо сказала Таня.      Михаил Иванович сел на подоконник и поманил Таню коротким пальцем.      - Садись, - сказал он хриплым голосом.      Таня послушно села рядом.      - Рассказывай, - приказал он.      - Что... рассказывать?      - Рассказывай, как подожгла дом.      Ей очень не хотелось говорить о доме. Ей вообще не хотелось говорить о той жизни. Но Михаил Иванович просил.      - Значит, взяла спички, - нехотя сказала Таня. - И подожгла. Вот и все.      - И дом сразу вспыхнул?      - Нет, он разгорался медленно. - Таня начала входить в свою роль. - Сперва загорелся первый этаж. Потом второй, потом...      - Третий, четвертый, пятый, - подхватил Михаил Иванович. - Только ты упустила одну деталь.      - Какую?      - Маришу.      - Ах, да, Маришу, - не сдавалась Таня. - Я подожгла дом, а там была Мариша... Что вы на меня так смотрите?.. Я вынесла Маришу... Откуда вы знаете про Маришу?      - Знаю, - буркнул Михаил Иванович и сунул руку в карман.      - А как же с домом? - неуверенно спросила Таня.      - С каким домом?      - Ну, с тем, который я подожгла.      - Этого дома не существует.      - Нет, он существует. Я подожгла его. Разве вы не верите? Все верят. Спросите ребят. Спросите Генриетту Павловну.      - А я не верю, - отрубил Зубр.      - Вы должны верить, раз все верят.      - Замолчи! - сердито прикрикнул он и сразу отошел, успокоился и, уже успокоенный, сказал: - Иди домой. Завтра придешь в школу.      Таня покачала головой.      - Я больше не приду в школу. Я работаю.      - Не валяй дурака.      - Я не валяю. Я теперь работаю в цирке. Все уладилось.      - Ты говоришь мне правду?      - Да, правду. Я работаю в цирке. Рабочей по уходу за животными. Ухаживаю за морскими львами, чищу рыбу. Разве вы не чувствуете - от меня рыбой пахнет?      Таня соскользнула с подоконника, подошла к двери и позвонила. Потом она быстро подошла к Зубру и скороговоркой сказала:      - Вы здесь ни при чем. До свидания. Я люблю вас.      - И все-таки ты придешь завтра в школу, - твердо сказал Зубр и медленно стал спускаться по лестнице.      Поздно вечером Таня спросила Павлика:      - Ты любишь зубров?      - Не знаю, - неуверенно сказал он.      - А ты слышал о зубре Пульпите?      - Нет.      - Это удивительный зубр. Он родился на юге, а его маленьким перевезли на север.      - Ну и что из этого?      - Молчи. Тебе все кажется просто: родился на юге, перевезли на север. А для зубра это оказалось не просто. Он вырос, и его потянуло в родные места... Он их не помнил, потому что на юге был крохотным зубренком. И его потянула не память, что-то другое.      - Инстинкт?      - Нет. Инстинкт - это очень примитивно. Зубра влекло беспокойство.      - И что же сделал твой зубр?      - Он разбил головой ограду и двинулся на юг... Ты когда-нибудь видел зубров?      - По-моему, нет.      - Так вот, представь себе огромное существо, покрытое бурым войлоком. Вместо шеи - бугор, тоже войлочный. Рога короткие, полированные, изогнутые внутрь. Глаза навыкате. Под нижней губой бородка - клок войлока. А дыхание такое сильное и жаркое, что вокруг тают снежинки... И вот этот зубр идет по полям, по дорогам, по деревням...      - И все разбегаются?      - Ничего подобного. Дети подходят к нему и кормят его с руки.      - Откуда они знают, что он не подденет их на рога?      - Они угадывают. Глаза у зубра налиты кровью и смотрят грозно, исподлобья. Рога нацелены в каждого, кто приближается. А дети подходят спокойно, и он теплым языком слизывает с их ладоней сахар.      - Странный зубр.      - Ничего странного. В том-то и дело, что зубр обыкновенный. Но в нем пробудилось беспокойство, и ему кажется, что во всех пробудилось такое же чувство. Его никто не боится. Его никто не пугает. Ночует он в деревнях. Рядом с коровниками. Но внутрь не заходит. Наверное, стесняется... Ты что-нибудь понял?      Павлик уставился на Таню непонимающими глазами.      - Я так и знала, - сказала Таня. - Я так и знала, что ты не поймешь. Этот зубр похож на нашего учителя - Михаила Ивановича. Он такой же... без шеи, и волосы у него торчат, как войлок, а на лбу - две припухлости: кажется, прорежутся рога. Но не в этом дело.      - Объясни, наконец, в чем же дело?      - Не кипятись... Дело в том, что он тоже сломал ограду и идет напролом. Он самый справедливый человек в школе. Он только с виду страшен, как Пульпит. Он смотрит исподлобья и идет с севера на юг...      - По школьным коридорам?      - Где придется. Всюду. Ты не смеешься?      - Нет.      Таня внимательно посмотрела на него - проверила, не смеется ли он, - и сказала:      - Хорошо, что ты ни разу не рассмеялся. Я боялась, что ты будешь смеяться.                  Таня пошла в школу только из-за Зубра. Из-за его доверчивых глаз. Из-за его хрипловатого голоса. Из-за того, что он терпеливо поджидал ее на пустой полутемной лестнице.      Еще она пошла потому, что хотела хоть раз в жизни почувствовать себя в школе свободно и независимо. Теперь она не обязана спрашивать разрешения, покорно плестись к доске, усиленно делать вид, что слушает урок. И глаза Генриетты Павловны могут смеяться сколько угодно. Она не обязана смотреть в эти глаза, а в любую минуту может повернуться к ним спиной.      Но не это было главным, что в этот день заставило Таню изменить новому течению и пуститься в путь по старому. Таня надеялась увидеть Князева.      Все эти дни в той, другой жизни он был с ней. Он шел рядом с ней в цирк. А когда она кормила своих новых питомцев, стоял за ее плечом. Таня подолгу рассматривала его и вела с ним разные разговоры. Она спрашивала его: "Правильно я поступаю?"      А на большой глубине возникал вопрос, который она даже мысленно не решалась задать: "Нравлюсь ли я тебе? Или, может быть, тебе нравится Генриетта Павловна?"      Она спрашивала, а он молчал. Даже в Таниных мыслях он оставался неразговорчивым, непонятным, ни на кого не похожим.      Таня устала думать о нем. Ей хотелось увидеть его наяву. И она отправилась в школу.      Перед этим она долго рассматривала себя в зеркало. Красный огонь погас. Волосы приняли свой обычный цвет. Они были рыжими, и никакими больше... Большой рот, длинная шея, на висках золотой пушок...      Если в пятнадцать лет ты недостаточно хороша собой, не падай духом. Выровняешься. Все острые углы округлятся. Яркие краски приглушатся. А большой рот неожиданно придаст лицу известную привлекательность. После пятнадцати лет можно здорово похорошеть.      Чем ближе Таня подходила к школе, тем трудней ей было идти. Словно старое доброе течение ушло на глубину и путь затянуло льдом.      Она прошла мимо дома, где был пожар и где жила Мариша. Окна на втором этаже сверкали новыми стеклами. И только черный след на стене напоминал о пожаре.      Может быть, остановиться? Вскочить на подножку трамвая и уехать к морским львам? Они небось просунули головы между прутьями клетки и смотрят на дверь, ждут свою Таню.      Таня не вскочила на подножку трамвая. Она пришла в школу.      Шли занятия. Таня тихо поднялась на второй этаж. Ей хотелось пройти по коридору шумной независимой походкой. Но она почему-то шла на носочках. Она подошла к своему классу. Остановилась у двери и прислушалась. Оттуда доносился знакомый голос англичанки. Она с таким напряжением произносила слова, словно при этом привставала на носочки.      - Выз-з-з-з, ыз-з-з...      Так Таня дошла до учебной части.      - Пришла? - спросил Михаил Иванович, не поднимая глаз. - Садись.      - Спасибо, - сказала Таня и села на кончик стула.      Он писал, а она сидела и ждала, что будет дальше.      - Так вот, - не глядя на Таню, сказал Михаил Иванович, - с сегодняшнего дня цирк отменяется. Это я тебе говорю.      Ах этот Зубр! Он хочет поднять Таню на рога, но у него ничего не выйдет.      - Чего вы от меня хотите? - Таня встала со стула. - Я работаю. Родители об этом знают. Все уладилось. Все в порядке.      - Нет, не все в порядке. Сядь!      Зубр встал и запихнул руки в карманы.      - Нет, не все в порядке. Когда человек обижен...      - Я не обижена.      - Обижена! А обижать тебя не следовало...      Он замолчал и стал ходить по комнате.      Таня задумалась. Она почему-то вспомнила пожелтевшую, порвавшуюся на сгибах бумагу, на которой был напечатан приказ, где маме за обнаружение вражеского самолета объявлялась благодарность. И она представила, что приказ тогда читал Михаил Иванович, четко и твердо произнося каждое слово.      - Из преступников - в герои, - тихо сказала Таня. - Как у вас просто получается.      - Это у вас просто получается. - Зубр начал сердиться. Встал и опять стал ходить по комнате.      Потом он запустил пятерню в темную копну.      - Как здоровье медвежонка?      Он все знал! И о Марише, и о медвежонке. Таня опустила глаза.      - Так как здоровье медвежонка, рыжая команда?      Таня вскочила со стула. Она не знала, что делать: хлопнуть дверью или... Он окружил ее со всех сторон, этот непоседливый Зубр, который вечно идет с севера на юг, не разбирая дороги и ни перед чем не останавливаясь, идет потому, что его ведет вперед непреходящее беспокойство.      - Сядь, - сказал он.      Таня села.      Зазвенел звонок. За дверью нарастал гул голосов, топот ног, крики. Можно было подумать, что все бегут от стихийного бедствия. Но просто началась перемена.      Дверь отворилась. На пороге стояла Генриетта Павловна. Заметив Таню, учительница попятилась, хотела уйти. Но Михаил Иванович жестом пригласил ее войти.      - Здравствуй, Таня, - сказала учительница. - Как поживаешь?      Таня молча стояла перед учительницей и смотрела ей в глаза. Глаза не смеялись. Полукруглые брови и тени под глазами сомкнулись. Образовали два круга. Генриетта Павловна стала похожей на грустную сову. Таня сделала это открытие, и внутри что-то смягчилось, потеплело.      Михаил Иванович отвернулся к окну, как будто все происходящее не интересовало его. Девочка и учительница молчали.      Наконец Таня не выдержала и сказала:      - Все в порядке.      Тут в разговор вмешался Михаил Иванович:      - Что все в порядке? Что все в порядке? Ушла из школы - и все в порядке? Завтра к первому уроку быть в школе. И не опаздывать. И никаких цирков. Кончишь школу, тогда отправляйся в цирк. Сейчас уроки кончились. Иди домой... А за Маришу тебе спасибо.      Таня и Генриетта Павловна стояли рядом и смотрели на Михаила Ивановича. Он ходил перед ними от стены до стены, и все говорил, и мучился от своих слов. Словно все слова попадались маленькие, неподходящие, из совсем другого, заурядного разговора, а нужных слов не было под рукой.      И он сердился.      - Не понимаю, как из таких рыжих девчонок вырастают настоящие люди? А ведь вырастают! Но прежде чем вырастут, они нам плешь проедят, измотают нервы, выставят нас в самом дурацком свете. И в результате мы еще окажемся виноватыми. А? Что вы на это скажете? - Он говорил так, как будто Таня уже ушла и его слушает одна Генриетта Павловна. - Тут надо быть сверхчеловеком. Молчать. Мучиться и улыбаться. И все-таки у нас с вами стоящая работа, Генриетта Павловна... Ты еще не ушла? - это он Тане. - Иди, иди. Нечего слушать, когда взрослые разговаривают.      Таня направилась к двери.      - Стой!.. Завтра первый урок мой. Спроси у ребят, что задано. А теперь пошла, пошла... Интересно, где зимой растут ландыши? - И, не дожидаясь Таниного ответа, легонько вытолкал ее в коридор.      ...Он ждал ее перед школой. Не спеша ходил взад-вперед, как будто просто прогуливался. Но на самом деле он ждал ее. Таня сразу почувствовала это, но стояла на крыльце и оглядывалась по сторонам. Но на самом деле она набиралась смелости, чтобы подойти к нему.      Так продолжалось несколько мгновений. Он прогуливался, а она смотрела по сторонам. Потом Таня спустилась с крыльца, и он подошел к ней.      - Здравствуй!      - Здравствуй.      Они пошли рядом.      Таня была в своей неизменной куртке. Руки в карманах. Локти прижаты к бокам. Голова не покрыта. Ее слегка познабливало от ветра.      Вскоре ее волосы перемешались со снегом, и в ранних сумерках они уже не горели рыжим огнем, а стали голубоватыми.      Он шел рядом. Высокий, худой. В коротком пальто с поднятым воротником. Тоже с непокрытой головой.      Сейчас Тане он казался совсем необычным, ни на кого не похожим пришельцем с другой планеты. Она все скашивала глаза и все старалась, чтобы он не заметил, что она скашивает глаза.      Вокруг них колобродил снег. Он обвил их множеством мохнатых нитей, и оба они как бы очутились в невесомом снежном коконе. Сквозь белые стенки кокона не проникали ни ветер, ни холод, ни разноголосица города.      Они молчали. Но каждый про себя Напряженно думал об идущем рядом.      Они заполнили друг друга собой, своими мыслями, своей стыдливостью, своей никому не ведомой радостью.      Белый кокон становился все теснее, и они незаметно для себя прижались друг к другу плечами. Таниному плечу стало тепло, так здорово тепло.      Неожиданно он сказал:      - Я люблю снег.      - Я люблю антоновские яблоки, - отозвалась Таня.      - Я люблю синие сумерки.      - А я люблю зубров.      В их тихой перекличке не было особого смысла. Но каждая фраза начиналась словами "я люблю". Эти слова невольно стали важными, необходимыми. Они должны были звучать не умолкая. Потому что, если они погаснут, затеряются в хлопьях снега, жизнь остановится.      - Я люблю запах цветущей липы.      - Я люблю пение трамваев на повороте.      Их позывные начинались словами "я люблю", потому что весь мир был для них любимым.      - Я люблю росу на листьях, - говорил он.      - А я люблю морских львов, - откликалась она.      И вдруг он остановился, посмотрел на Таню и в том же ритме произнес:      - А я люблю... рыжих.      Эти слова вырвались наружу помимо его воли. Сами по себе. Таня испуганно посмотрела ему в глаза. Они были прищурены, а на ресницах держалось несколько снежинок, и на зеленом кольце Сатурна тоже лежал снег. Таня испугалась его голоса. Испугалась белого снежного кокона. Испугалась себя. Она кинулась бежать. Нет, нет, она убегала не от него. Она спасалась от самой себя. Она бежала долго. По улице, через площадь, не разбирая дороги. Она очутилась на набережной и остановилась. А сердце еще продолжало бежать. Она слышала его удары-шаги.      И вдруг Таня зажмурилась и засмеялась от счастья.      ...Эй, звезды, держитесь крепко за небо! Как разбегусь, как подпрыгну, как достану самую крупную! А потом буду перебрасывать горячую звезду с ладони на ладонь, как печеную картошку, вынутую из костра.      Эй, рыбы, прячьтесь поскорее в темных водорослях! Я сейчас опаснее самой зубастой щуки. Могу вскочить на перила моста, и прыгнуть в глубокую воду, и ухватить за хвост любую из вас, какая придется по вкусу.      Берегитесь, желтоглазые машины, и отходящие поезда, и витрины, освещенные, как сцена театра, и деревья, и фонарные столбы, и старушки, седые от мудрости. Я могу сейчас все перевернуть, перепутать, превратить в сплошной веселый хаос. Я не пьяная и не сошла с ума. Я, кажется, счастливая, а когда человек счастлив, он распоряжается рыбами, звездами, поездами и старушками. Всем!                  _______________________________________________________________________            Яковлев Ю. Я.      Я47. Неприкосновенный запас: Рассказы и повести / Оформл. Б. Кыштымова. - М.: Дет. лит., 1983. - 559 с. - Для старшего возраста.      Тираж 100 000 экз. Цена 95 коп.      В книгу входят известные повести и рассказы Ю. Яковлева о подростках и для подростков.                  ИБ № 6944            Ответственный редактор Е. М. Подкопаева. Художественный редактор А. Б. Сапрыгина. Технический редактор Е. М. Захарова. Корректоры Ж. Ю. Румянцева и Н. Г. Худякова.      _______________________________________________________________________      Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 27.07.2004      О найденных в тексте ошибках сообщать почтой: vgershov@pochta.ru      Новые редакции текста можно получить на: http://vgershov.lib.ru/