Аркадий ГАЙДАР
     
     УДАРНИК
     
     
     Сыну моему сейчас двадцать один год. На днях ушёл в армию. Мать пошла провожать его до казарм. Мне же было некогда: завод, работа -- своя горячка.
     Вернувшись домой, матери я не застал. Через час пришла н она.
     -- Ну что, проводила?
     -- Проводила, до самого поезда. Музыки-то было, народу!..
     -- Ну, а он как?
     -- Он-то?.. Да как и все. Глаза блестят, смеётся. Да... записку он мне какую-то сунул: "Передай, -- говорит, -- батьке. В бумагах у себя нашёл. Так чтобы не затерялась, пусть останется на память".
     Я развернул аккуратно сложенную пожелтевшую бумажку, прочёл её и улыбнулся.
     Я узнал свой почерк. Карандаш местами выцвел, поистёрся, но слова разобрать было можно:
     "Ванюша, дай этому человеку инструментальный ящик, что под кроватью. Там где-то завалялся пулемётный ударник -- нужно до зарезу". Я прочёл, закурил и, скинув со счёта десяток годов, подумал: "Сейчас ему двадцать один --значит, тогда было одиннадцать".
     
     * * *
     
     Юнкера были пока ещё хозяевами нашего города. Рабочие дружины, разбросанные по окраинам, были слабо вооружены. Патронов нахватали много, целыми ящиками, достали даже один пулемёт; зато винтовок было вовсе мало. И всё-таки восстание решено было начать незамедлительно, не дожидаясь, пока придёт на помощь со станции Комлино взбольшевиченный батальон сибирского полка.
     В эту чёрную октябрьскую ночь мокрый, хляблый снег без перерыва стучал в окна. Я вытащил с чердака винтовку, протёр её маслом и вдавил под затвор четыре блестящих, жёлтых, как ненависть, патрона. Пятый очередной послал ожидать момента -- в канал ствола -- и поставил винтовку на предохранитель.
     Сын Ванюшка стоял рядом и надоедал:
     -- Батька, я с тобой пойду!
     -- Отстань!
     -- А я пойду!
     -- Не дури!
     -- Ты хоть что хочешь мне говори, а я за тобой увяжусь!
     -- Я вот тебе увяжусь!
     Оставалось до назначенного срока выступления ещё около двух часов. С минуты на минуту я ожидал нескольких товарищей, которые должны были зайти за мной.
     Вдруг совершенно неожиданно электрическая лампочка поблекла и медленно, как раскалённый уголёк, покрывающийся пеплом, угасла. Потом вспыхнула опять и опять угасла.
     "Сигнал", -- подумал я.
     -- Ванюшка, -- крикнул я сыну, -- сиди на месте и, если кто придёт из наших, скажи, что я побежал к сборному пункту! Постой... Да, если придёт кто-нибудь, кого ты не знаешь в лицо, ничего не говори.
     Я выскочил на улицу. Возле угла Керосинной и Полицмейстерской, наткнувшись на заставу юнкеров, впрыгнул в первый попавшийся двор, оттуда через забор на пустырь и дальше прямиком к Стрешеневке.
     Минут через пять я встретил Ваську Глыбова с его боевым десятком, Петьку Баталина с пулемётчиками и ещё нескольких.
     Подбежал выбранный нами в начальники дружины мадьяр Карши и ломаным прерывающимся голосом рявкнул:
     -- Стреляют по Стрешеневке! Юнкера предупредили восстание. Сигнал фальшивый. Все неситесь туда и задерживайте белых насколько можно... Твой десяток, -- он ткнул пальцем на Ваську, -- вместе с пулемётом -- в монастырь. Обеспечьте место для отступления. Пулемёт на колокольню... В случае чего, будем за стенами отсиживаться.
     И исчез мадьяр, ринувшись в темноту навстречу выстрелам и навстречу тревоге и измене осенней ночи.
     
     
     Уже светало, когда остатки разбитых дружинников торопливо вливались в распахнутые ворота Преображенского монастыря. Юнкера были уже неподалёку. Первою строчкой резанул по ним с колокольни пулемёт. Юнкера рассыпались и вросли в землю. Место было ровное, и переть на рожон было нельзя.
     -- Мы отобьёмся! -- крикнул мокрый и потный мадьяр.
     Я послал надёжных ребят верхами в Комлино с просьбой о помощи. Позади монастыря был пруд, а прямо перед воротами -- широкая площадь со сквером. Ворваться сюда было не так легко. Сдерживая пыл наступающих, пулемёт прострочил ещё ленту и вдруг смолк.
     -- Боёк сломан, боёк ударника! -- крикнул, подбегая, Петька Баталин. --А запасного нет.
     И, как бы почувствовав, что у нас что-то неладно, юнкера открыли бешеную стрельбу по нашему убежищу.
     Тут я вспомнил, что дома у меня среди инструментов валяется случайно подобранный где-то ударник.
     -- Пиши записку, -- сказал мне мадьяр. -- Кто хорошо плавает?
     Вызвался двадцатилетний паренёк Микошин. Он взобрался на стену, оттуда бухнулся в воду, вынырнул уже посредине пруда и быстро, саженками достиг противоположного берега. Потом скрылся из наших глаз за поворотом улицы.
     
     
     Прошёл час -- час напряжённой, горячей перестрелки, час ожиданий и надежд. Микошин не возвращался. Очевидно, он был схвачен одним из белогвардейских патрулей. Винтовок у нас было мало. Мы отстреливались непрерывно, по очереди, до тех пор пока стволы не разогревались до того, что обжигали руки. Пулемётчики на колокольне злились, нервничали. Юнкера обнаглели окончательно и перебежками подвигались всё ближе и ближе.
     -- Скверно дело! -- сказал мадьяр. -- Совсем плохо. Батальон будет не раньше, как через три часа, а до тех пор не продержимся.
     И вот в тот момент, когда уже отчаяние начало овладевать многими, когда казалось, что победа юнкеров почти неизбежна, с колокольни что-то закричало. И мы увидели у края пруда небольшую фигурку, разувающую сапоги. Но это был, очевидно, не Микошин, потому что ниже ростом и в чёрной рубахе.
     Человек с того берега бросился в воду и поплыл. Теперь окончательно можно уже было определить, что это не Микошин, потому что человек барахтался в воде слабо и беспомощно.
     -- Потонет, -- раздались вокруг голоса. -- И кто это взялся?
     Однако человек не тонул. Очевидно напрягая последние остатки сил, он медленно приближался к берегу, поминутно захлёбываясь и отплёвываясь.
     -- Пёс вас возьми, да ведь это же Ванька! -- крикнул я.
     Сбросили со стены верёвку. Ванька обмотал себя вокруг пояса, и его втащили наверх.
     -- Ты чего? -- крикнул я рассерженно, думая, что, очевидно, Микошин потому и не возвращался, что не застал Ваньку. -- Ты зачем сюда припёрся? Я ж тебе говорил, чтобы ты сидел дома!
     -- Я ударник принёс, -- сказал он, пошатываясь и засовывая руку в карман штанов. -- А Микошин раненый лежит.
     
     * * *
     
     Я кончил курить, так же тщательно свернул пожелтевшую бумажку и прибавил к семнадцатому году десяток скинутых лет. Это и получилось -- сегодняшнее число: ноябрь -- пятое -- двадцать седьмого года.
     
     1927 г.
     
     __________________________________COMMENT___________________________________
     
     Впервые опубликовано: газета "Красный воин" (Москва), 1927/28.
     Текст воспроизводится по изданию: Гайдар А.П. Собрание соч. в 4-х тт., М., Детская литература, 1964.-- Т.3: [Повести. Рассказы. Стихи].--с.351-355.
     
     _________________________________COPYRIGHT__________________________________
     
     (c) Текст, ГАЙДАР Аркадий Петрович, 1927
     (f) OCR, Novice (myscan@yandex.ru), 2006/04/15