П.П.Бажов
     ДВЕ ЯЩЕРКИ
     
     Нашу-то Полевую, сказывают, казна ставила. Никаких еще заводов тогда в здешних местах не было. С боем шли. Ну, казна, известно. Солдат послали. Деревню-то Горный Щит нарочно построили, чтоб дорога без опаски была. На Гумешках, видишь, в ту пору видимое богатство поверху лежало, - к нему и подбирались. Добрались, конечно. Народу нагнали, завод установили, немцев каких-то навезли, а не пошло дело. Не пошло и не пошло. То ли немцы показать не хотели, то ли сами не знали - не могу объяснить, только Гумешки-то у них безо внимания оказались. С другого рудника брали, а он вовсе работы не стоил. Вовсе зряшный рудничишко, тощенький. На таком доброго завода не поставишь. Вот тогда наша Полевая и попала Турчанинову.
     До того он - этот Турчанинов - солью промышлял да торговал на строгановских землях, и медным делом тоже маленько занимался. Завод у него был. Так себе заводишко. Мало чем от мужичьих самоделок отошел. В кучах руду-то обжигали, потом варили, переваривали, да еще хозяину барыш был. Турчанинову, видно, этот барыш поглянулся.
     Как услышал, что у казны медный завод плохо идет, так и подъехал: нельзя ли такой завод получить? Мы, дескать, к медному делу привышны - у нас пойдет.
     Демидовы и другие заводчики, кои побогаче да поименитее, ни один не повязался. У немцев, - думают, - толку не вышло- на что такой завод? Убыток один. Так Турчанинову наш завод и отдали да еще Сысерть на придачу. Эко-то богатство и вовсе даром!
     Приехал Турчанинов в Полевую и мастеров своих привез. Насулил им, конечно, того-другого. Купец, умел с народом обходиться! Кого хочешь обвести мог.
     - Постарайтесь, - говорит, - старички, а уж я вам по гроб жизни...
     Ну, ласковый язычок, - напел! Смолоду на этом деле, - понаторел! Про немцев тоже ввернул словечко:
     - Неуж против их не выдюжите?
     Старикам большой охоты переселяться со своих мест не было, а это слово насчет немцев-то задело. Неохота себя ниже немцев показать. Те еще сами нос задрали, свысока на наших мастеров глядят, будто и за людей их не считают. Старикам и вовсе обидно стало. Оглядели они завод. Видят, хорошо устроено против ихнего-то. Ну, казна строила. Потом на Гумешки походили, руду тамошнюю поглядели, да и говорят прямо:
     - Дураки тут сидели. Из такой-то руды да в этаких печах половина на половину выгнать можно. Только, конечно, соли чтобы безотказно было, как по нашим местам,
     Они, слышь-ко, хитрость одну знали - руду с солью варить. На это и надеялись. Турчанинов уверился на своих мастеров и всем немцам отказал:
     - Больше ваших нам не требуется.
     Немцам что делать, коли хозяин отказал? Стали собираться, кто домой, кто на другие заводы. Только им все ж таки удивительно, как одни мужики управляться с таким делом станут. Немцы и подговорили человек трех из пришлых, кои у немцев при заводе работали.
     - Поглядите, - говорят, - нет ли у этих мужиков хитрости какой. На что они надеются, - за такое дело берутся? Коли узнаете, весточку нам подайте, а уже мы вам отплатим.
     Один из этих, кого немцы подбивали, добрый парень оказался. Он все нашим мастерам и рассказал. Ну, мастера тогда и говорят Турчанинову:
     - Лучше бы ты всех рабочих на медный завод из наших краев набрал, а то видишь, что выходит. Поставишь незнамого человека, а он, может, от немцев подосланный. Тебе же выгода, чтобы нашу хитрость с медью другие не знали.
     Турчанинов, конечно, согласился, да у него еще и своя хитрость была. Про нее мастерам не сказал, а сам думает" "К руке мне это".
     Тогда, видишь, Демидовы и другие заводчики здешние всяких беглых принимали, башкир тоже, староверов там и протча. Эти, дескать, подешевле и ответу за них нет, - что хоть с ними делай. Ну, а Турчанинов по-другому, видно, считал:
     - Наберешь таких-то, с бору да с сосенки, потом не управишься, себе не рад станешь. Беглые народ бывалый, - один другого подучать станут. У башкир опять язык свой и вера другая, - не углядишь за ними. Переманю-ко лучше из дальних мест зазнамо да перевезу их с семьями. Куда тогда он убежит от семьи-то? Спокойно будет, а как зажму в руке, так еще- поглядим, у кого выгоды больше закаплет. А беглых да башкир либо еще каких вовсе и к заводам близко подпускать не надо.
     Так оно, слышь-ко, и вышло потом. По нашим заводам, известно, все одного закону. У тагильский вон мне случалось бывать, так у их этих вер-то не пересчитать, а у нас и слыхом не слыхали, чтоб кто по какой другой вере ходил. Ну, из других народов тоже нет, окромя начальства. Однем словом, подогнано.
     Тогда те речи плавильных мастеров Турчанинову шибко к сличью пришлись. Он и давай наговаривать:
     - Спасибо, старички, что надоумили. Век того не забуду. Все как есть по вашему наученью устрою. Завод в наших местах прикрою и весь народ сюда перевезу. А вы еще подглядите каких людей понадежнее, я их выкуплю, либо на срока заподряжу. Потрудитесь уж, сделайте такую милость, а я вам...
     И опять, значит, насулил свыше головы. Не жалко ему! Вином их поит, угощенье поставил, сам за всяко просто пирует с ними, песни поет, пляшет. Ну, обошел стариков.
     Те приехали домой и давай расхваливать:
     - Места привольные, угодья всякие, медь богатимая, -заработки, по всему видать, добрые будут. Хозяин простяга. С нами пил-гулял, не гнушался. С таким жить можно.
     А турчаниновски служки тут как тут. На те слова людей ловят. Так и набрали народу не то что для медного заводу, а на все работы хватит. Изоброчили больше, а кого и вовсе откупили. Крепость, вишь, была. Продавали людей-то, как вот скот какой.
     Мешкать не стали, в то же лето перевезли всех с семьями на новые места - в Полевую нашу. Назад дорогу, конечно, начисто отломили. Не говоря о купленных, оброчным и то обратно податься нельзя. Насчитали им за перевозку столько, что до смерти не выплатишь. А бежать от семьи кто согласен? Своя кровь, жалко. Так и посадил этих людей Турчанинов. Все едино как цепью приковал.
     Из старых рабочих на медном заводе только того парнюгу оставили, который про немецкую подлость мастерам сказал. Турчанинов и его хотел в гору загнать, да один мастер усовестил:
     - Что ты это! Парень полезное нам сделал. Надо его к делу приспособить - смышленый, видать. Потом и спрашивает у парня:
     - Ты что при немцах делал?
     - Стенбухарем, - отвечает, - был.
     - Это по-нашему что же будет?
     - По-нашему, около пестов ходил, - руду толчи да сеять.
     - Это, - говорит мастер, - дело малое - в стенку бухать. А засыпку немецкую знаешь?
     - Нет, - отвечает, - не допущали наших. Свой у них был. Наши только подтаскивали, кому сколько велит. По этой подноске я и примечал маленько. Понять было охота. За карнахарем тоже примечать случалось. Это который у них медь чистил, а к плавке вовсе допуску не было.
     Мастер послушал-послушал и сказал твердое слово:
     - Возьму тебя подручным. Учить буду по совести, а ты обратно мне говори, что полезное у немцев видел.
     Так этого парня - Андрюхой его звали - при печах и оставили. Он живо к делу приобык и скоро сам не хуже того мастера стал, который его учил-то.
     Вот прошло годика два. Вовсе не так в Полевой стало, как при немцах. Меди во много раз больше пошло. Загремели наши Гумешки. По всей земле про них слава прошла. Народу, конечно, большое увеличенье сделалось, и все из тех краев, где у Турчанинова раньше заводишко был. У печей полно, а в горе и того больше. У Турчанинова на это большая охота проявилась - деньги-то огребать. Ему сколь хошь подавай - находил место.
     Навидячу богател. На что Строгановы, и тех завидки взяли. Жалобу подали, что Гумешки на их землях приходятся и Турчанинову зря попали. Надо, дескать, их отобрать да им - Строгановым - отдать. Только Турчанинов в те годы вовсе в силу вошел. С князьями да сенаторами попросту. Отбился от Строгановых. При деньгах-то долго ли!
     Ну, народу, конечно, тяжело приходилось, а мастерам плавильным еще и обидно, что обманул их.
     Сперва, как дело направлялось, мягонько похаживал перед этими мастерами:
     - Потерпите, старички! Не вдруг Москва строилась. Вот обладим завод по- хорошему, тогда вам большое облегченье выйдет.
     А какое облегченье? Чем дальше, тем хуже да хуже. На руднике вовсе людей насмерть забивают, и у печей начальство лютовать стало. Самолучших мастеров по зубам бьют да еще приговаривают:
     - На то не надейтесь, что хитрость с медью показали. Теперь лучше плавень знаем. Скажем вот барину, так он покажет!
     Турчанинова тогда уже все барином звали. Барин да барин, имени другого не стало. На завод он вовсе и дорожку забыл. Некогда, вишь, ему - денег много, считать надо.
     Вот мастера, которые подбивали народ переселяться в здешние места, и говорят:
     - Надо к самому сходить. Он, конечно, барином стал, а все ж таки обходительный мужик, понимает дело. Не забыл, поди, как с нами пировал?
     Обскажем ему начистоту.
     Вот и пошли всем народом, а их и не допустили.
     - Барин, - говорят, - кофею напился и спать лег. Ступайте-ко на свои места к печам да работайте хорошенько.
     Народ зашумел:
     - Какой такой сон не к месту пришел! Время о полдни, а он спать! Разбуди! Пущай к народу выходит!
     На те слова барин и вылетел. Выспался, видно. С ним оборуженных сколько хошь. А подручный тот - Андрюха-то, человек молодой, горячий, не испугался, громче всех кричит, корит барина всяко. В конце концов и говорит:
     - Ты про соль-то помнишь? Что бы ты без нее был?
     - Как, - отвечает барии, - не помнить! Схватить этого, выпороть да посолить хорошенько! Память крепче будет.
     Ну, и других тоже хватать стали, на кого барин указывал. Только он, сказывают, страсть хитрый был, - не так распорядился, как казенно начальство. Не зря людей хватал, а со сноровкой: чтоб изъяну своему карману не сделать. На завод хоть не ходил, а через наушников до тонкости про всякого знал, кто чем дышит. Тех мастеров, кои побойчее да поразговорчивее, всех отхлестали, а которые потишае,-тех не задел. Погрозил только им: - Глядите у меня! То же вам будет, коли стараться не станете!
     Ну, те испугались, за двоих отвечают, за всяким местом глядят, - порухи бы не вышло. Только все ж таки людей недохватка - как урону не быть? Стали один по одному старых мастеров принимать, а этого, который Андрюху учил, вовсе в живых не оказалось. Захлестали старика. Вот Андрюху и взяли на его место. Он сперва ничего - хорошим мастером себя показал. Всех лучше у него дело пошло. Турчаниновски прислужники думают - так и есть, подшучивают еще над парнем. Соленым его прозвали. Он без обиды к этому. Когда и сам пошутит:
     - Солено-то мяско крепче.
     Ну, вот, так и уверились в него, а он тогда исхитрился, да и посадил козлов сразу в две печи. Да так, слышь-ко, ловко заморозил, что крепче нельзя. Со сноровкой сделал.
     Его, конечно, схватили да в гору на цепь. Рудничные про Андрюху наслышаны были, всяко старались его вызволить, а не вышло. Стража понаставлена, людей на строгом счету держат... Ну, никак...
     Человеку долго ли на цепи здоровье потерять? Хоть того крепче будь, не выдюжит. Кормежка, вишь, худая, а воды когда принесут, когда и вовсе нет - пей руднишную! А руднишная для сердца шибко вредная.
     Помаялся так-то Андрюха с полгода ли, с год - вовсе из сил выбился. Тень- тенью стал, - не с кого работу спрашивать.
     Руднишный надзиратель, и тот говорит:
     - Погоди, скоро тебе облегченье выйдет. Тут в случае и закопаем, без хлопот.
     Хоронить, значит, ладится, да и сам Андрюха видит - плохо дело. А молодой, - умирать неохота.
     "Эх, - думает, - зря люди про Хозяйку горы сказывают. Будто помогает она. Коли бы такая была, неуж мне не пособила бы? Видела, поди, как человека в горе замордовали. Какая она Хозяйка! Пустое люди плетут, себя тешат". Подумал так, да и свалился, где стоял. Так в руднишную мокреть и мякнулся, только брызнуло. Холодная она - руднишная-то вода, а ему все равно - не чует. Конец пришел.
     Сколько он пролежал тут - и сам не знает, только тепло ему стало. Лежит будто на травке, ветерком его обдувает, а солнышко так и припекает, так и припекает. Как вот в покосную пору.
     Лежит Андрюха, а в голове думка:
     "Это мне перед смертью солнышко приснилось".
     Только ему все жарче да жарче. Он и открыл глаза. Себе не поверил сперва. Не в забое он, а на какой-то лесной горушечке. Сосны высоченные, на горушке трава негустая и камешки мелконькие - плитнячок черный. Справа у самой руки камень большой, как стена ровный, выше сосен.
     Андрюха давай-ко себя руками ощупывать - не спит ли. Камень заденет, травку сорвет, ноги принялся скоблить - изъедены ведь грязью-то... Выходит, - не спит, и грязь самая руднишная, а цепей на ногах нет.
     "Видно, - думает, -мертвяком меня выволокли, расковали, да и положили тут, а я отлежался. Как теперь быть? В бега кинуться, али подождать, что будет? Кто хоть меня в это место притащил?"
     Огляделся и видит, - у камня туесочек стоит, а на нем хлеб ломтями нарезанный. Ну, Андрюха и повеселел:
     "Свои, значит, вытащили и за мертвого не считали. Вишь, хлеба поставили да еще с питьем! По потемкам, поди, навестить придут. Тогда все и узнаю".
     Съел Андрюха хлеб до крошки, из туеска до капельки все выпил и подивился, - не разобрал, что за питье. Не хмелит будто, а так силы и прибавляет. После еды-то вовсе ему хорошо стало. Век бы с этого места не ушел. Только и то думает:
     "Как дальше? Хорошо, если свои навестят, а вдруг вперед начальство набежит? Надо оглядеться хоть, в котором это месте. Тоже вот в баню попасть бы! Одежонку какую добыть!"
     Однем словом, пришла забота. Известно, живой о живом и думает. Забрался он на камень, видит - тут они, Гумешки-то, и завод близко, даже людей видно, - как мухи ползают. Андрюхе даже боязно стало, - вдруг оттуда его тоже увидят. Слез с камня, сел на старое место, раздумывает, а перед ним ящерки бегают. Много их. Всякого цвету. А две на отличку. Обе зеленые. Одна побольше, другая поменьше.
     Вот бегают ящерки. Так и мелькают по траве-то, как ровно играют. Тоже, видно, весело им на солнышке. Загляделся на них Андрюха и не заметил, как облачко набежало. Запокапывало, и ящерки враз попрятались. Только те две зеленые-то не угомонились, все друг за дружкой бегают и вовсе близко от Андрюхи. Как посильнее дождичек пошел, и они под камешки спрятались. Сунули головенки, - и нет их. Андрюхе это забавно показалось. Сам-то он от дождя прятаться не стал. Теплый да, видать, и ненадолго. Андрюха взял и разделся.
     "Хоть, - думает, - которую грязь смоет", - и ремки свои под этот дождик разостлал.
     Прошел дождик, опять ящерки появились. Туда-сюда шныряют и сухоньки все. Ну, а ему холодно стало. К вечеру пошло, - у солнышка уж сила не та. Андрюха тут и подумал:
     "Вот бы человеку так же. Сунулся под камень - тут тебе и дом".
     Сам рукой и уперся в большой камень, с которого на завод и Гумешки глядел. Не то чтобы в силу уперся, а так легохонько толкнул в самый низ. Только вдруг камень качнулся, как повалился на него. Андрюха отскочил, а камень опять на место стал.
     "Что, - думает, - за диво? Вон какой камень, а еле держится. Чуть меня не задавил".
     Подошел все ж таки поближе, оглядел камень со всех сторон. Никаких щелей нет, глубоко в землю ушел. Уперся руками в одном месте, в другом. Ну, скала и скала. Разве она пошевелится?
     "Видно, у меня в голове круженье от нездоровья. Почудилось мне", - подумал Андрюха и сел опять на старое место.
     Те две ящерки тут же бегают. Одна ткнула головенкой в том же месте, какое Андрюха сперва задевал, камень и качнулся. По всей стороне щель прошла. Ящерка туда юркнула, и щели не стало. Другая ящерка пробежала до конца камня да тут и притаилась, сторожит будто, а сама на Андрюху поглядывает:
     - Тут, дескать, выйдет. Некуда больше.
     Подождал маленько Андрюха, - опять по низу камня чутешная щелка прошла, потом раздаваться стала. В другом-то конце из-под камня ящерка головенку высунула, оглядывается, где та - другая-то, а та прижалась, не шевелится. Выскочила ящерка, другая, и скок ей на хребетик - поймала, дескать! - и глазенками блестит, радуется. Потом обе убежали. Только их и видели. Как показали Андрюхе, в котором месте заходить, в котором выходить. Оглядел еще раз камень. Целехонек он, даже званья нет, чтоб где тут трещинка была.
     "Ну-ко, - думает, - попытаю еще раз".
     Уперся опять в том же месте в камень, он и повалился на Андрюху. Только Андрюха на это безо внимания - вниз глядит. Там лестница открылась, и хорошо, слышь-ко, улаженная, как вот в новом барском доме. Ступил Андрюха на первую ступеньку, а обе ящерки шмыг вперед, как дорогу показывают. Спустился еще ступеньки на две, а сам все за камень держится, думает:
     "Отпущусь - закроет меня. Как тогда в потемках-то?"
     Стоит, и обе ящерки остановились, на него смотрят, будто ждут. Тут Андрюха и смекнул:
     "Видно, Хозяйка горы смелость мою пытает. Это, говорят, у ней первое дело".
     Ну, тут он и решился. Смело пошел, и как голова ниже щели пришлась, опустился рукой от камня. Закрылся камень, а внизу как солнышко взошло - все до капельки видно стало.
     Глядит Андрюха, а перед ним двери створные каменные, все узорами изукрашенные, а вправо-то однополотная дверочка. Ящерки к ней подошли - в это, дескать, место. Андрюха отворил дверку, а там - баня. Честь-честью устроена, только все каменное. Полок там, колода, ковшик и протча. Один веничек березовый. И жарко страсть - уши береги. Андрюха обрадовался. Хотел первым делом ремки свои выжарить над каменкой. Только снял их - они куда-то и пропали, как не было. Оглянулся, а по лавкам рубахи новые разложены и одежи на спицах сколь хошь навешано. Всякая одежа: барская, купецкая, рабочая. Тут Андрюха и думать не стал, залез на полок и отвел душеньку - весь веник измочалил. Выпарился лучше нельзя, сел - отдышался. Оделся потом по-рабочему, как ему привычно. Вышел из баньки, а ящерки его у большой двери ждут.
     Отворил он - что такое? Палата перед ним, каких он и во сне не видал. Стены-то все каменным узором изукрашены, а посередке стол. Всякой еды и питья на нем наставлено. Ну, Андрюха уж давно проголодался. Раздумывать не стал, за стол сел. Еда обыкновенная, питье не разберешь. На то походит, какое он из туесочка-то пил. Сильное питье, а не хмелит.
     Наелся-напился Андрюха, как на самом большом празднике либо на свадьбе, ящеркам поклонился:
     - На угощенье, хозяюшки!
     А они сидят обе на скамеечке высоконькой, головенками помахивают:
     - На здоровье, гостенек! На здоровье!
     Потом одна ящерка - поменьше-то - соскочила со скамеечки и побежала. Андрюха за ней пошел. Подбежала она ко кровати, остановилась - ложись, дескать, спать теперь! Кровать до того убранная, что и задеть-то ее боязно. Ну, все ж таки Андрюха насмелился. Лег на кровать и сразу уснул. Тут и свет потух.
     А на Гумешках тем временем руднишный надзиратель переполошился. Заглянул утром в забей, - жив ли прикованный, - а там одна цепь. Забеспокоился надзиратель, запобегивал:
     - Куда девался Как теперь быть?
     Пометался-пометался, никаких знаков нет, и на кого подумать - не знает. Сказать начальству боится - самому отвечать придется. Скажут - плохо глядел. Вот этот руднишный надзиратель и придумал обрушить кровлю над тем местом. Не шибко это просто, а исхитрился все ж таки, - кое с боков подгреб, кое сверху наковырял. Тогда и по начальству сказал. Начальство, видно, не крепко в деле понимало, поверило.
     - И то, - говорит, - обвал. Вишь, как его задавило, чуть цепь видно.
     Надзиратель, конечно, поет:
     - Отрывать тут не к чему. Кровля вон какая ненадежная, руды настоящей давно нет, а мертвому не все ли равно, где лежать.
     Руднишные видели, конечно, - подстроено тут, а молчали. "Отмаялся,-думают,-человек. Чем ему поможешь?" Так начальство и барину сказало:
     - Задавило, дескать, того, Соленого-то, который нарочно в печи-козлов посадил.
     Барин и тут свою выгоду не забыл:
     - Это, - говорит, - его сам бог наказал. Надо про эту штуку попам сказать. Пущай народ наставляют, как барину супротивничать.
     Попы и зашумели. Весь народ про Андрюху-то узнал, что его кровлей задавило. Пожалели, конечно:
     - Хороший парень был. Немного таких осталось.
     А он что? После бани-то спит да спит. Тепло ему, мягко. День проспал, два проспал, на другой бок перевернулся да пуще того. Выспался все ж таки и вовсе здоровый стал, будто не хворал и в руднике не бывал. Глядит - стол опять полнехонек, и обе ящерки на скамейке сидят, поглядывают. Наелся, напился Андрюха, ящеркам поклонился, да и говорит:
     - Теперь не худо бы барину Турчанинову за соль спасибо сказать. Подарочек сделать, чтоб до слез чихнул.
     Одна ящерка - поменьше-то - сейчас соскочила со скамейки и побежала. Андрюха за ней. Привела его ящерка к другой двери. Отворил, а там тоже лестница, в потолок идет. На потолке скобочка медная, как ручка. Андрюха, понятно, догадался, к чему она. Поднялся по лестнице, повел эту скобочку, выход и открылся. Вышел Андрюха на горушечку, а время, глядит, к вечеру - солнышко на закате.
     "Это, - думает, - мне и надо. Схожу по потемкам на рудник. Может, повидаю кого, узнаю, как у них там и в заводе что".
     Пошел потихоньку. Сторожится, конечно, как бы его не увидели, кому не надо. Подобрался к руднику, за вересовым кустом притаился. Людей у руды много, а подходящего случаю не выходит. Либо грудками копошатся, либо не те люди. Темненько уж стало. Тут и отбился один, близко подошел. Парень простоватый, а так надежный. Вместе с Андрюхой у печей ходил, да тоже на Гумешки попал. Андрюха и говорит ему негромко:
     - Михаиле! Иди-ко поближе.
     Тот сперва пошел на голос, потом остановился, спрашивает:
     - Кому надо?
     - Иди, - говорю, - ближе.
     Михаиле еще подался, а уж, видать, боится чего-то. Андрюха тогда и выглянул из-за куста, показаться хотел, чтоб он не сомневался. Михаиле сойкнул да бежать. Как нарочно в ту пору еще бабеночку одну к тому месту занесло. Она тоже Андрюху-то увидала. Визг подняла - уши затыкай.
     - Ой, батюшки, покойник! Ой, покойник!
     Михаило тоже кричит:
     - Андрюху Соленого видел! Как есть такой показался, как до рудника был! Вон за тем кустом вересовым!
     В народе беспокойство пошло. Побежали которые с рудника, а начальство вперед всех. Другие говорят;
     - Надо поглядеть, что за штука!
     Пошли тулаем, а так Андрюхе неладно показалось.
     "Покажись, - думает, - зря-то, а мало ли кто в народе случится".
     Он и отошел подальше в лес. Те побоялись глубоко-то, заходить, потолклись около куста, расходиться стали.
     Андрюха тут и удумал. Обошел Гумешки лесом да ночью прямо на медный завод. Увидели его там - перепугались. Побросали все, да кто куда. Надзиратель ночной с перепугу на крышу залез. На другой день уж его сняли - обеспамятел вовсе... Андрюха и походил у печей-то, Опять все наглухо заморозил да к барину.
     Тот, конечно, прослышал о покойнике, попов велел нарядить, только их на ту пору найти не могли. Тогда барин накрепко заперся в доме и не велел никому отворять. Андрюха видит - не добудешь его, ушел на свое место - в узорчату палату. Сам думает:
     "Погоди! Еще я тебе соль попомню!"
     На другой день в заводе суматоха. Шутка ли, во всех печах козлы. Барин слезами ревет. На Гумешках тоже толкошатся. Им велел отрыть задавленного и попам отдать, - пущай, дескать, хорошенько захоронят, по всем правилам, чтоб не встал больше.
     Разобрали обвал, а там тела-то и нет. Одна цепь осталась и кольца ножные целехоньки, не надпилены даже. Тут руднишного надзирателя потянули. Он еще повертелся, на рабочих хотел свалить, потом уж рассказал, как было дело. Сказали барину - сейчас перемена вышла. Рвет и мечет:
     - Поймать, коли живой!
     Всех своих стражников-прислужников нарядил лес обыскивать.
     Андрюха этого не знал и вечером опять на горушечку вышел. Сколь, видно, ни хорошо в подземной палате, а на горушечке все лучше. Сидит у камня и раздумывает, как бы ему со своими друзьями повидаться. Ну, девушка тоже одна на уме была.
     "Небось, и она поверила, что умер. Поплакала, поди, сколь-нибудь?"
     Как на грех, в ту пору женщины по лесу шли. С покосу ворочались али так, ягодницы припозднились... Ну, мало ли по лесу народу летом проходит. От той горушечки близенько шли. Сначала Андрюха слышал, как песни пели, потом и разговор разбирать стал.
     Вот одна-то и говорит:
     - Заподумывала, поди, Тасютка, как про Андрюху услыхала. Живой ведь, сказывают, он.
     Другая отвечает:
     - Как не живой, коли все печи заморозил!
     - Ну, а Тасютка-то что? Искать, поди, собралась?
     - Дура она, Тасютка-то. Вчера сколь ей говорила, а она старухам своим верит. Боится, как бы Андрюха к ней под окошко не пришел, а сама ревет.
     - Дура и есть. Не стоит такого парня. Вот бы у меня такой был - мертвого бы не побоялась.
     Слышит это Андрюха, и потянуло его поглядеть, кто это Тасютку осудил. Сам думает: "Нелзя ли через них весточку послать?"
     Пошел на голоса. Видит - знакомые девчонки, только никак объявиться нельзя. Много, видишь, народу-то идет, да еще ребятишки есть. Ну, как объявишься? Поглядел-поглядел, не показался. Пошел обратно.
     Сел на старое место, пригорюнился. А пока он ходил, его, видно, какой-то барский пес и углядел да потихоньку другим весточку подал. Окружили горушечку. Радуются все. Самоглавный закричал:
     - Бери его!
     Андрюха видит - со всех сторон бегут... Нажал на камень, да и туда. Стражники-прислужники подбежали, - никого нет. Куда девался? Давай на тот камень напирать. Пыхтят-стараются. Ну, разве его сдвинешь? Одумались маленько, страх опять на них напал:
     - В самделе, видно, покойник, коли через камень ушел.
     Побежали к барину, обсказали ему. Того и запотряхивало с перепугу-то.
     - В Сысерть, - говорит, - мне надо. Дело спешное там. Вы тут без меня ловите. В случае не поймаете - строго взыщу с вас.
     Погрозил - и на лошадь да в Сысерть и угнал. Прислужники не знают, что им делать. Ну, на то вывели - надо горушку караулить. Андрюха там, под камнем- то, тоже заподумывал: как быть? Сидеть без дела непривычно, а выходить не приходится.
     "Ночью, - думает, - попытаю. Не удастся ли по потемкам выбраться, а там видно будет".
     Надумал эдак-то, хотел еды маленько на дорогу в узелок навязать, а ящерок нету. Ему как-то без них неловко стало, вроде крадучись возьмет. "Ладно, - думает, - и без этого обойдусь. Живой буду - хлеба добуду". Поглядел на узорчату палату, полюбовался, как все устроено, и говорит:
     - Спасибо этому дому - пойду к другому.
     Тут Хозяйка и показалась ему, как быть должно. Остолбенел парень - красота какая! А Хозяйка говорит:
     - На верх больше ходу нет. Другой дорогой пойдешь. О еде не беспокойся. Будет тебе, как захочешь, - заслужил. Выведет тебя дорога, куда надо. Иди вон в те двери, только, чур, не оглядывайся. Не забудешь?
     - Не забуду, - отвечает, - спасибо тебе за все доброе.
     Поклонился ей и пошел к дверям, а там точь-в-точь такая же девица стоит, только еще ровно краше. Андрюха не вытерпел, оглянулся, - где та-то? А она пальцем грозит:
     - Забыл обещанье свое?
     - Забыл, - отвечает, - ума в голове не стало.
     - Эх ты, - говорит, - а еще Соленый! По всем статьям парень вышел, а как девок разбирать, так и неустойку показал. Что мне теперь с тобой делать-то?
     - Твоя, - говорит, - воля.
     - Ну, ладно. На первый раз прощается, другой раз не оглянись. Худо тогда будет.
     Пошел Андрюха, а та, другая-то, сама ему двери отворила. Там штольня пошла. Светло в ней, и конца не видно.
     Оглянулся ли другой раз Андрей и куда его штольня вывела, - про то мне старики не сказывали. С той только поры в наших местах этого парня больше не видали, а на памяти держали.
     Посолил он Турчанинову-то!
     А те - прислужники-то турчанииовски - долго, слышь-ко, камень караулили.
     Днем и ночью кругом камня стояли. Нарочно народ ходил поглядеть на эких дураков. Потом, видно, им самим надоело. Давай тот камень порохом рвать. Руднишных нагнали. Ну, разломали, конечно, а барин к той поре отутовел, - отошел от страху да их же ругать.
     - Пока, - кричит, - вы пустой камень караулили, мало ли в заводе и на Гумешках урону вышло. Вон у приказчика-то зад сожгли. Куда годится? Собрание сочинений в трех томах. Том первый Сказ "Медной горы Хозяйка" положил начало целой группе произведений, объединяемых образом Малахитницы. В эту группу, кроме указанного сказа, входят еще девять произведений, в том числе; "Приказчиковы подошвы" (1936), "Сочневы камешки" (1937), "Малахитовая шкатулка" (1938), "Каменный цветок" (1938), "Горный мастер" (1939), "Две ящерки" (1939), "Хрупкая веточка" (1940), "Травяная западенка" (1940), "Таюткино зеркальце" (1941).
     Впервые опубликован в 1939 г. (журнал "Октябрь", э 5-6, 1939 г., а также в первом издании книги "Малахитовая шкатулка", Свердловское областное издательство, 1939 г.). -------------------------------------------------------------------- "Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 10.09.2002 13:33