Дмитрий Биленкин. 
     Прилежный мальчик и невидимка
     -----------------------------------------------------------------------
     Авт.сб. "Марсианский прибой".
     spellcheck by HarryFan, 12 September 2000
     -----------------------------------------------------------------------
     "Хочу отлично кончить школу, потом институт, затем делать открытия".
     Не помню, в каком классе, в каком из сочинений на вечную тему "Кем я хочу быть" Илюша Груздев написал это. Может быть, ему было тогда четырнадцать лет, а возможно, и семнадцать. Ясно вижу другое: мальчика в серой курточке с отложным воротничком и красным от старания затылком, склоненного над аккуратной тетрадью, в которой он аккуратным почерком пишет о своем желании делать открытия и аккуратно промокает последнее слово.
     Похвальбой здесь и не пахло. Груздев никогда не хвалился, никогда не витал в облаках, - он точно и прилежно следовал выработанной им программе жизни. Раз он написал "хочу отлично окончить...", он и окончил школу на круглые пятерки.
     В институте он был для нас живым укором. Кто-то убегал с лекций на концерт - Илюша сидел от звонка до звонка, круглым и четким почерком записывал лекцию слово в слово. Кто-то влюблялся, и наука переставала для него существовать, - Груздев дотемна сидел в лаборатории, переливая содержимое колб в пробирки и обратно. Кто-то хрипел в спорах о жизни, искусстве - его же озарял зеленый свет лампы в читальне. Словно какой-то уверенный и бесстрастный автопилот вел Илюшу сквозь все соблазны и помехи от одного пункта его программы к другому. "Видите ли, - сказал он, когда однажды мы его всерьез прижали, - игла только потому легко проходит сквозь твердый материал, что она тонка..." Сказал он это твердо, убежденно и тотчас склонился над книгой.
     В сердцах, за глаза мы называли его именем того самого чеховского ученого из рассказа "Скучная история", который прилежен, но пороха не выдумает. Позднее я понял, что это не так. Груздев был героем иных горизонтов. Хитрый Ньютон во время она пустил гулять по свету историйку, что яблоки (то бишь открытия) висят невысоко и сами валятся на голову. Конечно, Ньютон издевался. Яблоки (то есть открытия) висят так высоко, что до них запросто не дотянешься. Кто-то гениальный умеет сбивать их ловко заброшенным в поднебесье камнем эксперимента или теории. Для этого, кроме гибкой руки, нужен, очевидно, необычный глазомер.
     Но есть и другой путь. Старательно, изо дня в день, без взлетов, зато упорно, громоздить камень за камнем пирамиду, чтобы затем встать на ее вершину и сорвать редкостный плод. Чеховский герой умел воздвигать пирамиду. Делал он это с прилежанием муравья, но и с сообразительностью муравья. Пирамида громоздилась наобум, вершина ее была нацелена в "белый свет, как в копеечку". Но даже если бы ее острие случайно и коснулось плодоносящей ветви, чеховскому ученому и в голову бы не пришло протянуть руку. Его могла бы привести в сознание только внушительная шишка, но в отличие от яблок открытия сами на голову не валятся.
     Груздев и рад был бы лихо сшибать в научных поднебесьях грозди открытий, для того он и ограничивал себя, но чего-то ему не хватало. Лишь через много лет я понял чего. Его рука двигалась лишь в одной плоскости и своенравно отказывалась обрести гибкость руки гения. Да и глазомер подвирал: точнее, походил на сильный бинокль, которым мы пытаемся возместить природный недостаток зрения, но который, позволяя четче видеть, сужает поле зрения.
     А Груздев так тщательно и долго мастерил себе бинокль, что уж и не мог его отнять от глаз. А метко прицелиться, упершись взглядом в бинокль, - предприятие неимоверной трудности.
     Естественно, Груздев стал строителем пирамиды. Но он все же знал, как ее возводить, и куда вести кладку, и где надо подпрыгнуть...
     Шли годы, а он все строил и строил. Спал, ел - и строил. Ведь сделать открытие, хотя бы одно, было конечным пунктом его жизненной программы, его целью, мечтой и страстью. Им восхищались: верней не им, а его трудолюбием, само- и всегозабвением. Ему присудили кандидата, затем доктора наук - кладкой его пирамиды уже столькие воспользовались, как трамплином фактов, что было просто неприлично обделить Груздева учеными званиями.
     Я его терял на долгие годы из виду, а встречая, находил все тем же старательным мальчиком с краснеющей от прилежания шеей и аккуратным почерком, которым записывалось все относящееся к делу и только относящееся к делу. Он и старел будто по программе - в тридцать появились морщинки и залысины, в сорок он страдал геморроем, в пятьдесят его одолела гипертония, а над лысинкой петушиными гребнями курились жидкие седины. Но открытий за ним все еще не значилось. Я уже было решил, что его программа так и останется невыполненной, но я, оказывается, был плохого мнения о достоинствах прилежания и самоограничения.
     Однажды он появился у меня. Лицо его сияло скромным торжеством, совсем как в школьные дни, когда он получил несколько пятерок подряд.
     - Поздравь меня, - сказал он. - Я сделал открытие.
     - Поздравляю. А что за открытие?
     - Наконец-то после тридцати лет поиска я нашел способ, как сделать человека невидимым.
     - Да ну?!
     - Уже проверено на опыте.
     Первой моей мыслью, сознаюсь, было: "Немыслимо, чтобы Груздев..." Как вдруг меня осенило. Все же очень просто: он, наконец, закончил возведение своей пирамиды. И сорвал то, к чему прилежно тянулся всю жизнь.
     И я преклонился перед ним.
     - Мне нужна твоя помощь, - торжественно сказал он. - Я передал все материалы в Комитет открытий, и меня сегодня вызвали туда. Я, знаешь, никогда не сталкивался...
     Он смущенно пошевелил пальцами. Я понял, что он имеет в виду. Он никогда не сталкивался с тем, что выходит за пределы чистой науки, дабы не отвлекаться. В восторге, что могу быть полезен, я вместо ответа бросился его обнимать. Он неумело, но с достоинством принял мои излияния.
     Эксперт Комитета, открытий меньше всего выглядел чиновным сухарем. Лобастый, живой, его глаза из-под выпуклых очков взирали на мир с неукротимым любопытством.
     - Мы рассмотрели вашу заявку, - сказал он Груздеву. - Необыкновенное количество фактического материала! Бездна работы! Еще никто не прилагал столько усилий, чтобы сделать открытие. Вам памятник надо поставить.
     Груздев застенчиво сиял.
     - Просто я шел всю жизнь к этому. Только к этому...
     - М-да... - Лицо эксперта выразило сострадание. - Но дело вот в чем... Мы вызвали вас, чтобы вы нем помогли. Открытие должно нести пользу людям, томов закон. Вот мне и хотелось бы узнать, какую пользу может принести ваше открытие...
     - Как! - изумился Груздев. - Незримый, всепроникающий, неуловимый человек - это... это... Об этом мечтали, к этому стремились... Фантасты писали...
     - А зачем человеку невидимость? У Уэллса - чтобы безнаказанно воровать деньги. Но, простите, в нашем коммунистическом обществе, где денег нет...
     - М-м... Да, вы правы, но... Военное применение, скажем...
     - На земле давно вечный мир!
     У Груздева привычно покраснела шея.
     - Ведь и верно, войн уже нет, как же я забыл... Но ведь могут быть и мирные применения!
     - Какие?
     - Это... как его... На пляже если переодеваться... Неудобно, вот тут невидимость...
     Эксперт поморщился.
     На Груздева было жалко смотреть - вот-вот заплачет. Таким я его видел лишь однажды, когда он - не то в седьмом, не то в десятом классе - вдруг получил двойку.
     - Может быть, человека удастся делать невидимым постепенно? - с надеждой спросил эксперт. - Чтобы, скажем, сначала исчезли мускулы... Это могло бы иметь значение в медицине.
     Груздев помотал головой.
     - Совсем же другой принцип... Человек либо видим, либо невидим.
     Эксперт сокрушенно вздохнул.
     - Да, задали вы задачку... Но давайте думать! Не может быть, чтобы такое выдающееся открытие было бы совсем бесполезно.
     И мы думали. Мы напряженно, до пота думали, ибо теперь от нас зависела судьба Груздева.
     - Эх, хоть бы шпионы еще были, - даже пожалел я. - Какой бы находкой было для них это открытие...
     - Шпионов, слава богу, тоже давно нет, - жестко отрезал эксперт.
     Я попытался представить себя невидимым - может быть, так лучше найду выход? Вот я встаю невидимый, сажусь завтракать, и чашка кофе, наобум протянутая женой, ударяется мне в плечо... Брр! На улице... Ну, уж нет, я не хочу, чтобы меня толкали. В лаборатории? Там, споткнувшись о мое прозрачное тело, меня могут облить чем-нибудь похуже горячего кофе. Концентрированной кислотой, например. В лесу на прогулке? Ну и что, какие преимущества мне это дает? В театре? В театре мне случайно сядут на колени. Хотя...
     - Нашел! - подскочил я с места. - Для театра! Когда по ходу действия на сцене появляется какая-нибудь тень отца Гамлета!
     - Но ведь таких пьес немного, - усомнился эксперт.
     - Ну и что? Ну и что? Все польза.
     - И в самом деле польза, - обрадованно заулыбался эксперт. - Вполне достаточная, чтобы оформить невидимку как изобретение новой детали театрального реквизита.
     Я повернулся к Груздеву, чтобы спросить, как он относится к предложению. Но увидел пустое кресло. Невидимая рука отворила дверь кабинета, проскрипела половица, и дверь аккуратно притворилась за невидимым Груздевым.
     - Пожалуй, это тоже можно записать как применение, - подумав, сказал эксперт. - Вместо того чтобы проваливаться на месте фигурально, человек может теперь осуществить это на самом деле.
     Больше я Груздева не видел. Одни говорят, что он долго ходил среди нас невидимым, чтобы в таком состоянии легче сыскать применение своему запоздалому открытию, и его в конце концов сшиб автомобиль. Другие утверждают, что Груздев налаживает в театре сцены, где появляются привидения.