Китай-Тибет.      24 ДЖАТАКИ                  2. Джатака о пустыне      20. Джатака о тростинке для питья      27. Джатака о преданном друге      28. Джатака о многославном      33. Джатака о согласии      37. Джатака о куропатке      38. Джатака о цапле      43. Джатака о змее      44. Джатака о моските      51. Джатака о муже добродетельном      58. Джатака о трёх достоинствах      72. Джатака о добродетельном слоне      116. Джатака о не слушающем советов      139. Джатака о неудаче с обеих сторон      313. Джатака о бодхисаттве-великомученике*      360. Джатака о Суссонди      422. Джатака о сотворении лжи*      457. Джатака о споре правды с кривдой      474. Джатака об отрекшемся от учителя      504. Джатака о царе Бхаллатии      516. Джатака о царе обезьян      523. Джатака об Аламбуше      541. Джатака о царе Ними      545. Джатака о Нараде Кашьяпе      _____________________________                  2. Джатака о пустыне Словами: "Пустыни плоть усердно рассекая..." – Всеблагой – он жил тогда в Саваттхи – начал свое наставление в дхамме. Заговорил же он об одном непочтительном бхиккху. Когда Татхагата жил в Саваттхи, в рощу Джетавану явился некий юноша из почтенного семейства. Внимая урокам Учителя, толковавшего дхамму, он очистился сердцем, постиг, что скверна – источник всех страстей, и стал монахом. За пять лет монашества, перед посвящением в высший сан, юноша глубоко изучил оба свода Законов и преуспел в созерцании. С помощью Учителя он вступил на избранный им самим путь сосредоточенного размышления. Отправясь в лес, юноша провел там три месяца, время дождей, однако так и не сумел ни обрести мгновенного озарения, ни достичь необходимой силы сосредоточения. И подумал тогда он: "Учитель говорил о четырех разрядах людей. Я, следует полагать, отношусь к последнему, к тем, кому открыта лишь сторона внешняя. Оттого, видимо, в этом моем существовании нет мне Пути и нет Плода. Какой же толк в моем отшельничестве? Не лучше ли мне отправиться к Учителю? Будучи подле него, я смогу радовать свой взор зримой красотой тела Пробужденного и услаждать слух его наставлениями в дхамме". Порешив так, юноша воротился в Джетавану, и сказали ему тогда другие ученики: "О достойный! Учитель благословил тебя на путь сосредоточенного размышления, однако, повинуясь правилам скитальческой жизни, ты покинул обитель. Ныне же, воротясь, ты наслаждаешься общением с ним. Неужто же ты преуспел в своем подвиге и стал арахатом, избавившимся от перерождений?" Юноша ответил им: "О достойные! Нет мне в этом существовании ни Пути, ни Плода. Отчаявшись достигнуть вершины подвижничества, я ослабел в усердии своем и поэтому воротился к вам". "Неподобающее ты содеял, о почтенный,– сказали ему монахи.– Выслушал поучения стойкого во всех своих помыслах и деяниях Учителя, а сам явил недостаточное усердие". И они решили отвести его к Татхагате. Все вместе они отправились к Учителю, который спросил их: "Чем провинился этот бхиккху, братия? Ведь вы привели его сюда против его воли". "Почтенный, этот бхиккху принял обет монашества, следуя справедливейшему из всех учений,– ответили монахи,– но, вкусив от праведной скитальческой жизни, ослаб в усердии и воротился в обитель". Учитель обратился к юноше: "Верно ли, что ты, бхиккху, оказался недостаточно усерден?" "Верно, почтенный",– подтвердил монах. "Как же ты, бхиккху,– молвил тогда Учитель,– стал монахом, преданным столь замечательному учению, а сам не выказал умения довольствоваться малым, черпать удовлетворение и радость в скитальческой жизни и к тому же еще явил недостаток усердия? А ведь прежде ты был тверд в мыслях и деяниях своих. Не единственно ли твоими усилиями была добыта влага в пустыне и напоены скот и люди? Отчего же ты ослаб в усердии?" От этих слов Учителя бхиккху приободрился и воспрянул духом. Все монахи принялись тогда упрашивать Достославного: "Почтенный, нам известно только, что этот бхиккху явил недостаточное усердие, но что в прежнем его существовании единственно благодаря его усилиям напоены были люди и скот в пустыне – это ведомо одному лишь тебе, о Всезнающий. Приобщи же и нас к тому, что тебе известно". "Хорошо, братья, слушайте",– сказал им Учитель и, поведав монахам о случившемся, открыл смысл события, происшедшего в прежней жизни и поэтому утраченного их памятью. "Во времена былые, когда на престоле царства Каси, в его столице Бенаресе, восседал Брахмадатта, Бодхисатта родился в семье старшины торговцев. Когда он вырос, то и сам стал старшиной торгового обоза и начал ездить по стране с пятью сотнями повозок. Однажды судьба завела их обоз в пустыню протяжением в целых шестьдесят йоджан. Песок в этой пустыне был столь мелок, что его невозможно было удержать в горсти, с восходом же солнца он раскалялся и, подобно пылающим углям, обжигал ступни путников. Поэтому обозы, которые везли топливо, масло, рис и прочие припасы, обычно передвигались только по ночам. На рассвете же повозки ставили в круг, торговцы и их слуги сооружали навес и, наспех перекусив, проводили остаток дня в тени. На закате они ужинали и, дождавшись, пока земля остынет, закладывали повозки и снова выступали в путь. Передвижение их было подобно странствию по морским волнам. Среди них был человек, которого называли "кормчим пустыни". Зная расположение планет, он выбирал путь для обоза. Таким же способом решил переправиться через пустыню и сын торгового старшины. Когда его обоз прошел шестьдесят без одной йоджан, сын старшины подумал, что конец пути близок, и повелел выбросить после ужина все оставшееся топливо и вылить всю оставшуюся воду. Заложив повозки, они выступили в путь. Кормчий ехал в передней повозке, на удобном сиденье, и направлял обоз по звездам. В конце концов его сморил сон, и он не заметил, как быки повернули вспять. Пробудился кормчий перед самым рассветом и, едва взглянув на небо, возопил: "Поворачивайте! Поворачивайте повозки!" Тем временем взошло солнце. Люди увидели, что они вернулись на прежнюю стоянку, и принялись горестно восклицать: "У нас не осталось ни воды, ни топлива, все мы теперь погибнем". Они поставили повозки в круг, выпрягли быков и возвели навес. Затем все залезли под повозки, где и лежали, предаваясь отчаянию. "Если и я ослабну в усердии, все погибнут",– подумал Бодхисатта. Время было еще раннее, стояла прохлада, и он бродил по пустыне, пока не увидел места, поросшего травой и кустарником. Решив, что там должна быть вода, он велел принести заступ и рыть землю. На глубине в шесть десятков локтей копавшие натолкнулись на камень и тотчас же прекратили работу. Бодхисатта угадал, что под камнем должна быть вода, спустился в выкопанный колодец и приложил ухо к камню. Услышав журчание, Бодхисатта поднялся наверх и сказал самому младшему в караване: "Друг мой, если и ты не будешь тверд в усердии, все мы погибнем. Яви же упорство, возьми это железное рубило, спустись в колодец и что есть мочи бей по камню". Вняв речам Бодхисатты, юноша исполнился усердия. Все стояли с опущенными руками, лишь он один спустился в колодец и принялся долбить камень. Камень под его ударами треснул, и сквозь трещину устремилась вверх струя воды высотой с пальму. Все вдосталь напились и омыли тела свои. Затем, изрубив для костра запасные тележные оси, упряжь и всякое избыточное снаряжение, сварили рис, насытились сами и накормили быков. Когда же солнце зашло, они привязали близ колодца кусок ткани и направились в ту сторону, куда им было надобно. Там они продали свои товары, выручив вдвое и вчетверо против того, что было уплачено, и разошлись по домам. С истечением же отпущенного срока каждый из торговцев окончил свой жизненный путь и перешел в иное рождение в соответствии с накопленными заслугами. Такова же была и судьба Бодхисатты, который прожил жизнь, раздавая милостыню и совершая другие добрые поступки". Заканчивая свое наставление в дхамме, Просветленный – теперь уже он был и Пробужденным – спел такой стих: Пустыни плоть усердно рассекая, искатель обретает в недрах влагу, – Так и святой, исполненный усердья, покой души пусть обретет ко благу. Разъясняя смысл своего рассказа, Учитель открыл слушателям Четыре Благородные Истины, которые помогли бхиккху, ослабшему в усердии, утвердиться в арахатстве. Поведав обо всем и слив воедино стих и прозу, Учитель истолковал джатаку, так связав перерождения: "Юношей, который благодаря своему усердию расколол камень и напоил народ, был этот бхиккху, выказавший ныне недостаток усердия, торговцами были ученики Пробужденного, сыном же торгового старшины – я сам".            20. Джатака о тростинке для питья Словами: "Видны следы, ведущие к воде..." – Учитель начал свой рассказ о тростниковых стеблях. В ту пору он ходил по святым местам царства Косалы и забрел как-то в деревню Налакапану –- "Деревню утоляющих жажду через тростинки" – и обосновался в роще Кетакаване, раскинувшейся по берегам озера неподалеку от Налакапаны. В тот день случилось так, что бхиккху, омыв тела свои в озере Налакапаны, послали молодых монахов за тростниковыми стеблями, в которые втыкали иглы, и так те иглы хранили. Но монахи, сколько ни искали, находили только полые стебли. Тогда они пошли к Учителю и обратились к нему с такими словами: "Достопочтенный, нам ведено отыскать тростниковые стебли, чтобы хранить в них иглы, но стебли, которые мы находим, от корня до верхушки полые; в чем же тут дело?" "О монахи,– отвечал Учитель,– так было мною устроено еще в прежнее время". И, сказав так. Учитель поведал бхиккху о том, что случилось в прошлой жизни. "Говорят, будто во времена стародавние на месте этой рощи были джунгли, а посреди джунглей – озеро, где обитал ракшас – хранитель вод, и всякого, кто спускался к воде, этот ракшас пожирал. Бодхисатта же в ту пору был царем обезьян и окрасом своим походил на детеныша красной антилопы. Он тоже жил в джунглях, водя и охраняя обезьянье стадо в восемьдесят, а может, и более тысяч голов. И наказывал царь подданным своим, обезьянам: "Прежде нежели отведать плоды или что-нибудь другое, растущее в джунглях, чего вы не пробовали, прежде нежели испить воду из озера, которую еще никто не пил, испросите у меня дозволения, ибо есть в лесу ядовитые деревья, есть озера, где обитают демоны". И обезьяны обещали царю делать так, как он велит. И вот зашли как-то обезьяны в такое место, куда прежде не заходили, и, когда, мучимые жаждой, ибо шли целый день, стали искать воду, чтобы напиться, вдруг увидали озеро. Но пить из него не стали, а уселись на берегу в ожидании Бодхисатты. "Отчего же вы не напьетесь воды?" – спросил у них Бодхисатта. "Ждем, пока ты подойдешь",– ответили обезьяны. "И хорошо делаете",– сказал Бодхисатта и пошел вдоль озера, разглядывая следы на берегу; он заметил, что все они ведут к воде и нет ни одного, который вел бы из воды к берегу. "Наверное, здесь хозяйничает какой-нибудь демон",– подумал Бодхисатта и вновь обратился к обезьянам: "Хорошо, говорю, вы сделали, что не стали пить из этого озера: здесь водятся демоны". Ракшас, стороживший воды, между тем понял, что обезьяны не спустятся к озеру, и, приняв устрашающий облик, синебрюхий и беломордый, с пурпурно-красными руками и ногами, раздвинул воды озера и, выйдя к обезьянам, спросил их: "Почему вы сидите здесь, почему не спускаетесь к озеру и не пьете воды?" Вместо ответа Бодхисатта сам обратился с вопросом к ракшасу: "Не ты ли тот ракшас, который обитает в здешних водах?" "Ну, я",– отвечал тот. "И ты губишь всякого, кто спустится к воде?" – допытывался Бодхисатта. "Да, всякого,– отвечал ракшас,– даже птицу не пощажу, если сядет на воду, и вас всех сожру". "Нет уж,– нас сожрать тебе не удастся,– воскликнул Бодхисатта,– не дадимся!" "Попробуйте только напиться воды",– грозно сказал ракшас. "Что ж,– молвил на это Бодхисатта,– и воды попьем, и тебе в лапы не дадимся". "Как же это? – удивился ракшас.– Как сумеете вы напиться воды?" "А так,– пояснил Бодхисатта,– ты ведь думаешь, что мы спустимся вниз, а мы и шагу отсюда не ступим. Каждая обезьяна возьмет по тростниковому стеблю и через него напьется воды из твоего озера – точно так, как пьют воду с помощью лотосовых побегов, и никак ты не сможешь сожрать нас". И, вразумляя ракшаса, Бодхисатта спел ему такой стих: Видны следы, ведущие к воде, но нет ни одного, чтоб вел оттуда. Напьюсь через тростинку – и тобой погублен, неповинный, я не буду. Сказав так, Бодхисатта велел принести ему тростниковый стебель, взял его в рот, мысленно сосредоточился на десяти совершенствах и, с силою дунув в стебель, мгновенно явил всем плод истинного знания: ни единого узла не осталось внутри тростникового стебля, и весь он сделался полым. Затем Бодхисатте подносили еще и еще стебли, и все их он продувал таким же точно способом. Это могло бы длиться до бесконечности, поэтому не следует думать, что все было так просто. Ведь Бодхисатта обошел вокруг озера и повелел: "Пусть весь растущий здесь тростник станет полым внутри",–а надобно знать, что велико подвижничество Бодхисатт, свершаемое ими ради общего блага, и силою этого подвига исполняются все их веления. Потому с того самого дня весь тростник на берегах того озера и стал полым внутри. Добавим еще, что в Мировом Веке, который длится поныне, есть всего четыре извечных чуда. Вы спросите: "Какие?" Вот какие: первое – заяц на Луне, который пребудет там до скончания Мирового Века. Второе – огонь, который до конца Века не коснется места, пощаженного лесным пожаром, как о том рассказывается в джатаке о перепеле. Третье – жилище Гхатикары-горшечника, над которым до скончания Века не прольется ни капли дождя. И, наконец,– стебли тростника, растущего вокруг озера близ Налакапаны, которые до конца Века пребудут полыми внутри. Вот те четыре чуда, которые были, есть и будут в этом Мировом Веке. Так вот, после того как по велению Бодхисатты тростник на озере сделался полым внутри, царь обезьян, взяв в руку тростинку, уселся на берегу, и вслед за ним все восемьдесят тысяч обезьян сорвали каждая по тростинке и, разбредясь по берегу озера, уселись у самого края воды. И когда Бодхисатта, опустив в воду конец тростинки, принялся пить, обезьяны стали пить вслед за ним тем же способом. Ракшас же, стороживший воды, не мог их достать и в ярости удалился в свое жилище, а Бодхисатта и все его стадо, напившись, разбрелись по лесу". Завершая свое наставление в дхамме, Учитель со словами: "Еще в давние времена, братия, моими усилиями тростник этот сделался полым внутри",– дал истолкование джатаке и связал перерождения. "В ту пору,– сказал он,– ракшасом, обитавшим в водах, был Девадатта; восемьдесят тысяч обезьян – это ученики Пробужденного; царем же обезьян, столь находчивым в средствах, был я сам".            27. Джатака о преданном друге "Ни крошки проглотить не может..." Эту историю Учитель, находясь в Джетаване, рассказал об одном мирянине, принявшем учение Будды, и об одном тхере. Говорят, были в городе Саваттхи два друга. Один из них, удалившись в монастырь, имел обыкновение приходить за милостыней в мирской дом другого. Накормив друга и наевшись сам, мирянин шел с ним в вихару, и там просиживали они за разговором до захода солнца. Тогда тхера провожал его до самых городских ворот и возвращался в свою обитель. Такая их дружба стала известна всей общине. Однажды, собравшись в зале дхармы, бхикшу стали обсуждать их дружбу. В это время вошел Учитель и спросил: "Что вы тут обсуждаете, бхикшу?" Когда ему объяснили, Учитель сказал: "Не только теперь, о бхикшу, они так привязаны друг к другу, они были друзьями и прежде". И он рассказал историю о прошлом. Давным-давно, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, Бодхисатта был его советником. В то время одна собака повадилась ходить в стойло к государственному слону и там, где кормили слона, подбирала остатки риса. Привлеченная сначала обилием корма, она постепенно подружилась со слоном. Они ели всегда вместе и не могли жить друг без друга. Собака обычно забавлялась тем, что, уцепившись за хобот слона, раскачивалась на нем в разные стороны. Но вот однажды какой-то крестьянин купил ее у сторожа, смотревшего за слоном, и увел в свою деревню. Как только собака исчезла, государственный слон не стал больше ни есть, ни пить, ни купаться. Об этом доложили царю. Царь вызвал советника и сказал ему: "Пойди, мудрейший, узнай, почему слон так ведет себя". Бодхисатта пришел в стойло к слону и, увидев, что он так тоскует, подумал: "Это у него не телесный недуг; наверное, он был с кем-нибудь дружен, а теперь разлучен со своим другом". И он спросил у сторожа: "Скажи, любезный, был ли слон с кем-нибудь дружен?" "Да, почтенный, – сказал тот, – он очень привязался к одной собаке". "А где же она теперь?" – "Да один человек увел ее". "А знаешь ли ты, где он живет?" – "Нет, не знаю, почтенный". Тогда Бодхисатта пришел к царю и сказал: "Божественный, у слона нет никакой болезни, но он был очень привязан к одной собаке. А не ест он теперь, я думаю, оттого, что лишился своего друга". И Бодхисатта произнес следующую гатху: Ни крошки проглотить не может, Не пьет воды, купаться не желает. Собаку в стойле часто видя, Наверно, слон с ней крепко подружился. Выслушав советника, царь спросил: "Что же теперь делать, мудрейший?" "Божественный, – отвечал советник, – прикажи бить в барабан и объявить: "У государственного слона один человек увел его подружку-собаку. У кого в доме найдут ее, того постигнет такое-то наказанье". Царь так и сделал. А тот человек, услыхав царский указ, отпустил собаку. Сразу же прибежала она к слону, а слон при виде ее взревел от радости, обхватил ее хоботом, поднял себе на голову, потом снова спустил на землю, и только когда собака наелась, сам принялся за еду. "Он постиг даже мысли животных", – подумал царь и воздал Бодхисатте большие почести. "Не только теперь, о бхикшу, – сказал Учитель, – они так привязаны друг к другу, они были друзьями и прежде". Приведя эту историю для разъяснения дхармы и показав Четыре Благородные Истины, Учитель отождествил перерождения: "Тогда мирянин был собакой, тхера – слоном, а мудрым советником был я".            28. Джатака о многославном Сказав: "Употребляй лишь добрые слова..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – повел рассказ о шести сквернословах-бхиккху. Эти шестеро затевали в ту пору ссоры с добропорядочными бхиккху, непочтительно дразнили их, всячески им досаждали и обзывали, прибегая ко всем десяти видам непристойных ругательств. Добропорядочные бхиккху пожаловались Благословенному, и тот, призвав к себе всех шестерых, спросил, правду ли о них говорят. Услыхав, что да, правду, Учитель выбранил их. "Братия,– молвил он,– ведь грубость не по нраву даже животным. Одно животное даже сделало так, что его оскорбитель потерял тясячу монет". И он рассказал им о прошлом. "Во времена минувшие, когда на троне Таккасилы, что в царстве Гандхара, восседал царь Гандхара, Бодхисатта воплотился в облике теленка, появившись на свет из лона коровы. Когда он подрос и превратился в молодого бычка, хозяева, которые соблюдали обычай приношения скота, преподнесли его в дар некоему брахману. Брахман забрал быка к себе и дал ему имя Нандиви-сала, что значит "Многославный". Этого быка он растил будто собственного сына, кормил вареным рисом и поил рисовым отваром. Бодхисатта, когда вырос, стал думать: "Этот брахман проявлял обо мне величайшую заботу. Отныне во всей Джамбудипе не сыщешь быка, который был бы равен мне силой и мог тащить телегу с таким грузом. Не пора ли мне показать теперь, на что я способен, и отблагодарить брахмана добром за все, что он для меня сделал?" Размышляя так, бык молвил хозяину: "Ступай-ка к торговцу, владельцу больших стад, и скажи ему, что, мол, есть у тебя могучий бык, который свезет сотню тяжело груженных телег, и в подтверждение своих слов ты готов поставить тысячу монет". Брахман отправился к богатому торговцу и завел с ним разговор о том, чьи быки в городе сильнее. Торговец похвалил быка такого-то и такого-то и добавил с гордостью: "Во всем городе, однако, нет таких быков, как у меня". Тут брахман возразил: "У меня, господин, есть бык, который может один свезти целую сотню тяжело груженных телег". Торговец стал смеяться: "Не может этого быть". Но брахман продолжал твердить: "Есть у меня такой бык". "Что ж,– сказал тогда торговец,– побьемся об заклад". "Хорошо",– ответил брахман и выставил тысячу монет в подтверждение своей правоты. Нагрузив сотню телег песком, щебнем и камнями, брахман составил из них длинную цепь. Для этого он связал веревками дышла каждой впереди стоявшей повозки с дышлами следующей. Он искупал Многославного, повесил ему на шею душистый венок из цветов и, обмакнув руку в благовония, растопыренной пятерней сделал у него на лбу священную мету. Потом брахман впряг своего быка в первую из ста груженых подвод, уселся на него и, взмахнув бичом, крикнул: "Пошел, безрогий! Вперед, мошенник!" Слыша такие слова, Бодхисатта возмутился: "Это меня-то, длиннорогого, он обзывает "безрогим"! Это меня-то он ругает мошенником!" Все четыре его ноги застыли в неподвижности, будто столбы. Так он и не сдвинулся с места. Торговец тотчас же забрал себе тысячу монет залога. Потерявший тысячу монет брахман выпряг быка, пошел домой и лег там в глубоком огорчении. Многославный тоже возвратился туда. Заглянув во двор, он увидел огорченного хозяина, подошел к нему и спросил, не спит ли он. "Какой тут сон, когда я потерял целую тысячу монет?" – вскричал брахман. "Хозяин,– сказал бык,– за все то время, что у тебя я живу, разбил ли я хоть раз какую-нибудь посуду, погнался за кем-нибудь или же нагадил на берегу пруда?" "Не было такого, дорогой",– ответил брахман. "Почему же тогда,– продолжал бык,– ты меня обругал худыми словами? Ты виноват, хозяин, в том, что случилось. Моей же вины нет. Ступай, побейся с торговцем об заклад на две тысячи монет, но смотри, не называй больше меня, рогатого, безрогим мошенником!" Выслушав быка, брахман отправился к торговцу и побился с ним об заклад на две тысячи монет. Воротясь, он, как и прежде, составил цепь из ста тяжело груженных телег, богато украсил Многославного и впряг его в первую повозку. Вот как он составил обоз: сначала крепко привязал ярмо к дышлу, затем с одной стороны впряг Многославного, а другую сторону двойного ярма как следует закрепил, просунув в ярмо гладкий деревянный шест, и привязал один конец шеста к свободной стороне ярма, а другой его конец – к тележной оси; после всего этого ярмо уже не могло ходить из стороны в сторону, и всего лишь один бык был в состоянии управляться с телегой, рассчитанной на двоих. Затем, усевшись на него, брахман погладил его по хребту и сказал: "Пошел, дорогой! Вперед!" Бодхисатта одним рывком стронул с места всю сотню груженых телег и остановился только тогда, когда задняя повозка доехала до того места, где вначале стояла передняя. Посрамленный торговец вручил брахману две тысячи монет, и все, кто там был, сделали Бодхисатте богатые пожертвования. Эти деньги тоже достались брахману, и так он, благодаря Бодхисатте, обрел немалое богатство". Повторив: "Ведь грубые слова, бхиккху, никому не по нраву". Учитель еще раз осудил шестерых монахов и, желая открыть им знание пути нравственного совершенства, он, будучи теперь уже Всепробужденным, спел монахам такой стих: Употребляй лишь добрые слова, навеки сквернословье прекрати. Запомни: только для того, кто речь умеет уважительно вести, Охотно повлекут любую кладь. Учтивый всюду и всегда в чести. Затем, еще раз наказав употреблять только добрые слова. Учитель истолковал дхамму, так связав перерождения: "Брахманом был тогда Ананда, Многославным же – я сам".            33. Джатака о согласии Со слов: "Согласно действуя..." - Учитель - он жил тогда в Бамбуковой роще близ Капилаваттху - начал свой рассказ о ссоре, происшедшей из-за головного убора. (Подробности содержатся в джатаке о Кунале). Учитель сказал своим приверженцам: "Знайте же, о великосильные, что ссоры между близкими недопустимы. Было ведь уже раньше так, что животные одолели своих врагов, но потерпели поражение, лишь только рассорились". И, уступая просьбам своих высокородных учеников. Учитель поведал им о прошлом. "Во времена былые, когда царем Бенареса был Брахмадатта, Бодхисатта воплотился в облике перепела. Когда он подрос, то сделался вожаком стаи из многих тысяч перепелов. Жили они все в лесу. И был там один охотник за перепелами. Он часто приходил к месту, где обитали перепелы, подманивал птиц и, дождавшись, когда они все соберутся в одном месте, накидывал на них сеть, потом затягивал ее с краев, сбивал попавшихся перепелов в середину, складывал птиц в корзину и шел домой. На деньги, которые выручал от продажи перепелов, он кормился сам и содержал свое семейство. И вот однажды Бодхисатта обратился к перепелам с такой речью: "Этот птицелов наносит нам, братья, страшный урон, но я придумал средство, благодаря которому он не сможет нас более ловить. Вот это средство: как только птицелов накинет на вас свою сеть, пусть каждый просунет голову в ближайшую к нему ячейку сети. И затем вы все разом поднимайтесь и летите подальше. Опустясь на какой-нибудь терновый куст, вылезайте из своих ячеек и разлетайтесь". "Да будет так!" - откликнулись все перепелы на призыв своего вожака. На другой день, когда птицелов набросил на стаю перепелов свою сеть, птицы в точности последовали совету Бодхисатты: улетев вместе с сетью, они опустились с нею на терновый куст, вылезли из своих ячеек и разлетелись. Пока птицелов выпутывал свою сеть из колючего кустарника, наступил вечер, и пришлось ему вернуться домой с пустыми руками. На третий день и в последующие дни перепелы поступали точно так же; птицелов до самого захода солнца занимался выпутыванием сети и, не поймав ни одного перепела, с пустыми руками возвращался домой. И вот как-то жена птицелова стала в гневе ему выговаривать: "Изо дня в день ты возвращаешься с пустыми руками. Уж нет ли у тебя другого места, куда ты относишь всю свою добычу?" Птицелов отвечал ей: "Нет у меня, милая, никакого иного места. Беда в том, что перепелы теперь действуют заодно. Лишь только я накидываю на них сеть, как они взвиваются вместе с нею, а потом запутывают сеть в терновом кусте. Но ведь не всегда же они будут жить в согласии. Не тревожься: в конце концов они все перессорятся и окажутся у меня в руках. Тогда-то я сумею вызвать радостную улыбку на твоем лице". И птицелов спел жене стих: Согласно действуя, уносят птицы сеть, Но лишь рассорятся - все будут в ней висеть! Прошло совсем немного времени, и вот как-то раз один перепел, опускаясь на пастбище, нечаянно задел на лету голову своего товарища. Тот разъярился и закричал: "Как ты посмел задеть мою голову?" Как ни успокаивал его первый, говоря: "Я задел тебя неумышленно, не сердись",- второй продолжал гневаться. Оба они принялись ссориться, дразня друг друга: "Уж не кто иной, как ты, верно, и поднимал сеть". Слушая их перебранку, Бодхисатта помыслил: "Там, где завелся разлад, не жди никакого спокойствия: оба перепела теперь не станут поднимать сеть, а от этого грядет нам великий урон, ибо птицелов начеку. Не могу я здесь больше находиться". И вместе со своей свитой Бодхисатта перебрался в другое место. Прошло еще немного времени, и птицелов снова явился в тот лес, где жили перепелы. Подманив их манком, он дождался момента, когда все они соберутся в одно место, и накинул на них сеть. И тогда обиженный перепел принялся дразнить другого: "У тебя, говорят, когда поднимали сеть, от натуги все перья выпали, ну-ка, подними сейчас сеть". И, покуда они пререкались: "Ты подними!" - "Нет, лучше уж ты!" - птицелов затянул сеть, сбил перепелов в середину, побросал их в корзину и отправился домой. Лицо его жены, когда она увидела его с добычей, вновь расцвело улыбкой". Эту историю Учитель заключил такими словами: "О великосильные, вы видите теперь, что свары между близкими недопустимы, ибо в ссоре - источник гибели для всех ссорящихся". И, наставив своих слушателей в дхамме. Учитель истолковал джатаку и так связал перерождения: "Глупым перепелом был Девадатта, мудрым же перепелом был я сам".            37. Джатака о куропатке Со слов: "Тот, кто питает уваженье к старшим..." – Учитель, направлявшийся в Саваттхи, начал повествование о том, как для тхеры Сарипутты не нашлось места в помещении для монахов. Когда Анатхапиндика сообщил Учителю о том, что монастырь выстроен, Учитель тотчас покинул Раджагаху и отправился в новую вихару, но по пути остановился в Весали. Пожив там, сколько ему хотелось, Учитель двинулся дальше в Саваттхи. В это же время в Саваттхи явились ученики шести обособившихся бхиккху. Прибыв в монастырь ранее прочих, они принялись самоуправствовать: еще до того, как были выделены помещения для тхер, стали самочинно занимать кельи, говоря: "Эта – для наших наставников, эта – для старших, а вот эта – для нас самих". Так все места оказались занятыми. Когда наконец прибыли тхеры, они не смогли сыскать для себя помещений. Ученики тхеры Сарипутты тоже, сколько ни искали, не сумели найти свободную келью для своего наставника. Пришлось тхере Сарипутте расположиться на ночлег под деревом, что росло рядом с кельей Учителя. Он провел ночь, расхаживая взад и вперед, либо сидя у подножия дерева. Когда наутро Учитель, проснувшись, вышел из своей кельи и стал прочищать горло, тхера Сарипутта тоже кашлянул. "Кто здесь?" – спросил Учитель. "Это я, высокочтимый, – Сарипутта", – отвечал тхера. "Сарипутта? – удивился Учитель. – Что ты здесь делаешь в столь ранний час?" Выслушав объяснение Сарипутты, Учитель задумался. "Даже сейчас,- размышлял он, – когда я еще жив, бхиккху не питают друг к другу уважения, что же натворят они, когда я покину этот мир?" В тревоге за дхамму Учитель, как только рассвело, повелел созвать монахов. Войдя в собрание, он спросил бхиккху: "Я слышал, братия, будто последователи шести явились загодя в монастырь и лишили всех остальных бхиккху и тхер мест для ночлега и дневного отдыха; правда ли это?" "Правда, Всеблагой", – отозвались собравшиеся. Учитель выбранил приверженцев шести и, желая наставить монахов в дхамме, обратился ко всем с вопросом: "Кто, по-вашему, братия, заслуживает лучшего помещения, лучшего питья и лучшей еды?" Некоторые монахи отвечали: "Тот, кто рожден кшатрием, но принял монашество". Другие возражали: "Нет, тот, кто родился брахманом или мирянином, но принял монашество". Иные бхиккху рассуждали: "Тот, кто сведущ в Уставе, кто способен наставить в дхамме, кто причастился к первой, второй, третьей или четвертой высшей мудрости". Третьи говорили: "Вступивший в Поток или тот, кто возродится лишь однажды; либо тот, кто вовсе не возродится: арахат, овладевший тремя ступенями познания; причастившийся шести откровениям". И вот, когда каждый из присутствовавших высказался о том, у кого первое право на помещение, еду и питье и почему, Учитель молвил: "Нет, братия, вы не правы: мое учение отнюдь не ставит условием, что первым должен получить помещение, еду и питье тот, кто родился кшатрием, а потом принял монашество; не важно и то, что принял монашество тот, кто рожден брахманом или мирянином; не имеет первого права и тот монах, который следует Уставу, или начитан в сутрах, либо постиг высшие установления веры; не возвеличивает и достижение любой из ступеней мудрости или обретение Плода от вступления в Поток, арахатства и тому подобного. Нет, бхиккху: по моему учению, нужно вставать перед старшим, обращаться к нему почтительно и любезно, кланяться и оказывать всякие иные знаки уважения, старшему полагается лучшее место, лучшее питье и лучшая еда. Вот единственное мерило, монахи, и посему кто старше – тот и достойнее. Среди нас, бхиккху, находится мой старший ученик Сарипутта: вслед за мной и он вращал колесо дхаммы и поэтому, без сомнения, заслуживает такой же кельи, какую отвели мне, но Сарипутте вчера вовсе не досталось места, и он вынужден был провести всю ночь под деревом. Если вы, бхиккху, уже и сейчас выказываете такую непочтительность к старшим, на что только вы не решитесь по прошествии некоторого времени?" И, в стремлении преподать собравшимся урок дхаммы, Учитель добавил: "Знайте же, монахи, что в прежние времена даже животные решили однажды жить во взаимном уважении и доброте и, определив старшего, оказывать ему всяческие почести. Решив так и выбрав старшего, они слушались и почитали его. Когда же пришел тому срок, животные эти возродились на небесах". И, разъясняя суть сказанного. Учитель поведал о том, что случилось в прошлом. "Во времена стародавние у подножия Гималайских гор рос огромный баньян, и жили под его сенью куропатка, обезьяна и слон. Относились они друг к другу без всякой почтительности и уважения. Поняв в конце концов, что дальше так жить нельзя, они решили: "Надо выяснить, кто из нас старший, – того и будем почитать и слушать". И они придумали такой способ определения старшего. Однажды, когда они все трое сидели под баньяном, куропатка и обезьяна спросили слона: "Скажи-ка, братец, каким ты помнишь это баньяновое дерево с того времени, когда впервые осознал себя?" Слон ответил: "Друзья мои, в те времена, когда еще крошечным слоненком я, бывало, прогуливался возле этого баньяна, он был высотой с траву; когда я останавливался над ним, его верхушка как раз доходила мне до пупка. Так вот: я помню это дерево с тех пор, как оно было размером с траву". Затем куропатка и слон задали тот же вопрос обезьяне. "Друзья мои, – ответила обезьяна. – В те времена, когда я была совсем крошкой, я могла, сидя на земле, рвать и есть плоды, которые росли на самой верхушке баньянчика, для этого мне даже не нужно было вытягивать шеи. Так вот: я помню этот баньян еще совсем маленьким деревцем". И, наконец, слон и обезьяна обратились с тем же вопросом к куропатке. "Друзья мои! – ответила им куропатка. – Когда-то, давным-давно, росло поблизости огромное баньяновое дерево. Я питалась его плодами, и как-то раз, облегчаясь, вместе с пометом обронила на этом самом месте баньяновое зернышко. Из него-то и выросло потом это дерево. Так что я помню баньян с тех пор, когда его и на свете не было, стало быть, я старше вас всех". Выслушав мудрую куропатку, обезьяна и слон сказали ей: "Дорогая, ты и впрямь старшая среди нас. Отныне мы будем оказывать тебе все подобающие почести, смиренно приветствовать тебя и обращаться к тебе уважительно; мы будем возвышать тебя и словом и делом, будем складывать руки перед грудью, ожидая твоего благословения, и признаем во всем твое превосходство. Мы станем следовать твоим наставлениям, ты же отныне веди и учи нас". Куропатка наставила их и научила жить по нравственному завету, которому следовала и сама. И все трое в последующей жизни строго придерживались пяти заповедей, оказывали друг другу знаки внимания, почитали друг друга и в речах своих были вежливы. И оттого что поступали так, с окончанием земного срока все трое возродились на небесах". "Путь, которому следовали эти трое, – продолжал свое наставление Учитель, – стал позже известен как "титтйрия-брахмачария" или "Путь, избранный куропаткой для постижения высшей истины". И уж если даже животные могли, идя этим путем, жить во взаимном уважении и согласии, почему же вы, монахи, чей долг следовать ясным предписаниям дхаммы, живете в неуважении друг к другу и в непослушании? Отныне, бхиккху, я заповедую вам: словом и делом выказывайте уважение старшим, почтительно приветствуйте их, смиренно складывая ладони перед грудью, и оказывайте им все подобающие почести. Предоставляйте старшим лучшее место, лучшее питье и лучшую еду. Да не будет отныне старший лишен ночлега по вине младшего. Тот же, кто лишит старшего его пристанища, свершит дурное дело". И, завершая урок дхаммы, Учитель – он был теперь уже Всепробужденным – спел слушавшим его такой стих: Тот, кто питает уваженье к старшим, кто, умудренный в дхамме, бескорыстен, Да будет в мире чувств превозвеличен, пребудет счастлив в мире высших истин. Поведав монахам о необходимости благостного почитания старших, Учитель слил воедино стих и прозу и истолковал джатаку, так связав перерождения: "Слоном был тогда Моггалана, обезьяной – Сарипутта, мудрой же куропаткой – я сам".            38. Джатака о цапле Со слов: "Хоть плут и искушен в искусстве плутовства..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал повествование о бхиккху, который промышлял тем, что шил одеяния монахам. Был, говорят, в Джетаване один бхиккху, большой умелец по части монашеских одеяний: и разрезать, и скроить, и приметать, и сшить – на все мастер. Этим своим умением шить одежды для монахов он и был славен повсюду. Вот как он поступал: брал ношеную-переношеную одежду и, потрудившись над ней, превращал в отличную, приятную на ощупь, монашескую накидку, красил сшитое, вымачивая в растворенном в воде порошке, и скоблил раковиной, чтобы придать накидке красивый блеск, затем откладывал готовое одеяние в сторону. Монахи, само собой, ничего не смыслили в портняжном искусстве и обычно приходили к этому бхиккху с только что купленными отрезами материи. "Сшей нам, братец, накидки, – просили они его, – не знаем, как за это дело взяться". "На то, чтобы сшить накидку, – отвечал им обыкновенно портной, – нужно много времени, любезные. Тут у меня есть готовые накидки, оставьте-ка мне свои отрезы, а сами возьмите в обмен сшитое, да и ступайте". Он раскладывал перед посетителями готовые одежды. Прельщенные их видом и цветом, монахи, не зная, из чего эти одежды сшиты, думали: "Вроде прочные", с готовностью отдавали портному свои отрезы и, забрав перелицованное старье, уходили довольные. Когда же после недолгой носки накидки загрязнялись и монахи стирали их в горячей воде, истинная природа этих вещей делалась очевидной, повсюду замечались признаки ветхости, и обманутые владельцы накидок начинали сожалеть об обмене. Со временем все в Джетаване поняли, что бхиккху этот – мошенник, промышляющий старьем. В соседней деревне жил другой портной, который тоже надувал людей – в точности так же, как и тот, в Джетаване. Знакомые монахи как-то сказали ему: "Говорят, любезный, в Джетаване есть один портной, шьющий накидки, – такой же обманщик, как и ты". Услышав это, плут решил про себя: "Ладно же. Я обведу этого горожанина вокруг пальца". Он сшил из ветоши красивую накидку, окрасил ее в приятный оранжевый цвет и, завернувшись в нее, отправился в Джетавану. Лишь только бхиккху-портной завидел накидку, он сразу загорелся желанием заполучить ее. "Любезный, ты сам сшил себе этот плащ?" – спросил он владельца. "Да, почтенный", – ответил хитрец. "Друг мой, – сказал тогда бхиккху, – отдай эту накидку мне, а себе ты добудешь другую". "Не могу, почтенный, – сказал тот, – у нас в деревне трудно с одеждой: если я отдам тебе свою накидку, чем же сам буду тогда покрываться?" "Любезный, – предложил бхиккху, – у меня есть нетронутый кусок материи, может, возьмешь его взамен и сошьешь себе новую накидку?" "Что же, почтенный, – ответил мошенник, – я только показал тебе свою ручную работу, но, если ты так просишь, нечего делать: возьми накидку себе". И, обменяв свою сшитую из старья накидку на новый кусок материи, мошенник поспешил восвояси. По прошествии некоторого времени джетаванский бхиккху-портной выстирал свою загрязнившуюся накидку в горячей воде и, обнаружив, что накидка перешита из старья, раскаялся в том, что обманывал других. Вскоре весь монастырь узнал, как одурачили бхиккху, и все только и судачили о том, как деревенский мошенник обвел вокруг пальца городского. Как-то раз, когда монахи сидели в зале собраний, обсуждая эту новость, вошел Учитель. "О чем это вы, братия, тут беседуете?" – спросил он. Бхиккху рассказали ему обо всем. "Братия, не только ведь ныне портной из Джетаваны обманывает других, – сказал тогда Учитель, – он и прежде обманывал народ, и не только теперь деревенский портной одурачил его – так было уже и прежде". И он поведал монахам о том, что случилось в прошлой жизни. "Во времена стародавние Бодхисатта воплотился на земле в облике божества, обитавшего в дереве, что росло на опушке рядом с заросшим лотосами прудом. В соседнем пруду, поменьше первого, в ту засушливую пору осталось совсем немного воды, а рыбы в нем водилось великое множество. Некая цапля, видя обилие рыбы, задумалась: "Найти бы способ одурачить этих рыб и съесть их одну за другой". Наконец, измыслив средство, цапля отправилась на берег пруда и, усевшись, сделала вид, будто погружена в глубокую задумчивость. Рыбы, видя ее в таком состоянии, спросили: "О чем размышляешь, госпожа?" "О вас, о вас моя забота", – ответила цапля. "Какая же это забота, госпожа?" – полюбопытствовали рыбы. "А вот, думаю, – отвечала цапля, – что в пруду вашем воды осталось совсем мало, и корма здесь никудышные, а засуха жестокая. Вот я и печалюсь: "Как же теперь быть рыбам, что им делать?" "А и впрямь: что нам делать, госпожа?" – встревожились рыбы. "Если только вы захотите довериться мне, – сказала цапля, – я смогу вам помочь: буду брать вас по одной в клюв и переносить в большой пруд, поросший лотосами пяти видов, и там выпускать". "Госпожа, – усомнились рыбы, – но ведь с тех пор, как стоит мир, не было такого, чтобы цапля заботилась о судьбе рыб. Ты, видно, просто хочешь съесть нас всех поодиночке". "Да что вы, – возмутилась цапля, – разве я могу есть тех, кто мне доверился? Впрочем, если не верите моим рассказам о пруде, пусть какая-нибудь из вас слетает со мной туда и убедится собственными глазами". Говоря: "Она сильна и в воде и на суше", – рыбы решились довериться цапле. Они поручили ее заботам большую одноглазую рыбину. Цапля схватила одноглазую клювом, перенесла ее на другой пруд, выпустила в воду и позволила осмотреть ей весь пруд. Затем она перенесла эту рыбу в старое обиталище и выпустила в воду. Одноглазая принялась расхваливать перед товарками достоинства нового пруда, те, внимая ей, загорелись желанием переселиться и стали упрашивать цаплю: "Прекрасно, госпожа. Перенеси нас туда". Первой цапля пожелала переселить ту самую одноглазую рыбу. Зажав ее в клюве, цапля полетела к новому пруду и, держа свою жертву так, чтобы та могла любоваться водной гладью, опустилась на вершину дерева варана на берегу, потом она распластала одноглазую рыбину на ветке, ударом клюва лишила ее жизни и съела со всеми внутренностями, позволив только косточкам упасть к подножию дерева. Покончив с едой, цапля вернулась к ожидавшим ее рыбам и сказала: "Я выпустила первую, давайте понесу следующую". Действуя таким способом, цапля перетаскала и съела по очереди всех рыб. Когда она в последний раз явилась за добычей, в маленьком пруду уже не осталось ни одной рыбы, но там жил еще и рак. Стремясь съесть и его, цапля сказала: "Дружище, я перенесла всех рыб в большой пруд, поросший лотосами; хочешь, перенесу и тебя?" "Как же ты меня перенесешь?" – спросил рак. "Зажму в клюве и понесу", – ответила цапля. "Нет, – отказался рак, – так я не полечу с тобой: если ты понесешь меня в клюве, то выронишь на лету". "Не бойся, – уговаривала рака цапля, – в полете я буду крепко держать тебя". Слушая ее, рак думал: "Унести-то рыб она унесла, но уж отпустить их не отпустила. Что ж, пусть она перенесет меня на другой пруд. Если же она не выпустит меня – сдавлю ей горло клешней и так лишу жизни". И рак предложил цапле: "Дорогая! Боюсь, что ты все-таки не сможешь крепко держать меня. Вот уж у нас, раков, хватка так хватка, поэтому давай лучше я уцеплюсь клешней за твою шею: если только мне удастся обхватить ее, я готов лететь с тобой". Не подозревая подвоха, цапля охотно согласилась. Прочно, будто в кузнечные клещи, зажав шею цапли, рак сказал: "Ну, а теперь полетели". Взмыв в воздух, цапля позволила раку полюбоваться прудом, а затем направилась к дереву варана. "Погоди-ка, тетушка, – воскликнул рак, – вот он, пруд, под нами, ты же уносишь меня куда-то в сторону". "Возлюбленный мой племянничек, – насмешливо ответила цапля, – уж конечно, ты для меня дороже кровного родственника. Ты, поди, вообразил меня своей рабыней: куда, дескать, захочу, туда она меня и понесет. Взгляни-ка на груду костей у подножия дерева варана: как съела я всех рыб, так съем и тебя, безмозглого". Рак возразил цапле: "Этих рыб погубила их собственная глупость. Что до меня, то я себя съесть не позволю, скорее уж сам прикончу тебя. Ты по дурости своей не поняла еще, что я перехитрил тебя: если уж нам суждено умереть, мы умрем с тобой вместе. Оторву-ка я тебе клешнями голову и швырну ее на землю". И с этими словами рак с силой сдавил шею цапле. Задыхаясь, цапля стала хватать ртом воздух, из глаз ее ручьями полились слезы. В страхе за свою жизнь она стала молить рака: "Господин, я пощажу тебя, только сохрани мне жизнь". "Хорошо, только сейчас же сядь и выпусти меня в воду!" – потребовал рак. Цапля повернула обратно, опустилась на самый берег и, подойдя к воде, положила рака на выступавший над поверхностью ком грязи. Рак перекусил клешнями шею цапли – точь-в-точь так, как перерезают ножом лотосовый стебель, – и нырнул в воду. При виде этого небывалого чуда божество, обитавшее в дереве варана, наполнило весь лес криками одобрения, а затем громко пропело ласкающим слух голосом такой стих: Хоть плут и искушен в искусстве плутовства, Навряд ли полного добьется торжества. Как цапля ни была коварна и хитра, Рак победил ее – таков закон добра!" И Учитель повторил: "Не только ведь ныне, братия, этот деревенский плут-портной обманул городского мошенника, он и прежде его обманывал". Закончив свое наставление в дхамме. Учитель разъяснил суть джатаки, так связав перерождения: "В ту пору цаплей был бхиккху-портной из Джетаваны, раком – деревенский портной, божеством же дерева – я сам".            43. Джатака о змее Словами: "Кто друга наставлений не приемлет..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал рассказывать об упрямом монахе. Спросил однажды Всеблагой этого монаха: "Правду ли говорят, брат мой, что ты упрям?" "Сущую правду, почтенный!" – ответил он. "О бхиккху, – заметил Учитель, – тебе ведь не только теперь свойственно упрямство: и прежде уже ты был упрям. Только потому, что из-за своего упрямого нрава не послушал советов мудрых людей, ты и погиб, укушенный змеей!" И, поясняя сказанное, Учитель поведал о том, что было в прежней жизни. "Во времена прошедшие, когда на бенаресском престоле восседал Брахмадатта, Бодхисатта родился на земле в богатой семье, в царстве Каси. По достижении зрелости он уразумел, что источник страданий – страсти, а счастье – в самообуздании, избавился от страстей и стал отшельником. Поселясь в Гималаях, достиг он высших ступеней йоги и овладел всеми пятью ступенями истинного знания и восемью совершенствами. Постоянно предаваясь блаженному погружению в глубины сосредоточенного размышления, Бодхисатта со временем стал наставником всей общины. Жил он в окружении множества святых людей, числом до пятисот. Случилось так, что какая-то ядовитая змея, переползая, как и все ее сородичи, с места на место, появилась близ хижины одного из отшельников. Отшельник поймал змею, посадил её в полый кусок бамбука и держал при себе, выказывая почти отцовскую любовь. И, так как змея жила в бамбуке, ее прозвали "Велука", то есть "Обитающая в бамбуке", а оттого, что монах питал к змее почти отцовские чувства, отшельники дали ему прозвище "Велука-пита", "Отец Обитающей в бамбуке". Прослышав о том, Бодхисатта стал спрашивать монахов, правда ли, что один из отшельников держит в доме змею. Узнав, что это правда, он принялся увещевать бхиккху: "Нельзя доверять змеям, брат мой, не держи ее у себя!" Но отшельник отвечал ему: "Эта змея для меня будто любимый ученик для наставника. Я просто не смогу жить без нее!" "Что ж, поступай как хочешь,– сказал Бодхисатта,– знай только, что именно из-за нее ты и простишься с жизнью". Отшельник, однако, не послушал Бодхисатту и не захотел расстаться со змеей. Через некоторое время отшельники отправились заготовлять плоды – спелые и неспелые. Два-три дня они прожили в лесу, в месте, где плодов было видимо-невидимо и их было легко собирать. Монах, прозванный "Отцом Обитающей в бамбуке", тоже был там. Змею же он оставил дома в полом куске бамбука. Когда наконец отшельники воротились к себе в обитель, бхиккху, спеша накормить свою любимицу, вынул из бамбука затычку и вытянул руку, приговаривая: "Иди сюда, деточка! Иди, голодная моя!" Змея же, разозленная тем, что ей пришлось поголодать несколько дней, вонзила зубы прямо в протянутую руку отшельника. Отшельник упал бездыханный, а змея уползла в лес. Видевшие все это рассказали о происшедшем Бодхисатте, и тот распорядился сжечь тело покойного. Желая наставить в дхамме отшельников, которые пришли и расселись вокруг, Бодхисатта спел им такой стих: Кто друга наставлений не приемлет, Словам заботы дружеской не внемлет, Тот неизбежно смерть находит в муке. Подобен он "Отцу Змеи в бамбуке". И, наставив так подвижников, Бодхисатта затем сам приобщился к четырем величайшим добродетелям. С истечением же отпущенного ему срока он возродился в мире Брахмы". И Учитель повторил: "Не только ведь теперь, бхиккху, свойственно тебе упрямство: и прежде уже из-за своего упрямого нрава ты погиб, укушенный змеей". Заканчивая свое наставление в дхамме. Учитель истолковал джатаку, так связав перерождения: "В ту пору "Отцом Обитающей в бамбуке" был упрямый бхиккху, отшельниками – ученики Пробужденного, наставником же – я сам".            44. Джатака о моските "Уж лучше недруг, что умен..." – сказал по поводу неких деревенских глупцов Учитель, совершавший святое паломничество в Магадху. Рассказывают, что как-то Татхагата отправился из Саваттхи в царство Магадха. Он ходил, собирая подаяние, от селения к селению и однажды забрел в деревушку, населенную почти сплошь одними глупцами. "Братья! Когда мы ходим в лес на работу, москиты накидываются на нас тучей, и мы не можем работать, – сказали эти глупцы. – Возьмем же луки, стрелы и прочее оружие и пойдем на москитов войной. Уничтожим их, истребим всех до последнего!" Приняв такое решение, они отправились в лес и с криком: "Смерть москитам!" – налетели друг на друга и стали бить что было сил. В деревню они вернулись избитые, терпя великие мучения, – и сразу упали, кто где был: кто - посреди деревни, кто – в проулке, а кто – на околице. В это время Учитель в сопровождении многих бхиккху и пришел в деревню. Узнав о прибытии Учителя, немногие умные люди из тамошних жителей возвели на краю деревни навес от солнца и поднесли обильные подношения Пробужденному и монашеской общине. Затем они с почтением поклонились Учителю и сели в сторонке. Учитель же, видя повсюду валяющихся раненых, сказал немногим праведникам, которые не принимали участия в драке: "Как много у вас больных! Что с ними такое?" "Почтенный, – отвечали праведники, – эти люди пошли войной на москитов, но только попусту исколотили друг друга и сами навлекли на себя беду". Учитель заметил: "Не только ведь ныне глупцы эти, пойдя войной на москитов, нанесли увечья друг другу. И прежде случалось им убивать своих же приятелей вместо москитов". И, уступая просьбам собравшихся, Учитель в пояснение сказанного поведал о том, что было в прошлой жизни. "Во времена минувшие, когда на бенаресском престоле восседал Брахмадатта, Бодхисатта жил в том же городе, занимаясь торговлей. А в одной глухой деревушке царства Каси жило множество плотников. Как-то раз некий седовласый плотник обрабатывал кусок дерева. Вдруг ему на лысину, сверкавшую, словно полированное бронзовое блюдо, уселся москит и вонзил свое жало, будто отточенный клинок, в темя плотника. Плотник закричал своему сыну, что сидел рядом: "Сыночек, москит вонзил свое жало, словно кинжал, мне в самое темя, сгони-ка его!". "Потерпи, отец, – ответил сын, – сейчас я прикончу его одним ударом!" Тут надо сказать, что Бодхисатта, странствуя со своим товаром, оказался в этой деревне и в тот самый миг сидел в мастерской плотника, наблюдая за происходящим. Когда плотник крикнул сыну: "Сынок, сгони же этого москита!" – молодой человек отозвался: "Сейчас сгоню, отец!" Схватив остро отточенный топор, что лежал за спиной у отца, он вскричал: "Смерть тебе, москит!" – и одним ударом раскроил бедному плотнику череп. Тот сию же минуту испустил дух. "Лучше уж на его месте был бы умный враг, – подумал видевший все это Бодхисатта, – по крайней мере, страшась наказания, он не совершил бы человекоубийства". И, думая так, Бодхисатта спел такой стих: Уж лучше недруг, что умен – и слишком, Чем друг, что вовсе обделен умишком. Хотел прибить москита сын-глупец, Но пал безвинной жертвою отец. Сказав, что он думал, Бодхисатта поднялся и ушел по своим делам. С концом тогдашнего своего существования он перешел в иную жизнь в согласии с накопленными заслугами. Что до плотника, то родственники тотчас же предали его тело огню". И Учитель повторил: "Так-то вот, братия! И в старые времена встречались глупцы, которые убивали людей вместо москитов". Закончив наставление в дхамме, он истолковал джатаку, так связав перерождения: "Мудрым торговцем, который спел стих и удалился, был тогда я сам".            51. Джатака о муже добродетельном Со слов: "Крепись душою, славный муж..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал рассказ о монахе, который стал являть недостаточное усердие. "Правда ли, брат мой, что ты ослаб в усердии своем?" – спросил у этого бхиккху Учитель и, получив ответ: "Правда, почтенный", молвил: "Как могло случиться, брат мой, что ты утратил рвение, хотя идешь путем единственного вероучения, ведущего к спасению? В прежние времена люди истинно мудрые, даже лишась царства, оставались неколебимыми в своем усердии и вновь обретали утерянную славу". И, разъясняя суть сказанного, Учитель поведал о том, что было в прежней жизни. "Во времена стародавние, когда на бенаресском троне восседал Брахмадатта, Бодхисатта воплотился в облике сына царя от старшей жены. В день наречения ему дали имя "царевич Силава", что означает "Добродетельный". К шестнадцати годам царевич превзошел все науки, ремесла и искусства. Впоследствии, с кончиной отца, он взошел на престол под именем царя Махасилавы, то есть "Высокодобродетельного", ибо он был всецело предан дхамме и царствовал в полном с ней согласии. Близ всех четырех городских ворот, а также в центре города и рядом со входом во дворец он распорядился воздвигнуть странноприимные дома. Он сам, своими руками, раздавал милостыню, хранил верность нравственным установлениям, соблюдал посты, был исполнен любви, терпимости и милосердия – словом, управляя царством, был столь же ласков со всеми своими подданными, как отец, ласкающий сына. Один из советников царя дурно вел себя во внутренних покоях; со временем слух об этом распространился повсюду, и другие советники донесли на него царю. Царь самолично занялся делом советника, установил его вину и, повелев советнику явиться, изгнал его из своего царства, сказав: "О неразумный слепец! Ты дурно вел себя и не должен более оставаться в моем государстве. Забирай все, что у тебя есть, забирай чад и домочадцев своих и ступай прочь!" Покинув царство Каси, изгнанный советник поступил на службу к царю Косалы и со временем сделался правой рукой тамошнего властителя. Как-то раз сказал он царю Косалы: "Государь, царство бенаресское – будто соты с медом, еще не облепленные мухами: царь их чрезмерно мягок и его царство можно завоевать небольшими силами.. Задумался при этих словах царь Косалы. "Ведь царство бенаресское огромно" – размышлял он, – а мой советник говорит, что можно завоевать незначительными силами. Уж не подослан ли он?" "А ты не лазутчик ли вражеский?" – спросил он. "Нет, государь, – ответил советник, – никакой я не лазутчик. Я говорю сущую правду, а коли мне не веришь, пошли людей разорить ближайшую к нам деревню в царстве Каси: увидишь, что людей твоих схватят и приведут к царю бенаресскому а он их наградит и велит отпустить". Царь подумал: "Видно, чго он говорит это с полной уверенностью и решимостью. Испытаю-ка я его". И он велел послать воинов в деревню. Воинов, конечно, схватили и отвели к царю бенаресскому Царь спросил их: "Любезные, почему вы разорили деревню?" "Жить нам было не на что, государь",-ответили они. "Отчего же вы не пришли ко мне? – воскликнул царь. – Смотрите, отныне так не поступайте!" Он велел дать задержанным денег и отпустил их с миром. Воины вернулись к царю Косалы и рассказали ему обо всем. Царь не успокоился и вновь послал воинов – теперь уже в самый центр соседней страны, но и этих грабителей царь бенаресский повелел оделить деньгами и отпустить. Правитель Косалы и тут не успокоился и отправил еще отряд – грабить прямо на улицах Бенареса, но и в этот раз царь бенаресский грабителям денег и отпустил их с миром. И уверился наконец царь Косалы: "Сверх меры предан дхамме правитель бенаресский. Завоюем же царство бенаресское!" Приняв такое решение, он выступил со всем своим войском в поход. В ту пору у царя Бенареса была в распоряжении почти тысяча непоколебимо стойких, мужественных, искусных в ратном деле воинов – таких, что не дрогнули бы даже и перед обезумевшим в течке диким лесным слоном, таких, что им нипочем была бы и громовая стрела самого Сакки, пади она внезапно им на головы, таких что – будь на то воля их повелителя, царя Махасилавы, – могли бы завоевать для него даже всю Джамбудипу! Узнав, что царь Косалы выступил в поход, воины сказали царю бенаресскому: "Повелитель Косалы, желая захватить царство бенаресское, идет на нас войной. Мы выступим против него и возьмем его в плен, не дав и шагу ступить по нашей земле". "Нет, дорогие мои, – ответил им царь, – да не будет никому причинено ни малейшего вреда по моей вине! Не выступайте против него: пусть, если хочет, захватывает царство". Царь Косалы вторгся в их страну и дошел до ее центра. Советники подступились к царю с той же просьбою, и царь снова отказал им. Царь Косалы подошел со своим войском уже к самым стенам города и направил царю Махасилаве послание с требованием либо выйти на бой, либо отдать ему царство, бенаресский же царь ответил ему: "Не стану я сражаться, забирай царство". И еще раз советники принялись просить царя: "Государь, дозволь только нам выступить, мы не допустим, чтобы царь Косалы вошел в город: там же, за городскими стенами, возьмем его в плен и приведем к тебе". Но и на этот раз царь бенаресский отказал им и, повелев распахнуть городские ворота, сел, скрестив ноги, на свой огромный трон, вся же тысяча его советников встала вокруг. Царь Косалы со всей своей огромной армией вступил в Бенарес. Не встретив на пути никого, кто оказал бы ему сопротивление, он вошел через открытые двери в царский дворец и увидел царя бенаресского Махасилаву. Царь в пышном одеянии и в украшениях безмятежно восседал на огромном троне, а рядом – толпились его советники числом в тысячу. Повелев схватить их всех, царь Косалы приказал: "Идите, крепко свяжите царю и его советникам руки за спиной и бросьте их туда, где валяются мертвые тела. Выройте там в земле ямы и поместите в них пленников – так, чтобы только головы торчали над поверхностью и чтобы они даже рукой не могли пошевелить, – а потом засыпьте ямы землей: ночью явятся шакалы и накажут преступников по заслугам". Выполняя приказание царя-злодея, его прислужники крепко связали руки за спиной бенаресскому владыке и его советникам и повели их прочь. Но даже и в этот миг царь Махасилава не испытывал ни капли ненависти к царю-злодею. И ни один из советников, когда их, связанных, выводили из дворца, не осмелился нарушить царскую волю – вот ведь сколь хорошо умели вести себя царские подданные! И вот прислужники притащили царя Каси вместе со всеми его советниками на то место, куда сваливают мертвецов, вырыли для них ямы – для царя посередине, а для его верных слуг – по обеим сторонам от него, – затем, закопав их всех, так что только головы торчали над землей, разровняли землю, крепко утоптали ее и утрамбовали заступами и после этого ушли. Но и тогда Махасилава, не держа никакого зла против царя-мучителя, продолжал ободрять советников и призывал их исполниться чувства любви. В полночь явились туда шакалы, влекомые запахом человеческого мяса, но царь и его советники, завидев их, принялись громко кричать все разом, и шакалы в страхе бросились прочь. Пробежав некоторое расстояние, шакалья стая остановилась, огляделась и, убедясь, что за нею никто не гонится, воротилась. И вновь пленники закричали, и вновь стая пустилась наутек. Так повторялось трижды, пока, наконец, оглядевшись в последний раз, шакалы не сообразили: "Должно быть, это кричат люди, приговоренные к смерти". Сразу взбодрившись, они повернули обратно и больше уже не пугались криков. Вожак стаи выбрал себе в жертву царя бенаресского, остальные шакалы нацелились на царских советников. Хитроумный же царь, лишь только завидел перед собой вожака шакалов, поднял голову, как бы подставляя его клыкам свою шею, но в тот же миг сам вонзил зубы в горло шакала, изо всей силы сдавив его, будто клещами. Не в силах вырваться от царя, челюсти которого все сильнее сжимали ему горло, как будто сдавливаемое хоботом слона, шакал в страхе за свою жизнь завыл смертным воем. Остальные шакалы, слыша этот жуткий вой, решили, что их вожак попал в руки людей, и, не смея приблизиться к советникам, страшась за свои жизни, кинулись прочь. Стремясь вырваться из челюстей царя, плененный шакал бешено кидался из стороны в сторону, и земля от его бросков сделалась рыхлой. В смертельном ужасе он рыл землю всеми четырьмя лапами и освободил от земли верхнюю половину туловища царя. Почувствовав, что земля стала совсем рыхлой, царь отпустил шакала, и мощный, как слон, начал раскачиваться из стороны в сторону. Наконец, выпростав руки и опершись ими о края ямы, он, словно ветер, разгоняющий тучи, сбросил с себя землю и поднялся во весь рост. Потом, ободрив своих советников, откопал их и вытащил из ям. И все пленники оказались на свободе. А надобно сказать, что тут же, неподалеку, на границе между владениями двоих яккхов, валялся мертвец, которого привезли туда и бросили. Яккхи никак не могли поделить между собой это мертвое тело. "Сами мы не сумеем договориться, а этот царь Силава предан дхамме, пусть он и произведет дележ, – решили они. – Пошли к нему!" Волоча за собой мертвое тело за ногу, яккхи приблизились к царю и стали его упрашивать: "Сделай милость, государь, раздели мертвеца и дай каждому его долю". "Почтенные яккхи, – отвечал им на то царь, – я бы с удовольствием сделал это для вас, но я нечист, мне прежде надо бы помыться". С помощью волшебства яккхи в одно мгновение доставили царю для омовения розовую воду, приготовленную во дворце для царя-злодея. Когда бенаресский царь вымылся, яккхи поднесли ему одежды, принадлежавшие его недругу, а потом – ларец с благовониями четырех видов, а когда царь умастил свое тело, они подали ему золотую шкатулку, в которой вместе с веерами, украшенными драгоценными каменьями, лежали душистые гирлянды из разных цветов. После того как царь украсил себя цветами, яккхи осведомились, что ему еще угодно, и царь дал им понять, что голоден. Яккхи тотчас же отправились во дворец царя-злодея и мигом воротились с приготовленными для царя Косалы разнообразными кушаньями и всевозможными приправами. И царь бенаресский, теперь чистый и умастивший свое тело благовониями, надевший царские одежды и украсившийся цветами, отведал этих изысканных блюд. Яккхи подали ему затем принесенную от царя-злодея ароматичную воду в золотом кубке, черпать ее нужно было золотой чашечкой, – и то, и другое тоже доставили из дворца, – царь напился и прополоскал рот. Пока он смывал с пальцев остатки пищи, яккхи принесли ему из дворцовых покоев ароматнейший бетель, и когда царь сунул его в рот, спросили: "Что нам еще сделать, государь?" "Доставьте мне, – сказал им царь, – меч, приносящий удачу, он лежит у изголовья царя-злодея". Яккхи тотчас же подали ему меч. Царь взял его в руки, приказал распрямить мертвеца и, ударом по черепу, расчленил тело на две равные части, затем дал каждому из яккхов причитающуюся ему половину и, омыв лезвие, вытер меч насухо. Наевшись мертвечины, довольные яккхи обратились к царю: "О великий! Что бы нам еще для тебя сделать?" "Доставьте-ка меня, – попросил их царь, – силою вашего волшебства прямо в спальню царя-злодея, а всех моих советников разнесите по домам". "Слушаемся, государь", – ответили яккхи и выполнили царский приказ. А в это время царь-злодей покоился на роскошном ложе в богато украшенной спальне, погруженный в сладостный сон. Когда бенаресский царь шлепнул его, погруженного в сновидения, плоской стороной меча по брюху, – вздрогнув от испуга, царь Косалы пробудился и, увидав при свете лампады, что перед ним Махасилава, вскочил с ложа и, собравшись с духом, воскликнул: "О великий! Сейчас глубокая ночь, двери заперты, и стража, расставленная по всему дворцу, караулит входы и выходы. Как же ты, в богатых одеждах и с мечом в руке, сумел пробраться сюда, в эту спальню?" Царь Каси в подробности поведал ему обо всех своих приключениях, и когда злодей узнал обо всем, сердце его дрогнуло, и, обращаясь к царю, он вскричал: "О великий! Как случилось, что я, человек, не сумел оценить твои добродетели, а эти жестокие грубые яккхи, питающиеся кровью и мясом, распознали в тебе добро? О величайший из людей! Отныне я никогда не пойду против тебя, наделенного столь великой нравственной силой!" И, взяв свой меч, царь Косалы поклялся на нем в верности. Затем, вымолив у царя бенаресского прощение, он упросил его лечь на огромное царское ложе, а сам пристроился рядом на узкоц постели. Когда же настало утро и взошло солнце, царь Косалы повелел бить в барабаны и сзывать народ, и собравшимся по его приказу советникам, брахманам, мирянам и иному люду, а также и всем своим воинам он сам, сияя, как луна на небе, поведал о добродетелях царя Силавы и, вновь, в присутствии всех подданных, испросив прощения, вручил ему знаки царской власти, сказав: "Отныне да будет – с твоего разрешения – моей обязанностью карать злодеев: ты управляй царством, а я буду твоим верным стражем". И царь Косалы, повелев примерно наказать коварного советника, выступил со всем своим войском из Бенареса и направился в Косалу. Между тем царь Махасилава в богато украшенных одеждах, восседая в позе оленя на золотом троне под сенью белого зонта и объемля мыслью все, с ним происшедшее, думал так: "Не будь я столь мужественно непреклонен, не видать бы мне всего этого великолепия и не быть бы тысяче моих советников живыми и невредимыми. Ведь только благодаря моей стойкости я и смог вернуть себе утраченную было славу и сохранить жизнь. Воистину, никогда нельзя терять надежду, надо неизменно быть мужественным и стойким, ибо вот ведь какой плод обретает тот, кто был стоек". И, полный этой мыслью, царь Махасилава тут же сложил и единым духом пропел такой стих: Крепись душою, славный муж, в деяньях мудрости высок. Ведь я постиг себя вполне, достичь желаемого смог. И, выдохнув из себя в едином порыве эти слова, Бодхисатта помыслил: "Да, поистине, люди добродетельные пожинают плоды мужества и стойкости!" С этим убеждением он прожил остаток жизни, творя добро, а когда его срок истек, перешел в иное рождение в согласии с накопленными заслугами". Завершая наставление в дхамме, Учитель объяснил слушавшему его бхиккху суть Четырех Благородных Истин. И, уразумев их, этот монах утвердился в арахатстве. Учитель же тогда истолковал джатаку, так связав перерождения: "Коварным советником был Девадатта, тысяча царских советников – это ученики и последователи Пробужденного, добродетельным же царем Махасилавой был я сам".            58. Джатака о трёх достоинствах Со слов: "Тот, кто находчив, ловок и силен..." – Учитель, – он жил тогда в Бамбуковой роще, – повел рассказ о том, как замышлялось убийство. "Во времена стародавние, когда на бенаресском престоле восседал Брахмадатта, Девадатта появился на свет в облике обезьяны. Со временем он сделался вожаком стаи, состоявшей из его собственного потомства, и жил в окрестностях Гималаев. Опасаясь, как бы кто-либо из его сыновей, когда вырастет, не вздумал занять его место вожака, он откусывал им то, без чего невозможно продолжение рода. И вот Бодхисатта обрел свое земное существование в лоне одной обезьяны, зачавшей от вожака стаи. И та обезьяна, почувствовав, что близится срок разрешения и желая сохранить невредимым свое потомство, убежала в лес у подножия горы и там со временем благополучно произвела на свет Бодхисатту. Когда детеныш подрос и вошел в разум, оказалось, что он наделен необыкновенной силой. Как-то раз сын обратился к матери с такими словами: "Матушка, а где мой отец?" "Твой отец, – ответила мать," вожак обезьяньей стаи у подножия такой-то горы". "Матушка," начал тогда просить Бодхисатта," отведи меня к нему!" "Нельзя, сынок," стала уговаривать его мать," идти нам с тобой к нему, ибо твой отец, страшась, как бы его потомки, когда вырастут, не заняли его место вожака стада, лишает их мужской силы". "Все равно, матушка," стоял на своем Бодхисатта," отведи меня к отцу, а уж там я погляжу, как мне быть". Взяла тогда мать свое чадо и пошла с ним к вожаку стаи, а тот, едва увидав сына, понял: "Этот, как только вырастет, станет вместо меня вожаком стаи, так что надо его немедля прикончить. Заключу-ка я его в объятья да сожму изо всех сил, чтобы дух из него вон". И, порешив так, вожак стаи ласково сказал: "Подойди ко мне, сыночек, где это ты столько времени пропадал?" Затем, делая вид, что обнимает Бодхисатту, он изо всех сил сдавил ему ребра, – Бодхисатта тоже сжал вожака стаи, будто слон хоботом, так что у того затрещали кости. И подумал тут отец Бодхисатты: "Вот подрастет он еще немного – и непременно прикончит меня". И тогда замыслил он недоброе: "Есть тут неподалеку озеро, которым владеет ракшас-демон, пошлю-ка я сына к нему – демон его и сожрет". И сказал отец Бодхисатте: "Стар я, сыночек, стал и нынче же хочу сделать тебя вожаком стаи. Есть тут неподалеку озеро, и растут на нем два вида белых лотосов, три вида голубых и пять видов обычных лотосов " так ты пойди, принеси их мне". "Хорошо, отец, принесу", – ответил Бодхисатта и пошел к озеру. Бодхисатта не сразу спустился к воде, а прежде изучил все следы на берегу и, видя, что они ведут к воде, а из воды ни один не ведет, подумал: "Должно быть, этим озером владеет ракшас и мой отец, который не смог сам со мной справиться, послал меня к ракшасу на съедение. Что ж, в воду входить не стану, а лотосов все равно нарву". И, решив так, Бодхисатта выбрал на берегу место посуше, разбежался и прыгнул, а пока летел по воздуху до другого берега, изловчился и сорвал на лету два лотоса, росших в озере, и на противоположном берегу опустился на землю. Потом точно таким же способом прыгнул обратно, изловчился и сорвал на лету еще два лотоса. Так он прыгал с берега на берег, срывая лотосы, складывая их то на одном берегу, то на другом, где они уже громоздились большими охапками, и ни разу не спустился в воды озера, которым владел ракшас. И вот, решив наконец, что рвать больше нельзя, иначе не перепрыгнуть со всеми этими лотосами на другой берег, Бодхисатта принялся собирать лотосы один к одному. Ракшас же, немало удивившись, подумал: "Сколько лет прожил на свете, ни разу не встречал твари столь смекалистой: эта обезьяна набрала лотосов столько, сколько ей было надобно, и так и не спустилась вниз, туда, где обитаю я". Подумал так ракшас, раздвинул воды озера, ступил на берег и подошел к Бодхисатте. "О ты, властитель обезьян," сказал ему ракшас, – всякая тварь, наделенная тремя достоинствами, призвана повелевать даже врагом своим, а ты, по-моему, как раз и наделен всеми тремя достоинствами". И, дабы воздать хвалу Бодхисатте, он спел такой стих: Тот, кто находчив, ловок и силен, как ты, о мудрый обезьян властитель, Все три достоинства объединив, врагов повергнет в прах, добра ревнитель. И, так восславив Бодхисатту, ракшас, повелевающий водами, спросил, для чего понадобилось Бодхисатте собирать лотосы. "Отец пожелал сделать меня вожаком стаи и по этому случаю послал собирать лотосы", – ответил Бодхисатта. "Нельзя, – вскричал тогда ракшас," нельзя, чтобы тварь, наделенная таким величием, как ты, сама несла цветы, давай я их понесу"," и ракшас подобрал все цветы и понес их, идя позади Бодхисатты. Отец же Бодхисатты еще издали увидел их и подумал: "Я послал сына к озеру, чтобы его сожрал ракшас, а он остался цел и невредим, да еще ракшас несет вместо него цветы. Пришла моя погибель!" Подумал так вожак обезьян, и сердце его разорвалось на семь частей, и он испустил дух. А обезьяны единодушно избрали Бодхисатту своим вожаком". И Учитель, заканчивая наставление в дхамме, истолковал джатаку, так связав прошлую жизнь с нынешней: "Вожаком обезьяньей стаи был в ту пору Девадатта, сыном же вожака был я сам".            72. Джатака о добродетельном слоне "Повсюду так и рыскают..." Эту историю Учитель, находясь в Велуване, рассказал о Девадатте. Собравшись в зале дхармы, бхикшу рассуждали: "Братья, Девадатта – неблагодарный, и не признает добродетелей Благословенного". В это время вошел Учитель и спросил: "Что вы тут обсуждаете, бхикшу?" Когда те объяснили. Учитель сказал: "Не только теперь, о бхикшу, Девадатта неблагодарный, он и прежде был таким и никогда моих добродетелей не признавал". И по их просьбе он рассказал историю о прошлом. Давным-давно, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, Бодхисатта возродился в образе слона и жил в Гималаях. Только вышел он из утробы матери, как был уже весь белый, словно слиток серебра, глаза его были, как драгоценные камни, как пять божественных лучей, рот – словно красная ткань, а хобот – как серебряная цепь, украшенная каплями красного золота. Ноги его были гладкие и блестящие, как будто покрытые лаком. Словом, все десять совершенств обрела его достигшая вершин красота природы. Когда этот слон вырос, то все восемьдесят тысяч гималайских слонов собрались вокруг него и сделали его своим вожаком. Но увидел он в стаде грех, удалился от своих собратьев и стал жить один в лесу. Из-за его добродетелей прозвали его "добродетельный царь слонов". Как-то один житель Варанаси бродил по лесу в поисках пропитания и забрел в гималайские леса. Там он заблудился и, в ужасе воздевая руки и громко причитая, метался по зарослям. Услыхав его крики, Бодхисатта подумал: "Надо помочь в беде этому человеку". Проникшись состраданием, слон стал приближаться к нему. А человек, внезапно увидев слона, испугался и побежал. Тогда Бодхисатта остановился. И человек остановился. Но стоило Бодхисатте двинуться с места, человек снова бежал. Но вот слон еще раз остановился, и человек подумал: "Когда я бегу, этот слон останавливается, а когда стою, подходит. Видно, он не желает мне зла. Наверное, он хочет спасти меня". И, осмелев, человек замедлил шаг. Тогда Бодхисатта подошел к нему и спросил: "Что ты кричишь, человек?" "Почтенный, – отвечал тот, – я сбился с дороги, не знаю, в какую сторону идти, и боюсь здесь погибнуть". Тогда Бодхисатта привел его в свое жилище, накормил разными плодами и сказал: "Не бойся, я выведу тебя на дорогу, где ходят люди". И он посадил человека к себе на спину и пошел. А человек этот, по природе коварный, подумал: "Если кто-нибудь спросит, надо будет рассказать про это". И, сидя на спине Бодхисатты, он старался запомнить приметы гор и деревьев, мимо которых проходил слон. И вот слон вынес его из леса и, поставив на большую дорогу, ведущую в Варанаси, сказал: "Иди, человек, по этой дороге, а о том, где я живу, спросят тебя или не спросят, никому не рассказывай". И слон пошел к себе домой. А человек этот вернулся в Варанаси и, проходя как-то по улице, где работали резчики по слоновой кости, сказал мастерам: "Что бы вы дали мне за бивни живого слона?" "И ты еще спрашиваешь, – сказали резчики, – конечно, бивни живого слона гораздо дороже, чем мертвого". "Тогда я принесу вам бивни живого слона", сказал человек и, захватив острую пилу, отправился в те места, где жил Бодхисатта. "Зачем ты пришел?" – спросил слон, увидев его. "Я, почтенный, несчастный бедняк, – отвечал тот, – жить мне не на что. Прошу тебя, дай мне один твой клык. Я продам его и на эти деньги буду кормиться". "Ну что ж, дам я тебе клык, если у тебя есть чем отпилить". – "Я захватил пилу, почтенный". – "Ну отпиливай клык и бери". Слон подогнул ноги и лег, как ложится вол. И человек отпилил у него два главных клыка. Тогда Бодхисаттва обхватил клыки хоботом и сказал: "Послушай, человек, не думай, что эти клыки мне не дороги. Но всепроникающие клыки - клыки общего знания, с помощью которых можно постичь все дхармы (1), для меня в тысячу, в сто тысяч раз дороже. Да будут отданы эти клыки для достижения общего знания". И он отдал человеку пару клыков. Человек унес эти клыки и продал, а когда истратил все деньги, снова пришел к Бодхисаттве и сказал: "Почтенный, я продал твои клыки, но деньги пришлось раздать за долги, дай мне остатки твоих клыков". "Хорошо", - сказал Бодхисаттва и отдал остатки своих клыков. Человек продал их и опять пришел к слону: "Почтенный, жить мне не на что, отдай мне корни твоих клыков". - "Хорошо", - сказал Бодхисаттва и лег, как прежде. А этот злобный человек по хоботу Великого Существа, как по серебряной цепи, взобрался на голову, словно на снежную вершину Кайласа (2), и стал пяткой бить по заросшим концам клыков, пока не оголил их. Тогда он выпилил корни и ушел. И как только этот злодей исчез с глаз Бодхисаттвы, огромная, простирающаяся на двести девяносто четыре тысячи йоджан (3) земля, которая выдерживала и тяжесть гор Сумеру и Юкагиры, и отвратительный запах человеческих нечистот, словно не смогла выдержать всех низменных качеств этого человека, треснула и разверзлась. Из трещины вырвалось пламя великого ада и, как будто роскошной шерстяной тканью, окутало этого предающего друзей человека, закружило и увлекло вниз. Когда этого злого человека поглотила земля, божество дерева, жившее в этом лесу, стало размышлять: "Человека неблагодарного, предающего своих друзей, невозможно удовлетворить, даже подарив ему могущественное царство". И, разъясняя дхарму, божество огласило лес следующей гатхой: Повсюду так и рыскают глаза неблагодарного, Хоть землю всю ему отдай, он этим не насытится. Так божество, огласив лес, показало дхарму. А Бодхисаттва, прожил свой жизненный срок и возродился согласно карме. Учитель сказал: "Не только теперь, о бхикшу, Девадатта неблагодарен, он был таким и прежде". Приведя этот рассказ для разъяснения дхармы, Учитель отождествил перерождения: "Тогда предающим друзей человеком был Девадатта, божеством дерева - Сарипутта (4), а добродетельным царем слонов был я".      ___________      Примечания:      1. Дхармы - конечные элементы, из которых, согласно буддийскому учению, состоит все сущее. Постижение мира как состоящего из дхарм составляет необходимую ступень на пути, ведущем к просветлению.      2. Кайласа - гора в Гималаях, считавшаяся местом обитания ряда богов, в том числе Куберы и Шивы.      3. Йоджана - мера длины (ок. 14 км)      4. Сарипутта (Шарипутра) - знаменитый ученик Будды.                  116. Джатака о не слушающем советов "Задумал прыгнуть далеко..." Эту историю Учитель, находясь в Джетаване. рассказал об одном не слушающем советов бхикшу. Рассказ о нем подробно будет изложен в девятой книге в джатаке о грифе. Обращаясь к тому бхикшу. Учитель сказал: "Не только теперь, о бхикшу, ты не слушаешься советов, ты и прежде был таким, а оттого что не исполнял наставлений умных людей, погиб от удара дротика". И он рассказал историю о прошлом. Давным-давно, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, Бодхисатта возродился в образе акробата. Когда он вырос, стал ловким и находчивым. У одного акробата обучился он прыгать через дротики и вместе с наставником бродил по стране, показывая свое искусство. Наставник его умел прыгать только через четыре дротика, а через пять – не умел. Как-то они давали представление в одной деревне. Наставник, подвыпив, поставил пять дротиков и хвастается: "Все пять перепрыгну!" "Послушай, учитель, – сказал Бодхисатта, – ты же через пять дротиков прыгать не умеешь. Если будешь прыгать через пятый, наскочишь на него и погибнешь; убери один дротик". А учитель, пьяный, говорит: "Ты не знаешь, на что я способен!" Не обращая внимания на уговоры ученика, он перескочил через четыре дротика, но, подобно цветам мадхуки, нанизанным на свой стебель, напоролся на пятый и с воплем повалился на землю. Тогда Бодхисатта сказал: "Советов мудрых людей не слушал, оттого попал ты в такую беду". И он произнес следующую гатху: Задумал прыгнуть далеко наставник, не послушавшись, Четвертый дротик одолев, на пятый напоролся он. Приведя эту историю. Учитель отождествил перерождения: "Тогда не слушающий советов бхикшу был наставником, а учеником был я".            139. Джатака о неудаче с обеих сторон "Лишился глаз, одежды нет..." Эту историю Учитель, находясь в Велуване (1), рассказал о Девадатте (2). Говорят, бхикшу собрались тогда в зале дхармы (3) и стали paccуждать: "Братья, так же как факел, обгоревший с обоих концов, а в середине испачканный навозом, не может служить поленом ни для костра в лесу, ни для очага в деревне, так и Девадатта, отказавшийся от такого превосходного ведущего к спасению учения, с обеих сторон потерпел неудачу: и радостей мирской жизни лишился, и отшельнический долг невыполняет". В зто время вошел Учитель испросил: "Что вы здесь обсуждаете?". Когда те объяснили, Учитель сказал: "Не только теперь, о бхикшу, Девадатта с обеих сторон потерпел неудачу, так было с ним и прежде". И Учитель рассказал историю о прошлом. Давным-давно, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, Бодхисаттва возродился в образе божества дерева. Тогда в одной деревне жили рыбаки. И вот один рыбак взял рыболовный крючок и отправился с маленьким сыном к излюбленному месту, где хорошо клюет рыба. Пришел он туда и стал в разные стороны крючок забрасывать. Вдруг крючок его зацепился за подводную корягу, никак не может рыбак его освободить. И он подумал: "Наверное, у меня на крючке большая рыба. Пошлю-ка я сына домой и велю жене с соседями поругаться, чтобы никто из них на долю моей добычи не посягнул". И он сказал сыну: "Пойди, милый, передай матери, что мы поймали большую рыбу, и скажи, чтобы она затеяла ссору с соседями". Когда сын ушел, рыбак, боясь, как бы не оборвать леску, снял свою одежду, сложил на берегу и полез в воду, Ему так хотелось поймать большую рыбу, что он принялся искать ее в воде и, наткнувшись на корягу, выколол себе глаза. А время вор утащил его одежду, лежавшую на берегу. Обезумев от боли, прикрывая глаза рукой, рыбак вышел из воды и, дрожа всем телом, стал ощупью искать одежду. А в это время жена рыбака, желая поссориться с соседями, решила принять такой вид, чтобы всем противно смотреть на нее было. Прицепив к одному уху пальмовый лист, а один глаз вымазав сажей, она взяла на руки собаку и отправилась к соседям. "Что это с тобой? - сказала соседка, - к уху ты прицепила пальмовый лист, глаз сажей вымазан, как ребенка, держишь ты на руках собаку и ходишь из дома в дом, с ума сошла что ли?" - "Нет, я не сошла с ума, - отвечала жена рыбака, - а ты без причины бранишь меня и оскорбляешь. Вот я пойду к деревенскому старосте, и пусть он покарает тебя уплатою восьми каршапан" (4). И так, затеяв ссору, обе пришли к деревенскому старосте. А когда староста разобрал дело, эта кара пала на голову жены рыбака. Ее связали и стали бить, требуя уплаты денег. Видя оба эти несчастья: одно, которое постигло жену в деревне, а другое - мужа в лесу, божество дерева, сидя на ветке, сказало: "Эй, рыбак, и в воде, и на земле ты замышлял недоброе, оттого с обеих сторон - беда". И божество произнесло следующую гатху: Лишился глаз, одежды нет, в соседнем доме брань слышна, В воде и на земле беда на рыбака обрушилась. Приведя этот рассказ для разъяснения дхармы, Учитель отождествил перерождения: "Тогда рыбаком был Девадатта, а божеством дерева был я".      ___________      Примечания:      1. Велувана - парк около Раджагрихи, столицы Магадхи, подаренный царем Бимбисарой Будде. Здесь, как и в Джетаване, образовался монастырь.      2. Девадатта - двоюродный брат Будды. Приняв буддизм и вступив в общину, Девадатта затем, как утверждает предание, стал враждовать с Буддой: он требовал реформации учения, несколько раз покушался на жизнь вероучителя и пытался вызвать раскол среди его последователей.      3. Зал дхармы - помещение для общих собраний буддийских монахов.      4. Каршапана - серебряная монета.                  313. Джатака о бодхисаттве-великомученике* "Великий духом..." - это произнес Учитель, пребывая в роще Джеты, по поводу одного гневливого монаха. Учитель упрекнул его: "Как же это ты, находясь в монашестве под началом безгневного пробуждённого, даешь волю гневу? Ведь в древности бывало, что мудрый человек не гневался, даже когда на его тело обрушивались тысячи ударов, даже когда ему рубили напрочь ноги и руки, нос и уши". И он рассказал о былом. "Некогда в Варанаси правил царь царства Каши по имени Калабу. Бодхисаттва родился тогда в брахманской семье, где богатств было на восемьдесят миллионов. Нарекли его молодым брахманом Кундакой. Когда он подрос, он изучил в Такшашиле все искусства и стал кормильцем семьи. Но вот родители его скончались. Он посмотрел на кучу денег и подумал: "Родичи мои нажили все это богатство, а теперь вот ушли и с собою забрать его не смогли. Я же хочу забрать свое богатство с собою". И он раздарил все свое состояние, с разбором давая каждому то, чего тот был достоин, ушел в Гималаи и стал отшельником. Там он долго прожил, питаясь дикими плодами леса, а затем за солью и за уксусом спустился в населённые места и добрался до Варанаси. Переночевал он в царском парке, а на следующий день, выйдя в город за подаянием, подошел к воротам дома военачальника. Военачальнику он сразу приглянулся, тот пригласил его к себе, накормил едой со своего стола и взял с него обещание на время поселиться в царском парке. И вот однажды царь Калабу, напившись браги, явился в окружении танцовщиц и пышной свиты в парк. Он приказал устроить себе ложе на праздничной каменной скамье и прилег, положив голову на колени любимой наложницы. Искусные танцовщицы, музыкантши и певицы пустились в песни, пляски и игры - будто великолепный двор самого Шакры, царя богов, сошел в парк к царю. А на царя напала дремота. Музыкантши побросали свои вины и другие инструменты: "Тот, кого мы собрались услаждать своим искусством, все равно спит. Зачем же нам зря петь и плясать?" Они разбрелись по всему парку и принялись с увлечением разглядывать цветы, плоды, молодые побеги и развлекались, как умели. А Бодхисаттва, подобный могучему ярому слону, в тот час сидел там в парке близ живой беседки из цветущих кустов и радостно занимался духовными упражнениями. Бродя по саду, женщины заметили его: "Сюда, подружки! Здесь под деревом подвижник! Посидим около него, пока царь не проснулся, - что-нибудь занятное услышим". Они сбежались, почтительно приветствовали Бодхисаттву и сели вокруг него: "Сделай милость, поведай нам что-нибудь доступное для нас". Тот стал рассказывать о дхарме. Тем временем наложница шевельнула коленом, и царь проснулся. Смотрит - никого вокруг. "Где они, негодницы?" - "Ушли к какому-то подвижнику, государь. Вокруг него и сидят". Царь рассвирепел и бросился туда с мечом: "Сейчас я этому святоше покажу!" Женщины увидели, что царь бежит к ним в ярости, и те из них, к кому царь благоволил, пошли ему навстречу, успокоили его и отобрали меч. Царь подошел к Бодхисаттве и вопросил: "Ты чему учишь, шраман?" - "Терпенью, государь". - "Терпенью? Это как?" - "Это значит - не гневаться на тех, кто оскорбит тебя, унизит или ударит". - "Ладно, сейчас увидим, какое у тебя терпенье". И царь послал за палачом. Тот, как положено, явился с топором, с колючей плетью, в оранжевых одеждах и в гирлянде из красных цветов**. Он поклонился царю и спросил: "Что повелишь?" - "Видишь вора, паршивого подвижника? Возьмёшь его, разложишь на земле и всыплешь ему со всех сторон - и спереди, и сзади, и с боков, - две тысячи плетей". Палач повиновался. У Бодхисаттвы кожа лопнула и разошлась, обнажились мышцы, брызнула кровь. "Чему же учишь ты, монах?" - переспросил царь. "Терпенью, государь. Ты напрасно думаешь, что терпенье у меня под кожей. Нет у меня терпения под кожей. Терпение у меня внутри, поглубже, в сердце, - тебе его не видно, государь". - "Что дальше делать?" - спросил палач. "Отруби этому косматому святоше обе кисти". Тот взял топор, положил руки Бодхисаттвы на колоду и обрубил их. "А теперь и ступни". Тот обрубил и ноги. Струи крови потекли с обрубков рук и ног, как красный лак из продырявленных сосудов. "Ну, чему учишь?" - опять спросил царь. "Терпенью, государь. Ты напрасно полагаешь, что терпенье у меня было в ладонях или стопах. Нет его там. Терпенье у меня внутри, глубоко". - "Режь ему нос и уши!" Палач отсек уши и нос. Уже все тело плавало в крови. "Так чему ты учишь?"- спросил царь. "Терпенью, государь. Напрасно ты решил, будто терпенье у меня в носу или в ушах. Терпенье мое в глубине сердца". - "Ну и сиди себе, святоша, на своем терпении!" Царь наступил на грудь Бодхисаттве, пнул его ногой и пошел из парка. Когда царь удалился, военачальник обтер кровь с тела Бодхисаттвы, перевязал ему ноги, руки, уши и нос, бережно усадил его, поклонился и сел рядом. "Почтенный, если тебя одолевает гнев, пусть он обратится на царя, который перед тобою виновен, но не на других! - взмолился он. Великий духом, я молю: Пусть тот, кто ноги, руки, нос И уши отрубить велел, От гнева твоего дрожит, Ты только царство не губи!" Бодхисаттва же произнес в ответ: "Тот царь, что ноги, руки, нос И уши мне отсечь велел, Пусть будет счастлив в жизни сей! Подобным мне несвойствен гнев". Когда царь, выходя из парка, скрылся с глаз Бодхисаттвы***, земная твердь, простершаяся на двести сорок тысяч йоджан в ширину, разверзлась, словно лопнула натянутая ткань. Из Незыби взметнулось пламя и огромным красным одеялом окутало царя. И прямо у парковых ворот он провалился сквозь землю и очутился в великом аду Незыби. Бодхисаттва же скончался в тот самый день. Царские слуги и горожане пришли с душистыми мазями, курениями и венками совершить последний обряд над его телом. Некоторые говорят, что Бодхисаттва будто бы вернулся в Гималаи, но то неправда. Кратко говоря: В далеком прошлом жил монах, Терпенье проповедовал. Правителем Варанаси Он был замучен и погиб, Не изменив терпению. Но злодеянье лютое Ужасный породило плод: Царь Каши провалился в ад И по заслугам получил". Рассказав эту историю, Учитель объяснил затем арийские положения и так связал перерождения: "Тогда Калабу, царем Каши, был Девадатта, военачальником - Шарипутра, а подвижником, учившим терпению, - я сам". Услышав объяснение, гневливый монах обрел плод безвозвратности, многие же обрели плоды прорезавшегося слуха.      ___________      * Джатака о бодхисаттве-великомученике. - Терпение в буддизме одна из важнейших запредельных добродетелей, парамит, упражнение в которых необходиму будущему Будде.      ** Гирлянда из красных цветов символически связана с казнью и является атрибутом и палача, и смертника.      *** Когда царь... скрылся с глаз Бодхисаттвы... - Только всепрощающая доброта Бодхисаттвы и удерживала царя-злодея от гибели. Скрывшись с глаз подвижника, царь потерял и эту последнюю опору на земле и провалился в ад.                  360. Джатака о Суссонди "Там и запах цветов тимиры..." (1). Эту историю Учитель, находясь в Джетаване (2), рассказал об одном удрученном бхикшу. "Правда ли, что ты тоскуешь?" - спросил Учитель. "Правда", - отвечал тот. "По ком же ты тоскуешь?" - "Я увидал одну нарядную женщину". - "За женщинами уследить невозможно, - сказал Учитель, - даже привратники в царстве нагов берегли и не смогли уберечь женщину". И по просьбе бхикшу он рассказал историю о прошлом. Некогда правил в городе Варанаси царь по имени Тамба. Его главная жена Суссонди была необычайно красива. В то время Бодхисаттва (3) возродился в образе нага и жил царстве нагов в Серумадипе (4). Тогда Нагадипа (5) называлась Серумадипой. Однажды он явился в Варанаси и стал играть в кости с молодым царем Тамбой. Увидав его, приближенные сказали царице: "Какой-то красивый юноша играет в кости с нашим царем". Суссонди захотела на него посмотреть. Нарядившись, она явилась со своей свитой в игральную комнату и стала его разглядывать. Тот тоже посмотрел на царицу, к оба они cpазу полюбили друг друга. Тогда силою волшебства царь нагов поднял в городе ураган. Люди из царской свиты, боясь, что разрушится дворец, разбежались. А наг своими чарами сделал тьму, подхватил царицу и по воздуху перенес ее в свой дворец в Нагадипе. Как исчезла и куда делась Суссонди, никто не знал. А царь нагов наслаждается с ней в своем дворце и снова летает к царю Тамбе играть с ним в кости. У царя был музыкант по имени Сагга. Не зная, куда исчезла Суссонди, царь призвал к себе этого музыканта и сказал: "Иди, обойди сушу и море, разыщи царицу". Музыкант взял денег на дорогу и, начав поиски с той деревни, что находилась за городскими воротами, дошел до города Бхарукаччхи (6). В это время тамошние купцы снаряжали корабль в Суваннабхуми (7). Сагга подошел к ним и стал просить: "Я музыкант. Я заплачу вам и еще на вине (8) буду играть, возьмите меня с собой". - "Ну хорошо", - согласились купцы и взяли его на корабль. А когда отплыли от берега и корабль побежал по волнам, купцы позвали музыканта и сказали: "Сыграй нам что-нибудь". - "Я бы сыграл вам, - сказал Сагга, - но стоит мне заиграть, рыбы придут в волнение, и корабль ваш разобьется". - "Если играет смертный человек, - сказали купцы, - рыбы спокойны, сыграй нам". - "Ну, тогда пеняйте на себя", - сказал Сагга, настроил вину и, не заглушая своего голоса музыкой, запел и заиграл. Опьяненные звуками, рыбы задвигались, а одна макара (9) прыгнула на корабль и разбила его. Сагга схватился за доску и, лежа на ней, по ветру доплыл до Нагадипы. Там он вышел на берег у самого дворца, возле дерева нигродха (10). А царица Суссонди всякий раз, как царь нагов улетал играть в кости, выходила из дворца и бродила по острову. Встретив на берегу Саггу-музыканта, она узнала его. "Как ты попал сюда?" - удивилась царица. И музыкант все ей рассказал. "Не бойся", - успокоила его царица и, обняв, привела во дворец. Там она усадила его, накормила царской пищей, велела омыть царской водой, одеть в царские одежды и украсить царскими благовониями и цветами. Потом она позвала его на царское ложе. Так она кормила его и с ним наслаждалась, пряча, когда возвращался царь нагов. Спустя полтора месяца прибыли на этот остров купцы из Варанаси за водой и древесиной и высадились у дерева нигродха. На их корабле Сагга-музыкант вернулся в Варанаси и явился к царю, когда тот играл в кости. Взяв вину, Сагга заиграл на ней и произнес первую гатху: Там и запах цветов тимиры, там и шумящее море. Далеко отсюда Суссонди, в сердце меня поразила царица. Услыхав это, наг произнес вторую гатху: Как переплыл ты море, как попал на Серумадипу, Как удалось тебе, Сагга, с моей повстречаться Суссонди? Тогда Сагга произнес три гатхи: Когда с товаром купцы вышли в море из Бхарукаччхи, Разбила макара их корабль, один на доске я спасся. Благовонная, ласково встретив, меня обняла царица, Словно добрая мать своего обнимает ребенка. Потом она усладила меня питьем, одеждой и ложем. Страстью блестели ее глаза. Знай это, Тамба. После рассказа музыканта нага охватило отчаяние. "Даже царстве нагов, - подумал он, - я не смог ее уберечь, зачем мне эта развратница". И, возвратив Суссонди царю, он исчез тех пор больше не появлялся. Учитель, приведя этот рассказ и показав Благородные истины (11), отождествил перерождения: "Тогда царем был Ананда (12), а царем нагов был я".      ___________      Примечания:      1. Тимира - "темное", другое название дерева нигродха.      2. Джетавана - парк, подаренный купцом Анатхапиндикой буддийской общине. В этом парке были выстроены хижины для монахов, и Будда, согласно преданию, любил проводить здесь время дождей.      3. Бодхисаттва - тот, кто находится на пути к просветлению. Пребывание на этом пути обычно длительно - лишь пройдя через много перерождений, стремящийся к просветлению приближается к своей цели. Будда в прошлых рождениях всегда именуется Бодхисаттвой.      4. Серумадипа отождествляется исследователями с северо-западными районами Цейлона.      5. Нагадипа - "Остров нагов".      6. Бхарукаччха - древний морской порт на п-ове Катхьявар (совр. Брочх).      7. Суваннабхуми ("Золотая земля") - так в древности называли побережье Малаккского п-ова.      8. Вина - древний струнный инструмент, вид лютни.      9. Макара - сказочное морское чудовище.      10. Нигродха (ньягродха) - дерево баньян.      11. Благородные истины - четыре истины, открывшиеся Будде в момент просветления: истина о всеобъемлющем страдании, о жажде жизни как причине страдания, об избавлении от страдания (нирване) и о пути, ведущем к нирване.      12. Ананда - двоюродный брат Будды и один из ближайших его последователей.                  422. Джатака о сотворении лжи* "Как ты с дхармой поступаешь..." – это произнес Учитель, пребывая в роще Джеты, когда Девадатта провалился сквозь землю. В тот самый день в зале для слушания дхармы зашел об этом разговор: "Почтенные! Девадатта солгал и, провалившись сквозь землю, очутился в страшном аду Незыби". Учитель пришел и спросил: "О чем это вы беседуете, монахи?" Те ответили. "Не только теперь, о монахи, но и в прошлом он провалился сквозь землю", – и Учитель рассказал о былом. "Некогда, в первой эре от начала мира, жил царь по имени Махасаммата, что значит "вельми чтимый", и срок жизни у него был безмерный. Сына его звали Роджа, у Роджи сын был Варароджа – Лучший Роджа, у того сын – Кальяна, Благой; у Кальяны – Варакальяна, Лучший-из-Благих; у Варакальяны – Упосатха, Пост; у Упосатхи – Мандхатар; у Мандхатара – Варамандхатар, Лучший Мандхатар; у того сына звали Чара – Долг. А у Чары сын был Упачара – Младший Долг. Но звали его еще и Апачара – Отпавший-от-долга. Правил он в царстве Чайтья – Храмовом, во граде Свастивати – Благословенном, и было у него четыре необыкновенных, чудесных свойства: он умел парить в воздухе над землею, день и ночь стерегли его со всех четырех сторон небожители с мечами в руках, кожа его благоухала сандалом, а уста – расцветшим лотосом. Придворного жреца его звали брахман Капила. А младший брат Капилы по имени Коракаламба учился в юности у того же учителя, что и царь, и был с ним накоротке. Царь ему еще в молодости пообещал: "Когда взойду на престол, возведу тебя в сан придворного жреца". Но вот он стал царем, а брахмана Капилу, бывшего придворным жрецом еще у его отца, сместить никак не решался. Капила бывал у царя на приемах, и тот старался выказывать к нему уважение, но относилось-то оно к сану, а не к человеку. Почувствовав это, брахман решил: "Лучше, когда у власти в государстве стоят люди одного поколения. А я, пожалуй, распрощаюсь с царской службой и уйду в отшельники". И он попросил у царя отставки: "Государь, я уже немолод, у меня и сын дома подрос. Пусть он станет твоим жрецом, я же хочу уйти в отшельники". Царь отпустил его и сделал жрецом его сына. А Капила стал по древнему обычаю отшельником и поселился в царском парке. Еду ему носили из дома сына. Со временем он обрел навык в созерцании, а жил по-прежнему в парке. Коракаламба же был зол на брата за то, что тот обошел его и не сделал своим преемником. Сидел он как-то раз с царем и болтал о том о сем. Царь и говорит: "Ну что, Коракаламба, так ты и не стал моим придворным жрецом!" – "Да, государь, не удалось. Ведь сан жреца – в роду у моего старшего брата". – "Разве твой брат не ушел в отшельники?" – "Так-то оно так, но ведь сан свой он передал не мне, а сыну". – "А все же не сделать ли жрецом тебя?" – "Напрасная затея, государь. Брату сан достался по наследству, его нам не обойти". – "Что с того? Возьму и сделаю тебя старшим братом, а его младшим". – "Но как, государь?" – "Сотворю заведомую ложь!" – "Разве ты не знаешь, государь, что брат мой – ведун и он умеет творить чудеса. Он опутает тебя небылицами; и увидишь ты, что четыре твоих стража-небожителя при тебе не удержится, и благоухание твоей кожи и уст твоих обратится в зловоние, и он спустит тебя из воздушного пространства на землю. Он даже так устроит, что и земля тебя держать перестанет. Не сумеешь ты настоять на своем". – "Напрасно тебе это кажется. Я на своем настою". – "Когда же ты это сделаешь, сударь?" – "Через неделю". Об их разговоре стало известно всему городу: "Говорят, что царь собрался сотворить заведомую ложь. Младшего из двух братьев он превратит в старшего и по старшинству возведет его в сан придворного жреца. Любо знать, что же это за штука – заведомая ложь? Какова она из себя – синяя, или желтая, иль другого какого цвета?" Народ терялся в догадках. Ведь тогда на земле царила правда, о лжи никто и слыхом не слыхивал. Дошли эти слухи до молодого жреца, и он пошел за советом к отцу: "Батюшка, говорят, что наш царь собирается сотворить заведомую ложь. Тебя он превратит в младшего брата, а наследный наш сан придворных жрецов отдаст дяде". – "Что ж, сынок, пусть себе устраивает царь свою заведомую ложь, наследного сана ему у нас все равно не отнять. А что, и срок уж назначен?" – "Якобы через неделю". – "Вот тогда ты меня и зови". Через неделю на царском подворье собралась толпа, для нее рядами расставили скамьи, и все ждали: "Вот сейчас нам заведомую ложь и покажут!" Молодой жрец дал знать отцу. Царь в праздничном своем наряде, драгоценном уборе вышел из дворца и при всем честном народе воспарил средь двора над землею. А старый жрец-отшельник тоже туда прилетел, расстелил в воздухе шкуру, скрестив ноги, уселся на нее напротив царя и вопросил: "Верно ли я слышал, государь, что ты собрался сотворить заведомую ложь, младшего брата хочешь превратить в старшего и отдать ему наш наследный сан придворных жрецов?" – "Да, учитель, так я и сделаю". – "Государь, заведомая ложь – тяжкий грех, – стал увещевать его подвижник. – Она сводит на нет достоинство человека и сулит тягостные существования в будущем. Если царь произносит заведомую ложь, он посягает на дхарму, а такое безнаказанным не может остаться. Как ты с дхармой поступаешь, так с тобой самим и выйдет. Кто на дхарму покусился - самого себя погубит; Если ж ты ее не тронешь - и она тебя не тронет. Государь, если ты сотворишь заведомую ложь, ты лишишься четырех своих чудесных свойств. Если царь неправду скажет, Сделается он зловонным, Божествам противен станет, С неба сверзится на землю". Царь струхнул и посмотрел на Коракаламбу. "Смелее стой на своем, государь. Всё это – лишь наваждения, я предупреждал тебя", – ободрил его тот. И вот царь, не вняв предостережению Капилы, самонадеянно возгласил: "Ты, почтенный, – младший из братьев, а старший – Коракаламба". Едва он произнес эту ложь, как четверо небожителей с отвращением побросали мечи к его ногам и исчезли, воскликнув: "Не станем мы охранять такого лжеца!" Изо рта у царя запахло тухлыми яйцами, а от тела его завоняло, как из разрытого отхожего места. Он не смог парить в воздухе и опустился на землю. Так все четыре чудесных свойства покинули его. "Не пугайся, государь! – сказал ему жрец-подвижник. – Если ты сейчас скажешь правду, я сделаю так, что к тебе всё вернется. Если правду ты промолвишь, Будешь вновь царем, как прежде. Если будешь лгать упорно, То взлететь уже не сможешь. Видишь, государь, стоило тебе один раз солгать, и тебя покинули твои чудесные свойства. Подумай как следует, пока дело еще поправимо!" – "Знаю, знаю, вы меня надуть хотите!" – продолжал упорствовать во лжи царь и ушел по щиколотки в землю. "Ты как следует подумай, государь! – сказал снова брахман. Если кто-то знает правду, Но заведомо обманет – Царство засухой погубит Иль внезапным наводненьем. Ты видишь, государь, к чему ведет ложь: вот уже ты по щиколотки провалился в землю. Подумай же как следует, государь! Если правду ты промолвишь, Станешь вновь царем, как прежде. Если будешь лгать упорно, Погрузишься глубже в землю". "Ты, почтенный, – младший брат, а Коракаламба – старший", – в третий раз солгал царь и тут же ушел в землю по колени. "Подумай еще раз, государь, – воскликнул брахман. Если кто-то знает правду, Но заведомо обманет - Тот язык свой потеряет, Будет с жалом жить змеиным. Если правду ты промолвишь, Станешь вновь царем, как прежде. Если будешь лгать упорно, Погрузишься глубже в землю. Дело все еще поправимо, государь!" Но царь упрямо повторил: "Ты, почтенный, – младший брат, а Коракаламба – старший" – и от четвертой этой лжи ушел в землю по зад. "Примечай же, государь! – обратился к нему брахман. Если знает кто-то правду, Но заведомо обманет, Тот язык свой потеряет, Онемеет, словно рыба. Если правду ты промолвишь, Станешь вновь царем, как прежде. Если будешь лгать упорно, Погрузишься глубже в землю". "Ты, почтенный, – младший брат, а Коракаламба – старший", – в пятый раз солгал царь и ушел в землю по пуп. "Подумай же еще раз, государь, – сказал брахман. Если кто-то знает правду, Но заведомо обманет, У того не будет сына, Дочери одни родятся. Если правду ты промолвишь, Станешь вновь царем, как прежде. Если будешь лгать упорно, Погрузишься еще глубже". Царь упрямо в шестой раз повторил все ту же ложь и ушел в землю по грудь. "Образумься, государь! – воззвал к нему брахман. Если кто-то знает правду, Но заведомо обманет - У того хоть были дети, Он их в доме не увидит. Если правду ты промолвишь, Станешь вновь царем, как прежде. Если будешь лгать упорно, Погрузишься еще глубже". Но привязанность к дурному другу сделала царя глухим к добрым советам, и в седьмой раз он произнес все ту же ложь. Тут земля вдруг раскололась, из ада Незыби взметнулось пламя и царя слизнуло. Царь летал по поднебесью, Но провидцем был он проклят И сквозь землю провалился, Был конец его плачевен. Умный человек осудит Своеволье и упрямство. Говори всегда беззлобно И не поступайся правдой. Весь народ замер в страхе: "Царь Чайтьи оскорбил провидца, он заведомо солгал и провалился прямо в Незыбь!" Пришли пятеро царевичей и спросили брахмана: "Что нам теперь делать? Помоги". – "Отец ваш, дети мои, погубил дхарму. Он заведомо солгал, оскорбил провидца и попал за это в Незыбь. Ведь когда кто-то покушается на дхарму, он готовит тем себе погибель. Вам здесь жить теперь нельзя. Ты, старший, выходи из города через восточные ворота и ступай прямо, не сворачивая, покуда не встретится тебе драгоценный белый слон с приметами счастливой породы. Это тебе будет знак основать в том месте город. Назовешь ты его Хастипура – Слоновая Крепость. Ты, второй сын, выходи из города через южные ворота и ступай прямо, не сворачивая, покуда не встретится тебе белый-белый драгоценный жеребец. Это тебе будет знак основать город. Назовешь его ты Ашвапура – Крепость Коня. Ты, третий сын, выходи из города через западные ворота и ступай все прямо, не сворачивая, покуда не увидишь льва гривастого. Это тебе будет знак основать там город. Назовешь его ты Симхапура – Крепость Льва. Ты ж, четвертый сын, выходи из города через северные ворота и ступай прямо, не сворачивая, покуда не увидишь сработанное из драгоценных камней колесо. Это тебе будет знак основать город. Назовешь ты его Уттарапанчала – Город Северных Панчалов. И тебе, о младший сын, тоже негоже оставаться здесь. Ты воздвигни здесь большую ступу, а потом уходи прочь. Иди всё на северо-запад, покуда не увидишь две горы. Они будут колотиться одна о другую и рокотать при этом: "дар-дара, дар-дара". Это тебе будет знак основать там город. Назовешь ты его крепостью Дардара". И все пятеро царевичей разошлись в разные стороны, каждый встретил свое знамение, заложили они там города и зажили в них". ** Закончив это наставление, Учитель повторил: "Как видите, монахи, Девадатта не только теперь, но и прежде солгал и провалился сквозь землю". И он отождествил перерождения: "Царем царства Чайтьи был тогда Девадатта, а брахманом Капилой – я сам".      ___________      * Джатака о сотворении лжи (422) интересна магическим пониманием слова, то есть сохранившимся в ней воспоминанием о столь глубокой древности, когда магическая функция слов была одной из важнейших. Царь полагает, что произнесение слова – это некоторое действие, преобразующее действительность, не являющуюся словами. Но поскольку магическое сознание уже распадается, то вместо превращения старшего брата в младшего выходит ложь, и поскольку это первая ложь со времен возникновения света – то и создание понятия лжи.      ** Здесь описан процесс распада так называемой мандалы – символической целостности, толкуемой и как макро-, и как микрокосмическая. Основа мандалы представляет собою крест, вписанный в круг. Звери, располагающиеся в точках пересечения перекладин креста с кругом, тоже, несомненно, имеют символическое толкование, но оно неочевидно. Пятый член – город Дардара – выпадает из схемы и своей ориентацией, и тем, что город в этом случае основывается по чисто природной, а не символической примете. Вероятно, что первые четыре города означают целостность народа индоариев, а пятый член введен ради родственной им группы племен дардов, обитателей Гиндукуша.                  457. Джатака о споре правды с кривдой "Заслуги и почёт лишь я дарую..." - это Учитель произнес в роще Джеты по поводу Девадатты, когда тот провалился сквозь землю. Однажды в зале для слушания дхармы* монахи завели такой разговор: "Девадатта встал Татхагате поперек дороги, почтенные, потому он и провалился сквозь землю". Учитель пришел и спросил: "О чем вы сейчас беседуете, монахи?" Монахи объяснили. "Это теперь, о монахи, он замахнулся на колесо моей победоносной проповеди и потому провалился сквозь землю, в прошлом же он замахнулся на колесо в колеснице Правды - и тоже провалился сквозь землю, тотчас оказался в страшном аду Незыби", - произнес Учитель и рассказал о былом. "Давным-давно в Варанаси правил царь Брахмадатта. Бодхисаттва был тогда богом в пределах мира желаний; звали его Правда. И Девадатта тогда был таким же богом, только звали его Кривда. Правда в ослепительном драгоценном уборе всходил в окружении множества небесных дев на свою божественную колесницу и по вечерам, когда люди после ужина сидели на скамейках перед домами и болтали о том и о сем, он останавливал свою колесницу в воздухе над деревнями, городами, столицами и убеждал народ исполнять десять благих заповедей: "Никого не убивайте, не крадите, не прелюбодействуйте, не лгите, не клевещите, не будьте грубы, не пустословьте; воздерживайтесь от зависти, от недоброжелательства, от вредных взглядов. Заботьтесь о отце с матерью; следуйте правде в делах своих, в речах и в помыслах. Этим вы заслужите посмертную жизнь на небесах, испытаете там великое блаженство". С такими увещаниями Правда объезжал на своей колеснице слева направо всю Джамбудвипу. А Кривда точно так же объезжал Джамбудвипу справа налево, ему навстречу, и подстрекал народ преступать все благие заповеди: "Убивайте, крадите, прелюбодействуйте..." И вот однажды колесницы их встретились и стали в пространстве одна против другой. Свиты смешались; начались расспросы: "Вы кто?" - "А вы сами кто?" Скоро выяснилось, что одни служат Правде, а другие Кривде. Приближённые обоих богов расступились и выстроились по сторонам дороги. Тогда Правда окликнул Кривду: "Эй, любезный! Я - Правда, а ты - Кривда. Дорога эта по праву предназначена мне. Посторонись со своей колесницей и дай мне проехать. Заслуги и почет лишь я дарую, Средь шраманов и брахманов я славен, У небожителей и у людей в чести. Мне этот путь принадлежит по праву. Я - Правда. Кривда, уступай дорогу!" Кривда: "Меня не сбросишь с колесницы Кривды, Я полон мощи, неподвластен страху. Зачем я стану уступать дорогу? Я сроду не сворачивал с нее!" Правда: "Существовала изначально Правда, А Кривда появилась в мире позже. Я старше, лучше и пребуду вечно. Пусть младший старшему уступит путь!" Кривда: "Ни убеждением, ниже мольбою Меня посторониться не заставишь. Наш спор пусть разрешит единоборство. Кто победит - того и будет путь!" Правда: "Я пребываю во всех странах света, Я несравнен, безмерно славен, мощен, Я обладатель всех достоинств мира: Нет, Кривда, не надейся на победу!" Кривда: "Железом золото легко куется, А золотом нельзя ковать железо. И если Кривда одолеет Правду, Над золотом железо верх возьмет". Правда: "Коль ты и вправду мощен в битве, Кривда, Ни старших, ни наставников не чтишь, Я поневоле уступлю дорогу, И грубые слова твои стерплю". И в тот самый миг, когда Бодхисаттва промолвил эти слова, Кривда, не в силах устоять на колеснице, низвергся вниз головой на землю. Земля же под ним расступилась, он провалился сквозь нее и оказался в самом нижнем аду - Незыби. Едва услышав эти речи, Кривда Вниз головой низвергся с колесницы: "Я биться с ним хотел, я жажду битвы!" Но был он без сражения повержен. Так Правда силой своего терпенья Над грубой силой одержал победу, На землю с поднебесья сбросил Кривду, А сам, радетель истины отважный, Вновь радостно взошел на колесницу И в поднебесии свой путь продолжил. В чьем доме нет родителям почета, Кто шраманов и брахманов не чтит, Тот после смерти и распада тела Вниз головой низвергнется, как Кривда, И очутится тотчас в преисподней. А у кого родители в почете, Благих наставников кто почитает - Тот после смерти и распада тела Взойдет на колесницу, словно Правда, И возродится тотчас в горнем мире". Закончив это наставление в дхарме, Учитель повторил: "Как видите, монахи, не только теперь, но и прежде Девадатта стал мне поперек дороги и провалился сквозь землю". И он отождествил перерождения: "Кривдой тогда был Девадатта, его свитой - монахи, ушедшие с Девадаттой. Я же был тогда Правдой, а свитой его были мои ученики".      ___________      * Зал для слушания дхармы - обязательный в буддийских монастырях зал для совместного чтения сутр и обсуждения их содержания.                  474. Джатака об отрекшемся от учителя "Ты в прошлый раз нас угостил на славу..." – это Учитель произнес в роще Джеты по поводу Девадатты. Когда Девадатта решил: "Я сам себе Будда, а шраман Готама мне не учитель и не наставник", у него пропала способность созерцать. Позже он расколол общину, а кончил тем, что неподалеку от рощи Джеты провалился сквозь землю, когда направлялся в Шравасти, и вместо того оказался в аду Незыби. Об этом-то и завели беседу в зале для слушания дхармы: "Почтенные! Девадатта отрекся от Учителя, потому и попал в великую беду – провалился прямо в ад". Учитель пришел и спросил: "О чем это вы беседуете, монахи?" Те сказали. "Не только теперь, о монахи, но и прежде Девадатта отрекся от учителя и потому попал в великую беду", – заметил Учитель и рассказал о былом. "Некогда в Варанаси правил царь Брахмадатта. В ту пору от болезни, называемой "змеиный дых", перемерла вся семья придворного жреца. Один только сын его спасся. Он ушел в Такшашилу к знаменитому учителю, изучил у него веды и прочие искусства и отправился домой. А для начала решил побродить по свету и посмотреть, как люди живут. И вот очутился он в каком-то городишке. Рядом была слобода, и жили в ней одни чандалы. Жил там и Бодхисаттва. Был он человеком умным и даровитым и знал особое заклинание, от которого деревья плодоносили в любое время года. По утрам он с двумя корзинами на коромысле уходил из слободы в лес. Найдя подходящее манговое дерево, он становился на расстоянии семи шагов от него, произносил свое заклинание и кропил дерево пригоршней воды. И в тот же миг старые листья с дерева облетали и сменялись молодыми, расцветали цветы, отцветали и осыпались; потом появлялись завязи, и за каких-нибудь полчаса созревали из них плоды манго, спелые и сочные, словно из сада небожителей. Они падали на землю, Бодхисаттва собирал их, ел сам, сколько ему хотелось, доверху наполнял обе корзины и нес плоды в слободу продавать. На вырученные деньги он и жил со своею семьей. А молодой брахман увидел Великого, когда тот торговал, и обо всем догадался: "Сейчас не то время, когда зреет манго. Должно быть, этот человек сотворил плоды силой могучего заклинания. Такому заклинанию цены нету! Надо непременно узнать его". Он стал ходить следом за Бодхисаттвой, все разузнал и однажды, когда Великий был в лесу, он с простодушным видом пришел к нему домой и спросил у его жены: "А учитель где?" – "В лес ушел", – ответила жена. Юноша остался дожидаться его прихода. Заметив Великого, он пошел ему навстречу, принял из рук его коромысло и сам донес корзины до дому. Бодхисаттва взглянул на брахмана и сказал жене: "Этот молодой брахман, милая, хочет узнать у меня заклинание, затем он сюда и пришел. Да только удержать его он не сможет, дурной он человек". А юноша решил: "Попробую я перед ним выслужиться, авось он мне свою тайну откроет", – и стал с того самого дня выполнять в доме у них любую работу: ходил за дровами, молотил рис, стряпал, приносил воду для полоскания рта, палочки для чистки зубов, даже ноги хозяевам мыл. Как-то раз Великий попросил: "Принеси мне, любезный брахман, скамеечку под ноги", так тот, скамеечки не найдя, всю ночь просидел, положив ноги учителя себе на бедро. Прошло время, жена Великого собралась рожать – брахман и тут обо всем позаботился. Наконец жена сказала Бодхисаттве: "Господин мой, ведь этот юноша – брахман, он из благородных, а ради заклинания стал у нас за прислугу. Доверь ему заклинание. Сможет он его сохранить или нет – это уж его дело". – "Ладно", – согласился тот, обучил юношу заклинанию и наказал: "Этому заговору, дорогой, цены нет. Тебе от него будет большая прибыль и великий почет. Смотри, если тебя когда-нибудь спросит царь или вельможа, от кого узнал его, ты не должен скрывать, кто я такой. Ибо если ты постыдишься сказать, что я – чандал, если слукавишь: "Это заклинание-де я получил от некоего именитого брахмана", то оно потеряет силу". – "С какой стати мне что-то скрывать? – ответил брахман. – Кто бы ни спросил, я назову твое имя". Он попрощался с Великим и ушел, повторяя про себя заклинание. Добрался он до Варанаси, добыл заклинанием манго и выручил за них много денег. А один из плодов купил у него царский садовник и принес его царю. Царь попробовал и спрашивает: "Откуда у тебя такое манго?" – "Тут есть некий молодой брахман, что торгует манго в любую пору. У него я и купил, государь". – "Скажи ему, чтобы он теперь плоды во дворец приносил". Садовник передал. Брахман стал носить манго к царскому столу. И вот царь оставил его при дворе, богато наградил, а потом и приблизил к себе. Однажды царь спросил: "Откуда у тебя, брахман, такие красивые, душистые, сочные манго? Они ведь в это время года не родятся. Может, тебе их наг, или волшебная птица, или какой небожитель приносит? Или ты знаешь волшебное слово?" – "Никто мне их не приносит, государь. Есть у меня бесценное заклинание, оно-то их и родит". – "Раз так, нам бы хотелось когда-нибудь посмотреть, как оно действует". – "Хорошо, владыка, покажу". На следующий день царь отправился с ним вместе в парк и попросил: "Ну, покажи". – "Смотри же". Брахман встал в семи шагах от дерева, прошептал заклинание и брызнул на дерево водой. Как и должно было быть, вся крона дерева покрылась плодами, и они дождем посыпались на землю. Свита царя в восхищении замахала платками. Царь поел манго, щедро заплатил брахману и спросил: "У кого же ты выучился такому удивительному заклинанию?" "Если я признаюсь, что научился ему от чандала, будет очень неловко – пожалуй, и разбранят. Заклинание я знаю отлично, никто его у меня теперь не отнимет. Сошлюсь-ка я на знаменитого учителя", – решил брахман и солгал: "Я знаю его от прославленного учителя из Такшашилы". Но тем самым он отрекся от того, кто его научил, и тут же позабыл заклинание. Царь, благодушествуя, вернулся с брахманом в город. А через несколько дней ему опять захотелось манго. Он пришел в парк, воссел на своем каменном сидении и сказал: "Брахман, сотвори-ка мне манго". – "Сейчас". Брахман встал в семи шагах от дерева, собрался прошептать заклинание – и вдруг обнаружил, что вспомнить его не может. Он смутился. Царь подумал: "Раньше он при всем народе заставлял дерево плодоносить и всем раздавал плоды, что градом сыпались с дерева, а теперь он стоит как пень. Что-то случилось". И он спросил: "Ты в прошлый раз нас угостил на славу Прекрасными и сочными плодами. А ныне, брахман, это заклинанье На дерево не действует, как видно?" "Если я прямо признаюсь, что не смогу больше добыть плодов, царь разгневается. Придется его обмануть", – решил брахман и отвечал: "Светила стали неблагоприятно, Мгновение и час неподходящи. Я дожидаюсь нужного мгновенья – Тогда и угощу тебя плодами". "Это еще что такое! Раньше ведь о светилах не было речи", – подумал царь и возразил: "Не заговаривал ты прежде о светилах, Не ждал благоприятного мгновенья, А просто приносил нам много манго Благоуханных, сочных и красивых! Произносил ты раньше заклинанье, И дерево плодоносило сразу, А ныне ты и рта раскрыть не можешь! С тобою что-то происходит, брахман!" "Царя провести мне не удастся. Будь что будет, скажу всю правду, а там его воля", – подумал брахман и сказал: "Я заклинанье знаю от чандала. Он мне сказал, чего беречься надо: "Не смей скрывать мое происхожденье! Сокрыв, утратишь заклинанье тут же". Ты, царь, спросил меня, кто мой учитель. А я, кичась собой, сказал неправду, Что-де от брахмана я знаю заклинанье. И вот, забыв его, рыдаю горько". "Какой дрянной человек! Не уберег подобное сокровище! – разгневался царь. – Что может значить чье-то происхождение в сравнении с бесценным заклинанием! То растенье будет лучшим Для пчелы, что жаждет меду, Где она его добудет, Будь оно хоть клещевиной. Кшатрий, брахман или вайшья, Пусть хоть шудра иль чандал он, – У кого узнал ты дхарму, Почитай того всемерно. Дайте палок негодяю, Прогоните его в шею! Он, с таким трудом добившись, Чтоб ему сказали тайну, Сам ее теперь утратил В непомерном самомненье". Слуги исполнили приказ и велели брахману убираться вон из царства: "Ступай обратно к учителю. Сможешь умолить его, чтобы он опять научил тебя заклинанию, – тогда возвращайся. А не сможешь, не смей здесь и показываться!" Делать брахману было нечего. Рыдая, отправился он в слободу к учителю. "Кроме учителя, мне надеяться не на кого, – думал он. – Пойду к нему, попробую умолить его дать мне заклинание снова!" Великий заметил его издали и сразу сказал жене: "Смотри, милая, вон тот самый негодник! Потерял заклинание и идет за ним опять". Брахман подошел к Великому, приветствовал его и сел. "Зачем пришел?" – спросил тот. "Учитель, я солгал, отрекся от тебя и попал в великую беду", – повинился брахман в своем преступлении и попросил дать ему заклинание снова: "Как падает неосмотрительный путник В яму, в канаву, в расщелину, в пропасть, Их принимая за ровное место; Как наступают на черную кобру, В сумерках видя в ней только веревку; Как себе стопы слепец обжигает, Неосторожно ступив на кострище, – Так же и я оступился, о мудрый. Смилуйся, дай мне опять заклинанье!" "Напрасные слова, любезный, – ответил учитель. – Даже слепец не падает ни в яму, ни в расщелину, когда он предупрежден. Я ведь тебе все сказал заранее, так что нечего было трудиться приходить ко мне снова. По правилам я рассказал заклинанье, По правилам ты заклинанье воспринял. Условие я изложил тебе ясно. И если бы ты соблюдал его честно, Тогда заклинания б ты не утратил. Ты выслужился и получил заклинанье; Оно в нашем мире – великая редкость; Ты мукой обрел себе средства для жизни. Безумный глупец! Ты по собственной воле Неправду сказал и сгубил заклинанье. Заблудшему, глупому, неблагодарному, Лжецу, не сдержавшему данного слова, – Мы вновь заклинанье доверить не можем. Противен ты мне, убирайся отсюда!" Так учитель прогнал его, и брахман решил, что жить теперь незачем. Ушел он в лес и умер там жалкой смертью". Закончив это наставление, Учитель повторил: "Как видите, монахи, Девадатта не только теперь, но и прежде отрекся от учителя и попал в великую беду". И он отождествил перерождения: "Неблагодарным брахманским юношей был тогда Девадатта, царем был Ананда, а чандалом – я сам".            504. Джатака о царе Бхаллатии Некогда в Варанаси правил царь Бхаллатия. Как-то раз ему захотелось отведать жареной на углях дичи, да так, что он оставил царство на советников, а сам в полном вооружении, со сворой хорошо натасканных породистых охотничьих собак ушел из города в Гималаи. Направился он вверх по течению Ганги. Добравшись до теснины, где дороги дальше не было, он свернуд в сторону и пошел верх по берегу притока; странствуя по лесам, стрелял он оленей, кабанов и другу. дичь,жарил их на костре, ел и незаметно для себя забрался в самые верховья. Река сузилась и превратилась в живописный ручей;воды в нем в паводок бывало по грудь, а сейчас – всего по колено. Водились в том ручье рыбы и черепахи; берега ручья плотным серебристо-белым слоем устилал песок, а над водой свисали ветви, обремененные всевозможными цветами и плодами. Между деревьями порхали стаи птиц и роились пчелы, слетавшиеся на аромат, а под их сенью бродили олени, антилопы и косули. А на берегу того ручья, что нес воду из-под ледника, стояла парочка кимпурушей. Они ласкадись и целовались, но, странное дело, о чем-то плакали и причитали. Поднимаясь вверх по ручью к подножию горы Гандхамаданы, царь заметил их и удивился: "Отчего это кимпуруши так горько плачут? – подумал он. – Спрошу-ка я их". Жил в Каши царь по имени Бхаллатия; Покинув город, он ушел охотиться. Забрел к подножию вершины Гандхамаданы, Где все цветет и где живут кимпуруши. Он своре гончих псов залечь велел, А лук с колчаном положил под деревом, И осторожно подошел к кимпурушам. "Ответьте мне, не бойтесь: вы живете здесь – На горном склоне, у реки Химаваты? Вы так похожи на людей! Скажите мне, Как называют вас на вашем языке?" Кимпуруша ничего не ответил царю, а жена его заговорила: "Здесь гора: Малла, Белая, Трехглавая; По горным речкам между ними бродим мы, И на людей, и на зверей похожие, А люди называют нас кимпуруши". Ц а р ь Друг друга обнимаете вы с нежностью И безутешно оба причитаете. Как вы похожи на людей! Скажите мне: О чем вы плачее, горюете, печалитесь? О н а Однажды мы всю ночь в разлуке провели, И каждый думал о другом и тосковал. Об этой ночи до сих пор горюем мы, Нам так печально, что ее не возвратить. Ц а р ь Вы о ночной разлуке так печалитесь, Как о потерянном добре иль смерти родича. Вы так похожи на людей! Скажите мне, Из-за чего вы ночь в разлуке провели? О н а Ты видишь эту речку быстроструйную, Под сенью множества дерев текущую, Бешущую из ледяной расселины? Тогда была пора дождей. Любимый мой Решил через нее вброд переправиться. Он думал, что и я за ним последую. А я бродила и цветы искала: Кураваку, уддалаку, анколу; Хотелось мне убрать себя цветами И подарить любимому гирлянду. Потом метелки риса собирала, Раскладывала их пушистый ворох, Готовила обоим нам подстилку: "На ней сегодня мы переночуем". Потом между камнями растирала Кусочки благовонного сандала: Хотелось мне получше умаститься И мужу приготовить притиранья. Но с гор сбежад внезапно быстрый паводок, Он все цветы унес, что были собраны. А речка вздулась вдруг, водой наполнившись, И стала для меня непроходимою. Остались мы тогда на разных берегах, Друг друга видим, жа не можем сблизиться, То засмемся оба, то заплачем вдруг – Нам очень нелегко та ночь далась. К восходу солнца спало наводненье, Мой муж пришел ко мне по мелководью. Мы обнялись, и снова, как и ночью, То засмеемся обв, то заплачем. Семь сотен лет без трех годов минуло С тех пор, как ночь мы проведи в разлуке. Твоя жизнь, государь, короче нашей. Как можешь ты вдали жить от любимой? Ц а р ь Скажи по правде, странное созданье, – Тебе, быть может, старшие сказали И знаешь ты об этом понаслышке – Ваш век земной сколько столетий длится? О н а Живем мы на земле столетий десять. Болезни раньше срока нас не мучат. Приятна жизнь у нас, несчастья редки. Мы с сожаленьем расстаемся с жизнью. И понял царь, ее словам внимая, Что быстротечна жизнь, недолго длится, Из леса возвратился он в столицу, Стал одарять нуждающихся щедро И пользоваться благами земными. И вы словам кимпурушей внемлите, В согласии живите и не ссорьтесь, Чтоб горевать потом вам не пришлось, Как им, о ночи, проведенной врозь.            516. Джатака о царе обезьян В столице Каши, в Варанаси, правил царь, страны благодетель. Однажды с друзьями-советниками в парк Мригачиру он направился. Увидал он там страшного брахмана – побелевшего, с выцветшей кожею, Не человека – развалину, только кости кожей обтянуты. Состораданьем великим охваченный при виде несчастья подобного, Спросил его царь в изумлении: "Ты кто, человек или нелюдь? Руки-ноги твои совсем выцвели, голова же и их белее, А телом ты стал весь пегий, вся кожа твоя в боляках, На спине у тебя промоины, как на улице после ливня, А суставы все в черных шишках. Я такое впервые вижу. Твои ноги покрыты пылью, и ты истомился от жажды, Отощал – одна кожа да кости – и, как видно, изголодался. Откуда ж ты к нам явился, безобразный и страшный с виду? Я скажу, даже мать родная твоего погнушалась бы вида. За что тебя это постигло? На святого ль ты руку поднял? Какое деянье преступное тебя ввергло в такие муки?" Брахман ответил: "Ну что ж, расскажу по порядку, пусть наукой другим сие будет. Ведь правдивых людей в этом мире мудрецы всегда прославляют. Я пошел за своими быками и случайно в лесу заблудился, В чаще глухой и бесплодной, где слоны лишь стадами бродят, За оленями хищники рыщут. И грозила мне верная гибель. Проплутал я в лесу неделю, истерзался от жажды и голода И набрел на дерево тиндуки, а росло оно над обрывом И увешано было плодами. Я давно уж проголодался – Отведал сначала падалицы, очень она мне понравилась, Но мне показалось мало, и я забрался на дерево: "Вот где наемся вволю!" Съел один плод, сидя на ветке, Потом потянулся к другому – да сломалась под тяжестью ветка, Словно ее подрубили. И тут я вместе с ветвями, Головою вниз, вверх ногами, низвергся в отвесную пропасть И не смог ни за что уцепиться. Я упал в озерцо глубокое, потому не убился насмерть. Добрых десять дней просидел там и не чаял, что жив останусь. Но пришел туда царь обезьяний. Хвост его был попдобен бычьему, Ночевал он в горных пещерах, днем же прыгал с ветки на ветку, Собирая плоды лесные. Увидал меня сей лесной житель – А я был и бледн, и тощ, – и стало ему меня жалко. "Назовись! Ты кто и откуда? Как в пропасти ты очутился? Ты человек или нелюдь?" Я с мольбою ему поклонился И почтительно зверю ответил: "Человек я, в беду попавший, избавленья отсюда нет мне. Да пребудет с тобою благо! Я молю тебя о спасенье". Он сперва взял тяжелый камень и, силы свои проверяя, Поднялся с ним из ущелья, а потом ко мне обратился: "Ну-ка, сядь ко мне на спину, братец, обхвати мне шею руками, Я тебя из провала вытащу". Так сказал мне царь обезьяний. Я все сделал, как он велел мне: сел ему на крепкую спину, А руками схватился за шею. Вылез зверь со мной из провала, И хоть сильным он был и мощным, изнемог от великой натуги. И сказал мне царь обезьяний, добравшись до самого верха: "Теперь ты побудь моим стражем, я хочу вздремнуть ненадолго. Львы и тигры по лесу бродят, есть медведи вокруг и пантеры. На меня они броситься могут, если я задремлю беспечно. Отгоняй их, коли заметишь". Так охрану он мне доверил и тут же заснул ненадолго. А в душе моей той порою мерзкий замысел зародился: "Обезьяны – людям пожива, как любые лесные твари. Почему бы его не убить мне – я бы досыта мяса наелся! Будь я сыт, я и сил бы набрался, взял бы мяса с собою в дорогу, Я бы выбрался из чащобы, и вернулся обратно к людям". Взял я в руку обломок скалы и ударил его по темени. Но в руке моей не было силы, и удар получился слабым. Обезьяна вскочила мигом (а по темени кровь струилась) И с глазами, полными слез, сказала, меня укоряя: "Что же ты сделал, любезный! Как на такое решился! Пусть пребудет с тобою благо – но я-то просил о защите! Горе тебе, человек, на злодейство ты покусился! Кто, как не я, тебя вызволил из гибельной этой пропасти? Я вернул тебя с того света, и ты предать меня вздумал? Ты злодей и злодейство замыслил, которого нет страшнее. Не пришлось бы тебе за это претерпеть немалые муки. Ох, погубишь ты себя злодейством, как бамбук от плодов своих гибнет. Нет тебе больше веры, ведь замыслил ты злодеянье. Иди теперь вслед за мною и не скрывайся из виду". Стал он прыгать с ветки на ветку и показывать мне дорогу. Так меня он к деревне вывел и на том со мной распрощался: "Теперь звери тебя не тронут, ты вышел к людским селеньям. Ступай, человек ты неправедный. Вот дорога – иди, куда хочешь". Омыл обитатель лесов свою рану в ближайшем озере, Вытер слезы, лицо осушил и направился в горы обратно. Ощутил я жжение в теле и подумал, что он меня проклял. Все нутро у меня горело; захотелось воды напиться. Подошел – и вдруг показалось, что вода в пруду закипела И что красен он весь от крови, полон сукровицы и гною. Сколько капель воды попало мне тогда на голую кожу – Столько вздулось на ней нарывов размером с полплода бильвы. Созрели они, полопались, трупный смрад из себя источая, И потек из них гной кровавый. Куда бы теперь не пришел я – в деревню ли, в городок ли, Мужчины и женщины палками мне дальнейший путь преграждают: "От тебя смердит трупной вонью, не смей подходить к домам близко!" И терплю я такие муки седьмой год с тех пор непрерывно, Ужасных своих деяний пожинаю плоды достойные. Да пребудет со всеми благо, кто меня послушать собрался! Благодетелей не предавайте, нет греха тяжелее измены. Того, кто предаст благодетеля, поражает проказа и язвы, А после смерти предатель попадает в ад непременно". Этот человек еще продолжал говорить что-то царю, но земля под ним разверзлась, и в тот же миг он провалился в ад Незыбь. А царь после этого покинул парк и вернулся в город.            523. Джатака об Аламбуше Древле в горнем дворце Судхарме Вождь богов и отец победы, Одолевший демона Вритру, Слово молвил могучий Индра Аламбуше, деве небесной: "Все Тридцать Три небожителя И сам Индра, богов предводитель, Тебя, о прелестная, молят: Ты, Аламбуша, неотразима – Искуси Ришьяшрингу-аскета! Его подвиги нам угрожают. Целомудрен он, верен обетам И давно устремлен к нирване. Сбить с пути его постарайся!" Отвечала Аламбуша Шакре: "Что за речи, небесный владыка? Почему ты меня отличаешь, Искусить посылаешь аскета? Здесь, в твоей ашоковой роще, Предостаточно дев прелестных. Есть подобные мне, есть и краше – Дай одной из них порученье, Пусть они соблазняют аскета!" И промолвил могучий Индра: "Ты сказала сущую правду. Здесь, в моей ашоковой роще, Предостаточно дев прелестных. Есть такие, как ты, есть и краше. Одного у них нет – уменья! Ни одна не сравнится с тобою В искусстве прельстить мужчину. Ты, о женщина с дивным телом, Бесподобна в этом искусстве. А раз так, то иди, о благая, Ты здесь лучшая среди женщин. Своей прелестью ты, я знаю, Победищь суровость аскета." Отвечала ему Аламбуша: "Я отказываться не смею – Царь богов мне дает порученье, Но робею я пред Ришьяшрингой: Опалит меня жар его духа. Ведь уж многие в ад попали Иль увязли в чреде рождений, Искусит пытаясь подвижников. Право, зябко мне стало от страха!" И сказавши так, в пусть пустилась Бесподобная обликом апсара Прельстить устремилась, прелестная Ришьяшрингу дева Аламбуша. Добралась она до той рощи, Где стоял шалаш Ришьяшринги. Расцветали тогда повсюду Бутоны красного бархатника. Там из сумерек предрассветных В ранюю пору завтрака Вышла апсара к Ришьяшринге, Когда он подметал у костра. И сказал изумленный подвижник: "Ты явилась ко мне, как молния, Блещешь, словно звезда падучая. Крутобедрая и лукавая, Кто ты, дева, мой взор влекущая? На запястьях твоих браслеты, А в ушах драгоценные серьги. Ты как солнце в полдень сияешь. Твоя кожа благоухает Превосходной сандаловой пудрой. Ты стройна, нежна и пригожа, Ноги ставишь изящно и ровно, Ты идешь и с собою уносишь, О желанная, мою душу. Твои бедра сужаются книзу – Я их хоботу уподоблю. Умащенные лучщими мазями, Они блещут, как ось колесницы. Твой пупок, пушком окаймленный, Вид имеет цветущего лотоса, Он лоснится, и издали кажется, Что покрыт он блестящим лаком. Твои груди пышны и выпуклы, Налиты, крепки и упруги, Очертаниями подобны Половинкам маленькой тыквы. Твоя шея длинна, как у лани, И рисунок на ней мне напомнил Своим рядом округлых линий Завитки океанской раковины. Твои яркие губы прелестны. А меж ними двумя рядами, Словно жемчуг, сверкают зубы. И смотреть-то на них приятно. Глаза у тебя – загляденье: Длинны, широко раскрыты, Зрачки черные, уголки красные – Будто спелые плоды чёточника. Не излишне длинны твои волосы, Умащенные и опрятные, Золотым гребешком расчесаны, Источают запах сандала. Среди пастухов и пахарей Иль между торговцев странствующих, Среди мудрецов почитаемых, Отшельников, преданных подвигам, Я не встречал тебе равной Во всей округе, известной мне. Кто же ты родом, как звать тебя? Тебя бы хотел я поближе знать". Отвечала прекрасная апсара: "Благо тебе, о сын Кашьяпы! Не время теперь для пустых речей, Пойдем и друг другом утешимся, Насладимся любовью в обители. Подойди ко мне, дай обнять тебя, Научить любовным утехам!" Так сказала и в путь пустилась Бесподобная обликом апсара: Прельстить стремилась прелестная Ришьяшрингу дева Аламбуша. Позабыл он свою неловкость, Устремился пылко за нею И нагнав, схватил ее за косу. Повернулась к нему красавица, Заключила его в объятья. Так достигла она своей цели – Он лишился тогда целомудрия. В этот миг воззвала в уме своем К владыке Инлре Аламбуша. Пребывал он тогда в роще Нандане. Царь богов, могучий и щедрый, На призыв ее тотчас откликнулся. Ей прислал он ложе златое, Тысячей покрывал устелЈнное, С дорогим, высоким балдахином, Драгоценными тканями покрытым В пятьдесят слоев, коли не больше. И взошла на него красавица, Заключила в объятья подвижника. Будто час, три года промелькнуло – Все в объятьях она его держала. Развеялся через три года морок, Пробудился ото сна подвижник. Смотрит апсара: чары проходят – Тотчас же невидимою стала. Вот очнулся брахман, оглянулся – Видит зелень молодую на деревьях. Там, где был очаг, – трава густая. А вокруг него – весенний лес разросся, Раздается пение кукушек. Осмотрелся он в недоуменье И заплакал горькими слезами: "Я не жертвую и не читаю мантры, Подношения огню забросил! Кто же ввел меня в искушенье, От служенья отвратил мой разум? Я и прежде жил в лесной пустыне, Мой духовный пыл не изменял мне. Кем-то, как корабль в открытом море, Что наполнен множеством сокровищ, Был ограблен я и благ лишился!" Приняла вновь дева зримый облик И во всем подвижнику призналась: "Я ввела тебя в искушенье, Своим духом дух твой победила! Царь богов меня к тебе направил. Омрачен ты был, проспал три года". Ришьяшринга молвил сокрушенно: "Говорил мне отец мой, Кашьяпа, Упреждал он меня заранее: "Ты запомни, о юноша: женщины Красотою цветам подобятся. На груди у них по две выпуклости, Ты по ним узнаешь их, юноша". Так родной отец наставлял меня, От опасности уберечь хотел. Но увы, я его не послушался, Отцовский наказ запамятовал. Ничего теперь не осталось мне, Как в лесу горевать в одиночестве. Будь же проклята моя оплошность! Либо вновь я обращусь к сощерцанию, Либо тут же с жизнью распрощаюсь". Видит апсара – к отшельнику вернулись Пыл духовный, мужество и стойкость. Головой Аламбуша припала К стопам Ришьяшринги, повинилась: "Не сердись на меня, о великий муж, Не сердись, подвижник достославный! Я великую услугу оказала Небожителям и Шакре, их владыке, – Ведь от жара твоих подвигов суровых Содрогнулась горяя обитель". "Что ж, прощаю тебя, Аламбуша. Пусть тридцать три небожителя И Васава, их предводитель, И ты сама, милая апсара, – Пусть вы все будете счастливы. Ступай кудахочешь, красавица". Поклонилась земно она аскету, Попрощалась с ним, сложив ладони, Обошла три раза с почтением, И отправилась восвояси: Вновь воссела на ложе золотое, Тысячей покрывал устеленное, С дорогим, высоким балдахином, Драгоценными тканями покрытым В пятьдесят слоев, если не больше, – И на нем в мир богов воротилась. Воссияла она, словно факел, И блистала, подобно молнии. Царь богов был рад и доволен И промолвил:"Ты мне угодила, Попоси чего хочешь в награду!" "О господин всех созданий, Вот что прошу я в награду: Не посылай меня, Шакра, Впредь соблазнять подвижников!"            541. Джатака о царе Ними «В те времена...» – это Учитель произнес по соседству с Митхилой, в манговой роще, названной в память о древнем царе рощей Магхадевы, когда стал объяснять, почему он улыбнулся. Случилось это так. Однажды под вечер Учитель в сопровождении многих монахов прогуливался по этой роще и, проходя мимо красивой купы деревьев, решил рассказать монахам о своих деяниях в прошлой жизни, а потому и улыбнулся. «Почему вы улыбнулись, почтенный? – спросил его тхера Ананда. – Ведь просто так, без причины и без повода, просветленные не улыбаются». – «Некогда, Ананда, еще во времена царя Магхадевы, я здесь играючи упражнялся в созерцании и правил этой страной», – ответил Учитель и рассказал о былом. «Давным-давно в городе Митхиле, столице царства Видехи, жил царь по имени Магхадева. Восемьдесят четыре тысячи лет он был мальчиком и играл в детские игры, следующие восемьдесят четыре тысячи лет был молодым наследником престола, а потом восемьдесят четыре тысячи лет правил царством. Едва взойдя на царство, он наказывал своему цирюльнику: «Когда ты, любезный, увидишь у меня на голове седой волос, скажи мне об этом». Прошли века, и наступил тот день, когда у царя появился на голове первый седой волос. Цирюльник сказал об этом царю, а затем по его просьбе выдернул волос щипчиками и положил его царю на ладонь. А тот, увидевши седой волос, почувствовал, будто пришла к нему смерть и держит его за горло. И решил он, что настала пора отречься от царства и уйти в отшельники. Цирюльнику он подарил на прощание доходную деревню, а сам призвал к себе старшего сына и объявил ему: «Принимай правление, сынок, я ухожу в отшельники». – «Отчего так, батюшка?» «Седеет голова моя, склоняется к концу мой век. Явились вестники богов, время уйти мне на покой» – с этими словами Магхадева помазал царевича на царство, наказал ему в будущем поступить так же, как он, и покинул город. Приняв монашество, он восемьдесят четыре тысячи лет упражнялся в безмерных добродетелях – в дружелюбии, милосердии, радости чужой радостью и беспристрастии, обращенных на всех живых существ, – и после смерти сопричислился к обитателям небес Брахмы. Так же поступали, когда приходила тому пора, и сын его, и внук, и правнук... Все они принимали на склоне лет монашество, поселялись в манговой роще и упражнялись в безмерных добродетелях, а после кончины приобщались к числу богов сфер Брахмы. Минуло без двух восемьдесят четыре тысячи поколений царей. Царь Магхадева, старейший из них, пребывал все эти годы на небесах Брахмы и следил, как живут его потомки на земле. Видя, что все они, подобно ему, принимают монашество, он исполнился радости и решил заглянуть в будущее: продлится ли этот родовой обычай впредь или нет? И открылось ему, что больше так быть не суждено. А посему решил он сам стать последним достойным отпрыском своего рода и, ниспав из божественных сфер, родился сыном главной супруг и митхильского царя. Наступил день наречения имени. Знатоки телесных примет рассмотрели младенца и объявили: «Государь! Сын твой родился, чтобы достойно завершить родовой обычай. С ним этот обычай и кончится, и цари не станут больше принимать под старость монашество». «Раз сын мой родился, чтобы завершить наш обычай, – подумал царь, – он подобен ободу, который связует и завершает колесо». И царь нарек сына именем Ними, что значит «обод». Уже с малых лет царевич отличался щедростью, добронравием, неуклонно соблюдал обряды упосатхи. А отец его, как и все предки, с первым седым волосом на голове подарил своему цирюльнику доходную деревню, сам же стал монахом в манговой роще и после смерти возродился на небесах Брахмы. Царь Ними, приняв правление, повелел установить навесы у четырех городских ворот и в середине города, близ своего дворца, и учредил в них раздачу даров нуждающимся. Добра расходилось под каждым навесом на сто тысяч каршапан ежедневно. Не отступал он и от пяти обетов добронравия, в дни полнолуния и новолуния непременно отмечал упосатху, да и всех подданных своих побуждал к щедрости и иным благим делам, рассказывал им, как заслужить посмертное рождение на небесах, как избежать адских мук и жить в согласии с дхармой. Следуя его наставлениям, люди приносили дары, свершали благие деяния, а потому все после смерти рождались на небесах. И стал мир богов многонаселенным, ад же, напротив, почти обезлюдел. Однажды боги обители Тридцати Трех собрались в своем божественном чертоге Судхарме и разговорились, восхваляя безграничные достоинства царя Ними: «Собратья! Мы должны помнить, что учитель наш – царь Ними. Только благодаря ему и его знаниям, что подобны всеведению Просветленного, мы наслаждаемся теперь благоденствием на небесах». А на земле добрая слава о царе растеклась и распространилась вширь, словно масло по воде. В те времена, когда царь Ними правил – Мудрец, радевший о всеобщем благе, – О нем заговорили даже боги. Глубокий ум его казался чудом. Царь Ними, устрашитель вражьих ратей, Одаривал всех жителей Видехи. Однажды он задумался глубоко: «Что в этом мире больший плод приносит: Даров раздача иль духовный подвиг?» А Матхаван, могучий небожитель, Прознал тотчас, что царь в недоуменье. Он принял свой тысячеокий облик, К царю в опочивальню перенесся И разогнал сияньем мрак полночный. В великом трепете и изумленье К видению царь Ними обратился: «Ответь, о гость: ты дух или гандхарва? А может, ты сам Шакра, царь небесный? Сияние подобное мне внове: Мне и слыхать о нем не доводилось». Увидел бог, сколь изумлен Ведеха, И отвечал царю людей правдиво: «Я небожителей владыка, Шакра, И на любой вопрос тебе отвечу». Так, получив соизволенье Шакры, К нему с вопросом Ними обратился: «Скажи мне, мощнорукий небожитель, Что в этом мире больший плод приносит – Даров раздача иль духовный подвиг?» Ответил царь богов без промедленья: «Есть три ступени подвига, властитель: Начало, середина, завершенье. Начало здесь – отказ от любострастья. Им обретают царское рожденье. Затем учиться надо созерцанью, Оно ведет к рождению на небе. А совершенство в йоге – завершенье. Оно тебя поднимет в сферы Брахмы. Лишь для подвижников они доступны, А щедростью достичь их невозможно». Итак, Шакра сразу объяснил царю, что большего плода следует ждать от духовного подвига, а затем привел царю примеры: «Государь! В древности было немало щедрых царей, приносивших обильные дары и свершавших великие жертвоприношения – Дудипа, Сагара, Села, Мучалинда, Бхагираса, Ушинара, Атхтхака, Ассака и много других, но, однако, ни один из этих кшатриев не смог родиться после своей смерти выше небес мира желаний. Зато многие подвижники, ушедшие из мирской жизни, возвысились благодаря своему подвигу над миром желаний и попали в сферы Брахмы. Таковы семь провидцев: Ямахану, Сомаята, Маноджава, Самудда, Maогxa, Бхарата, Каликараккхия; вспомни еще об Ангирасе, Кашьяпе, Кисаваччхе, Акитти! Правда, все это я говорю тебе с чужих слов, но могу рассказать и о том, что видел сам. Послушай, государь! Некогда в Гималаях протекала между двух золотых гор глубокая и непреодолимая даже для лодок река Сила. Вода в ней была до того невесомой, что и павлинье перо не могло бы удержаться на ее поверхности и тотчас бы утонуло. Потому ту реку и называли Сила, что значит «река, где тонут». Золотые горы, высившиеся по ее берегам, сияли, словно костры из тростниковой соломы. Речные заводи там заросли благовонной гагарой, а горы были покрыты густым лесом, где изобильно росли цветы и плоды. И жило в том чарующем краю десять тысяч провидцев. Все они были мастерами созерцания и обладали пятью сверхзнаниями. Когда им нужно бывало добыть себе пропитание, одни из них отправлялись на материк Северных Куру, другие собирали крупные ягоды гвоздичного дерева, третьи шли в горы на поиски всяких плодов и ягод, а некоторые улетали за подаянием в города Джамбудвипы. Чревоугодие было им чуждо, и все они безмятежно предавались созерцанию. Как-то раз один из этих подвижников прилетел за подаянием в Варанаси. Когда он, опрятно одетый, проходил по улице мимо дома придворного жреца, хозяин заметил его и пригласил войти. Смирение подвижника полюбилось жрецу. Несколько дней подвижник прожил у него дома, и вот, когда они немного узнали друг друга, жрец спросил: «Где ты живешь, почтенный?» – «В Северных Гималаях, любезный». – «Неужели ты живешь там совсем один?» – «Какое один! Там живут круглым счетом десять тысяч подвижников, и каждый из них умеет созерцать и обладает всеми сверхзнаниями». Послушал жрец рассказы о достоинствах подвижников, и ему самому захотелось принять монашество. «Почтенный, отнесите меня туда, я тоже хотел бы стать подвижником!» – попросил он. «Нет, любезный, – отвечал подвижник. – Ты ведь на царской службе, тебя нельзя обращать в монахи без согласия царя». – «Хорошо, почтенный. Сегодня же я отпрошусь у царя. А ты прилетай сюда завтра опять». Тот пообещал. Жрец после утренней трапезы пришел к царю и сказал: «Государь, отпусти меня подвизаться в Гималаи». – «Зачем тебе это понадобилось, учитель?» – «Стал я теперь понимать, что в наслаждениях проку мало и лучше бы от них отказаться». – «Хорошо, я тебя отпускаю. Навести только меня, когда станешь подвижником». – «Так и быть», – согласился жрец. Он вернулся домой, дал прощальные наставления жене и домочадцам, отписал им свое богатство и препоручил веденье хозяйством, а себе взял лишь то немногое, что необходимо для отшельнической жизни, и сел дожидаться провидца. Наконец тот прилетел в город и вошел в дом жреца. Жрец угостил его с подобающими почестями и спросил: «Что же мне теперь нужно делать, почтенный?» Провидец вышел с ним за городские стены, схватил жреца за руки и своей волшебной силой перенесся с ним к реке Силе. Там он обратил жреца в монашество. На следующий день провидец опять слетал за подаянием и принес жрецу поесть, а затем преподал ему урок созерцания. Через несколько дней жрец развил в себе сверхобычные способности, овладел созерцанием и смог сам уже летать за милостыней. Спустя какое-то время он подумал: «Царь взял с меня обещание навестить его. Пора бы обещание исполнить». Он отпросился у подвижника и улетел в Варанаси; обходя город и собирая милостыню, он подошел к царскому дворцу. Царь узнал его, пригласил во дворец, с почетом угостил и спросил: «Где ты теперь живешь, почтенный?» – «В Северных Гималаях, государь, на берегу реки Силы, что течет меж двух золотых гор». – «Ты один там или с кем-нибудь вместе?» – «Совсем не один, государь! Там живут десять тысяч провидцев; все они – мастера созерцания, все обладают сверхзнаниями». Слыша такие похвалы провидцам, царь захотел всех их щедро угостить и сказал: «Почтенный! Мне бы хотелось устроить для этих подвижников званый пир. Право, они того заслужили. Как бы это сделать?» – «Государь, сюда ты этих подвижников никакими яствами не заманишь – не польстятся они ни на какую еду». – «Помоги мне, почтенный! Я непременно хочу устроить для них угощение». – «Хорошо, государь. Если ты хочешь угостить их, перенесись отсюда на время к берегам реки Силы. Там ты сможешь это сделать». – «Спасибо за совет», – поблагодарил царь. Он велел взять все необходимое, выступил с войском из столицы и добрался до пределов своего царства. Оттуда отшельник своей волшебной силой перенес царя вместе с войском прямо к берегам реки Силы. Там он и оставил его располагаться лагерем, а сам улетел дальше, к остальным провидцам на ночлег. Наутро он воротился. Царь предложил ему богатое угощение и, когда подвижник окончил трапезу, попросил: «Завтра, почтенный, приводите сюда все десять тысяч провидцев». – «Хорошо», – согласился тот, и на следующий день, когда настало время идти за подаянием или отправляться на сбор плодов, он объявил подвижникам: «Собратья! На берега реки Силы явился царь Варанаси. Он намерен всех нас угостить и приглашает к себе. Прошу вас, ради его блага пожалуйте к нему в гости». Провидцы приняли приглашение, все вместе прилетели к царю и опустились на землю невдалеке от его лагеря. Царь вышел им на встречу, пригласил в лагерь, рассадил всех и вдосталь накормил изысканной едой. Провидцы так полюбились ему, что он тут же пригласил их прилететь и завтра, а там – послезавтра, и на следующий день... Десять тысяч лет прожил там царь, и каждый день угощал он все десять тысяч провидцев. Пришлось ему основать там город, поселить земледельцев. Узнай, государь, что этот царь – не кто иной, как я сам в одной из прошлых моих жизней! И все же, хоть я всех на свете затмил своей щедростью, я не смог подняться выше небес мира желаний и не попал в сферы Брахмы. Зато все те подвижники, что вкушали мои дары, вышли за пределы мира желаний и сопричислились к сонмам Брахм. Как видишь, государь, духовный подвиг сулит много больше, чем щедрость, какою бы она ни была. Но все же, государь, ты должен считать и щедрость, и духовный подвиг деяниями, достойными великих людей, а потому будь усерден и в том, и в другом: приноси дары и блюди обеты». Такое наставление дал Магхаван царю Видехи и отправился к себе на небеса. «Где ты пропадал, государь? Мы не видели тебя», – спросили Шакру небожители, когда он вернулся в обитель Тридцати Трех. «Царь Ними в Митхиле никак не мог разрешить своего сомнения, собратья, – ответил Шакра – Я побывал у него и ответил на его вопрос». И он подробно рассказал богам, о чем размышлял царь Ними и как он сам своим рассказом рассеял сомнения царя, а затем небесный владыка воздал Ними достойную хвалу. Внимая этой хвале, небожители захотели сами повидать царя Ними. «Государь! – обратились они к Шакре – Царь Ними – наш общий учитель. Все мы очутились здесь и наслаждаемся божественными усладами лишь потому, что последовали его наставлениям. Своим благоденствием мы обязаны ему. Мы хотим повидать его. Пригласи его к нам, государь, и познакомь нас с ним». – «Хорошо», – пообещал Шакра. Призвав к себе колесничего Матали, он сказал: «Любезный Матали! Поезжай в Митхилу на божественной колеснице Вайджаянте и привези к нам царя Ними». – «Будет исполнено», – и Матали на колеснице отправился в путь. Пока Шакра беседовал с небожителями, пока отдавал приказ Матали, пока тот готовил колесницу в дорогу, прошло по человеческому счету времени около месяца. Наступило полнолуние. Царь Ними отмечал упосатху. Открыв восточное окно, он сидел на верхнем ярусе своего дворца в окружении сонма советников и размышлял о добродетели. Взошла луна, и одновременно с нею показалась на небе колесница Матали. Люди после ужина сидели у дверей домов за приятной беседой: глядя вверх, они говорили: «Ого! Сегодня на небе целых две луны! » Но колесница быстро приближалась, и скоро стало видно, что это – не луна. Вот уже можно было различить ее саму, возничего Матали и тысячу запряженных рысаков. «Любопытно, к кому же это приехала колесница богов? – спросили себя люди. – Да к кому же, как не к нашему праведному царю! Конечно, это колесница Вайджаянта. Шакра прислал ее за государем Митхилы – ведь только он один достоин такой чести!» И они воскликнули: «Диво дивное случилось, Мы трепещем от восторга! К славному царю Видехи Боги вестника прислали!» Тем часом Матали вихрем примчался к дворцу, развернул колесницу и остановил ее так, что задок оказался как раз напротив восточного окна дворца. Затем он спустил подножку и пригласил царя Ними взойти: «О лучший из царей, страны опора! Тридцать Три бога на вершине Меру и Шакра, их великий предводитель, с тобой желают повидаться. В божественном чертоге ждут тебя. Взойди на колесницу и поедем». «Ну что же, – подумал царь. – Посмотрю на мир богов – ведь я его никогда не видел. К тому же, Матали мне дорогой все объяснит. Пожалуй, поеду!» И он обратился к своим слугам и горожанам: «Я уезжаю ненадолго, а вы без меня не забывайте приносить дары и свершать иные благие дела». С этими словами царь взошел на колесницу. «Какой дорогой везти тебя, царь? – спросил его Матали. – Ехать ли мне мимо праведников или мимо грешников?» – «Я никогда не видел ни адов, ни небесных обителей, а посмотреть стоит на все», – решил царь и ответил: «Провези меня обоими путями». – «Но каким из них ехать мне сначала? Я же не могу поехать сразу по двум дорогам!» – «Сначала, Матали, я хочу посмотреть, как казнятся грешники, посетить их скорбную юдоль, ибо в мир богов ты все равно привезешь меня в конце пути», – ответил Ними. И Матали направил колесницу к реке Вайтарани. Узрел царь Ними адскую реку Вайтарани, Откуда нет спасенья, Что щелочи полна, кипит, дымится И извергает гибельное пламя. Никто ее не создавал – Она порождена была самим злодейством. Там с палицами, копьями, мечами Кромешники по берегам стояли. Кололи, резали, секли, рубили Они попавших в адские пределы. А грешники от муки нестерпимой В Вайтарани искали облегченья, Бросались вниз, в колючую осоку С торчащими кинжалами-шипами, И, напоровшись на шипы, Висели тысячелетия. Потом срывались ниже И падали, не в силах удержаться, На лес железных кольев раскаленных. Века они пеклись на этих кольях, Насаженные, словно дичь на вертел. Дымились колья, и тела дымились. А ниже – новая и горше мука: Растут там листья лотосов железных; Края у них отточены, как бритвы. На них сползали мученики с кольев, Им острые края кромсали тело. Когда же в щелочь грешники ныряли, То дым валил от изъязвленной плоти. Внизу река утыкана мечами. «Быть может, под водой немного легче?» Так думали они и вглубь ныряли, Но там мечи им рассекали члены. Не в силах грешники терпеть такие муки, И стон в аду не умолкает. То вниз несет Вайтарани их по теченью, А то обратно возвращает. По берегам их бесы караулят, Остроги мечут, колют, словно рыбу, Вытаскивают из реки баграми, Распяливают на железных досках И в глотки тычут булавой железной. И снова слышен стон, рожденный болью. Царь Ними в потрясении великом спросил: «Возничий, что они свершили? Поистине ужасны эти муки!» И небожитель Матали ответил (Ему дела всех грешников известны, Царю сказал он истинную правду): «Кто силой злоупотреблял при жизни, Кто оскорблял и мучил беззащитных, Теперь казнятся за свои злодейства В Вайтарани, откуда нет спасенья». Сказав так, дальше Матали поехал. А там, где он остановился снова, От псов спасались великаны бегством. Им раскаленная земля сжигала ноги, А псы их нагоняли в лютой злобе (они слонам не уступали ростом), Вгрызались на бегу в живое тело И великанов на землю валили. Кричали великаны страшным криком, Но звери беспощадно их терзали И до костей обгладывали мясо. Затем слетались коршуны к останкам Железноклювые, с телегу ростом, Дрались над великаньими костями, Их долотами-клювами долбили И костный мозг высасывали жадно. Там тучи воронья кругом клубились, Что страшны видом, Беспощадны нравом, – На всех бросаются, кого заметят. Царь ужаснулся и спросил возницу: «Мне страшно видеть это, колесничий. За что им суждены такие муки?» «Они сквалыгами при жизни были, Отказывались помогать монахам». «А эти кто? Тела огнем объяты, Бегут – а бесы поспешают следом, Держа в руках железные дубины, И лупят их дубинами по бедрам, Сбивают с ног, мочалят спины, руки И превращают их в мешок с костями?» «Злодеями они при жизни были, Мужчин и женщин мучили безвинных». «Скажи мне, Матали, кто эти люди? Их бесы обступили полукругом Пихая накаленными баграми На кучу углей белого коленья. Они проваливаются по пояс А бесы углей сверху подсыпают. Огнем горят несчастные, рыдают. За что им эти лютые мученья?» «Они растратили казну общины, Чужие деньги нагло прокутили, А чтоб сокрыть, старейшин подкупили И лжесвидетельством избегли кары». «Что за котел огромный, раскаленный? Кого в него швыряют вверх ногами?» «Тех негодяев, что при этой жизни Благим подвижникам немало докучали». «А эти мученики что свершили? За что им кожу с головы снимают И рану поливают кипятком?» – «Ты видишь пред собою птицеловов. Они ловили птиц, их умерщвляли И на базаре торговали мясом. «Вон многоводная река струится. Здесь спуск удобен, берега пологи. Спешат напиться мучимые жаждой, Спускаются к реке по медным скалам, Но стоит им припасть к воде губами – И берега охвачены пожаром, Вокруг горит мякина и солома, И жжет нутро огонь немилосердно. А люди, с жаждой совладать не в силах, Его глотают, думая напиться. Огонь насквозь тела их прожигает. За что им, Матали, такая мука?» «Они зерном нечестно торговали, Мешали хлеб с соломой и мякиной». «Что эти люди так вопят истошно? В них бесы стрелы, пики, копья тычут Со всех сторон, не зная передышки. Скажи, чем эти люди провинились?» «Перед тобой грабители и воры, Что ремеслом избрали похищенье Зерна, овец, коров, баранов, денег, А равно драгоценных украшений». «А этих грешников за что живьем свежуют, Разделывают, будто скот на рынке?» «То мясники и рыбники былые. Они безвинных тварей убивали И мясо выставляли на продажу, А ныне сделались поживой бесов». «Теперь я вижу мерзкий пруд зловонный. Дерьмом с мочой он до краев наполнен, И от него смердит невыносимо. Вокруг него сидит народ голодный, Хлебая жадно мерзостную жижу. Кем были прежде эти дерьмоеды?» «Они при жизни нравом были вздорны И непрестанно козням предавались, Друзьям вредили, полные коварства, – А ныне поглощают нечистоты». «А это что за мерзкий пруд вонючий? Он до краев наполнен кровью с гноем, И от него смердит невыносимо. Но грешники его кругом обсели, Лакая ненасытно гной кровавый. Что совершили эти гноепивцы?» «Здесь те, кто на святого поднял руку, Отцеубийцы, матереубийцы. Они из общества себя исторгли И опиваются кровавым гноем». «И эту пытку объясни, возничий! Огромными калеными крюками Кромешники людей за губы тянут, Распластывают их, как бычьи шкуры, На колышках растягивают тело. Слюною и слезами истекают Их жертвы, извиваются, трепещут, Подобно рыбам, брошенным на сушу. «Кто эти люди, что крючки сглотнули? За что они распялены на кольях?» «Они чиновниками в жизни были, За ценами следили на базаре. Им взятки покупатели давали, Чтоб они цены приказали сбавить. А рядом с ними – жулики-торговцы, Людей обвешивавшие на рынках. Но нет мошенникам от мук спасенья. Лежат теперь, растянуты на кольях». «Откуда эти жалкие старухи? Они вопят, заламывая руки. Их плоть уродлива и безобразна, Сочится сукровицею и гноем. Они закопаны по пояс в землю, А сверху их тела напоминают Говяжьи освежеванные туши. Горящие железные утесы На них обрушиваются внезапно, Размалывая мученицам кости. Но вот откатится скала – и снова Стоят они, ничуть не изменились! Опять идет гора горе навстречу, А меж горами мученицы стонут. Они попали в адскую давильню, Им кровь теперь из тела выжимают. Ответь, возничий, в чем их преступленье? За что им суждена такая пытка?» «Они распутству прежде предавались, В утехах плотских были ненасытны, Своим мужьям коварно изменяли, Вот и попали в адскую давильню». «Вон за ноги кромешники хватают Людей. И сбрасывают их в ущелье. А там на дне – пылающие угли. Что эти люди на земле свершили?» «То соблазнители, прелюбодеи. Они, как говорят, воров страшнее. За грех их суждено им низвергаться В ущелье, полное горящих углей. Теперь вокруг ты можешь оглядеться, И сразу множество адов увидишь. А муки в них – безмерны, люты, жутки, Страшны, жестоки, непереносимы. Казнятся здесь те люди, что при жизни Поверили губительным воззреньям И причиняли зло по убежденью, Других людей к тому же подстрекая». Небожители тем временем по-прежнему сидели в своем божественном чертоге Судхарме и ожидали приезда царя. «Что-то Матали долго не возвращается, – подумал Шакра – В чем же дело? Ах, вот оно что! Матали, конечно, решил сделать лучшее, на что способен, и стал показывать царю ады и объяснять, какие грешники в каком аду находятся. Да только царь Ними успеет состариться и умереть, а адам так и не будет конца». И он послал к Матали проворного гонца с наказом: «Скорее вези царя сюда». Гонец мигом нашел Матали и передал послание. «Надо поторапливаться», – понял Матали и издалека показал царю все оставшиеся ады. «Посмотри, государь! Кругом много и других адов, но теперь нам пора ехать к царю небожителей. Поспешим же, о царственный мудрец!» С этими словами Матали развернул колесницу и направил ее к горним мирам. Вскоре царь увидал паривший в пространстве дворец небожительницы Бирани – построенный из драгоценных камней, увенчанный золотыми куполами, украшенный множеством драгоценностей, он простирался на двенадцать йоджан. Был там и пруд, а рядом с ним – парк, где росли деревья, что исполняют желания. Увидел царь и самое небожительницу – она восседала на ложе в покоях одной из башен своего дворца в окружении тысяч небесных танцовщиц, а когда колесница проезжала мимо, отворила украшенное цветными драгоценными каменьями окно и выглянула наружу. Тогда царь спросил возничего: «Кто эта прекрасная богиня, нарядно одетая, в уборе из пестрых цветочных гирлянд; как видно, она наслаждается могуществом и великолепием. Какое благое деяние свершила она при жизни?» – «На земле она была некогда рабыней и звали ее Бирани. Ты, быть может, знаешь это имя, – ответил Матали. – Жила она в доме некоего брахмана во времена десятисильного Кашьяпы. Однажды ее хозяин, будучи в монастыре, пригласил монахов целую неделю вкушать трапезу у себя дома, но домочадцы отказались помогать ему и не захотели принимать монахов: мошенники они, мол, не уследишь за ними. И лишь Бирани вызвалась помочь. Всю неделю она радушно принимала приглашенных, как мать детей, что вернулись после долгой отлучки домой. Вот это доброе дело и вознесло ее после смерти на небеса». Колесница покатилась дальше; показались семь золотых дворцов небожителя Сонадинны. Они сверкали, словно восходящее солнце, а сам Сонадинна в великолепном драгоценном уборе прогуливался по ним в окружении сонма небесных дев. «Что благого свершил при жизни сей небожитель? – спросил Ними. – Вид его приводит меня в восторг». – «Когда-то он был на земле богатым и щедрым домохозяином, и звали его Сонадинна, – ответил Матали. – Он построил для подвижников семь монастырей и неизменно снабжал монахов, что там поселились, всем необходимым для подвижнической жизни – одеждою и пищей, светильниками и лампадным маслом. Дни полнолуния и новолуния, восьмые дни молодой и старой луны он неизменно отмечал обрядами упосатхи, всю жизнь был самообуздан, следовал обетам добронравия – и вот плоды сей добродетельной жизни». Дальше царь узрел хрустальный дворец, возвышавшийся вверх на двадцать пять йоджан, с многими сотнями колонн, инкрустированных драгоценными камнями, с многими сотнями башенок, поверх которых была наброшена сеть колокольцев; над дворцом развевалось знамя, вышитое золотом и серебром, а окружен он был чарующими взор парками, рощами и прудами, где в изобилии росли цветы. Толпы апсар, несравненных в пении, танцах и иных искусствах, населяли этот дворец. «Кем были прежде эти апсары?» – спросил Ними колесничего. «Во времена Блаженного Кашьяпы все они вели праведную, добродетельную жизнь и сообща приносили дары нуждающимся и общине монахов», – ответил Матали. Следующим показался высокий дворец из чистого яхонта. Он был прекрасен и соразмерен, ярко сиял, и доносились из него божественные звуки пения и музыки; слышались барабаны, тамбурины, игра на вине и распевание стихов. Населяло этот дворец множество небожителей. «Что доброго свершили эти люди на земле? – спросил Ними. – Признаюсь, я никогда не слышал столь сладостной и упоительной музыки. За что подобная награда?» – «Здесь те, кто в мире живых были добронравными последователями дхармы. Везде – у колодцев, в арках, у спусков к воде – они с радостью подавали милостыню святым людям и снабжали их всем необходимым, были праведны, блюли упосатху» – сказал Матали. Дальше они миновали еще три несравненных, великолепных небесных дворца. Все эти дворцы увенчаны были многими хрустальными башенками, увиты цветами, обсажены прекраснейшими деревьями – капиттхой, манго, салом, гвоздичным деревом, тиндукой и иными. Невдалеке протекала речка с прозрачной водой, а в воздухе разносился благозвучный щебет птичьих стай. В этих чертогах наслаждались божественным великолепием те, кто были на земле благонравными и щедрыми подателями благ нуждающимся. Наконец колесница поравнялась с золотым дворцом, и в нем тоже жил праведник, бывший в земной жизни родом из Шравасти. Но Шакра, глава богов, в тот миг опять подумал: «Матали снова медлит!» – и послал ему навстречу еще одного проворного небожителя. «Больше медлить нельзя», – понял Матали. Он проехал вперед и издалека показал царю множество остававшихся в стороне божественных обителей: «Посмотри, государь, на все эти золотые дворцы! Они блещут, подобно молниям, пронзающим тучи. Здесь живут те, что были на земле тверды в Учении, прилежно следовали преподанной им дхарме и восприняли проповедь Истинновсепросветленного. Теперь эти люди благоденствуют в небесных чертогах. Ты видел, государь, какова участь грешников и что ожидает праведников. Поспешим же, о царственный мудрец! Нам пора к царю богов». Матали отпустил поводья, и тысяча божественных рысаков помчали колесницу вперед. Вот она приблизилась к семи горным поясам, что окружают вселенскую вершину Сумеру. Царь Ними увидел горы, разглядел моря, разделявшие горные хребты, и спросил колесничего: «Как называются эти горы, Матали?» – «Следи, государь. Первым идет хребет Судассана, Благой Видом; за ним, отделенный от него океаном, – Каравика, Кукушкин; за ним – Исадхара, Держатель Дышла; за ним – Югандхара, Держатель Ярма; за ним – Немидхара, Держатель Обода; за ним – Винатака, Крутой; последним же – Ассаканна, Конское Ухо. Все они разделены между собою морями. Ниже всех – первый хребет, Судассана, а самый высокий – Ассаканна; это тот, что ближе всех к Сумеру. Здесь, государь, живут боги-властители сторон света». Колесница летела дальше. Впереди уже виднелась надвратная башня Пестроглавая; через нее шел путь в обитель Тридцати Трех богов. Кругом стояли изваяния Индры. «Что это? – спросил царь Ними. – Я вижу множество изваяний Индры; они украшены драгоценными камнями, а стерегут их тигры. Это зрелище наполняет меня восторгом. Как называются эти врата, колесничий?» – «Это виднеется Пестроглавая башня, здесь врата, что ведут к вершине Сумеру, государь, – ответил Матали. – Въедем же, государь, в эти врата. Пыль никогда не загрязняла здешних дорог, вымощенных золотом и серебром и усыпанных лепестками цветов». И Матали с царем въехал в божественный град. Царь Ними увидел небесный чертог Судхарму и спросил: «Что это, возничий? Какой прекрасный дворец, построенный из самоцветов! Он ярко-синий, как осеннее небо. Где мы?» – «Это показался небесный чертог Судхарма. Посмотри на восьмигранные отшлифованные колонны из чистого яхонта, на которых он стоит. Здесь собираются боги обители Тридцати Трех во главе с Шакрой, их предводителем. Входи же, мудрый провидец, и порадуй их своим приходом. Небожители сидели и ожидали царя Ними. Но вот они услыхали, что он уж близко, и с гирляндами небесных цветов, притираниями и благовониями в руках вышли встречать его к Пестроглавой надвратной башне. Одарив гостя цветами и благовонными мазями, боги пригласили царя в свой чертог. И царь, сойдя с колесницы, взошел во дворец. «Добро пожаловать, государь. Не слишком ли ты устал с дороги? Мы просим тебя сесть подле нашего царя», – приветливо сказали небожители. А Шакра, их предводитель, учтиво обратился к гостю: «Я рад, о царь, почитаемый всеми жителями Митхилы, что ты посетил нас в сей благословенной обители. Оставайся, государь, среди нас, и наслаждайся всеми благами небесной жизни!» Однако царь отказался: «Нет, владыка. Если благоденствие обретается чьими-то дарами, оно подобно выпрошенному добру. Мне не нужны такие дары. Много важнее свои добрые дела – ведь это то богатство, которым ни с кем не поделишься! Когда я вернусь в мир людей, я буду творить добро. Если человек щедр, ровен в обращении, самообуздан, кроток, то дела его приносят счастье и ему ни в чем не придется каяться». И Великий своим благозвучным голосом преподал небожителям дхарму. Пока он и боги сидели за беседой, по земному счету времени минуло семь лет. Порадовав и восхитив богов изложением дхармы, царь Ними благодарно сказал колесничему Матали: «Я очень многим обязан тебе, о небесный возничей. Ведь ты показал мне обители праведников и скорбную юдоль грешников». А затем он обратился к Шакре: «Государь, теперь я хочу вернуться в земной мир». – «Раз так, доставь, любезный Матали, царя Ними обратно в Митхилу», – молвил Шакра. «Будет исполнено», – отвечал Матали. Он подогнал колесницу ко дворцу; царь попрощался с небожителями. Они повернули обратно во дворец, а Ними взошел на колесницу и уехал. В скором времени небесная колесница приблизилась к Митхиле с восточной стороны горизонта. Народ посмотрел вверх и обрадовался: «Вот и царь наш вернулся!» Матали сделал круг над городом, опустился и высадил царя у того самого окна, откуда тот начал путешествие, сам сказал: «Прощай, государь, я уезжаю» – и отправился назад. «Расскажи, царь, как там живут, в мире богов», – попросили подданные. Царь описал им все великолепие небожителей и самого Шакры, а заключил рассказ наставлением в дхарме: «Будьте же усердны в благих делах! Тогда и вы со временем тоже попадете в небесную обитель». Прошло время. Однажды на голове царя Ними появился первый седой волос. Цирюльник выдернул его и положил царю на ладонь, и тот понял, что настала пора отречься от мирской жизни. Цирюльнику он пожаловал доходную деревню, а сам призвал к себе наследника и объявил, что решил уйти в отшельники. «Отчего так, батюшка?» – спросил сын. «Седеет голова моя...» – отвечал словами предков царь Ними. Он принял монашество, поселился в манговой роще и предался духовным упражнениям. После своей кончины он сопричислился к обитателям миров Брахмы. Но сын его, царь Калараджанака, нарушил обычай и под старость в отшельники не ушел». Закончив это наставление в дхарме, Учитель произнес: «Как видите, монахи, не только ныне свершил Татхагата исход из мира – он совершал его и прежде». И он отождествил перерождения: «Шакрой был тогда Анируддха, Матали стал теперь Анандой, восемьдесят четыре тысячи царей – нынешние мои последователи, я же был тогда царем Ними».            545. Джатака о Нараде Кашьяпе Когда-то царствовал в Видехе Ангатий, доблестный воитель. Казною был богат и войском, Имел в достатке колесницы. И вот однажды, светлой ночью (Тогда настал осенний праздник И отмечали полнолунье), Он созывает приближенных – Ученых, знающих, умелых И в обращении учтивых. Здесь был Алата-воевода, А с ним – Сунама и Виджая. К ним царь с вопросом обратился: "Скажите, чем бы нам заняться? Сегодня праздник полнолунья, На чистом небе месяц светит. Как можем мы себя потешить, Воспользоваться этой ночью?" Тогда Алата-воевода Царю ответил самым первым: "Вели-ка воинам собраться: Поднимем войско по тревоге И всей несметной силой ратной Отправимся в поход, о кшатрий. Не всех еще мы победили, А победить бы всех хотелось. Поэтому я предлагаю Померяться с врагами силой". Услышав это предложенье, Сунама с ним не согласился: "Твои все недруги, воитель, Сегодня съехались в столицу И не злоумышляют больше, Но признают твое главенство. Сегодня праздник, не забудьте. Не вижу смысла я в походе! Не лучше ли нам поскорее Отправить слуг за угощеньем, Призвать певцов и музыкантов, И наслаждениям предаться?" Услышав это предложенье, Виджая с ним не согласился: "Услады, государь, – не новость, Ты их всегда себе доставишь. Нам наслаждения привычны, А радости от них немного. Нам нужен брахман или шраман, Наставник и учитель дхармы! Он нас избавит от сомнений И даст благие наставленья". Услышав это предложенье, Царь с одобрением воскликнул: "Виджая предлагает дело, Его намеренье удачно! Нам нужен брахман или шраман, Наставник и учитель дхармы. Он нас избавит от сомнений И даст благие наставленья". Услышав речи государя, Сказал Алата-воевода: "Живет у нас в оленьем парке Из рода Кашьяпы подвижник По имени Достойный – Гуна; Он проповедует умело И окружен учениками, Нагой он ходит, без одежды. Его считают люди мудрым". Услышав речи воеводы, Послал Ангатий за возницей: "Готовь, возничий, колесницу, Мы в парк немедленно поедем". Тот быстро подал колесницу С сиденьем из слоновой кости. Серебряною окаемкой Она сияла и сверкала, Как полная луна на небе; Четверка рысаков в упряжке, Как на подбор, все белой масти, А на бегу быстры, как ветер, Притом совсем не норовисты. Все было белым:кузов, кони, И царский зонт, и опахало. В сопровожденье приближенных Царь выехал на колеснице И был прекрасен, словно Чандра. Скакали верховые следом И сабли наголо держали. Так ехал царь, не больше часа; Затем сошел он с колесницы И с приближенными своими Пришел туда, где жил подвижник. Кругом ученики сидели И брахманы, текла беседа. Царь никого не стал тревожить. Он здесь не мог распоряжаться. И окруженный всяким людом, Неподалеку царь уселся На мягких набивных подушках, Расположился поудобней И вежливо беседу начал: "Всего ли у тебя в достатке? Ты крепок ли теперь здоровьем? Как добываешь пропитанье? Не трудно ль жить тебе, почтенный? Не болен ли какой болезнью? Не жалуешься ли на зренье?" Вайдехе, преданному дхарме, Подвижник отвечал учтиво: "Все у меня благополучно, Болезни мне не докучают. А ты здоров ли, царь Видехи? Тебя не донимают бунты? А рысаки твои здоровы? Не поломалась колесница? Не мучат ли тебя болезни? Они нередко губят тело!" Так царь Видехи и отшельник Приветствиями обменялись. Царь времени не тратил даром, Он тотчас перешел к распросам О том, чего ему держаться, О смысле дхармы и о пользе: "Как почитать, согласно дхарме, Отца и мать? Ответь, подвижник! А как нам быть с учителями? Каков наш долг перед семьею? Как относиться к старшим нужно? А как – к отшельникам, монахам? Как обращаться нужно с войском? Чего держаться в управленье? Как правильно исполнить дхарму, Чтоб после смерти быть счастливым? Как те, кто нарушает дхарму, В ад попадают после смерти?" И на вопрос царя Видехи Ответил Кашьяпа-подвижник: "Скажу я истинную правду. Внимай мне, государь, прилежно: Хоть следуй, хоть не следуй дхарме – Плода не будет никакого. Не существует того света: Никто оттуда не вернулся, Нет, государь, покойных предков, Родителей не существует. Учитель бесполезен в жизни: Того, кто буен от природы, Не сможет усмирить учитель. Все существа равны друг другу, И старших почитать не нужно. В труде, старанье нету смысла, А мужество всегда бесцельно. Все существа судьбой влекомы, Как бечевой влекома лодка. Что суждено – то и получишь. Плодов даяний не бывает, А приношенья бесполезны. Ни власти нету, ни усилий. Кто поглупей – дары приносит, Кто поумней – их получает. И все глупцы в самообмане Невольно одаряют умных. Всего семь сутей существует. Они неразложимы, вечны: Земля, вода, огонь и воздух, Затем – несчастие и счатье; Душа считается седьмою. Никто их разложить не может, Несокрушимы эти сути, И истребить их невозможно: Ведь меч проходит между ними. Кто рубит голову на плахе, Не задевает этой сути. Кто может видеть здесь убийство? Пусть восемьдесят кальп минует, Потом еще четыре кальпы – Тогда все души чисты будут. Нет раньше срока избавленья, Какие не блюди обеты. И сколько б ты добра ни делал, Освобожденья не ускоришь; А можешь нагрешить без меры – Освобожденья не замедлишь. Очистимся мы постепенно За восемьдесят кальп о дольше. Не побороть необходимость – Ведь море на берег не выйдет!" Послушав поученья Гуны, Сказал Алата-воевода: "Признаюсь я, ученье это Мне кажется правдоподобным. Я помню прошлое рожденье, Предшествующее этой жизни: Я был забойщиком скота в ней И был как Пингала известен. В Варанаси, великом граде, Я совершил грехов немало, Без счета резал скот на мясо: Свиней, овец, козлов, баранов... Но после смерти я родился Богатым, сыном полководца. А значит, нет плодов злодейства, Иначе быть бы мне в кромешной!" Сидел там раб неподалеку, Что Биджакою прозывался. Он Кашьяпу пришел послушать, Хоть и постился в полнолунье. Услышал он ученье Гуны И сказанное воеводой И, тяжко-тяжко воздыхая, Заплакал горькими слезами. Его окликнул царь Видехи: "Скажи, любезный, что ты плачешь? Ты удручен какой-то вестью? Что тяготит тебя? Откройся!" Вопросу царскому внимая, Ответил Биджака правдиво: "Ничто не тяготит мне душу. Послушай, царь, что расскажу я. Я помню прошлое рожденье: Там жизнь моя была счастливой. Ведь был я в городе Сакете Купцом и прозывался Бхава, Был предан дхарме, уважаем; Подвижникам и неимущим Я неизменно был опорой; Ни одного греха в той жизни Я за собою не припомню. Но после смерти я родился Здесь сыном женщины несчастной (Ведь я, Вайдеха, сын рабыни), Теперь я неимущ и жалок. Но, несмотря на свою бедность, Я добродетели привержен, Готов обедом поделиться Со всеми, кто меня беднее. По полнолуньям, новолуньям Пост соблюдаю непреложно, Зла никому не причиняю, Не зарюсь на добро чужое. А вот теперь, как оказалось, Мои старанья бесполезны! Ведь правильно сказал Алата – От благочестия нет проку! Мне просто выпало злосчастье – Бросок костей был неудачен. Игрок я, видно, никудышный. Алата – вот игрок умелый, Его бросок удачным вышел, И выпало на долю счастье. Врата небес теперь закрылись! Что делать мне? Не понимаю! Вот потому я и рыдаю, Ученью Кашьяпы поверив". Царь Биджаки рассказ услышал И молвил он такое слово: "Стяжать блаженство невозможно, Мы изменить судьбу не в силах. Любое счастье и злосчатье Одна она нам посылает. Нас всех очистит смена жизни, Освобожденья не приблизишь. Я до сих пор к добру склонялся, Подвижникам и неимущим Всегда я помогал с охотой, Радел о благе государства – Выходит, только тратил время! Почтенный Кашьяпа! С тобою Мы свидимся еще, быть может, Коли судьба того захочет". Промолвил это царь Видехи И в путь отправился обратный. Царь скоротал остаток ночи, R>Я доверяю приближенным". Промолвил это царь Вайдеха И погрузился в наслажденья; Подвижников и неимущих Забыл и стал к ним равнодушен. Полмесяца уж пролетело, Вот накануне новолунья Зовет к себе царевна Руджа, Любимое дитя Вайдехи, Кормилицу и говорит ей: "Меня украсить поспешите, Моих подружек наряжайте, Ведь завтра будет новолунье, Пора бы мне отца проведать". Служанки подали гирлянды, Сандалом Руджу умастили И украшения надели Из самоцветов и кораллов, Из яхонтов и бус жемчужных. Одета в лучшие наряды, Она на золотых носилках Отправилась царя проведать. Блистая собственной красою, Она еще прекрасней стала Среди своих подружек юных. Вот, в окружении наперсниц, Сияя праздничным убором, Вступила в Чандаку царевна И все сверканьем озарила, Слепящей молнии подобна. Она приблизилась к Вайдехе, Приветила его учтиво И села рядом на сиденье С блестящей золотой отделкой. Ее, а с нею и подружек, Подобных апсарам небесным, Радушно принял царь Видехи И вымолвил такое слово: "Довольна ты своею жизнью? Проводишь ли в забавах время? В пруду купаешься, как прежде? А кущанья разнообразны? Какие же у вас затеи? Беседки из цветов плетете? А коль чего-то не хватает, Скажи – я дам распоряженье! Мне кажется, что ты натерлась Не самым лучшим притираньем. Быть может, надобно сандала?" Так дочь распрашивал Вайдеха. Ему царевна отвечала: "Мне, государь, всего довольно, Ни в чем не знаю я отказа. Но завтра – новолунье, праздник. На подаяния убогим Нужна мне тысяча каршапан – Я, как всегда, им помогаю". На эту речь царевны Руджи Ей так ответил царь Ангатий: "Ты много денег зря изводишь: В дарах нет никакого смысла! Посты зачем-то соблюдаешь; Наверное, судьба такая, И ты постишься поневоле. А я в постах добра не вижу. Про Биджаку-раба слыхала? Он тоже был постам привержен. А как послушал речи Гуны, Заплакал горькими слезами. Живи, пока живется, Руджа! Отказывать себе не стоит. Не существует того света, Зачем себя напрасно мучить?" Послушав речь царя Видехи, Прекрасная царевна Руджа, О будущем и прошлом зная, Промолвила такое слово: "Я раньше знала понаслышке, Теперь воочию узрела: Кто с дураком имеет дело, Сам поглупеет непременно. Кто в одиночку заблуждался, С другим заблудшим повстречавшись, Сам в заблужденье укрепился. Ни Биджака, ни же Алата, Меня ничуть не удивляют. Но ты всегда был столь разумен, Столь опытен и зред в сужденьях – Как мог ты вместе с дураками Поддаться ложному воззренью? И если сам с собой нас ход вещей очистит, Зачем тогда подвижничество Гуне? Он в заблужденье понапрасну себя мучит, Как мотылек, летящий на светильник. Кто верит, что усилия бесплодны, Не остановится пред злым деяньем, А от последствий трудно избавляться, Как от крючка сглотнувшей его рыбе. Я приведу тебе сравненье, С вниманием меня послушай! Разумный человек, бывает, Суть дела схватывает сразу, Когда сравнение услышит. Представь купеческое судно, Перегруженное товаром, Оно под непомерным грузом Затонет в океанских водах. Так человек, мало-помалу, Накапливая злодеянья, По бременем их непомерным В аду утонет, как в пучине. Что до Алаты-воеводы, Так он грехи пока лишь копит, Но в будущем ему придется Дурные испытать рожденья. Алата тоже, царь Видехи, Когда-то накопил заслуги, Поэтому теперь он счастлив. Но благо это – ненадолго: Он к недостойному склонился, Оставил верную дорогу И движется стезей дурною. Теперь – еще одно сравненье. Возьми две чашки с коромыслом И нагрузи одну из чашек: Свободная от груза чашка Поднимется на коромысле. Так, если человек заслуги Накапливает понемногу, Они его поднимут к небу, И это с Биджакой случится. А те несчастья и невзгоды, Что он переживает ныне, – Последствия дурных деяний, Им совершенных в прошлой жизни. Но все дурное скоро минет, Ибо теперь он благонравен. Не слушай Кашьяпу, владыка! Не следуй ложному ученью! Ты попадаешь под влиянье Того, с кем вместе тратишь время, Будь он хоть праведник, хоть грешник. С кем человек завяжет дружбу, Кого он часто навещает, Он на того похожим станет. Когда лежат две вещи рядом, Соприкасаются друг с другом – Одна запачкает другую. Стрела, отравленная ядом, Оставит часть его в колчане. Разумный муж остережется Общения с неблагородным – Грехом недолго заразиться. Ведь если ты концом былинки Дотронешься до тухлой рыбы – Былинка гнилью и пропахнет. Вот каково с глупцом общенье! А если к благовонной тагаре Ты поднесешь листок от дерева, Он тоже станет благовонным – Вот каково общенье с мудрым! Считай, что разум твой – корзинка, А в ней плоды твоих деяний. Будь рассудителен, владыка! Оставь общение с дурными, С достойными сведи знакомство. Дурной тебя толкает к аду, Достойный – к небесам приблизит. Послушай, что со мною было. Я помню семь своих рождений, Предшествовавших этой жизни, И о семи грядущих знаю. В седьмом тому назад рожденье Была мужчиной я, владыка. Жила в Магадхе, в Раджагрихе, Кузнечным делом занималась. Товарища дурного встретив, Грехов свершила я немало, Погрязла в прелюбодеяньях. Казалось мне, что я бессмертна. Дурной поступок сохранился, Словно огонь под слоем пепла, А я после того родилась Благодаря другим деяньям В столице Ватсы, в Каушамби, В семье богатого торговца Как их единственный наследник, И все меня там ублажали. Я встретила благого друга, Он был умен и образован, Меня на правый путь наставил. Все новолунья, полнолунья Я, как положено, постилась. Благой поступок сохранился, Как клад вблизи от водоема, Но плод былых дурных деяний, Свершенных некогда в Магадхе, Созрел теперь и проявился, Как яд, полействовав не сразу. Родилась я в "аду стенаний" И там прожаривалась долго, Об этом даже вспомнить тяжко! ведь я бесчисленные годы Терпела тяжкие страданья. Потом в Бхеннакате родилась – Была козлом там холощеным; Возя сановников в повозках, Расплачивалась за распутство. А после смерти я родилась В лесу дремучем обезьяной. Вожак мне откусил мошонку: Я продолжала, царь Видехи, Расплачиваться за распутство. Потом в Дашарне я родилась, Была волом там подъяремным, Расплачивалась за распутство. А после этого, Вайдеха, Я возродилась человеком, Но отродясь была бесполой – Моя расплата продолжалась. А после этого я стала Небесной девой в свите Индры, Носила яркие наряды И дорогие украшенья, Искусным пением и пляской Царя богов я услаждала. То семь моих былых рождений. Грядущие я тоже знаю. Теперь проявится то благо, Что я свершила в Каушамби, И в следующих семи жизнях То снова буду человеком, То обитательницей неба. Я буду счастлива все время, Но первых шесть своих рождений Придется женщиной остаться. Зато в седьмом существованье Я стану наконец мужчиной – Не на земле, но в горнем мире. Уже готовят мне гирлянды Божественных цветов сантаны. Их на меня наденет, знаю, Проворный небожитель Джава. Что для богов – лишь час единый, Шестнадцать полных лет для смертных, А день и ночь в небесном мире – Столетие земного счета. Неисчислимые рожденья Влекут поступки за собою, И ни благое, ни дурное Деяние не исчезает. Кто хочет быть всегда мужчиной, Остерегаться должен блуда, Как человек, что вымыл ноги, Обходит стороною лужи. А если женщина захочет, Мужчиной стать в грядущих жизнях, Пускай супруга почитает, Как апсара – богов владыку. А кто желает благ на небе И долгой жизни в горнем мире, Пусть избегает прегрешений И в мыслях, и в речах, и в деле, Пусть дхарме следует прилежно, От этого всегда есть польза, Будь женщиной ты иль мужчиной. Все те, кто в нашем мире, государь, Живут в великолепии, в достатке, Когда-то жили праведно, поверь: Мы все – наследник своих поступков. А как ты полагаешь, царь Видехи: За что танцовщиц ты к себе приблизил, Наряды даришь им и украшенья? Наверное, они того достойны?" Так добронравная царевна Порадовать царя старалась, Разубедить своим рассказом, Но все напрасно: тот не верил. Сам Нарада из мира Брахмы, Обозревая Джамбудвипу, Царя Ангатия приметил И снизошел к нему на землю. Когда он в облике провидца Возник перед царем Видехи, С надеждою царевна Руджа Пред ним почтительно склонилась. А царь в великом изумленье Немедленно спустился с трона И гостя вопросил смятенно. Царь Откуда явился ты, богоподобный, Сияя, как месяц безоблачной ночью? Кто родом ты и каково твое имя? Нарада Явился сюда я из горнего мира, Сияя, как месяц безоблачной ночью. Узнай, государь, что я – Кашьяпа родом, Под именем Нарады в мире известен. Царь О Нарада, я изумлен этим чудом: Как можешь парить ты, земли не касаясь? За что получил ты такую способность? Нарада Я дхарме и правде был издавна предан, Смирял свои страсти, был щедр неизменно, От этого стал я стремителней мысли, Мгновенно в любые миры попадаю. Царь Что ты рассказал мне – поистине чудо: Заслуги, выходит, отнюдь не бесплодны, (Вот только не знаю я, верно ли это). Позволишь ли пораспросить тебя дальше? Но только я жду непритворных ответов! Нарада Спроси, о чем хочешь, владыка Видехи. Я тут же рассею любые сомненья, Скажу о причинах, примеры напомню, В моих рассужденьях не будет изъяна. Царь Нарада, ответь нелицемерно: Есть ли в мире боги? Есть ли предки? Существуют ли на самом деле То, что называется "тем светом"? Нарада Есть и боги в мире, есть и предки, И на самом деле существует То, что называется "тем светом". Глупые и чувственные люди – Лишь они не знают о том свете, Ибо держатся превратных взглядов. Царь Если, Нарада, ты тоже веришь, Что умершие на этом свете Просто на тот свет переселились, Одолжи мне здесь пятьсот каршапан – На том свете тысячу получишь! Нарада Будь ты добронравен и надежен – Дал бы я тебе пятьсот каршапан, Но теперь ссужать тебе опасно: Как очутишься ты в преисподней, Долг с тебя взыскать никто не сможет. Кто бездельничает в этой жизни, Ленится, бесчинствует, буянит, Тот от умных не получит ссуды, Ведь возврата будет не дождаться. А тому, кто может заработать, Добронравен, опытен, надежен, Люди сами в долг дают охотно: На такого можно положиться. Ты же, царь, коль взглядов не изменишь, После смерти встретишься в кромешной С жадным вороньем, исчадьем ада. Грифы, коршуны, орлы, вороны Исклюют тебя и растерзают. Будешь ты, разодранный на части, Окровавленный, в грязи валяться – Позабудешь, что кому-то должен! Там не светят ни луна, ни солнце, Жутью дышит беспросветный сумрак, Не бывает там ни дня, ни ночи; Всяк махнет рукой на свои деньги, Только бы в аду не очутиться. Двое кобелей могучих, рослых: Первый – Светлый, а второй – Пятнистый, Там железными клыками гложут Всех, кто очутился в преисподней. Хищники когда в тебя вгрызутся По кускам растащат свое тело, Будешь ты, разодранный на части, Окровавленный, в грязи валяться – Позабудешь, что кому-то должен! Навостривши копья, пики, дроты, Слуги ада, копоти чернея, Колют и пронзают, стервенея, Грешников, в кромешную попавших. Не ищи от них спасенья в бегстве. Все равно ты будешь весь истерзан. Вспорят тебе брюхо, кишки вынут, Так забудешь, что кому-то должен! Там с небес дождем летят секиры, Стрелы, копья, топоры, кинжалы, Люто накаленные, как угли; Там из туч валится град каменьев, Знойный ветер дует нестерпимо. Нет ни малого отдохновенья, Как начнешь, измучившись, метаться, Позабудешь, что кому-то должен! Запрягут тебя в телегу бесы Да начнут стрекалом тыкать в спину – Побежишь по раскаленной лаве, Позабудешь, что кому-то должен! Вздумаешь ли на гору взобраться, Бритвами утыканную плотно, Источающую зной и ужас – Бритвы рассекут тебя на части, Будешь в собственной крови купаться И забудешь, что кому-то должен! Станешь ползать по горящим грудам, Где трещат пылающие угли: Как обуглишься да накричишься – Позабудешь, что кому-то должен! Растут там адские деревья, Касаясь облаков вершиной; На них железные колючки Набухли человечьей кровью. На эти страшные деревья Служители судьи умерших Мужчин и женщин загоняют, Что предавались любострастью. Тебя там то же ожидает, И будешь лезть, окровавленный, Пока всю кожу не оставишь И не исколешь свои члены На ужасающих колючках. Тогда ты горько будешь плакать, Раскаиваясь в прегрешеньях! Ты даже кожи там лишишься, Откуда же возьмутся деньги С заимодавцем расплататиться! Другие там растут деревья: Мечи на ветках вместо листьев. И будешь ты на них взбираться, На ветках оставляя части Обезображенного тела! Едва ты вырвешься из леса – В Вайтарани падешь немедля; Откуда же возьмешь ты деньги С заимодавцем расплатиться! Клокочет щелочной водою, Дымится адское теченье Реки Вайтарани ужасной, А в ней – железные кувшинки И остро режущие листья! Тебя, забрызганного кровью, Река немедленно подхватит И понесет на эти листья; Откуда же возьмешь ты деньги С заимодавцем расплатиться! Царь Как дерево под топором, я весь дрожу от страха. Что делать мне? Куда идти? Я заблудился в мире! Я в ужасе от дел своих, раскаиваюсь горько! Одна надежда на тебя, провидец! Дай мне воды напиться в знойный полдень, Будь островом среди морской пучины, Стань светочем средь темноты кромешной! Дай наставление о дхарме и о пользе. Увы! Я в прошлом тяжко провинился. Скажи, как мне очиститься, провидец? Как избежать паденья в бездну ада? Нарада Стань праведнвм, как Дхритараштра, Как Вишвамитра, Джамадагни, Как Ушинара и царь Шиби. Во всем отныне следуй дхарме, И обретешь обитель Шакры. Пусть в Чандаке, твоем дворце, И Митхиле, столице царства, Отныне возглашают слуги: "Кто жаждет? Кто проголодался? Кому нужны цветов гирлянды? А кто нуждается в одежде? Кому-то, может, для прогулок, Нужны сандалии и зонтик?" Пусть дважды в день так возглашают. Тех, кто состарился в работе, Не заставляй трудиться больше, Но содержать ты их обязан, Будь это люди иль скотина: Они заботу заслужили. А теперь запомни наставленье: Колесницей назовем мы тело, А возничим будет ум искусный. Ось – непричинение дурного, А щиты – раздача неимущим. Мы ободьями представим ноги, Окаемкою же руки будут. Смазка – воздержанье от обжорства; Если скрипа нет – ты сдержан в речи. Цельный кузов – это верность слову; Мягкость речи – плавность ее хода; Вера и нежадность – украшенье; Шест со знаменем над колесницей – Скромность, поклонение с молитвой; Неспесивость – вот прямое дышло; А поводья – самообузданье; Плавный ход ее – то негневливость, Сверху же красуется блестящий Зонт – он означает верность дхарме. Поручнями будут твои знанья. А сидением – невозмутимость духа. Спицами же – знанье обстоятельств, Хомутом смирение зовется, А подстилкой будет бодрость мысли. Память – вот стрекало у возницы, Мужество и йога – то уздечка, Если ум смирен – он едет прямо, Избегая прихотей-ухабов. Вдруг рысак к обочине нагнется (Значит, что-то видно или слышно, Что-то вкусно и приятно пахнет, Отвлекая в сторону вниманье) – Рысака тогда возничий – твоя сущность – Погоняет мудростью нещадно. Тот, кто твердо правит колесницей, Едет ровной и прямой дорогой, – Тот осуществит свои желанья И кромешной навсегда избегнет. Глоссарий Тимира - то же, что и нигродха (ньягродха). Джетавана - монастырь близ города Саваттхи, где Будда обычно говорил свои проповеди. Варанаси - древний священный город на берегу Ганга. Наг - разновидность полубогов с человеческой головой и змеиным телом. Серумадипа - область на севере Цейлона (совр. Джафна). Бхарукаччха - торговый порт в Индии (совр. Брочх в штате Катхьявар). Вина - струнный музыкальный инструмент. Макара - мифическое морское чудовище. Гатха - строфа буддийского стихотворного текста. Ананда - один из наиболее преданных учеников Будцы. Белувана - местность близ города Раджагрихи. Девадатта - родственник Гаутамы Будды, вошедший в буддийскую общину и впоследствии ставший противником Будды. Сарипутта - главный ученик Будды. Мадхука - растение Bassia latifolia. Тхера - старший буддийский монах, или монах, отличавшийся определенными достоинствами. Саваттхи - древняя столица североиндийского государства Кошалы. Вихара - буддийский монастырь. Перевод: Дмитpий Алексеевич Ивахненко