Борис Акунин
     
     Квест - LEVEL 3
     
     Level 3. АНГЛИЙСКИЙ КЛУБ
     
     Тридцать секунд
     
     - срок слишком маленький, чтобы логически обосновать решение. В таких случаях - Норд знал по опыту - остается полагаться на интуицию. Уровень желтой влаги в бутылочках уменьшался с одинаковой скоростью.
     Все пузырьки были старинными, толстого, чуть мутноватого стекла. Но между ними имелась разница. Три флакона геометрической формы походили на аптекарские или химические емкости. Четвертый, изображавший купидона, скорей подошел бы для чего-нибудь парфюмерного. Если пить нужно лишь из одной бутылочки, то выбирать, наверное, следует эту. Она явно отличается от прочих.
     Или это ловушка для дураков?
     "Была не была", вспомнилась Гальтону труднопереводимая, но энергичная русская поговорка. Он открутил пробку, запрокинул голову и до дна, как рюмку водки, опрокинул содержимое флакона в рот. Вкус был знакомый, самсонитный.
     Миновала секунда, другая, третья. Сердце учащенно колотилось, во рту от волнения стало сухо. Больше пока ничего не происходило.
     Айзенкопф не терял времени. Не обращая внимания на коллегу, который, возможно, доживал свои последние секунды, биохимик хладнокровно смочил платок с трех концов жидкостью из остальных пузырьков. Едва успел - там было уже почти пусто.
     - Попробую сделать анализ. Какие-то микрочастицы все равно останутся.
     Доктор кивнул. У него в висках слышалось странное тиканье. Может быть, пульсация крови?
     А что если он сейчас уснет мертвым сном, как это всегда происходило после доз самсонита? Айзенкопфу его отсюда не унести...
     - Чувствуете что-нибудь? - с любопытством спросил бессердечный немец. - Если начинают холодеть пальцы или вдруг щекотание в области желудка - это скорее всего яд.
     Гальтон отошел к окну, чтобы сосредоточиться на своих ощущениях.
     Только никаких ощущений не было. Но почему? В чем же тут дело?
     - Ключ в фармацевте Великого Человека. Ищите омниа-експланаре-у-мари-гри , - отчетливо и раздельно произнося каждое слово, сказал по-французски молодой голос.
     - Что искать? У кого? - удивился Норд, оборачиваясь к биохимику. - И что у вас с голосом?
     - Ничего. Я рта не раскрывал. Вы что-то услышали? Скорей записывайте!
     Совет был дельный. Норд вытащил блокнот и слово в слово записал странную фразу, причем последнюю, невразумительную ее часть – фонетически, по звукам. Напрягать память не пришлось, она цепко сохранила услышанное, вплоть до интонаций. Наверное, записывать было необязательно. Фраза не забудется, как не забылись собрания сочинений классиков.
     Итак, в пузырьке содержался именно самсонит.
     - "Le clй estlepharmacienduGrandHomme. Cherchezomnia-eksplanare-chez-mari-gri"- вот что было сказано. Вы понимаете смысл?
     - Нет, не понимаю. Ломать голову будем потом. Сейчас пора уносить ноги. Ровно три часа ночи. Слышите шаги? Боюсь, что инструкция предписывает охране делать обход каждый час. Снова прятаться - лишний раз рисковать. Пора запускать повторный фейерверк.
     Айзенкопф достал из внутреннего кармана плоскую металлическую коробочку, напоминавшую портсигар. На ней мерцал зеленоватый огонек.
     - Это дистанционный радиопрерыватель. Смотрите в окно.
     Коробочка пискнула, и фонари снова погасли, а за кустами, в прежнем месте, ожил фонтан из искр.
     В доме раздались сердитые голоса. Хлопнула дверь, с крыльца спустились люди, но, судя по шагам, уже без опаски, да и было их только двое или трое.
     - Оставайся у трансформатора, Павлов! - крикнул вслед им начальник.
     Немец лез на подоконник.
     - Пора!
     
     Когда двор снова осветился, они были уже за углом.
     Норд размышлял вслух:
     - Чей это был голос? С чего он взялся нам подсказывать? Почему он говорил по-французски? Ведь надпись мелом тоже была на этом языке! Не меньше загадок в самом послании. "Фармацевт Великого Человека" - понятно. Это Громов. Что "ключ" именно в нем, мы уже знаем. Все остальное неясно, сплошные вопросы. Вероятно, "Omnia eksplanare" - это латинское "Omnia explanare", "все объяснить". Только что "все"? Тут какая-то грамматическая несостыковка. И что за белиберда "chez-mari-gri"? "У мари-гри" - это где?
     - Может быть, это звукосочетание вы трактуете неверно? Что если это одно слово: "шемаригри"?
     - Нет. Произнесено было раздельно: сначала "chez", потом с меньшим интервалом "мари-гри". Я и сейчас очень явственно это слышу... Погодите-погодите...
     Доктор остановился и нахмурился.
     - Про то, что я должен "заглянуть в Ломоносова", мне сказал мистер Ротвеллер. Разработка самсонитов, один из которых был спрятан за барельефом Ломоносова, тоже ведется в ротвеллеровской лаборатории... Все это напоминает игру в кошки-мышки. Причем, похоже, глаза завязаны у меня одного. - Он схватил Айзенкопфа за локоть. - А ну выкладывайте, что вам известно! След безусловно тянется из вашей лаборатории! Кто-то из ваших коллег к этому причастен!
     - Никто, - твердо ответил немец. - Уверяю вас. Препарат, который вы выпили, по всем признакам обладает сходным действием с самсонитами нашей разработки. Но никому из наших не пришло бы в голову тратить столько усилий ради одной-единственной фразы. Это все равно что выковать на крупповском заводе " Большую Берту " и застрелить из нее воробья. Наверное, в пузырьке был какой-то прототип или дальний родственник наших самсонитов. Поверьте специалисту, это не наша продукция. Нужно скорей возвращаться на квартиру, мне не терпится взять вашу кровь на анализ. Идемте!
     Непохоже было, что Айзенкопф темнит. Казалось, он озадачен и обеспокоен еще больше, чем сам Гальтон.
     - Я пошлю Ротвеллеру телеграмму! - сердито воскликнул Норд. - Пусть объяснит, откуда он знал про барельеф и почему не рассказал все напрямую!
     - С московского центрального телеграфа прямиком в Нью-Йорк? Тут-то нас ГПУ сразу и зацапает... Послушайте, а вы уверены, что ваш голос - не галлюцинация?
     Вопрос был задан очень странным тоном, чуть ли не жалобно. Почему-то эта мелочь окончательно убедила Гальтона, что биохимик тоже ничего не понимает.
     - Абсолютно уверен.
     
     Дальнейший путь они проделали молча, каждый держал свои мысли при себе.
     На скамейке никакие старушки, конечно, уже не сидели - четвертый час ночи.
     - Погодите-ка, - сказал осторожный Айзенкопф.
     Прежде чем войти в подъезд, он сначала повел Норда на улицу и долго смотрел на окна последнего этажа.
     Там горел свет. Зоя дожидалась возвращения коллег. Что ж, ей предстояло узнать много интересного.
     - Фургон переместился.
     - Что вы сказали, Курт?
     - Вон тот грузовик с рекламой минеральной воды стоял несколькими метрами левее. Зачем отъехал?
     - Черт его знает. Мало ли. Идемте, нам есть, что обсудить!
     Немец помедлил, но все-таки последовал за доктором.
     На лестничной клетке, где и вечером горела одна-единственная лампочка, теперь было совсем темно. Должно быть, из экономии свет выключили на ночь. А может быть, лампочка просто перегорела.
     Пришлось достать фонарик.
     Оказавшись у квартиры 18, Гальтон поднял руку, чтобы постучать, но дверь вдруг открылась безо всякого стука, и очень резко.
     На пороге стоял мужчина в гимнастерке. В руке он держал пистолет. Пистолет был направлен в грудь доктору Норду.
     Гальтон инстинктивно отшатнулся, но сзади из темноты налетели еще люди и крепко взяли его за плечи.
     Рядом хрипел Айзенкопф. Он попробовал сопротивляться, и его очень ловко, профессионально взяли в залом.
     - Заводи! - приказал человек с пистолетом. - Сначала главного.
     Норда полуповели-полуповолокли по коридору.
     Дверь в комнату Зои была открыта, и он увидел, что княжна сидит спиной ко входу на стуле, а по обе стороны от нее стоят мужчина и женщина в военной форме. В следующую секунду дверь будто сама собой захлопнулась. Нарочно показали, что Зоя тоже взята, понял он.
     Гальтона втолкнули в его собственную комнату. Айзенкопфа, кажется, тоже провели к себе.
     Эти люди отлично знают, как размещены члены группы. Может быть, от Зои?
     Но задумываться над этим было некогда.
     Навстречу арестованному доктору поднялся невысокий человек классической интеллигентской наружности: чеховская бородка, мягкий прищур проницательных глаз, скромный пиджак.
     - Ну вот и мистер Норд. Вам к лицу украинская рубашка и советские значки. - Незнакомец весело рассмеялся, чуть распустив узел галстука.
     Говорил он по-английски без акцента, но очень пресно, как изъясняются хорошо образованные европейцы континентального происхождения.
     Тем временем кто-то сзади очень быстро, но дотошно обшарил одежду Гальтона. Все найденное - в том числе мундштук и коробочка с иголками - было выложено на стол.
     - Кто вы такой? - спросил доктор.
     - Разве я не представился? Прошу извинить.
     
     Начальник отдела контрразведки ОГПУ
     
     Картусов, Ян Христофорович. Вот и познакомились.
     Лицо странного человека - неанглийского англичанина, русского с нерусским именем - перестало улыбаться. Улыбка исчезла не мгновенно, а постепенно, словно сползла. Вернее, лицо само выползло из нее, как змея из старой кожи.
     Появилось новое лицо товарища Картусова. Оно было жестким и отсвечивало сталью, будто Антон Чехов скинул пенсне и оборотился Железным Феликсом (так называли в России Феликса Дзержинского, основателя большевистской тайной полиции). Превращение впечатляло.
     - Я-то про вас, доктор Норд, уже многое знаю. И, честно сказать, пребываю в недоумении. - По губам начальника контрразведки скользнула гадливая улыбка. - Вы - ученый, с именем. Что же вы, шер мсье, ввязались в такую грязную историю? С уголовщиной и шпионажем, с трупами! Желтый дьявол попутал? - Он выразительно покосился на чековую книжку, что лежала перед ним на столе среди прочих бумаг. - Оно конечно, золота у дьявола много, безлимитно много. Только мы, большевики, ротвеллеров не боимся и в их всевластие не верим. Чары золотого дьявола в стране большевиков бессильны.
     Лицо продемонстрировало еще одну трансмутацию: из стального сделалось каменно-глухим, как могильная плита.
     "Сейчас пугать станет", подумал Норд. И в ожиданиях не обманулся.
     - Во-первых, уясните: мы можем с вами сделать все, что захотим . Например, выдать немецкой полиции по обвинению в двух убийствах на пароходе. Хозяин от вас, конечно, откажется. Сядете в германскую тюрьму, жевать кислую капусту, на много-много лет. - Ян Христофорович подергал свою дон-кихотовскую бородку, развел руками и вдруг опять превратился в симпатичного, конфузливого интеллигента. - Я вижу, вас это не испугало? Ну прямо даже не знаю... - Он сделал вид, что задумался. - Можем поступить еще проще. Вы ведь официально в СССР не въезжали? Стало быть, и выезжать будет некому. Например, я могу вас застрелить прямо сейчас. Могу напилить ломтями. В фигуральном, конечно, смысле.
     Он добродушно рассмеялся, но глаза сверкнули таким льдом, что стало понятно: ни в каком не фигуральном.
     "Настоящий артист", подумалось Гальтону.
     Контрразведчик провел рукой по лбу усталым жестом и продолжил суховато, спокойно, будто ему вдруг надоело метать бисер перед свиньями.
     - Мы не кровожадные выродки, какими нас изображает буржуазная пресса, но мы не сентиментальны и не боимся испачкать рук. Рождение нового мира - дело грязное и кровавое, как всякие роды. Тут и зловоние, и утробные воды, а также послед, обрезки пуповины и прочая дрянь, идущая в мусор.
     "Дрянь - это про меня". Норд усмехнулся. В глазах чекиста мелькнуло любопытство. То был, несомненно, ас психологического допроса: за несколько минут он испробовал уже несколько разных подходов. Сразу видно, что человек любит свою работу и получает истинное удовольствие, когда сталкивается с нестандартным противником.
     - Ночью возле Института ни с того ни с сего два раза отключалось электричество. Ваша работа? - Картусов подмигнул. - Днем наведались в Музей, принюхались. Теперь решили в темноте попробовать?
     И опять не дождался ответа. Гальтон молчал, прикидывая, что будет, если резко развернуться и нокаутировать стоящего за спиной охранника. Вряд ли получится. А, главное, что потом? В коридоре и на лестнице другие чекисты. В окно с пятого этажа не выпрыгнешь. Взять в заложники начальника?
     Он оценивающе посмотрел на товарища Картусова с этой точки зрения. Отметил широкие плечи, упрямую линию губ. Этот легко не дастся.
     - Только, пожалуйста, без глупостей, - улыбнулся Ян Христофорович, словно подслушав его мысли. - Вы думаете, я почему на вас наручники не надел? Потому что вижу: передо мной человек умный, не истерик. Сначала взвешивает все "за", все "против", и лишь после этого действует. Вырваться отсюда невозможно, поверьте профессионалу. Ни одного шанса. А главное - незачем. Я ведь вас не допрашивать собираюсь. Я хочу сделать вам очень интересное предложение.
     Он поставил перед собой стул спинкой вперед, оседлал его и дружелюбно воззрился на американца.
     - Знаете, доктор, вы мне нравитесь. Не люблю работать с трусами, им нельзя доверять... Что вы морщитесь? Подумали, собираюсь вас вербовать в агенты? Нет-нет! Мое предложение куда заманчивей. Я предлагаю вам работать по вашей специальности, решая самую важную, самую честолюбивую научную задачу в истории. Полагаю, вам уже кое-что известно о разработках профессора Громова, но вы вряд ли себе представляете их масштаб. Мы на пороге открытия, которое способно перевернуть мир! Человечество совершит грандиозный рывок вперед!
     - Вы сделаете всех поголовно гениями при помощи этой вашей сыворотки?
     Ян Христофорович, запрокинув голову, заразительно расхохотался.
     - Нашелся! Нашелся ключик! Молчальник отворил уста! Ученый есть ученый. Ах, как вы мне нравитесь, Гальтон! Становитесь скорей нашим товарищем, будем вместе решать великие задачи!
     - Это какие же?
     Норд поневоле втягивался в несуразный разговор.
     - Самые благородные. - Картусов негромко, с чувством пропел: - "Мы наш, мы новый мир построим. Кто был ничем, тот станет всем!". Мир без нищеты и эксплуатации. Мир, где у каждого человека будут все возможности прожить полноценную, счастливую жизнь. Поверьте, строить новый мир куда увлекательнее и достойнее, чем служить желтому дьяволу. Вот в чем коренное отличие пролетарской науки от буржуазной.
     Сказано было без пафоса. Так говорит человек, абсолютно уверенный в своей правде.
     - Чушь! - воскликнул Норд. - Демагогия! Наука есть наука, она занята поиском истины. Она не бывает ни пролетарской, ни буржуазной!
     - Еще как бывает. Пролетарская наука работает на пролетариев. На бедных и угнетенных, которые составляют 90% человечества и за чей счет ваши мистеры ротвеллеры богатеют и тешат себя игрой в благотворительность... Знаете что, давайте я выстрою элементарную логическую цепочку. А вы просто говорите, согласны вы с каждым следующим тезисом или нет.
     Начальник советской контрразведки был истинным мастером полемики и диалектики. Начал он с вопросов, ответ на которые мог быть только утвердительным.
     - Правильно устроенное общество - это общество, где правит справедливость. Да или нет?
     - Да.
     - Справедливость - это когда у всех, кто рождается на свет, равные шансы и возможности. Нет?
     - Да
     - Мы, коммунисты, пытаемся построить именно такое общество. Насколько хватает нашего ума, сил, способностей. Вы не смотрите на наши ошибки - не ошибается тот, кто ничего не делает. Оценивайте наши идеалы, нашу цель. Разве она не благородна?
     - ...Пожалуй.
     - Ваш работодатель пытается достижению этой цели помешать. Ведь пытается?
     - Да.
     - Значит, объективно рассуждая, гадкие большевики на стороне Правды, а ваш обожаемый Ротвеллер на стороне Кривды. Так?
     - Не так! Просто он идет к истине другим путем.
     На лице Яна Христофоровича читалось живейшее удовольствие, беседа его несомненно забавляла.
     - Ах, так он, стало быть, взыскует истины? Будучи самым богатым человеком планеты? Получая прибавочную стоимость от труда сотен тысяч людей? Действуя в союзе с германскими фашистами?
     - С чего вы взяли? - удивился доктор.
     - А кто, по-вашему, выручил вас в Бремерсхавенском порту? Эсэсманы Гиммлера.
     Это словосочетание Гальтон слышал впервые.
     - Кто?
     Картусов только махнул рукой, не стал тратить время на объяснения.
     - Не обманывайте себя... Вы умный человек и, кажется, честный. Думайте головой и прислушивайтесь к голосу сердца. Я уверен, что вы станете нашим. Все порядочные люди Земли рано или поздно встанут на нашу сторону, и тогда мир превратится в Союз Советских Социалистических Республик. Или, если вам так больше нравится, в Соединенные Коммунистические Штаты Земли.
     Он посмотрел на часы и поднялся.
     - Договорим завтра. Мне сегодня не спать. Дел полно. - Его тон стал простым, доверительным, будто американец уже сделался для него товарищем. - Я задам вам вопросы, вы мне на них честно ответите. После этого я отвезу вас к товарищу Громову, и он тоже ответит на все ваши вопросы. Это так интересно - забудете обо всем на свете, обещаю.
     - Нас доставят на Лубянку?
     На этой улице, чье название было известно всей стране, находились штаб ОГПУ и внутренняя тюрьма для государственных преступников.
     Гальтон обернулся к охраннику, заранее протягивая руки для наручников.
     Охранника сзади не оказалось. В какой-то момент беседы он беззвучно удалился, прикрыв за собой дверь.
     - Не вижу смысла. - Ян Христофорович рассеянно пожал доктору вытянутую правую руку. - Оставайтесь здесь. Только, пожалуйста, каждый в своей комнате. С Зоей Константиновной я уже поговорил и буду говорить еще. Очень интересная женщина. Настоящий омут. Знаете русскую пословицу "V tikhom omute cherti vodyatsa "?
     Он улыбнулся, а Гальтон не ответил. Зоя совсем не казалась ему похожей на тихий омут, да и чертей в ней он как-то не замечал. Но больше всего доктора почему-то поразило, что он впервые услышал, как Зоино отчество, от чекистского начальника.
     - С третьим вашим товарищем потолкую завтра. Кстати, откуда он взялся? На пароходе его не было. Там вас сопровождал человек со шрамом. - Картусов хитро прищурился. - Отличный, между прочим, фокус. Надо будет взять на вооружение. Вводить в компактную группу нелегалов человека с особыми приметами, чтобы они фигурировали во всех ориентировках. Агенты противной стороны концентрируют внимание на розыске субъекта с шрамами, потому что по нему легче обнаружить всю группу. А вы его - хлоп! - заменяете на другого. Незатейливо, но эффективно. В вашем случае почти сработало.
     Он подождал, не скажет ли что-нибудь американец. Доктор молчал.
     - Ну, хорошо. Отдыхайте, думайте. Завтра поедем к Громову. - Он изобразил на лице строгость, но не вполне настоящую, а как бы напускную. - Из комнаты ни ногой. Считайте, что вы пока под домашним арестом. Если что понадобится, скажите товарищу Иванову. Он останется с вами.
     По-дружески кивнул и вышел, а в комнату из коридора немедленно шагнул охранник, встал у стены и впился в Норда неподвижным взглядом. Руки "товарищ Иванов" держал так: правая все время на расстегнутой кобуре, левая на свисающем с шеи свистке. Дверь при этом осталась открытой. Арест был хоть и "домашний", но сочетался с самым неотступным присмотром.
     
     
     *
     
     Прежде всего следовало разобраться, насколько арестованный свободен в своих действиях и перемещениях.
     Гальтон сел на стул. Чекист ничего не сказал.
     Доктор прилег на диван. Запрета опять не последовало.
     Встал, подошел к окну.
     - К подоконнику не приближаться, - сразу же раздалось сзади.
     "Ага, опасаются, не выпрыгну ли".
     Следующий эксперимент, существенный:
     - Я покурю?
     Он неторопливо направился к столику, на котором лежали вещи, изъятые во время обыска. В том числе "мундштук" и коробочка с иглами.
     - Ничего не трогать. Курите эти.
     Иванов вынул из кармана нераспечатанную пачку папирос, бросил американцу.
     Покурив, Норд сказал:
     - Мне нужно в уборную.
     Охранник громко крикнул:
     - Выход!
     Где-то стукнула дверь.
     - Руки за спину.
     Из кобуры был извлечен наган, щелкнул взведенный курок. Чекист сделал два шага в сторону.
     - Идите.
     Оказавшись в коридоре, Норд увидел, что двери в остальные комнаты закрыты. Из кухни вышли двое людей в форме, впились глазами в арестованного.
     За их спинами, сквозь стеклянную дверь, было видно, что за столом сидят и курят еще двое.
     Запереться в туалете ему не позволили. Все до мелочей здесь было регламентировано, все предусмотрено инструкцией.
     - Я так не привык, - сказал Гальтон. - Ведите обратно.
     Он увидел достаточно. По одному чекисту в каждой комнате, четверо на кухне. Всего семеро. По взгляду, по всей повадке ясно, что это профессионалы высшей пробы. Товарищ Картусов прав: ни одного шанса.
     Раз о побеге думать не приходится, нужно оценить ситуацию в целом.
     Тем более, еще вопрос, нужно ли вообще убегать?
     Короткая беседа с Яном Христофоровичем, что скрывать, произвела на Гальтона сильное впечатление. Он впервые имел возможность поговорить с убежденным большевиком такого уровня. Теперь стало понятно, почему коммунистическая идея за короткий срок увлекла столько жителей планеты, в том числе мыслителей, философов и художников. Образ Нового Мира - это красиво. Особенно после краха Старого Мира, задохнувшегося в ядовитых газах ужасной войны. Жить по-прежнему, как в девятнадцатом веке, больше нельзя. Люди, подобные мистеру Ротвеллеру, пытаются спасти обветшавшую постройку при помощи ремонта. Картусов и его единомышленники хотят возвести новое здание и поселить в нем новое человечество. Чтобы успешно выполнить задание Ротвеллера, нужно быть стопроцентно убежденным в его правоте и в неправоте Картусова. А после недавнего разговора эта уверенность несколько поколебалась...
     - Выход! - крикнул грубый женский голос.
     Иванов немедленно прикрыл дверь в коридор и прислонился к ней спиной.
     Из коридора раздались шаги. Доктор напряг слух.
     Узнал легкую поступь Зои. За ней шел кто-то еще. Кажется, тоже женщина, но в сапогах.
     Очевидно, Зоя тоже попросилась в туалет, ее сопровождает охранница.
     - Сначала на кухню, - донесся голос княжны. - Я забыла там свои таблетки. В туалет потом.
     Задребезжала стеклянная дверь.
     Доктор насторожился. Какие еще таблетки? Зоя никогда не жаловалась на здоровье.
     Послышался звук льющейся воды, снова легкое дребезжание.
     - Сидите, товарищи, я сама. - Это был голос охранницы.
     Зою они опасаются меньше, чем меня, догадался Норд. Никто из кухни в коридор не вышел. А может быть, по чекистской инструкции не положено, чтобы арестованная справляла нужду на глазах у мужчин.
     Спустили воду.
     Гальтон напряженно вслушивался. Вдруг Зоя произнесет что-нибудь, предназначенное для него? Он поймал на себе внимательный взгляд Иванова. Тот был начеку.
     Вдруг за стеной что-то громко хлопнуло - будто лопнул большой воздушный шарик.
     Охранник дернулся, но глаз от Норда не отвел.
     Послышался неясный шум, возня.
     - На помощь! - пронзительно вскрикнула княжна. - Гальтон! Курт!
     Чекист рывком повернулся к двери. Даже профессионалы высшей пробы иногда совершают ошибки. Подхлестнутый криком, доктор, не раздумывая, со всего маху налетел на охранника, буквально вмазав его в створку. Схватил обеими руками за голову, несколько раз ударил: бум, бум, бум! - отшвырнул бесчувственное тело на середину комнаты и вывалился в коридор.
     Зоя в опасности! Ей нужна помощь!
     Но помощь, как оказалось, требовалась охраннице. Она лежала на полу лицом вниз, воя от боли, а княжна сидела на ней верхом, выкручивала руку. Обрушила отлично нацеленный удар на шейные позвонки. Вой оборвался.
     А где четверо, что сидели на кухне?
     Там клубился зеленоватый туман, и ничего не было видно. Даже четыре папиросы не могли создать такой дымовой завесы!
     - Беги туда! - показала Зоя на комнату Айзенкопфа, где что-то рушилось и грохотало.
     Ворвавшись к немцу, Гальтон увидел, что биохимик и его конвоир, сцепившись, катятся по полу. Опрокинулось кресло, с буфета рухнула и разлетелась ваза.
     Доктор потоптался вокруг дерущихся, примериваясь, и нанес отличный удар носком ботинка в стриженый затылок. Чертыхаясь и отплевываясь, Айзенкопф выпрямился.
     - Что за экспромты? Предупреждать нужно! Этот болван меня чуть не застрелил! Еле успел выбить у него пистолет... Где он, кстати? Ага!
     Немец поднял оружие, проверил, дослан ли патрон.
     - Что остальные?
     - Спят.
     В проеме стояла Зоя, поправляя блузку.
     - На кухне осталась моя пудреница. "Лориган Коти". - Она невинно покосилась на Гальтона, и он вспомнил, как, переодеваясь в автобусе, княжна припрятала маленькую коробочку. - Очень полезная вещица. Нажимаешь пружинку - ровно через минуту выстреливает капсула с газом.
     - А-а, знаю. Видел такие штуковины. Только не в пудренице, а в портсигаре или в карманных часах. - Айзенкопф потянул носом. - Нужно побыстрей проветрить, а то нас тоже в сон заклонит.
     Он вдохнул поглубже и побежал в сторону кухни.
     Норд только теперь начинал приходить в себя. Все случилось слишком неожиданно и быстро. После того как Зоя позвала на помощь, прошло, наверное, меньше минуты.
     - Зачем ты это сделала? - спросил он, тяжело дыша.
     Она удивилась.
     - Как это "зачем"? Время шло, а ты ничего не предпринимал. Завтра нас наверняка перевезли бы в Лубянскую тюрьму , а оттуда не выберешься... Что с тобой, Гальтон? Почему ты трешь лоб?
     С одной стороны, Зоя была совершенно права. С другой, теперь утрачена возможность вступить с Картусовым в рискованную, но увлекательную игру. Можно было бы рассказать ему часть правды о задании, полученном от Ротвеллера, - все равно это уже никакой не секрет. Взамен удалось бы попасть в Институт пролетарской ингениологии и получить ценнейшие сведения, прямо из первоисточника. А тогда уже решить - прежде всего для самого себя - на чьей тут стороне истина.
     - Нужно уносить ноги, - сказал вернувшийся в комнату Айзенкопф. - Я открыл окна на кухне. Товарищи чекисты крепко спят. Стрелять опасно, придется их удавить. Но сначала троих конвоиров, а то очнутся.
     - Ни в коем случае! - Доктор был возмущен. - Наоборот, нужно оказать им первую медицинскую помощь.
     Он осмотрел охранника, которого сам же оглушил ударом в затылок.
     Сотрясение мозга. Тяжелое. Но опасности для жизни нет.
     - Этот очнется нескоро.
     Женщина, лежащая в коридоре, кажется, получила перелом позвонков.
     - Зоя, нужно ее осторожно перевернуть и зафиксировать голову.
     Меньше всего Гальтону понравился товарищ Иванов. Испугавшись за княжну, Норд стучал беднягу о дверь слишком сильно и, кажется, проломил ему череп.
     - Дышит, но очень плох...
     - Вы еще "скорую помощь" вызовите! - Биохимик покрутил пальцем у виска. - Их всех нужно прикончить! Они знают нас в лицо. А так останется только начальник. Вряд ли он станет лично шнырять по улицам, чтобы нас разыскать.
     - Нет, - твердо сказал Норд. - Больше никаких убийств.
     Зоя его поддержала:
     - Эти люди всего лишь выполняли свою работу. И вели себя вполне корректно.
     - Чистоплюйка! А вы слюнтяй! Мне-то что! Я лицо могу и поменять...
     Но спорить немец перестал. Должно быть, вспомнил, что из семерых чекистов "чистоплюйка" нейтрализовала пятерых, "слюнтяй" двоих, а он сам ни одного.
     - Давайте вооружимся, захватим самое необходимое и будем сматываться
     . - Гальтон очень к месту ввернул хорошее жаргонное слово, да еще и прибавил уместную поговорку. - Скорому зайцу и волк нипочем.
     Каждый выбрал себе оружие по вкусу. Доктор взял " кольт " одного из усыпленных. Зоя - " браунинг " охранницы. Айзенкопф, поколебавшись между "маузером" и " вальтером ", предпочел последний.
     - Уходить будем через чердак, по крышам. Во дворе и на улице, возможно, дежурят. Придется оставить мой кофр здесь...
     С тяжелым вздохом биохимик стал рыться в своем гигантском чемодане. Вынет что-нибудь, покачает головой, положит обратно. Потом снова.
     - Все, пора! - поторопил его Норд. - Что если у них предусмотрена смена караула? Уходим, уходим!
     Жалобно простонав, Айзенкопф оторвался от своей сокровищницы.
     - Возьмите вот это, - стал он совать доктору небольшой, но ужасно тяжелый металлический ящик с ручкой.
     - Вы с ума сошли! Здесь полсотни фунтов!
     - Вы ничего не понимаете! Это же универсальный конструктор! Без него нельзя!
     - Вот сами его и тащите.
     - Я беру переносную лабораторию. А Зоенька возьмет вот эту сумку, она легкая!
     Но ласковое обращение не растрогало жестокосердную барышню.
     - Идите к черту, Курт. Мне хватит своего багажа.
     - А мне моего саквояжа, - отрезал Гальтон. - Вперед! Уже светает! Из-за ваших железок и склянок мы все пропадем!
     Пришлось биохимику ограничиться "универсальным конструктором", да еще парой свертков, которые он запихнул себе за пазуху.
     - Пожалеете потом, да поздно будет... Не говорите, что я вас не предупреждал... Боже, сколько драгоценностей я оставляю чекистским шакалам!
     Под ворчание и брюзжание Айзенкопфа они поднялись на чердак, оттуда вылезли на крышу. Потом перебрались на соседнюю. Спустились по трубе на двухэтажную пристройку, по пожарной лестнице вскарабкались на высокий кирпичный дом. Здесь пришлось сделать привал, потому что тяжело нагруженный немец выбился из сил.
     Группа расположилась между двумя кирпичными трубами, согнав с них стайку облезлых молчаливых кошек.
     По железной кромке крыши пролегла розовая полоска.
     Над Москвой вставало солнце.
     
     Странное зрелище
     
     открылось бы взору человека, случайно заглянувшего на крышу шестиэтажного жилого дома по улице Герцена, бывшей Большой Никитской, ранним утром 5 мая 1930 года, в день рождения основоположника пролетарской идеи Карла Маркса.
     Двое мужчин и женщина вели оживленный разговор, сидя спиной друг к другу. При этом женщина приводила в порядок лицо и прическу после бессонной и явно бурной ночи; один из мужчин яростно тер себе лоб и щеки (это был африканский массаж для стимуляции мыслительного процесса); у другого мужчины лица вообще не было. Вернее, их было два. Он стянул с себя одно, заросшее сивой бородищей, аккуратно упаковал в мешочек и стал прилаживать другое, желтоватого цвета.
     За удивительным спектаклем наблюдали несколько бездомных кошек, время от времени отвратительно поскрипывавших когтями о металлическую поверхность крыши. Тогда женщина морщилась и говорила "Кыш!", но кошки не убегали. Это было их место, они ждали, пока чужаки уйдут.
     - ...Сначала я хочу услышать ваше мнение. Ситуация стала слишком опасной, - говорил адепт африканского массажа, закончив с лицом и приступая к обработке своего бритого скальпа, отсвечивающего красками восхода. - Теперь на нас будет охотиться вся тайная полиция России. Мы прерываем миссию?
     - Нет.
     - Ни в коем случае!
     Бритый кивнул. Другого ответа он не ждал. Если бы коллеги выразили желание отступиться, он продолжил бы дело в одиночку. Распаленный интерес ученого - сила, не знающая преград и не подвластная инстинкту самосохранения.
     - Тогда начну с технического вопроса. Мы не можем все время сидеть на крыше. Нужно найти новую базу... - Гальтон раздраженно дернул головой. - Послушайте, так невозможно разговаривать! Я уже могу обернуться?
     - Да ради бога, - пожал плечами Айзенкопф, хотя вместо лица у него пока еще висело нечто морщинистое, невообразимое.
     - Нет, - сказала княжна. - Еще рано. Кыш вы, проклятые! ...Найти базу нетрудно. Почти в каждом доме есть пустые квартиры с печатью ГПУ на двери.
     Немец мстительно заявил:
     - Теперь не получится. Бланки и документы остались в кофре. Я взял только удостоверение для своей новой маски. И не говорите, что вас не предупреждали!
     - Ну, удостоверение есть и у меня. - Зоя вынула из кармана красную книжечку. - Махоркина Клавдия Фоминишна, агент 3 разряда ОГПУ. Взяла у своей подружки. Как она там, бедная, со сломанной шеей? Фотография мало похожа, но вряд ли управдом станет вглядываться. Ему корочки хватит.
     - А я теперь товарищ Сяо Линь, слушатель Университета трудящихся Китая имени Сунь Ятсена , - объявил Айзенкопф, наконец завершив свое превращение.
     Морщины на его маске разгладились, пузыри и вмятины выровнялись. Теперь на крыше сидел пожилой китаец с узкими глазами, совершенно бесстрастным лицом, куцей седой бороденкой и жидкими, но длинными усами.
     - Ни хао , - поклонился он ошеломленному Норду. - Что означает "здравствуйте"...
     Наконец обернулась и Зоя. Скептически поглядела на преобразившегося биохимика.
     - Даже не знаю, какая из ваших физиономий противней. Неужели нет ничего посимпатичней?
     - Другие остались в чемодане, - печально молвил Айзенкопф. - Теперь я обречен быть китайцем, пока не вернусь к себе в лабораторию.
     - Не расстраивайтесь. Шансов вернуться у вас немного. Кыш! Кыш! - Она снова замахнулась на беспокойных кошек. - ...Проблема не в квартире. Как выбраться из этого района? Он наверняка уже наводнен агентами. Мы правильно сделали, что не стали шататься по пустым улицам на рассвете. Но не вечно же нам сидеть на крыше. Предлагаю вот что. Мы с Гальтоном спуститься вниз не можем - нас опознают. Но...
     - А я говорил: надо всех прикончить, - все тем же сварливым тоном вставил германокитаец.
     - ...Но герра Сяо опознать невозможно. Недалеко отсюда, на площади Революции, находится " Гранд-отель ", там стоянка такси. Вы отправитесь туда, возьмете машину, въедете во двор. Такси проклаксонит, мы быстро сойдем вниз и сядем. Все очень просто.
     Биохимик подергал мочалкообразную бороденку, покряхтел, но, кажется, не нашел, к чему можно придраться в этом простом и легко осуществимом плане.
     - Если только на гостиничной стоянке в этот ранний час найдется такси... Как я заметил, в Москве их и днем-то немного.
     - Найдется. В "Гранд-отеле" единственный на весь город ресторан, работающий до утра.
     - Отличное решение. Молодец! - похвалил Гальтон. - Ты у нас вообще сегодня героиня. Курт сделает, как ты предлагаешь, но чуть позже, когда на улицах будет побольше народа. А теперь давайте обсудим главное. У нас ведь еще не было возможности рассказать тебе о том, что случилось в музее...
     
     
     *
     
     - ... "Le clй est le pharmacien du Grand Homme. CherchezOmnia-eksplanare-chez-mari-gri", - медленно повторила княжна. - Да, вторая фраза - то ли шифр, то ли просто абракадабра. Зато первая предельно ясна. Загадочный советчик недвусмысленно рекомендует нам заняться фармацевтом великого человека, то есть личным фармацевтом советского вождя товарищем Громовым. Иными словами: ключ не в Институте пролетарской ингениологии, а в его директоре. Это очень важная подсказка. Но возникает столько вопросов...
     Айзенкопф нюхал вынутый из кармана платок.
     - Эх, я взял на пробу жидкость из остальных флаконов, но сделать анализ теперь не сумею. Все нужные реактивы остались в чемодане, который вы мне...
     - Перестаньте ныть про свой чемодан! - отмахнулась от него Зоя. - Если можете прибавить что-нибудь существенное к рассказу Гальтона, говорите. Не можете - помалкивайте.
     - Я могу кое-что прибавить. Насколько это существенно, не знаю. Однако я обратил внимание вот на какую странность: тайник закрывался очень плотно, почти герметично, а на всех поверхностях и на самих флаконах скопился слой пыли. Это значит, что пузырьки были поставлены туда очень давно. Может быть, не один год назад.
     - Он прав! - воскликнул Норд. - Из этого закутка на меня дохнуло... как бы это сказать... запахом другого времени .
     Доктор смутился и замолчал, понимая, что его слова прозвучали ненаучно, даже глупо.
     - Что это значит, Гальтон?
     - Сам не знаю. Тут все непонятно. Одни сплошные вопросы. Кто оставил послание? Почему этот человек владеет технологией изготовления самсонита? Откуда он знал годы назад , что мы или вообще кто-то заглянет в тайник? А главная тайна - подсказка про Громова. Это уж вообще необъяснимо! Мистер Ротвеллер не сообщил мне чего-то очень важного. Это с его стороны нечестно!
     - Все перечисленные тобой вопросы интересны, но второстепенны, - спокойно заметила Зоя. - Я думаю, со временем мы получим на них ответы. Пока же мы знаем главное: нужно сосредоточиться на Громове, не отвлекаясь ни на что другое. Этот совет мы получили из тайника, на который тебя вывел Ротвеллер своим упоминанием о Ломоносове. Если старик больше ничего тебе не сказал, значит, у него были на то веские причины. Давайте действовать. Дедушка Сяо, отправляйтесь-ка за таксомотором. Слышите шум улицы? Москва уже проснулась.
     Кажется, лидерство в команде сменилось. Зоя подводит итоги обсуждения, отдает приказы и самое удивительное, что женоненавистник Айзенкопф их выполняет. Вот о чем не без оторопелости думал Норд, когда липовый китаец отправился за машиной.
     Гальтон сидел на краю крыши, слушая звуки утреннего города. На девушку не смотрел, чтобы не выдать своих колебаний.
     Двух командиров в экипаже не бывает. Сейчас, когда Курта нет, самое время объяснить это княжне. Если бы не особенные отношения , в которые Гальтон вступил с ней на пароходе, разговор было бы провести гораздо легче. Непростительная слабость и хуже того - безответственность смешивать рабочие отношения с интимными. Зоя удивительная девушка, которая поставила под серьезное сомнение Правило № 5, гласящее, что самозабвенной любви на свете не существует. Но безумие страсти, подобно опасному зверю, следует дрессировать и держать в вольере, иначе этот хищник оставит от тебя одни обглоданные кости. Об этом и нужно поговорить с Зоей. Во-первых, она умный человек и врач. Во-вторых, предана делу не меньше, чем он. В-третьих, по самому ее поведению видно, что она тоже решила оставить любовные утехи на потом. Например, минувшим вечером она повела себя очень разумно, уклонившись от близости. Гораздо разумнее, чем руководитель экспедиции.
     И все-таки необходимо расставить точки над i. Особенные отношения замораживаются до окончания миссии. Командир группы - доктор Норд. Он выслушивает мнения и советы коллег, но принимает решения единолично. Анархия и разброд исключаются.
     Гальтон постарался как можно правильнее сформулировать фразу, с которой приступит к непростому объяснению. Он скажет мягко, но не допускающим возражений тоном: "Я хочу тебя кое о чем попросить. То, что между нами произошло в небе и потом в каюте, было чудесно. Но мы оба ответственные люди...". Дальше - в зависимости от ее реакции.
     Решительно повернувшись, он начал:
     - Я хочу тебя... - И запнулся, увидев выражение ее лица.
     Зоя сидела по-турецки, вся освещенная утренним солнцем. То ли от его лучей, то ли от чего-то еще щеки раскраснелись, глаза пылали, а губы были приоткрыты и сияли влажным, жарким блеском.
     - Я тебя тоже! - прошептала она. - Просто с ума схожу! Все к черту... К черту, к черту! Только ты! Ты!
     Наклонившись, она схватила его за руки и с силой потянула, так что он опрокинулся на нее. Заготовленная фраза и все правильные мысли вылетели у доктора из головы, будто их там никогда не бывало. Он мял и комкал ее юбку, Зоя тоже расстегивала его одежду. Они мешали друг другу, и оба постанывали от нетерпения и голода.
     Загрохотала, задребезжала железная крыша.
     Кошки оживились, задвигались. Сначала раздалось деловитое мяуканье, потом истошный, сладострастный вой.
     - Кыш, кыш, кыш, кыш, кыш, кыш... - хрипло повторяла княжна, жмурясь от ослепительного сияния, лившегося с неба.
     Способность рационально мыслить вернулась к Гальтону благодаря двум обстоятельствам. Первое - гудение автомобильного клаксона - не смогло прорваться в нирвану, где пребывал доктор Норд. Второе оказалось более чувствительным. Ноготки, самозабвенно царапавшие ему спину, вдруг впились в нее что-то очень уж яростно.
     - Honey, - растроганно прошептал Гальтон.
     Вместо стона наслаждения Зоя сказала:
     - Прости, но это приехало такси. Нам пора!
     И колдовство сразу кончилось. Норд встрепенулся.
     Сколько времени сигналит машина? Наверное, жильцы уже высовываются из окон. Скорее вниз!
     Зоя приводила в порядок растерзанную одежду, наскоро приглаживала волосы. В ее глазах поблескивали слезы - похоже, что от злости.
     - Чертов Айзенкопф! Бегом он, что ли, несся? Он это сделал нарочно!
     - Нет, прошло больше получаса... - удивился Норд, посмотрев на часы. Ему казалось, что безумие не длилось и минуты.
     Что ж, один из первых симптомов сумасшествия - неадекватное восприятие времени.
     Княжна, очевидно, подумала о том же, но выразилась более изысканно:
     - The time is out of joint .
     - Метко сказано, - похвалил Гальтон.
     Она засмеялась, потрепала его по макушке.
     - Вперед, Колобок. Серый волк близко!
     
     
     *
     
     Захватив металлический чемоданчик с "универсальным конструктором", они поскорей спустились во двор, где продолжала клаксонить машина.
     Норд осторожно выглянул из подъезда.
     За рулем черного фордовского фаэтона , облокотясь о дверцу, сидел смуглый парень, у которого из-под кепки высовывался лихой черный чуб.
     - Ты к каким, милок? - крикнул из окна старушечий голос.
     Другой, помоложе, визгливо пригрозил:
     - Перестань дудеть, ирод! Милицию вызову!
     - Не иначе к Абрамовичам, у их денег куры не клюют, - предположили где-то поблизости - видимо, на первом этаже. - Кажный день на таксях ездеют.
     Шофер скалил зубы (ослепительно белые, но с золотой фиксой), отвечал всем подряд:
     - Я за тобой, бабка! Из крематория!
     - Не трясите прической, гражданка, папильотки порастеряете!
     - Не на "таксях", а на таксомоторе, лапоть!
     Айзенкопф сидел на заднем сиденье, не высовывался.
     - Идем!
     С независимым видом, рука об руку, Гальтон с Зоей дошли от подъезда до машины.
     Дом обсудил и их:
     - Чьи это? Из двадцать второй, что ли, которые новые?
     - ...Нет, тот плешивый, а этот бритый.
     - Тоща-то, тоща!
     Водитель выскочил, помог уложить вещи в багажник.
     - Чемодан, саквояж, сумка. По таксе полагается пятьдесят копеечек за место, но дедок сказал - платит вдвое. Значит, выйдет по рублику. Подтверждаете?
     - Само собой.
     Гальтон залез в машину, ему хотелось побыстрей отсюда уехать.
     - Повезло, - шепнул Айзенкопф по-английски. - Нормальный парень, не коммунистический. Любит деньги. За двойную почасовую будет нас возить хоть круглые сутки.
     - Браво, Курт! Свои колеса - это здорово.
     - Моя звать Сяо Линь, - певуче ответил биохимик.
     Разбитной таксист сел на место, обернулся, обшарив клиентов взглядом сметливых маслянистых глаз.
     - Витек, - представился он новым пассажиром. - Я че хочу предлужить, граждане. Если желаете, я с напарником договорюсь, буду вас хоть неделю катать. Ему десятку за смену в зубы - доволен будет. А мне сотенную, и я весь ваш, хошь днем, хошь ночью. Плюс бензин, конечно.
     Предложение, вероятно, было жульническим, но Гальтона идеально устраивало. С этим плутом экспедиции, действительно, повезло. Наверное, до революции в Москве, как во всяком большом городе, водилось множество пройдох, умевших легко зашибать деньгу. Ян Христофорович гордо сказал, что "золотой дьявол" в стране большевиков растерял свои чары, но, оказывается, не для всех. Товарищам Картусову и Громову предстоит еще немало потрудиться, чтобы селекционировать новое человечество.
     Доктор открыл рот, чтобы согласиться с предложенными условиями, но биохимик толкнул его коленом.
     - Сьто люблей - сибко много, - строго пропищал он. - Моя плати писят, а бензина пловеляй.
     Он, конечно, был прав. Следовало поторговаться, чрезмерная уступчивость выглядела бы подозрительно.
     Стороны сошлись на семидесяти пяти и остались полностью довольны друг другом.
     Выруливая из двора, Витек поинтересовался:
     - А вы, извиняюсь, кто будете? Откуда? К нам в Москву надолго? Я тут всякое-разное знаю. Могу и рассказать, и показать, отвезти куда надо, с кем надо познакомить. Если гражданочка насчет хороших духов или шмоток интересуется - организуем. Ресторан знаю, где собачатину жарят... Куда доставить прикажете?
     Шоферу было ужасно любопытно, что за люди такие. Он все поглядывал в зеркало то на хорошенькую "гражданочку", то на китайца, которому и была адресована реплика про собачатину. Гальтон на Витька большого впечатления не произвел.
     - He's too nosy. I'll shut him up , - краешком рта шепнула Зоя и мрачно заметила. - Много болтаешь, парень. Увянь. Двигай пока по Тверской.
     Грубость подействовала благотворно. Водитель нисколько не обиделся, а молоть языком перестал:
     - Усек. Никаких вопросов.
     Что именно он "усек", выяснилось минуту спустя, когда такси повернуло на улицу Герцена. Возле дома 18 стояло несколько автомобилей, на тротуаре белели гимнастерки милицейского оцепления. Мимо такси, требовательно гудя, пронесся автобус синего цвета с надписью "Спецтранспорт".
     Пассажиры таксомотора, не сговариваясь, пригнулись.
     - Фартовые? - не спросил, а скорее констатировал Витек. - Ясно. Будь спок, граждане блатные, я болтливый, но не трепливый. Только уговор: если чего - мое дело сторона. Вы взяли такси, я отвез. Лады?
     - Лады, - ответила Зоя и тихо, по-английски, объяснила коллегам, что водитель принял их за бандитов и лучше его не переубеждать. В России преступный мир традиционно окружен ореолом романтики и даже почтения.
     - По-китайски шлепаешь? - с уважением спросил навостривший уши Витек. - Я заметил, ваш пахан по-русски не сильно рубит. Вы, братва, с Дальнего Востока? Я слыхал, там среди "деловых" много китайцев, корейцев. Слышь, а пускай пахан мне че-нибудь закорючками китайскими накалякает, а? - Он сунул назад листок и карандаш. - Буду девчонкам показывать.
     Айзенкопф с невозмутимостью Будды накарябал столбиком какие-то каракули.
     - Класс!
     Шофер бережно сложил листок, для чего ему пришлось выпустить руль. "Форд" завилял по булыжной мостовой, чуть не въехал в пролетку, но в последний миг Витек успел-таки вывернуть, да еще сердито обдудел ни в чем не повинного извозчика.
     - Что вы ему нацарапали? Какую-нибудь белиберду? - спросил Норд по-английски, раз уж этот язык сходил у Витька за китайский.
     - Изречение Лаоцзы: "Путь Истины широк и прям, но все предпочитают кривые тропинки". - Айзенкопф погладил бороденку. - Я владею языком Поднебесной Империи. Пришлось принять двенадцать порций самсонита. Очень трудная фонетика.
     Последнюю фразу ("Ит хаз э вери трики фонетикс") Витек интерпретировал по-своему.
     - Насчет хазы интересуется? Могу устроить. То, что вам надо. Чужие не ходят, легавые не сунутся. От центра, правда, неблизко. Но на машине какая разница? Верно, папаша? Десять минут, и ты хошь в ГУМе, хошь в ЦУМе.
     - "Хаза" это квартира? - спросил Гальтон у Зои. - Может быть, воспользуемся?
     Она кивнула. Наклонилась к шоферу.
     - Что за место?
     - У наших.
     - У каких у "наших"? Где?
     - В Цыганском Уголке, за стадионом "Динамо". Я - цыган, не видно, что ли? Поговорю с бароном, скажу, хорошие люди, кореша мои, он недорого возьмет. А хоть бы и дорого! - Витек оглянулся и подмигнул. - Я так понимаю, груши у вас имеются. И еще будут. Вы ж в столицу, поди, приехали не в планетарии ходить. - Он хохотнул. - Заметьте: вопросов не задаю. Не мое дело. Только соображайте сами. Наши мусорам не выдадут. Это во-первых. А во-вторых, коли будет хабар, барон хорошую цену даст.
     Гальтон старательно вслушивался, но многого не понимал.
     - Барон? - тихо спросил он по-английски у Айзенкопфа. - Разве в СССР сохранились титулы? Или это кличка?
     - Речь наверняка идет о Zigeunerbaron , - ответил немец, истинный кладезь познаний в самых неожиданных областях. - По цыгански "ром-баро", то есть "цыганский вожак".
     Оказалось, что ушлый Витек умеет говорить и подслушивать одновременно. Уловив знакомое слово, он повернул голову.
     - Правильно. Ром-баро Цыганского Уголка - это наш хоревод.
     - Кто?
     - По-теперешнему "худрук песенно-танцевального хора". Большой человек.
     - Ты таксист или ты в хоре поешь? - запутался Гальтон.
     Цыган охотно объяснил:
     - Дорога, по которой мы едем, ведет в Ленинград, по-старому Питер. Сначала она называется Тверская улица, ее мы уже проехали. Сейчас гоним по Первой Тверской-Ямской. Вон Белорусский вокзал. - Доктор узнал площадь, на которую они вчера попали, сойдя с поезда. - Тут самый главный тракт проходил. По нему цари в Москву въезжали, и вся чистая публика шастала, из одной столицы в другую. А это что значит? Кого-то встречают, кого-то провожают. По русскому обычаю надо выпить, закусить. Тут были все самые разгульные рестораны: "Яр", "Стрельна", "Мавритания". А какая выпивка-закуска без цыганской песни? Наши уже больше ста лет живут за Петровским дворцом, потому место и называется Цыганский Уголок. Но мое семейство не пело, не плясало. Мы всегда ресторанные извозчики были. Эх, какую тройку держали! Не кони - еропланы! Какие чаевые получали! Русский человек, когда выпивши, быструю езду любит, денег не считает. Батю моего или деда послушаешь - завидки берут. Сейчас не то и не так. Трудовое перевоспитание придумали. Паспорта какие-то хотят завести. Тогда все наши поднимутся, и поминай, как звали. Что за ром с паспортом?... Одно время петь запретили. Сейчас снова можно, но только советские песни. Ре-пер-туарная комиссия. А кому они нужны, репертуары ихние? Рестораны теперь не те, публика - дрянь. Коней у бати еще во время Гражданки в Красную Армию забрали. Вот и кручу баранку.
     Сетуя на плохие времена, Витек не забывал указывать и на достопримечательности.
     - Триумфальная арка , - показывал он на помпезное сооружение, стоявшее у вокзальной площади. - Построена в честь победы над империалистом Наполеоном, давно еще... Стадион "Динамо" . Тридцать тыщ народу зараз садится футбол смотреть. Если московская команда побеждает, нашему брату таксисту лафа. Многие в ресторан едут, обмывать. А если проиграли, лучше сразу сваливать - звереют люди, могут в машине стекла побить... Это вон Петровский дворец . - Справа за деревьями показалось изящное краснокирпичное здание в мавританско-готическом стиле. - Там царь Николашка перед въездом в Москву марафет наводил. Наполеон там тоже живал. А сейчас воздушная академия, красных военлетов учат...
     Автомобиль ехал по широкому загородному шоссе, с двух сторон обсаженному старыми деревьями. Каменных домов стало мало, преобладали деревянные особнячки дачного вида.
     - Почти приехали. Сейчас повернем в Стрельнинский переулок, а там и Эльдорадовский тупик.
     Гальтон удивился странному названию:
     - Эльдорадовский?
     - Ресторан раньше был, "Эльдорадо". Золотое место!
     Проехали фабричку, ряд двухэтажных домов, знававших лучшие времена, свернули в немощеный двор. "Форд" запрыгал по ухабам, по лужам и остановился перед бараком, который некогда, видимо, был оштукатурен и даже украшен лепниной, но облупился почти догола - до бревен. Над входом висела вывеска КЛУБ "КРАСНЫЙ ЦЫГАН".
     - Посидите пока, пошуршу с бароном.
     Витек взбежал на крылечко и шмыгнул в дверь, оставив ее нараспашку.
     Норд вылез из автомобиля, чтобы разглядеть предполагаемую базу повнимательней.
     Из клуба доносилась музыка. Звенели колокольцы, бренчали гитарные струны, многоголосый хор с уханьем, с подвзвизгом пел:
     
     Комиссар ты мой червовый, червоненький,
     Ты купи мне платок, платок новенький!
     А я девчоночка, да несмышленная,
     Эх, жизнь бубновая, да забубенная!
     
     У пыльного окна мелькнула чья-то фигура. Звонкий крик " Гадже! " оборвал пение, и с крыльца во двор высыпала туча ребятишек и цыганок в разноцветных платьях. Звеня монистами, орава облепила машину.
     Старуха с трубкой в зубах схватила Норда за руку, едва взглянула на ладонь и заголосила:
     - Ай, беда, кучерявый! Любимая изменит! Друг предаст! Руки на себя наложишь! Сглазили тебя! Черный глаз отвести нужно! Я знаю, как! Пойдем со мной!
     - Я не кучерявый. - Гальтон приподнял кепку, демонстрируя бритый скальп. - Вы меня с кем-то перепутали, гражданка.
     Зое гадала вертлявая девка, ввинтившаяся в окно таксомотора. Айзенкопф отбивался от мальчишек, пытавшихся потянуть его за длинную китайскую бородку.
     Но вот из дома вышел Витек, рявкнул по-цыгански, и вакханалия закончилась. Потеряв интерес к приезжим, хор гуськом потянулся назад в клуб.
     - Барон сказал: "Пятьсот рублей платят - неделю живут".
     - А где?
     - В номерах. - Таксист показал на окна второго этажа. - Барон сказал: "Платят тысячу - живут одни, без соседей".
     - Пойду посмотрю, - с сомнением сказал Норд.
     Всю нижнюю часть дома занимало одно большое помещение, украшенное кумачовыми транспарантами и потретами коммунистических вождей: Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин, все цыганистого вида, особенно основоположник научного коммунизма, которому не хватало только золотой серьги в ухе, чтобы смотреться главным ром-баро всемирного пролетарского табора.
     В зале было полно народу. В центре стояли скамьи для участников хора. В углу пили чай старики, на полу возились детишки, несколько чернобородых мужчин, собравшись в кучку, что-то сосредоточенно обсуждали.
     На Гальтона подчеркнуто не обратили внимания. Очевидно, так предписывалось этикетом.
     - Продолжим репетицию, товарищи! - объявил солидный мужчина в костюме и галстуке (уж не сам ли барон?). - "Цыганская колхозная". Сначала запев, потом Миша соло. Три-четыре!
     Хор грянул - задрожали стекла:
     
     Ехали цыга-а-ане
     На тракторе домой, да эх домой,
     На сто пейсят на пруцентов, да эх,
     Сполняли план свой трудовой!
     Дальше повел одинокий голос невыносимо пронзительной фистулой:
     
     Эх, пере-перевыполнял, выполнял
     Парнишка план да посевной, посевной!
     В красной рубашоночике
     Хорошенькай такой!
     У Гальтона заныли барабанные перепонки.
     - Ну и квартирка, - сказал он Витьку. - Как мы будем жить над этим содомом?
     - Ничего это не сумдом, - обиделся цыган. - Малость шумно, зато спокойно. В вашем деле главное что? Чтоб легавые не зашухерили. А через клуб им втихую никак не пройти. Такое начнется! Сиганете через окошко, ищи потом ветра в поле. Ну чего, по рукам? Или пойдешь пахана спрашивать?
     Довод был существенный, он положил конец сомнениям Норда. Кроме того не терпелось поскорей вернуться к делу, ради которого экспедиция прибыла в Москву. Возникли новые обстоятельства: самсонитовое послание и товарищ Картусов. Это требовало корректировки планов.
     - По рукам.
     
     Какой к черту план
     
     , однако, могут разработать люди, перенесшие нешуточный стресс и проведшие бессонную ночь? Всякий врач знает: депривация сна влечет за собой нарушение мышления и восприятия, а положение требовало мобилизации всех интеллектуальных ресурсов. Поэтому, едва разместив группу на новом месте, командир экспедиции приказал всем спать, а сбор назначил на семнадцать ноль ноль.
     Железный человек Айзенкопф отдыхать не желал, да и Зоя удивилась, но Гальтон был непреклонен. "Утро вечера мудренее", козырнул он русской пословицей, хотя в данном случае получалось наоборот.
     За тысячу рублей в распоряжении экспедиции оказался весь второй этаж бывшего ресторана "Эльдорадо", в прежние времена, видимо, отведенный под отдельные кабинеты. В комнате, которую выбрал себе Норд, от былой игривости уцелела лишь потолочная живопись, изображавшая мясистых вакханок и булочкообразных купидонов. Под прицелом их стрел уставший Гальтон лег на пружинную кровать и немедленно уснул. Сон у доктора был идеально здоровый, можно сказать классический: стадия засыпания почти мгновенно перешла в медленный сон, с постепенным углублением.
     В какой-то момент спящий чуть не пробудился от бешеного топота - это хор внизу репетировал танец "Цыганские проводы в Красную Армию". Весь дом трясся, будто тоже рвался в пляс. Но мозг Норда, даже во сне не утративший дисциплинированности, внес должную поправку в список внешних раздражителей, которые следовало игнорировать, и в дальнейшем вопли, хоровое и сольное пение, даже дружное "Пей до дна!" отдыху Гальтона не мешали.
     Без четверти пять он проснулся. Ровно в пять совещание, начавшееся на крыше и прерванное последующим переездом, возобновилось.
     Руководитель был свеж, бодр, энергичен. Остальные участники экспедиции выглядели хуже. Репетиция хора не позволила им расслабиться до благословенной стадии глубокого сна.
     - Обсудим фактор, усложняющий выполнение миссии, - начал Гальтон. - Я имею в виду ГПУ и лично товарища Картусова. Разговор с ним произвел на меня сильное впечатление. Это опасный противник...
     Он пересказал как можно подробнее свою беседу с начальником контрразведывательного департамента, не утаив от коллег и своих колебаний.
     - ...А о чем Картусов говорил с тобой? - спросил он княжну.
     - О, со мной этот тип держался по-другому. - Зоя саркастически улыбнулась. - Психолог! Очевидно, он считает, что женщины невосприимчивыми к абстрактным идеям. (Между прочим, правильно считает.) Поэтому для начала он как следует меня припугнул. Поосновательней, чем тебя. Например, подземной тюрьмой, от сидения в которой навсегда портится цвет лица, проступают морщины и крошатся зубы. Я, действительно, испугалась. Потом милейший Ян Христофорович перешел от кнута к прянику. Про Истину и светлое будущее человечества рассказывать не стал, нечего перед бабой бисер метать. Вместо этого подробно остановился на животном начале в человеческой природе. Мол, общество подобно стаду. Во главе всегда один вожак, он же самец-лидер. Вся общественная система его поддерживает и на него работает, а взамен питается его силой. От вождя зависит не только благополучие, но и выживание стада. Это символ всесоздающей и всесокрушающей энергии. Советским людям несказанно повезло с вождями. Сначала великий Ленин, теперь великий Сталин. Но бремя вождя невыносимо тяжело, оно чревато сверхъестественными нагрузками. Ильич не выдержал такого нечеловеческого стресса, потому что наука была еще не готова решить эту физиологическую задачу. Но с тех пор советская медицина продвинулась далеко вперед. Нынешний вождь товарищ Сталин получает от нее всю необходимую помощь. Именно поэтому СССР шагает вперед семимильными шагами. Большевистское государство представляет собой идеальную пирамиду власти, увенчанную стальным навершием - Сталиным. Еще-де древние египтяне установили, что пирамида - самая устойчивая из геометрических фигур. Пускай сегодня Советский Союз в военном и индустриальном отношении отстает от буржуазных держав, но они рыхлее и слабее. Через пятнадцать–двадцать лет государство победившего пролетариата станет флагманом земной цивилизации... Предъявил он мне, значит, эту картину фаллической мощи. Должно быть, в книжках по фрейдизму прочел, что бабы млеют от демонстрации мужской силы. Ну а дальше, в полном соответствии с физиопсихологией, начал меня размягчать и увлажнять. Все-де они в ГПУ про меня знают - и про мою трудную судьбу, и про мои выдающиеся научные способности. Льстил умно, даже красиво. Я и вправду увлажнилась. Про то, что я могу стать для них "ценным товарищем" тоже говорил. Буду работать в институте, помогать великому ученому Громову. Специалисты высокого уровня, вроде меня, на вес золота. И отношение ко мне будет соответствующее. Товарищ Сталин сказал: "У нас бедная страна, но на то, чтобы обеспечить ценным кадрам достойное существование, средств хватит".
     Тон Зои был насмешлив, но взгляд серьезен. Видно, и на нее речи Картусова произвели впечатление.
     - Слушаю я вас двоих, и даже завидно становится, - проворчал биохимик. - Перед вами этот большевистский генерал вон как распинался, а меня не удостоил.
     Норд задумчиво произнес:
     - Зоя права. Этот человек - психолог. Он предпочитает вступать в контакт с людьми, о которых уже что-то знает. О непонятно откуда взявшемся бородаче Картусов не имел никакой информации. Он пытался, очень осторожно, выведать хоть что-то у меня.
     - И у меня, - вспомнила княжна. - Небрежно так спросил: "А откуда взялся этот кулак?".
     - Ну тогда ладно.
     Самолюбие Айзенкопфа было удовлетворено.
     Зато Гальтон остался собой недоволен. Получалось, что он все-таки клюнул на крючок "психолога". Зоя оказалась умней.
     - Почему ты ему не поверила?
     Она блеснула глазами:
     - Потому что их главный самец совершенно не в моем вкусе. Рябой носатый коротышка с нечистыми усами. Нам, женщинам, угодить трудней, чем воображает товарищ Картусов. - И добавила уже не шутливо, а зло. - Кроме того, меня с души воротит от большевиков и их Нового Мира. Но знаете, что я вам скажу? - Зоя поежилась. - Картусов искренне верит в то, что говорит. Он, может, фанатик, но не сумасшедший. Институт Громова действительно работает исключительно на Сталина. Препарат, который мы называем "экстракт гениальности" или "сыворотка гениальности", безусловно существует. Смысл самсонитного послания, спрятанного за Ломоносовым, нужно трактовать так: без Громова не было бы никакого "великого человека". Сверхмощный двигатель, именуемый "товарищем Сталиным", не будет работать без горючего, которое поставляет бензозаправщик-фармацевт.
     Гипотеза показалась Норду чересчур смелой.
     - Мне кажется, ты преувеличиваешь мощность этого усатого "двигателя". Обыкновенный диктатор, одержимый манией величия. Только и всего.
     - Видно, ты недостаточно знаком с биографией Иосифа Виссарионовича. Этот человек не получил почти никакого образования. До революции он состоял в партии большевиков на третьих ролях и входил в Центральный Комитет всего лишь с правом совещательного голоса. Во время революции Сталин ничем себя не проявил. В первом ленинском правительстве он получил самый незначительный из портфелей - народного комиссара по делам национальностей. В Гражданской войне не командовал армиями, не поднимался выше роли политического советника, а когда пытался вмешиваться в стратегическое управление войсками, это обычно заканчивалось катастрофой. Еще 10 лет назад имя Сталина народу ничего не говорило. Ко времени, когда Ленин, этот действительно гениальный организатор, заболел и отошел от дел, Сталин состоял на второстепенной, сугубо канцелярской должности партийного секретаря. В ленинском окружении хватало ярких личностей, каждая из которых могла претендовать на роль преемника. Военный руководитель Троцкий, предводитель Коминтерна Зиновьев, главный идеолог Бухарин, председатель Совета труда и обороны Каменев, начальник тайной полиции Дзержинский, премьер-министр Рыков и еще с десяток вождей, по сравнению с которыми Сталин был пешкой. Но пешка вдруг начала очень быстро двигаться вперед и в считанные годы превратилась в ферзя . Когда в 1924 году умер Ленин, этот грузин уже стал важной фигурой, с которой приходилось считаться. В человека, которого привыкли считать посредственностью, будто вселилась какая-то неисчерпаемая сила. Оказалось, что он обладает феноменальной памятью, сверхъестественной работоспособностью, поразительной расчетливостью, умеет очаровывать одних и подавлять других. Он не спит по ночам, делает тысячу дел одновременно и почти никогда не допускает ошибок . При этом не болеет, не проявляет признаков усталости. Ни в одной стране современного мира нет такого сильного лидера. Муссолини по сравнению с ним просто фигляр. Это магическое превращение случилось со Сталиным поздно, на пятом десятке жизни. Так не бывает. Если человек феноменально одарен в какой-то области от природы, это начинает проявляться гораздо раньше. Можете вы представить себе художника, который двадцать лет малевал бездарные картины, а потом из-под его кисти вдруг стали появляться сплошь одни шедевры?
     - Нет, - сказал Айзенкопф. - Это невозможно.
     - Я понимаю, о чем вы говорите. Робеспьер или Кромвель проявили свои таланты вскоре после того, как пришли в политику. Сталин же двадцать лет делал революцию, оставаясь мелкой сошкой. И вдруг этот воробьишка за короткий срок превратился в царя пернатых. Да, случай беспрецедентный.
     Доктор Норд задумался. Еще две недели назад он счел бы подобную гипотезу бредом, не заслуживающим внимания серьезного человека. Но выстроилась целая цепочка фактов, каждый из которых косвенно подтверждал допустимость этой гипотезы, а в своей совокупности факты делали ее почти неспоримой. Сведения о грандиозных способностях большевистского вождя, предположим, можно отнести к области пропагандистского мифотворчества.
     Но:
     1) Мистер Ротвеллер не затеял бы рискованную экспедицию, не имея на то веских причин.
     2) ГПУ не стало бы так нервничать, если б речь шла об обычных исследованиях в области евгеники. Мало ли в мире лабораторий, занимающихся вопросами антропогенетики?
     3) Институт пролетарской ингениологии и его директор не были бы окружены такой таинственностью и такой многослойной охраной.
     4) Наконец, самый непонятный и тревожный факт - мессидж, содержавшийся в тайнике. Кто бы ни оставил это послание, смысл его очевиден. Во всяком случае, в той части, где прямо говорится о "фармацевте великого человека", то есть профессоре Громове.
     Повторив все эти соображения вслух, Гальтон задал коллегам главный вопрос:
     - Сформулируем цель. Теперь, когда мы знаем то, что мы знаем, в чем состоит наша задача?
     Айзенкопф ответил без колебаний:
     - Громова уничтожить. Сыворотку гениальности изъять для дальнейшего изучения.
     - Абсолютно согласна, - поддержала своего вечного оппонента княжна. - Прибавлю одно: нужно лишить большевиков возможности продолжать исследования в этой сфере.
     Доктор не ожидал такого спонтанного и незыблемого единодушия.
     - Речь идет не об опасном маньяке, не о гангстере. Убить ученого? И, судя по всему, незаурядного? Извините, но это противоречит моим правилам.
     - Громов опаснее любого гангстера, - с глубокой убежденностью сказал биохимик. - Если мы отступимся и предоставим большевикам свободу действий, через пару лет вы сами проклянете ваши чистоплюйские правила и застрелитесь от раскаяния, да будет поздно. Неужели вы не видите? В мире идет свирепая война на выживание. Естественный отбор, джунгли. Кто мягкотел, сентиментален, медлителен, того сожрут. Вот, например, вы не дали мне прикончить чекистов. Это была ошибка, слабость, из-за которой наша экспедиция, и без того рискованная, подвергается еще большей опасности.
     Видя, что брутальные аргументы Айзенкопфа не действуют, в разговор вступила Зоя:
     - Боюсь, Гальтон, что он прав. Не будем забывать, что мы с тобой врачи. Здесь, в Советской России, зреет злокачественная опухоль. Ее нужно как можно скорей вырезать. Если мы протянем, операция будет гораздо более тяжелой. А может быть, оперировать окажется поздно. Думай, Гальтон. Ты же умный!
     И Норд последовал этому совету.
     Он поднял глаза к потолку, где румяная сильфида тщетно пыталась выдернуть из груди стрелу купидона, и честно попробовал найти какое-нибудь другое, более гуманное решение.
     Не нашел.
     Когда-нибудь мир несомненно станет более цивилизованным и научится избавляться от назревающих угроз без хирургического вмешательства - при помощи мудрой профилактики или медикаментозно. Но не в первой половине буйного двадцатого века...
     Члены экспедиции терпеливо ждали, чем закончатся раздумья руководителя. Наконец он со вздохом произнес:
     - Что ж, цели обозначены: первая - Громов, вторая - экстракт, третья - прекращение разработок. Переходим к следующему этапу. Как этих целей достичь? Слушаю ваши предложения.
     Немец с княжной переглянулись.
     - Это мы ждем ваших указаний. - Айзенкопф покачал головой, точь-в-точь как китайский болванчик. - Когда я спросил мистера Ротвеллера, почему начальником экспедиции назначают не меня, а какого-то этноботаника без опыта подобных операций, Джей-Пи ответил: "У Норда выше коэффициент си-ди-эм".
     - Мне было сказано то же самое, - кивнула Зоя.
     Биохимик уставился на нее с недоверием:
     - Вы... вы имели наглость претендовать на руководство экспедицией?! Невероятно!
     - Что же здесь такого невероятного, китайский вы индюк! - вспыхнула Зоя. - От меня в Москве куда больше пользы, чем от вас вместе взятых!
     - Погодите! - вмешался в их перебранку Гальтон. - Что это за коэффициент такой - CDM?
     - Сreative decision making . Ваш показатель якобы 94. - Айзенкопф с сомнением осмотрел руководителя.
     - Понятно, - протянул Норд, впервые слышавший этот термин. - А ваш?
     - Откуда мне знать? Максимум 93, иначе экспедицией руководил бы я.
     - Полагаю, не больше сорока. Вы, Айзенкопф, слишком квадратный, - уязвила биохимика Зоя.
     - А у женщин, чтоб вы знали, CDM вообще выше 30 не бывает!
     - Врете! Вы это только что выдумали!
     Гальтон вышел в коридор, сосредоточенно потирая макушку. Где-то под этой колючей (надо бы побриться) поверхностью таился пресловутый коэффициент. Как бы только его оттуда извлечь?
     Доктор спустился по лестнице, прошел через клуб.
     Репетиция хора, слава богу, закончилась, но народу в помещении все равно было много. Старая цыганка, напророчившая Гальтону гадостей, сидела в окружении стайки девочек и учила их гадать по картам. У другого стола толпились мальчишки, разглядывая какие-то блестящие безделушки, разложенные на скатерти. Группа подростков старшего возраста занималась странным делом: танцевала без музыки. Девочки сосредоточенно трясли плечами, мальчики, без сапог, но в толстых шерстяных носках, истово отбивали чечетку. За плясунами присматривал тот самый мужчина в костюме, что накануне руководил хором. Очевидно, по вечерам бывший ресторан превращался во что-то вроде школы цыганских ремесел.
     На Гальтона никто не посмотрел, он не поймал на себе ни единого вскользь брошенного взгляда.
     Потихоньку, чтобы не мешать, вышел наружу.
     "Форд" стоял неподалеку от крыльца. На водительском месте, сдвинув на лицо кепку, спал Витек. Однако стоило Норду сделать несколько шагов в сторону автомобиля, как шофер вскинулся.
     - Весь день продрых, - сказал он, широко улыбаясь, и потянулся. - Батя научил. Могу сутки ухо давить, могу неделю вообще не спать. Это зверь такой есть, верблюд называется, слыхал? Надуется воды по самый горб и прет себе через пустыню, все ему нипочем. Поедем куда или как? Мне-то все равно. Плата идет. А все ж таки скучно. Хошь, я тебя просто так взад-вперед покатаю?
     Тут-то коэффициент себя и проявил.
     - Спи пока. Ночью не придется.
     
     Когда Норд поднялся к себе, его подчиненные все еще выясняли, кто тупее - мужчины или женщины. Руководитель отсутствовал не долее пяти минут.
     Его словно подменили. Исчезла вялость, пропала нерешительность.
     - Хватит ругаться, коллеги. Начнем с задачи номер один, то есть с Громова. Что мы знаем о распорядке дня директора? Из подслушанного разговора охранников известно, что он очень пунктуален. Прибывает на работу в шестнадцать ноль ноль, уезжает в два пятнадцать ночи. Подобраться к нему в Институте очень трудно. Это настоящая крепость. По дороге с работы и на работу Громова сопровождает сильный эскорт. Следовательно что?
     - Что? - спросил Айзенкопф, покосившись на Зою.
     - Что? - повторила она. - Ну говори, умник, не томи.
     - Да очень просто. Надо выяснить, где Громов живет и не проще ли будет взять его там.
     Сяо Линь подергал себя за бороду.
     - Легко сказать - "выяснить". Вряд ли эту справку нам дадут в справочном бюро общества "Долой неграмотность".
     - Я могу расспросить моих московских знакомых, - предложила Зоя. - Завтра же этим займусь. Вдруг удастся?
     Норд заявил:
     - Где живет Громов, я установлю нынче же ночью.
     - Но как?
     Обладатель феноменального CDM снисходительно улыбнулся.
     - Предоставьте это мне.
     
     "Ночью все кошки серы"
     
     , гласит пословица. А все черное становится невидимым. Например, черный "форд"-фаэтон, припаркованный между двумя мусорными баками на улице Белинского, куда выходит некая малоприметная арка. Именно из нее в два пятнадцать или минутой позже должен выехать кортеж директора Института пролетарской ингениологии.
     Вчера вечером начальник музейной охраны сказал новичку, что директор "ездеет к Самому" через день. Значит, сегодня Громов поедет не в Кремль, а домой. Всего-то и нужно - проследить за кортежем, не привлекая к себе внимания.
     Последнее условие являлось обязательным, но трудно выполнимым, учитывая пустынность ночных улиц. Центральная Москва не Манхэттен, где траффик не замирает даже в самое глухое время суток. Может быть, и стоило послушаться Айзенкопфа, который предлагал нанять еще два автомобиля и вести слежку втроем. Витек говорил, что за хорошее лаве запросто надыбает пару верных корешей из таксомоторного парка. Гальтон от идеи отказался якобы из осторожности - мол, слишком рискованно привлекать к участию в операции лишних людей. На самом деле доктора уязвила реплика Айзенкопфа о неопытном этноботанике, а еще больнее - слова Зои о том, что она принесла делу больше пользы, чем оба мужчины вместе взятые. Настало время продемонстрировать коллегам, что их командир тоже кое на что способен.
     Доктор обстоятельно экипировался, предусмотрев любые возможные неожиданности, и разъяснил шоферу всю сложность задачи. Витька она не смутила.
     - Фигня, - сказал он. - Ты говоришь, у них на задней машине прожектор светит? Лафа! Издалека видно.
     Его больше озаботило другое.
     - Слышь, Котовский , - (такую кличку он придумал для Гальтона - в честь какого-то знаменитого большевистского полководца, тоже брившегося под ноль), - а че у вас затевается? Кого пасти будем? Что за человек?
     - Директор.
     - Банка? - оживился Витек. - Жучила какой-нибудь? Тогда так. Если будете бомбить его квартиру или дачу, это одно. Если госимущество, то без меня. Теперь за это, сам знаешь, можно вышак получить.
     - Квартиру или дачу, - пообещал Гальтон.
     Водитель повеселел.
     - Лады. Чур я в доле. Договорись с Китайцем, мне десять процентов от хабара. Все равно через меня скидывать будете.
     - Сделаешь все, как надо - не обидим.
     - Дай честное воровское. Я знаю, у вас так говорят.
     - Честное слово. А вот тебе расчет за минувший день.
     После этого Витек окончательно успокоился и приступил к делу со сноровкой заправской ищейки. Замазал грязью номера, отрегулировал работу двигателя до ровного пчелиного жужжания, присыпал лакированные бока таксомотора пылью - чтоб не бликовали от электрического света. Отличную позицию между мусорными баками тоже выбрал Витек. "Форд" расположился там ровно в два часа ночи.
     Удивительней всего, что за все время ожидания болтун не произнес ни слова, лишь тихонько насвистывал какую-то лихую мелодию да постукивал в такт пальцами по рулю.
     Он первым заметил, что по стенам и своду арки поползли черно-желтые пятна.
     - Кажись, едут. Пригнись, Котовский, на всякий пожарный.
     Гальтон наклонился, не забыв посмотреть на часы.
     Два шестнадцать. Товарищ Громов, действительно, пунктуален - похвальное качество для ученого. И для мишени.
     Прожектор головного автомобиля мазнул по домам, по железным бакам, в тени которых утонул тусклый силуэт "форда". Мощный "паккард" с тошнотворным скрежетом тормозов повернул в сторону Тверской, за ним бесшумно вылетел директорский "кадиллак" и снова заскрежетало - это было замыкающее авто эскорта. Луч, сиявший с его крыши, озарил улицу Белинского во всю ее длину.
     Секунда, другая, и кортеж скрылся за поворотом.
     Не дожидаясь команды, Витек включил мотор, вывернул руль, дал полный газ. До поворота на Тверскую домчался в считанные мгновения, а вот выехал на широкую улицу не сразу. Чуть высунул нос, остановился. Фар не включал.
     - Ты что?! Уйдут!
     - Не пыли, Котовский. За рулем я пахан, а ты шестерка, - не оборачиваясь, спокойно обронил Витек. Он производил впечатление человека, попавшего в свою стихию. "Несколько поколений ночных лихачей не могли не сказаться на наследственности", подумал доктор и решил довериться специалисту узкого профиля.
     К тому же Витек объяснил свой маневр:
     - Резону нет раньше времени высовываться. Мне бы только не проглядеть, если они с Тверской свернут.
     Но яркое пятно света не колыхалось ни вправо, ни влево - лишь постепенно уменьшалось в размере.
     - Газую до Пушкинской, там они могут на Бульварное кольцо уйти...
     Такси рыкнуло, вылетело на середину улицы, свернуло влево.
     Электрическое пятно перестало уменьшаться. Идя на восьмидесяти в час, Витек удерживал дистанцию.
     - На Ленинградское шоссе катят, не иначе. Может, в Серебряный Бор?
     - Куда?
     - Дачное место. Шишаки все живут, если не в центре, то в Серебряном. Или во Внукове. Но во Внуково он бы от Страстной площади влево пошел... Ладно, поглядим.
     Хоть Гальтон еще и не успел толком изучить Москву, но этот маршрут был ему уже хорошо знаком.
     Снова проехали мимо Белорусского вокзала, мимо Триумфальной арки, мимо стадиона "Динамо". Справа, в глухих, темных переулках, остался бывший ресторан "Эльдорадо", где, конечно же, не спали и волновались коллеги доктора Норда. Во всяком случае, одна из них...
     - Теперь, за городом, легче будет. Не оторвутся, - довольно заметил Витек и вдруг разразился целым потоком слов, которых не было ни в одной из принятых Гальтоном доз лингвосамсонита. Судя по тону, это была брань, предельно экспрессивная.
     Из-под фонаря, дуя в свисток, наперерез машине бежал милиционер в белом шлеме.
     - Не останавливайся! - крикнул Норд.
     - Ага, чтоб он мне из нагана по скатам залудил? У легавых не заржавеет!
     Скрипнув зубами, Витек затормозил. У Гальтона вырвался стон. Он знал, каково это - объясняться с дорожным копом, да еще ночью, когда служивому скучно и некуда торопиться. А тут тебе целый букет нарушений: и невключенные фары, и превышение скорости.
     Увы, слежка была провалена! Завтра Громов поедет в Кремль, там его не выследишь. Как минимум двое суток, выражаясь по-русски, псу под хвост .
     Милиционер неторопливо приблизился к машине, потребовал предъявить документы. Сейчас начнется! Педагогическая беседа, потом составление протокола...
     Витек молча сунул ему какие-то бумажки. Коп посветил на них фонариком. Взял под козырек.
     - Валяй, ехай. Фары только включи.
     "Форд" так взял с места, что чуть не подпрыгнул.
     - Что ты ему дал?!
     - Сунул в лапу. Ночной тариф, - ухмыльнулся цыган. - С тебя, Котовский, три червонца.
     Доктор Норд не мог придти в себя от изумления. Воистину все гениальное просто! Оказывается, советскому копу можно просто сунуть в лапу ! И никаких проблем! Нет, определенно Картусову с Громовым предстоит гигантская работа по превращению местного населения в Новое Человечество.
     Задержка длилась максимум полминуты, но этого было достаточно, чтобы директорский кортеж оторвался. Сколько Витек ни жал на акселеретор, прожектора впереди было не видно.
     - Куда рулить? - забормотал шофер, адресуясь не к Гальтону, а к самому себе. - Если они в Серебряный Бор, надо дальше гнать по Ленинградскому... Если они в "Сокол", надо сворачивать на Пески. А, где цыгана удача не подводила!
     Он вывернул руль. Машину тряхнуло, она оторвалась правыми колесами от мостовой и погнала по грунтовой дороге, которую Гальтон в темноте и не разглядел.
     Непонятно, как Витек умудрялся мчаться на такой скорости в полном мраке. По сторонам мелькали деревья, деревенские дома, склады, запертые лавки.
     Еще один резкий поворот. Такси запрыгало по булыжнику какого-то двора, въехало в подворотню, остановилось. Впереди виднелась дорога, тускло освещенная фонарями.
     - Ну, или пан, или пропал, - азартно прошептал Витек, блеснув золотым зубом.
     Справа вспыхнула яркая точка, быстро увеличиваясь в размере. Над дорогой протянулся луч света. Это был кортеж Громова! Каким-то чудом Витек сумел угадать путь его движения!
     - Не в Серебряный, в "Сокол", - довольно объявил цыган и ткнул пальцем куда-то вдаль, где помигивали редкие огоньки.
     - Что это такое?
     Три длинных авто пронеслись мимо, но метров через триста свернули с дороги вправо. Витек пристроился сзади.
     - Кооперативный поселок "Сокол" . Большие люди проживают: народные художники, профессора, академики. У каждого свой дом с садом. Местечко - шик. Говорят, при коммунизме все так жить будут.
     Как все было перемешано в голове у этого пройдошистого парня! Казалось бы, что ему коммунизм, но это слово он произнес с истинным благоговением.
     Впереди виднелась длинная прямая улица. Кортеж проехал ее насквозь, не останавливаясь. Огни исчезли.
     - Наддай!
     Норд заволновался - вдруг Громов опять оторвется - и оттого толком не рассмотрел чудесный поселок. По виду это был обычный американский suburb : аккуратные домики с палисадниками, расходящиеся в стороны переулки. Для директора Института пролетарской ингениологии, пожалуй, простовато.
     - А, я знаю. Там за рощей еще чего-то построили, - припомнил Витек.
     Он сбросил газ. Вдоль дороги сомкнулись деревья. Должно быть, та самая роща.
     - Я лучше тут встану, а то дальше открытое место. Засекут.
     "Форд" въехал задом в кусты, и как раз вовремя.
     Из темноты раздалось рычание моторов, и в следующую секунду по дороге пронеслись в обратном направлении три знакомых автомобиля. Прожектора на них были выключены, горели только фары. Внутри кроме водителей никто не сидел. Значит, директор и охранники вышли. Громов, действительно, живет здесь!
     - Будь в машине. Я на разведку.
     Гальтон вышел из машины и с нарочитой неторопливостью потянулся. От предвкушения интересного и опасного дела пульс бился часто и сильно. Жизнь была прекрасна.
     - Чего мне тут сидеть? Возьми меня, Котовский, с собой. Может, сгожусь.
     - Нет, я сам.
     - Ну гляди ...
     
     За рощей, как и сказал цыган, начиналось поле, а в сотне футов от опушки темнел высокий забор, там был огороженный участок. Дорога упиралась в ворота, у которых темнели силуэты двух охранников.
     Доктор достал из внутреннего кармана (левого верхнего) монокуляр ночного видения. Покрутил настройку. Так-так. Один с винтовкой. У другого на поясе большая деревянная кобура с "маузером". Первый не движется - часовой. Второй в вольной позе и курит - начальник.
     Вот человек с "маузером" отшвырнул окурок, посмотрел время. Гальтон последовал его примеру: ровно три часа ночи.
     Начальник двинулся вдоль забора. Норд тоже, параллельным курсом. На фоне деревьев разглядеть его было невозможно.
     Wow! Едва обходящий дошел до угла, из-под забора ему навстречу кто-то поднялся. Окуляр позволил разглядеть фигуру в кожаной куртке и фуражке. Еще один часовой! Он коротко сказал что-то. Начальник похлопал его по плечу, и кожаный снова сел в траву, скрывшись из виду, а человек с маузером повернул за угол.
     По углам забора посты. Очень интересно!
     Пришлось покинуть укрытие. Гальтон отбежал в сторону и, описав широкий круг, двинулся по открытому месту - низко пригнувшись. Ночь, слава богу, выдалась безлунная и беззвездная.
     Резиденция Громова (теперь это было видно) представляла собой правильный квадрат со стороной футов в триста, то есть общей площадью два-три акра.
     Доктор очень внимательно наблюдал за начальником караула. Тот прошел до следующего угла, не останавливаясь. Из травы опять поднялся человек в кожанке. Перебросившись с ним парой слов, старшой завернул и, видимо, зашагал дальше по периметру ограды. Гальтон за ним не пошел, а вернулся на исходную точку.
     Схема расположения внешней охраны была ясна: начальник и часовой стоят у ворот; у каждого из четырех углов скрытно дежурит по одному наблюдающему. Солидно.
     Обход продолжался чуть больше десяти минут. Командир вернулся к воротам в 3.11. Поболтал с часовым. Закурил, время от времени посматривая на часы.
     Ну-ка, какой у них интервал?
     Оказалось, всего получасовой. В 3.30 начальник повторил свой маршрут, вернувшись к воротам в 3.40.
     Чтоб окончательно удостовериться, Норд решил дождаться четырех ноль ноль, но к этому времени уже был наготове: занял исходную позицию и приготовил оружие.
     Он лежал в траве, напротив самого дальнего от ворот угла. Чтобы подобраться к невидимому часовому на минимальное расстояние, Гальтону пришлось ползти по-пластунски. Когда до сидящего в укрытии чекиста оставалось шагов десять, Норд замер и стал ждать.
     Духовая трубка была у него в руке, жало усыпляющей иголки наполовину обломано. При такой дозе человек проваливается в сон на15–20 минут. Как раз к следующему обходу очнется. Решит, что его просто сморило.
     Ждать пришлось совсем недолго. В 4.02 из-за угла показался обходящий. В
     4.04 приблизился к часовому. Охранник поднялся, поправил фуражку.
     Теперь можно было расслышать каждое слово.
     - Порядок? - сказал старшой. - Носом не клюй. В шесть сменю.
     - Да я нормально, товарищ начальник. Курить только охота.
     - В шесть покуришь. Ну давай.
     И скрылся за углом забора.
     Сразу же, пока часовой снова не сел, Гальтон дунул в трубку. Попасть нужно было в лицо или в шею. Лучшие охотники племени чоко сшибают летящую птицу с тридцати шагов, а тут втрое ближе.
     Дозорный хлопнул себя по шее.
     - У, зараза!
     Вообразил, что комар. Хотя какие в начале мае комары?
     Задуматься над загадкой природы у чекиста времени не хватило. Он покачнулся, осел, рухнул на бок. Вполне тихо, без лишнего шума.
     Задачу Норд себе поставил такую: заглянуть через забор, чтобы оценить сложность предстоящей операции.
     Как выглядит обиталище Громова? Какова система охраны внутри? Нет ли непреодолимых препятствий?
     Удар силами всей группы надо будет нанести послезавтра - в ночь, когда директор не едет в Кремль. Любая дополнительная информация увеличит шансы на успех.
     Из правого нижнего кармана доктор извлек туго скрученное лассо, оно было прихвачено специально для подобного случая.
     Оглядел забор.
     Высота - футов двенадцать–пятнадцать. Верх деревянный, металлом не окован. Колючей проволоки нет. Прекрасно.
     Норд отцепил от пояса алюминиевый крюк, пристегнул к концу лассо.
     Короткий бросок, негромкий стук.
     Зацепило.
     Быстро и легко Гальтон вскарабкался по отвесной плоскости. Жаль, Айзенкопф не видел. Отправить бы его в джунгли, к охотникам за головами - узнал бы, что такое экстремальная этноботаника.
     Садиться на ограду доктор поостерегся, ограничился тем, что перекинул локти, и повис на подмышках.
     Посередине участка стоял двухэтажный бревенчатый дом с башенкой, увенчанной флюгером. Внизу темно, наверху светятся два окна. По занавеске мелькнула тень, потом снова. Кто-то топтался там с телефонной трубкой в руке - Гальтон разглядел через окуляр контур провода.
     А что с охраной?
     Так, на крыльце часовой.
     Еще один прохаживается вокруг дома. Больше никого не видно.
     Но у противоположного забора еще один коттедж, одноэтажный. Нужно выяснить, где остальные охранники - там или же в главном доме. Без этого уходить нельзя.
     Ужаленный южноамериканским комаром чекист спал всего две минуты. Времени оставалось вполне достаточно.
     Дождавшись, пока "мобильный" охранник скроется из виду, а "стационарный" отвернется, Гальтон перекинул веревку на ту сторону и мягко соскользнул вниз.
     Распластался по земле. Выждал.
     Не заметили! Можно двигаться дальше.
     Не отрываясь от темной поверхности забора, он прокрался к одноэтажному дому. Близко прошел часовой - доктор на несколько секунд прижался к доскам и замер. Потом движение было продолжено.
     Оказавшись близ предполагаемой караульной, Норд спрятался за выступ стены. Теперь дозорные увидеть его не могли.
     Свет не горел. Однако, прижав окуляр к оконному стеклу, Гальтон без труда рассмотрел, чту внутри коттеджа.
     Два ряда железных коек. На них спят люди - в форме, сняты только сапоги и кожаные куртки. На спинках кроватей висят портупеи.
     Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь. В автомобилях сопровождения у Громова было по четыре охранника. Значит, все здесь.
     Разведку можно было считать завершенной и стопроцентно успешной.
     Подзаборный чекист дрых уже восемь с половиной минут. Самое время пускаться в обратный путь.
     Норд перебежал к забору и упал в траву, чтоб пропустить часового.
     Когда тот поровнялся с крыльцом, "стационарный" вдруг сказал:
     - Вань, я до ветру сбегаю, а? Приперло. Будь другом, постой тут.
     - Давай, Костя, только живо.
     Костя побежал в дальний конец участка, к дощатой будке.
     Второй поднялся на крыльцо и встал перед входом.
     Удобнейший момент, чтобы спокойно, безо всякого риска ретироваться к свисающей с забора веревке.
     Гальтон приподнялся, готовый к рывку. И заколебался.
     Ему в глаза бросилась деталь, которую он не мог разглядеть с забора: одно из окон первого этажа в главном доме было слегка приоткрыто.
     Даже не думай, приказал себе доктор. Разведка окончена, нужно уходить.
     Никаких авантюр!
     
     Петр Иванович Громов
     
     беседовал по телефону с умным человеком Яном Христофоровичем. Они частенько перезванивались перед сном. Верней сказать, это Петр Иванович после разговора ложился спать, а у Яна Христофоровича был самый разгар работы. Бедняга совсем не щадил себя и полностью разрушил навыки нормального сна, но таковы реалии нашего сурового времени. Все ответственные работники, начиная с самого Рамзеса, по ночам не спят. Хотя Рамзес, конечно, случай особенный. Ему долго спать незачем.
     Именно с Рамзеса беседа и началась - как обычно. День нынче был недежурный (по терминологии Петра Ивановича "постный"), поэтому со своим великим пациентом профессор не виделся, но у него были тревожные новости, которыми следовало поделиться с почтеннейшим Яном Христофоровичем.
     - Ресурсы суррогата тают день ото дня, - с тревогой говорил Громов. - К тому же, сами понимаете: суррогат есть суррогат. Вторичный продукт. Отсюда и побочные эффекты. Раздражительность, неадекватная подозрительность, головные боли. Замечаю я также усугубление параноидальности, присущей нашему дорогому другу от природы. Нехорошо, батенька, очень нехорошо. Приходится держать реципиента на голодном пайке, но даже при самом экономном расходовании суррогата хватит максимум на пять лет.
     - А что потом? - с тяжелым вздохом спросила телефонная трубка. - Зачахнет, как Старик?
     - Нет, быстротечного высыхания мозга не будет. Суррогат успешно купирует этот процесс. Однако абстиненция усугубит все акцентуации характера. Возможны вспышки маниакальной агрессии, спорадические отрывы от реальности, квазиаутическое самозамыкание. Самое опасное - возможны ошибки в принятии решений... Голубчик Ян Христофорович, пусть уж ваши люди в Заповеднике поскорее решат нашу проблемку.
     - Стараются. Однако ваш Мафусаил - крепкий орешек.
     - Ничего не поделаешь, батенька. Осколок старого мира. Но вы с ним, ради бога, поделикатней. Я к нему очень привязан. И потом, сами знаете, без Мафусаила настоящего прорыва не будет.
     - Знаю, вы это тысячу раз говорили. Можете не беспокоиться: пылинки с него сдуваем.
     Во время разговора профессор, с его вечной неусидчивостью, все прохаживался вдоль письменного стола. Свободная левая рука ни секунды не оставалась без дела: то поправит пенсне, то поковыряет в ухе, то тронет скособочившуюся крышечку на чернильнице, то снимет пылинку с картинной рамы.
     На стене, близ стола, висела любимая картина Петра Ивановича - вольная фантазия прославленного советского художника на тему босховского " Сада земных наслаждений ". Левую часть триптиха, где Эдемский сад, живописец скопировал без каких-либо изменений; на центральной изобразил земной Рай - торжество всемирного Интернационала; справа - черно-красный пролетарский ад, где черти в кожаных тужурках расстреливали и жгли в огне буржуев, попов и прочую нечисть. Задорное, остроумное полотно, с сумасшедшинкой - совершенно в духе современной эпохи.
     У Петра Ивановича насчет духа эпохи существовала целая теория, нейрофизиологического толка. Что будто бы купный организм человечества устроен по тому же принципу, что и организм одного отдельного взятого человека. Есть страны, выполняющие роль скелета, есть страны-мышцы, страны-нервы, страны-гениталии и так далее, и так далее. Мозг современного человечества - это государства, расположенные по берегам северной Атлантики, то есть Европа и Соединенные Штаты. С началом двадцатого века мозг этот воспалился, что привело к эпилептическому припадку, выразившемуся в виде всемирной войны и череды революций. А когда заболевает мозг, начинает страдать все тело: тут конвульсии, там паралич. После тяжкого приступа психической болезни планета напоминает сумасшедший дом, поделенный на палаты для больных разного типа. Страны бывшей Антанты находятся в депрессивной стадии и подвержены унылым суицидальным настроениям. В германском отделении буйные прячут под матрасом бритву. А Россия переживает маниакально-эйфорический подъем со всеми сопутствующими симптомами: немотивированным весельем, ажитацией, ослабленной чувствительностью к боли и т.п. вплоть до характерной патологической элизии, то есть проглатывания слогов вследствие чрезмерной торопливости речи. Чего стоят все эти "пролеткульты", "совсоцбыты", "главсевморы" и "желдорвоки"! Над советскими неологизмами и аббревиатурами Петр Иванович мог издеваться до бесконечности, развлекая своих могущественных знакомых. Например, слово "СССР", по мнению профессора, следовало расшифровывать "Страна свихнувшихся с рассудка". Ян Христофорович, член коллегии ОГПУ, очень смеялся, узнав, что его грозная организация, оказывается, "Общество гуманистов полу-умных". Даже сам Рамзес однажды повторил на заседании Политбюро шутку профессора, что ВКП(б) означает: "Все кроме партийцев - б....".
     Под настроение Рамзес любил послушать болтовню своего эскулапа, в которой нет-нет, да проскакивали любопытные, а то и дельные мысли. Скажем, о том, что медицина, как и политика, не признает понятия "грязь". То, что для профанов - г...., для специалиста - ценнейший диагностический материал. Или еще: в операционной частенько стоит скверный запах, и вообще это зрелище не для слабонервных, но люди в белых халатах забрызгивают себя кровью, чтобы спасать человеческие жизни.
     Были у Петра Ивановича метафоры и поприятней, которыми он тоже охотно делился. Ученый-большевик (понимай шире - вообще Большевик) подобен садовнику, который только-только приступил к благоустройству крайне запущенного сада. Сначала предстоит выполнить тяжелую, малоприятную работу: выкорчевать мертвые корни, прополоть сорняки, убрать сухостой и валежник, обработать почву инсектицидами. Аллейки-цветочки и прочие икебаны будут потом.
     Заговорив о каком-то Мафусаиле, "осколке старого мира", профессор не удержался, оседлал своего любимого конька - антропоселекцию.
     - Эх, голубчик вы мой, отлично понимаю железную логику ваших "полу-умных гуманистов". - Палец Петра Ивановича меланхолично провел по изображению утраченного Эдемского сада. - Разумеется, ошметки царского режима подлежат полному искоренению. А все же мне как генетику их жаль. Общество было эксплуататорским, несправедливым, все верно. Но за века в нем сформировалась своя элита, продукт естественного евгенического развития. Посмотрите, кто нас теперь окружает! Не лица, а рожи. Жаль, безумно жаль бесценного генофонда, истребленного революцией.
     - А вы не жалейте, - отрезал Ян Христофорович. - В природе и в истории случайностей не бывает. Раз ваша элита дала себя уничтожить, значит, она была слаба и нежизнеспособна. Дайте срок. С вашей помощью мы вырастим новую элиту - нашу советскую интеллигенцию. Вырастим научным методом, то есть быстро, эффективно и обильно. Пройдет двадцать, максимум сорок лет, сменится одно-два поколения...
     - И на просторах Родины будут проживать сплошные швейцарцы, - подхватил профессор, смеясь. - Разумные, ответственные и дисциплинированные, как боги.
     Дело в том, что умнейший Ян Христофорович по происхождению был именно швейцарцем - из старой, ленинской гвардии. Громов познакомился с ним в Цюрихе, еще до мировой войны.
     Тоже посмеявшись, Картусов откашлялся. Это ритуальное поперхивание означало, что грядет главное - то самое, ради чего начальник контрразведки позвонил. Он знал, что после рабочего дня (вернее, вечера), проведенного в лаборатории, в полном одиночестве, профессору нужно дать немного поболтать, а потом уже можно говорить с ним о важном.
     Директор Института пролетарской ингениологии вздохнул.
     - Слышу по кашлю, что хотите сообщить мне какую-то очередную гадость. Ну, как теперь говорят, валяйте . Я весь внимание.
     - Профессор, вам угрожает опасность. Серьезная.
     - Опять "пруссаки"? - застонал Громов. - Mundus idioticus! Неужели вы не можете с ними справиться! Это очень мешает работе!
     - Нет, не "пруссаки". В Москву прибыла американская диверсионная группа. Их мишень - Институт, а еще вернее - лично вы.
     - Американская? Польщен, польщен, - пробормотал Петр Иванович. - А я говорил вам, не надо меня рассекречивать!
     - Это ничего бы не изменило. Ваши исследования и наша деятельность по добыванию Материала уже стали секретом Полишинеля.
     - Хорошо-хорошо. Ловите своих американцев. Это ваша забота!
     - Уже.
     - Что "уже"?
     Картусов виновато покряхтел.
     - Уже поймали... Но мои ребята совершили оплошность. И я тоже отличился, недооценил противника. В общем, диверсантам удалось бежать. Это чрезвычайно опасные люди. Я вынужден просить вас дать согласие на ужесточение режима охраны вашей дачи...
     - Нет, нет и тысячу раз нет! - визгливо закричал директор, стукнув кулаком по столу. - Это и так уже не дача, а какой-то Порт-Артур! Невозможно нормально отдыхать! Из-за каждого куста торчит какая-нибудь морда!
     - Успокойтесь, успокойтесь! Разволнуетесь - не сможете уснуть. Я что-нибудь придумаю. Например, удвою или утрою "нулевку". Вы и не заметите.
     - Что такое "нулевка"? - подозрительно сощурился Громов.
     Чекист объяснил, что "нулевка" - это охрана внешнего периметра.
     - Ах да, вы уже объясняли. Столько, знаете ли, всяких условных обозначений. Не упомнишь.
     Таковы были правила телефонного общения. Нарушать их не мог даже вольнолюбивый Петр Иванович. Трудно было вообразить, что сверхнадежную спецлинию осмелится кто-то прослушивать, но если б и посмел, то мало что понял бы из закодированной беседы. Нечего и говорить, что под "пруссаками" подразумевались отнюдь не германцы, "Мафусаил" был не библейским старцем, а "Рамзес" не фараоном. Во всяком случае, не египетским.
     Вскоре прозвучало еще одно кодовое слово, причем не в первый раз.
     - Доставили отчет из Заповедника? - спросил Картусов. - Ведь сегодня, то есть уже вчера, было пятое.
     - Доставили, во втором часу ночи.
     - Опять бред? Такое ощущение, что он над нами издевается!
     Петр Иванович наматывал телефонный провод на палец.
     - Я, голубчик, вначале тоже так думал. Но в этом состоянии лукавить невозможно. Там какая-то система. И к ней ключи.
     - То есть? Какие ключи?
     - От дверей.
     - Петр Иванович, вы можете без поэтических метафор?
     - А это не метафора. Я предполагаю, что там намеренно установленные блокаторы. Вроде запертых дверей. И к каждой ключи. Мы их постепенно подбираем, один за другим. Загвоздка в том, что мы не знаем, как ими пользоваться... Принцип непонятен, вот что.
     Вместо ответа Ян Христофорович, даром что ответственный работник, по-мальчишечьи присвистнул.
     - Так-так-так... Шевелите мозгами, товарищ профессор. Думайте. Вы с ним, можно сказать, сроднились. Никто кроме вас его шарад не разгадает. А почему вы проводите сеанс всего раз в трое суток?
     - Чаще нельзя. Может наступить привыкание. А то и отторжение. Не забывайте, это организм, так сказать, особенной пропитки.
     - Вам, конечно, виднее. И что в отчете?
     Профессор взял со стола портфель, попробовал расстегнуть замок. Одной рукой было неудобно.
     - Еще не распечатывал. Говорю же, доставили перед самым моим отъездом. Сейчас посмотрю.
     - Не буду мешать. Отдыхайте, а у меня тут еще полно дел...
     Попрощавшись с сердечным другом Яном Христофоровичем, директор не замолчал, а продолжал разговаривать с самим собой - эта привычка возникла от еженощной уединенной работы в наглухо закупоренной лаборатории. Ассистентов Петр Иванович не держал, они бы ему только мешали.
     Из портфеля был извлечен запечатанный сургучом пакет со штампом "Строго секретно"; из пакета - листок бумаги.
     - Нуте-с, поглядим...
     На листке было всего несколько строк, под ними число, время, подпись. Одна из строчек напечатана заглавными буквами и подчеркнута красным карандашом.
     Проведя по ней пальцем, Громов взволнованно заерошил эспаньолку.
     - Разумовская? Что-то новенькое! В каком смысле Разумовская?
     Он задрал голову, прищурился на абажур. Запел: "Тореадор, смелее в бой! Тореадор, тореадор, траам-пара-папам-пара-папам..."
     Потянул "Сад земных наслаждений" за раму. Оказалось, что картина непростая, с секретом. Пискнув потайными петлями, она отделилась от стены на манер ставни. За ней открылась стальная дверца с кнопками. Петр Иванович быстро натыкал пальцами комбинацию, известную ему одному, и сейф открылся.
     Ничего особенно интересного внутри не было, лишь тощая канцелярская папка с надписью "Ответы". Ниже помечено: "Начата 11 апреля 1930 г.".
     В папке сиротливо лежала одна-единственная страничка, на ней всего восемь строчек, аккуратно выведенных лично Петром Ивановичем.
     Сейчас он присовокупил к ним девятую, скопировав из отчета то, что было подчеркнуто красным.
     - Чем дальше в лес, тем больше дров, - сказал профессор, завязывая тесемочки.
     Листок, вынутый из сургучного пакета, он сжег в пепельнице. Папку положил обратно в сейф, однако запереть не успел. За спиной Петра Ивановича ни с того ни с сего скрипнула дверь.
     Директор быстро захлопнул сейф, прикрыл его картиной, с сердитым возгласом обернулся:
     - Какого черта! Я строго-настро...
     И заморгал.
     Из темной дверной щели высовывалась рука, в ней поблескивал "кольт".
     Дверь открылась шире, в кабинет бесшумно шагнул какой-то человек.
     Свет лампы пустил блик от бритой макушки. Петр Иванович непроизвольно вскрикнул:
     - Вы?!
     Но в следующее мгновение человек вышел из полумрака и оказался каким-то совершенно незнакомым субъектом. Статный молодец довольно приятной наружности с упрямым подбородком и чуть вздернутым носом. Взгляд прямой, по сторонам не шарит. Очень кстати. Петр Иванович в молодости увлекался передовыми методами психотерапии и очень недурно владел техникой гипноза.
     Как бы в порыве нервозности (совершенно естественной, когда в тебя целятся из такого большого револьвера), он сдернул с носа пенсне. Стеклышки ослабляли магнетическую силу взгляда.
     Бритый, умничка, подошел ближе.
     Теперь Петр Иванович увидел, что глаза у него черные. Взгляд внимательный, серьезный, сопротивляющийся проникновению. Ну-ка, что там у нас на уме?
     - Вы грабитель? - сказал Громов дрожащим голосом, чтобы установить первичный контакт и услышать голос объекта. - Берите, что хотите, только не убивайте! Я известный ученый, академик, хорошо зарабатываю. Есть дензнаки, драгоценности покойной жены, золотые вещи...
     Всю эту чушь он нес автоматически. Слова не имели значения.
     Главное было понять - станет бритый стрелять или нет. Не выстрелил сразу - уже неплохо. Но это могло означать всего лишь, что агрессор хочет сначала задать какие-то вопросы. В черных глазах матово светилось жадное любопытство. Но проглядывало и опасное мерцание - намерение убить . Впрочем, не фиксированное, а с переменной амплитудой, колеблющееся. Значит, надежда оставалась.
     Не переставая бормотать жалкие слова, профессор потихоньку пятился к стулу, на котором оставил защитный шлем.
     - Вы отлично знаете, что я не грабитель, - прервал лепет Петра Ивановича незнакомец. - Мне нужна сыворотка.
     - Гениальности? - услужливо подсказал директор, делая шажок, еще шажок. - Но я храню ее не здесь. Что вы! Это вам в институт надо!
     - Ворованные мозги тоже там? Бальфура, Уильяма Говарда Тафта и прочих?
     Американец, догадался Громов. Из тех диверсантов, о которых предупреждал Ян Христофорович. Наш нипочем бы не сказал "Уильям Говард".
     - Хотите получить назад мозги вашего президента? Ради бога. Все равно мне от них нет никакого прока, - осторожно попробовал пошутить Петр Иванович.
     Но ответной реакции в глазах американца не было. Диверсант обладал нулевым чувством юмора.
     - Зачем понадобилось воровать мозги?
     - Идея была не моя, - очень серьезно стал объяснять профессор. - Инициатива руководства. Беспокоятся, что будет, когда закончится Суррогат.
     - Суррогат?
     - Ну да. Экстракт из мозгового вещества Владимира Ильича Ленина. Для получения Суррогата годится лишь мозг настоящего гения.
     По взгляду бритого было видно, что эта информация для него внове. Очень хорошо. До тех пор, пока американец рассчитывает выудить что-то полезное, стрелять он не станет. А до шлема оставалось метра два.
     Вопрос: слышал ли диверсант телефонный разговор? Если слышал, наверняка станет допытываться про "Заповедник" и "Мафусаила". Нужно все время говорить, не упускать инициативы. Подбрасывать сведения по кусочку, как хищному зверю, чтоб не накинулся.
     - Из срезов ленинского мозга экстрагируется два-три миллиграмма Суррогата в сутки. Это очень мало, а пополнить запас негде, - рассказывал Петр Иванович, роясь в сознании убийцы и пробуя подобрать код доминирования. Голос профессора больше не дрожал. Он стал звучным, ровным, уютным - почти убаюкивающим.
     - Перестаньте сверлить меня глазами, - сказал внезапно бритый, морщась. - Ничего у вас не получится. Я тоже владею техникой гипноза. Скажите лучше, что означает напряжение в левом секторе вашего периферийного зрения? Где-нибудь в той части комнаты находится тайник? Или что-то, чего я не должен видеть?
     "Тревога!", - мелькнуло в мозгу Петра Ивановича, и чертов американец, конечно же, считал этот панический импульс. Скосил глаза на отстающую от стены картину.
     - А-а, понятно. Там сейф?
     "Скверно! Придется рисковать! О, mundus idioticus!"
     Вслух профессор, однако, продолжал валять ваньку.
     - Ай-я-яй! - вскричал он. - Какой ужас! От вас надо защищать подкорку!
     Он схватил шлем - по виду обычный мотоциклетный (на самом деле внутри слой легированной, пуленепробиваемой стали) - и нахлобучил себе на голову.
     - Не позволю сканировать мой мозг!
     - Так это вы из-за боязни гипновоздействия в шлеме разъезжаете? - удивился американец, а во взгляде прочиталось: "Э-э, приятель, да ты псих".
     Громов ему подыграл - с хитрым видом подмигнул:
     - А вы думали, на дурачка напали? Парапсихология, внушение, зомбирование. Слышали, читали. Я знаю, кто вы. Вы американский шпион. Мне товарищ Картусов рассказывал. Ваши ученые вовсю исследуют нооизлучение подкорки.
     Но диверсанта было не сбить. Он по-прежнему наводил оружие на профессора, но сам уже смотрел только в сторону сейфа. Быстро переместился к картине.
     Тогда - больше ничего не оставалось - Петр Иванович с криком ринулся к открытой двери.
     Расстояние было ерундовское, шагов пять. Не хватило доли секунды.
     Громов уже выскочил в коридор, когда его догнала пуля 45 калибра и швырнула на пол, словно тряпичную куклу.
     
     "Нет, я не смогу убить этого человека"
     
     , думал Гальтон на протяжении всего сумбурного разговора. Даже ради спасения демократии и нейтрализации большевистской угрозы. Сама мысль о том, что можно выстрелить в человека с таким умным, острым, живым взглядом, была невообразима. Норд не считал себя слюнтяем, он бывал в разных передрягах, где приходилось убивать, чтобы не быть убитым, но есть вещи, которых уважающий себя индивидуум не может совершить ни при каких обстоятельствах. Вот если бы Громов сам набросился или сделал нечто, представляющее прямую и непосредственную угрозу, - тогда другое дело.
     И провидение, благоволящее принципиальным людям, словно подслушало эту мольбу. Все произошло легко и быстро, будто само собой.
     Директор сорвался с места, стал звать охрану, и рука Гальтона выполнила всю работу без участия рассудка, рефлекторно. Кисть дернулась в нужном направлении, указательный палец нажал на спуск.
     Когда Гальтон склонился над телом, все было уже кончено. Пуля угодила под левую лопатку, точнехонько в сердце. С такой раной смерть наступает в течение одной, максимум двух минут.
     Внизу хлопнула дверь, загрохотали сапоги.
     - Тревога! - орали во дворе.
     Хоть каждая секунда была на счету, доктор все же сделал главное: вернулся к картине и заглянул в незапертый сейф. Увы, ничего похожего на сыворотку там не было, лишь тоненький файл. Может быть, там записана химическая формула?
     Сунув папку под рубашку, Норд распахнул окно и прыгнул со второго этажа. Приземлился удачно, на корточки.
     Из дома охраны выбегали люди в гимнастерках. У ворот кто-то выстрелил - кажется, в воздух.
     Чужого заметили, когда Гальтон был уже возле забора.
     - Сектор восемь! Вон он! Огонь!
     Прыжок - и Норд ухватился за веревку. Несколько мощных рывков - оседлал забор.
     Ударили выстрелы - частые, меткие. Воздух вокруг наполнился визгом и свистом, но беглец перекувырнулся и свалился на ту сторону.
     Усыпленный чекист еще не очнулся, с этим Гальтону повезло. Иначе он несомненно нарвался бы на пулю. Но от соседнего угла, ближе всего расположенного к роще, стреляя с локтя, бежал другой дозорный. Этого так или иначе требовалось нейтрализовать, он загораживал единственный путь отхода.
     Стрелять по силуэту, плюющемуся огненными искрами, это вам не в безоружного. Доктор опустился на колено, взял упор, прицелился.
     "Boom! Boom!" - рявкнул "кольт". Силуэт исчез.
     Теперь вперед, к роще.
     Норд был уверен, что, услышав пальбу, Витек немедленно смылся и придется удирать на своих двоих, но впереди зафырчал мотор, и на дорогу из кустов выехал "форд", болтая распахнутой дверцей.
     - Запрыгивай, Котовский!
     С разбегу доктор упал на мягкое сиденье. Такси подпрыгнуло на обочине и начало набирать скорость.
     - Запалился? - возбужденно кричал Витек. - Это ты шмалял? Или в тебя?
     - По-всякому. Гони!
     Сзади снова грянули выстрелы - чекисты тоже добежали до рощи и, наверное, увидели в темноте габаритные огни машины.
     От крыши жахнул рикошет. С треском разлетелось заднее стекло.
     - Давай газ! Газ!
     Мотор заревел что было мочи. Но еще яростней взревело в голове у Норда. Она мотнулась в сторону, и доктор кулем вывалился в незакрытую дверцу автомобиля. Он несколько раз перевернулся, но удара о землю не почувствовал.
     
     
     *
     
     В себя Гальтон приходил, как после мучительного, неотвязного сна. Долго не мог разлепить глаза, потом хлопал ими и щурился, не в силах уразуметь, где он и что с ним. Вроде темно, но воздух прогрет солнцем. Почему-то пахнет сыростью, затхлой водой. И кто-то монотонно мурлычет песню на непонятном языке:
     
     Сыр баро рай кэ мэ ли подгыйа,
     И о лыла йов мандыр отлыйа...
     - What the hell... Что за бред? - пробормотал доктор, протирая глаза.
     - Песня такая, цыганская. По-русски тоже есть: "Тут подвалил ко мне легавый, на муху взял и ксиву отобрал". Не слыхал?
     - Нет...
     Обстановка была такая: Гальтон лежал в узкой земляной щели, края которой поросли травой; наверху синело небо, позолоченное солнцем; рядом сидел Витек и жевал соломинку.
     - Где мы? - спросил Норд. Вся левая часть головы будто онемела.
     - В канаве. Отремался? Тебя пулей по башке вжикнуло. Метко стреляют начальники.
     - В какой канаве?
     Доктор привстал. Его сразу замутило, пришлось опереться о стенку.
     - Не высовывайся!
     - Почему?
     Он плюхнулся обратно на дно канавы, но все же кое-что разглядеть успел. Канава оказалась кюветом, вырытым вдоль дороги. По краям дороги зеленели деревья и кусты.
     - Куда ты меня отвез?
     - Никуда. - Цыган сплюнул. - Хорошо начальники не заметили, что ты из машины вывалился. Я ее подальше отогнал, потом вернулся, подобрал тебя.
     - Значит, мы все еще в роще?!
     - Ага.
     Норд снова высунулся, уже осторожнее. Голова кружилась, земля противоестественно раскачивалась, но теперь удалось сориентироваться. Слева за деревьями угадывался просвет - там находилось поле, где стояла громовская дача. До нее было, наверное, метров двести.
     - Почему мы так близко? Почему ты вообще вернулся, а не дал деру ?
     Контуженный мозг доктора потихоньку возвращался в режим более или менее нормального функционирования, даже подсказал подходящее выражение из глоссария современного литератора.
     - Правило конокрада, - ухмыльнулся Витек. - Прячься там, где искать не будут. А вернулся, потому что у нас своих не бросают. Ты, Котовский, хоть и гаджо , а вел себя со мной по-честному. Наши говорят: "Кон ромэскэ допатяла, долэс ром крэпкос уважинэ ". "Кто к цыгану по-хорошему, того цыган крепко уважает".
     - Неужели нас не искали?
     - Еще как искали! Понаехало начальников - машин, наверно, тридцать. Галдят, бегают, руками машут, туда-сюда швондрают. Не роща, а улица Тверская, ей-богу. Но потом мотоциклист приканал. Доложил, что таксюху мою нашли. Все туда рванули, а здесь тихо стало.
     - Они моментально найдут тебя через таксопарк!
     - Кого? Я, когда устраивался, "Виктором Цыгановым" записался. У нас, цыган, фамилиев нету и докэментов мы не признаем. Есть у меня в таксопарке кореша, но они все гадже , а я гадже домой не зову. Гадже - это нецыгане по-нашему, - объяснил Витек. - Вроде как гои у евреев. Не, Котовский, сыскать меня начальникам будет трудно. А начнут по цыганским слободам шукать - свои меня не выдадут. Ты лучше расскажи, че ты там натворил? Грохнул директора банка, да?
     Вопрос был задан с боязливым почтением. Глаза таксиста горели жадным любопытством.
     Соврать человеку, который тебя спас, невозможно.
     - ...Так вышло.
     - Может, не наповал?
     - Наповал.
     - Дела-а... - протянул Витек. Тряхнул черным чубом. - Эх, пропадай моя головушка! Все одно сгорел я с тобой. Возьмите меня к себе в банду, а? Нецыганская это работа, но мне, чую, понравится. Потолкуй с Китайцем. Ей-богу, пригожусь!
     - Потолкую.
     Нужно было определить, насколько серьезна травма. Хоть ранение и касательное, но голова есть голова, с ней шутки плохи. Может быть сотрясение, а в перспективе отек мозга.
     В одном из карманов у Гальтона имелась экспресс-аптечка. Он промыл руки дезинфектантом, дотронулся до виска и обнаружил, что царапина замазана какой-то липкой дрянью.
     - Это я подорожника нажевал, а то из тебя кровища лила.
     Подорожник? А, Plantago major . Что ж, листья этого растения содержат фитонциды и обладают отличными кровоостанавливающими свойствами, в сочетании же с ферментами слюны антисептическое воздействие должно усиливаться.
     - Молодец, - похвалил доктор, мысленно ставя диагноз: легкая контузия, умеренная кровопотеря, симптомов сотрясения, кажется, нет. В общем, легко отделался.
     - Я могу идти. Башка уже не кружится. Мотаем отсюда, а то мои кореша, поди... - он не сразу вспомнил нужный термин, - стремаются .
     - Куда мы пойдем? - Витек покрутил пальцем у виска. - Ты погляди на себя и на меня. Будто мясники с бойни.
     Он был прав. Поверхностные ранения головы всегда очень сильно кровоточат. Левое плечо, рукав, даже воротник у Гальтона были сплошь в пятнах крови. Цыган, пока тащил раненого в канаву, тоже изрядно перемазался. Этаких пешеходов в два счета заберут в милицию.
     - Темна надо ждать, Котовский.
     Опять прав. Гальтон разлегся на дне канавы, пристроил локоть под правое ухо.
     - Ну, тогда спать.
     На боку было неудобно, доктор осторожно перевернулся на живот. В грудь кольнуло что-то острое. Потрогал - угол картонной папки.
     Как же он мог забыть?!
     - Хабар? - оживился цыган, видя, что "налетчик" полез за пазуху. - Ценное что?
     - Сейчас поглядим.
     "Ответы. Начато 11 апреля 1930 г.", прочел Норд надпись на обложке. Открыл - расстроился: всего одна страничка, и на ней никаких химических формул, только в столбик несколько коротких строчек, судя по цвету чернил, написанных в разное время.
     Но стал вчитываться - ахнул. Возбужденно потер висок - вскрикнул еще раз, уже от боли. Однако был так увлечен, что не заметил, как по пальцам снова заструилась кровь.
     
     
     *
     
     В "Эльдорадо" подельники вернулись вечером, когда вдоль Ленинградского шоссе давно уже горели редкие фонари. Особенно прятаться по дороге не понадобилось, потому что улицы на этой дальней окраине были темные, а прохожих встречалось мало.
     Днем доктору выспаться не довелось, очень уж он разволновался. Из придорожной канавы беглецы перебрались в глубину рощи и просидели там до глубоких сумерек, благо в одном из карманов нордовской куртки имелся спецпаек: плитка кокагематина, которую честно поделили пополам. Этот чудесный концентрат, авторская разработка д-ра Г.Л.Норда, изготавливается из экстракта бычьей крови с добавлением сухого спирта, меда и кокаина. Не только питателен, но укрепляет силы и начисто отбивает чувство голода.
     Скучать было некогда. Гальтон раз за разом перечитывал записи покойного профессора и пытался вникнуть в их смысл. Напряженная умственная работа заставляет забыть обо всем на свете, тем более о течении времени. Когда Витек толкнул "Котовского" и сказал: "Вроде темнеет. Пойдем, что ли?" - доктор очень удивился. Ему казалось, что еще утро.
     Шли быстро - вдоль заборов, через пустыри и дворы. Путь занял не больше часа.
     На первом этаже клуба, как обычно, было множество цыган. Правда, все взрослые, для детей поздновато.
     - Как я войду в таком виде? - спросил Гальтон перед крыльцом.
     - Если не здороваешься, тебя не замечают. Не хочет человек, чтоб его видели - значит, нет человека.
     И действительно, если кто-то и удивился появлению двух пугал, залепленных грязью и забрызганных кровью, то не подал виду. Гальтон прошел через зал, чувствуя себя невидимкой.
     Он знал, что коллеги дома - на втором этаже горели окна.
     Но оказалось, что Зоя сидела на лестнице, в темноте.
     - Господи, живой! - закричала она.
     Бросилась ему на шею, но не заплакала. Только всхлипнула, всего один раз. Характер у Зои был железный.
     - Ты ранен? Я должна тебя осмотреть.
     - Я в порядке. Оцарапан скальп. Крови много, но ничего серьезного. Это потом, потом. Идем наверх, я должен вам столько всего рассказать.
     
     Коллеги выслушали рассказ в полном молчании. И у княжны, и у биохимика было одинаковое выражение на лицах: сосредоточенное и несколько недоумевающее. Ну, для китайской маски это неудивительно, но Зоя-то, Зоя? Чем объяснить ее реакцию? Не понравилось Гальтону и то, что коллеги как-то странно переглядывались, будто сомневались в правдивости его истории. Разве так встречают героя, который в одиночку (Витек не в счет) выполнил самую трудную часть задания?
     Чтобы эта мысль наконец дошла до членов группы, доктор повторил главное еще раз:
     - Директор уничтожен, то есть первая задача миссии успешно выполнена. Сыворотку, правда, добыть не удалось, но теперь нам доподлинно известно, что исходного материала - мозга Ленина - большевикам надолго не хватит. Другого источника получения экстракта у них нет. Да и этот представляется мне сомнительным. Подумаешь, Ленин. Тоже мне Спиноза! - Он позволил себе улыбнуться - честное слово, сказано было неплохо. Но коллеги смотрели на него все так же кисло, и Гальтон посерьезнел. - Не говоря уж о том, что без Громова работы над "сывороткой гениальности", скорее всего, невозможны. Он произвел на меня впечатление чрезвычайно замкнутого господина, который всегда работает в одиночку и не любит делиться секретами... Итак, формулирую вопрос для обсуждения: можем ли мы возвращаться, считая нашу миссию в целом исполненной? Или же следует задержаться и предпринять попытку добыть сыворотку?
     Информацию о папке Норд приберег на десерт. Пусть сначала выскажутся. Заранее ясно, что они выступят за возвращение. Гальтон побился бы об заклад, что почтенный Сяо Линь непременно приплетет китайскую пословицу о том, что трудно найти черного кота в темной комнате, особенно если его там нет. Тут с триумфом и будет извлечен листок, свидетельствующий, что комната не совсем уж темная и кот в ней, вероятно, все-таки есть.
     Хорошо, что пари не состоялось - Гальтон бы его проиграл. Зоя с Куртом снова переглянулись - и промолчали.
     - Да что с вами? - рассердился доктор. - Вы что, транквилизаторов наглотались, от нервов? Я вас понимаю - просидеть почти сутки без дела!
     - Мы не сидели без дела... - начала Зоя. - Нет, Айзенкопф, лучше вы.
     Немец-китаец скрипнул стулом, закинул ногу на ногу.
     - Когда вы не вернулись из рекогносцировки, мы не знали, что думать. Вернее, у нас имелось две версии. Я полагал, что вас засекли во время слежки и арестовали или застрелили на месте. - Он сказал это очень спокойно, а Зоя (доктор заметил) при этих словах вздрогнула. - Мисс Клински придерживалась иного мнения: что вы обнаружили место жительства Громова, попробовали проникнуть туда и с вами что-то случилось. Констатирую, что мисс Клински знает вас лучше, чем я. Впрочем, это неудивительно...
     - Дальше, дальше, - поморщившись на бестактность, поторопил его Норд.
     - У нас был только один способ получить хоть какую-то информацию - проверить, явится ли Громов на работу. Мисс Клински, разумеется, принять участие в этой вылазке не могла. Ее бы опознали. Поэтому она осталась дома ждать вас. А я отправился в Музей нового человечества договариваться об экскурсии для Университета трудящихся Китая имени товарища Сунь Ятсена. Подгадал, чтобы к шестнадцати ноль ноль оказаться в подземном гараже.
     - Что, вахтер опять спал?
     Сяо Линь молитвенно сложил руки ковшиком:
     - У охранника, который изображает вахтера, внезапно случился инфаркт. Помните японскую банщицу? Не одни чекисты владеют техникой летальной инъекции.
     - И когда директор не приехал на работу, вы все поняли, - кивнул Гальтон, которому наконец стало понятно, почему его рассказ не особенно удивил коллег.
     - А он приехал, - ровным голосом заявил Айзенкопф. - Ровно в шестнадцать ноль ноль.
     
     - Шутите?!
     
     - Нисколько. Только директорский кортеж состоял не из трех машин, как раньше, а из бронеавтомобиля и эскорта мотоциклистов.
     - Это был не Громов, а кто-то другой. Вы же не видели его собственными глазами?
     - Не только видел, но и сфотографировал. Я прихватил из кофра мини-камеру для секретной съемки. Сверхчувствительная пленка способна делать снимки при минимальном освещении. Вот, полюбуйтесь. У меня в универсальном конструкторе есть и мини-аппарат для фотопечати.
     На стол легли несколько снимков: человек в шлеме выходит из броневика; человек оборачивается; лицо крупным планом.
     Это вне всякого сомнения был Петр Иванович Громов!
     И все же поверить было невозможно. Гальтон не проверял у застреленного директора пульс, но этому человеку в сердце попала пуля 45 калибра ! В пиджаке зияла дыра! Пуленепробиваемый жилет исключался - из раны обильно лилась кровь густого венозного оттенка, а это верный признак поражения правых отделов сердца!
     - Двойник, - сказал Норд, разглядывая снимок. - У Громова есть двойник. Вопрос лишь, кого я застрелил - настоящего профессора или фальшивого.
     - У меня другая версия. - Айзенкопф похлопал узкими глазками. - Человек, которого я видел, шел с трудом и опирался на палку. Посмотрите на фотографию получше - видите, как он бледен? Думаю, никакого двойника нет. Вы стреляли в подлинного Громова, просто рана оказалась нетяжелой. Настолько, что директор смог в тот же день выйти на работу.
     - Нет! Говорю вам - нет! - вышел из себя доктор. - Я стрелял с пяти метров! Он был убит наповал!
     Коллеги молча глядели на его побагровевшее, растерянное лицо. Нет, лицо было не растерянное, а потерянное . Начальник экспедиции потерял лицо, окончательно и бесповоротно. На Зою он старался не смотреть. Его акции обвалились сокрушительней, чем на Нью-Йоркской бирже в "черный вторник".
     И все же, как такое могло произойти? Мистика!
     Нужно было спасать остатки репутации.
     - Взгляните вот на это. Изъято из сейфа в кабинете Громова, - сдавленным голосом произнес Гальтон, выкладывая на стол свой последний козырь - похищенную папку.
     Княжна и биохимик склонились над листком, а доктор отвернулся. Он выучил текст наизусть, вплоть до каждой скобки и запятой.
     В папке "Ответы", начатой за 11 дней до разговора Норда с Ротвеллером, содержались вот какие сведения:
     1) 11.04 Ломоносов
     2) 14.04 Я же говорю: Ломоносов
     3) 17.04 Черный пополон (второе слово неразборчиво)
     4) 20.04 Попробуй у Маригри ("Умаригри"? Нет, все-таки "У Маригри")
     5) 23.04 Как? Очень просто! Загорье, где кольца
     6) 26.04 Да око же, око!
     7) 29.04 Проще всего через Загорье. Спас Преображенский.
     8) 02.05 Где кольца. Не помнишь? Третья ступенька.
     9) 05.05 Маригри? Как это какая? Разумовская
     Здесь, наконец, коллеги пришли в волнение. Пока они обменивались первыми впечатлениями и сбивчивыми вопросами ("Ломоносов! Смотрите, упоминается Ломоносов!" "И Маригри!" "А это что?" "Что означают числа?" "Кто дает эти ответы?" "Ничего не понимаю!"), Норд выжидал. Этот этап для него остался позади. Целый день дедукции давал ему фору перед товарищами. О, как бы он сейчас блеснул перед ними интеллектом, если б не конфуз с Громовым...
     - Что ты молчишь? - наконец, воззвала к нему Зоя. - Я ничего не понимаю! Тут упоминаются и Ломоносов, и Маригри! Но все остальное - полная бессмыслица!
     Айзенкопф присовокупил:
     - Валяйте, Норд, проявите свой хваленый коэффициент! Хватит интересничать! У вас, в отличие от меня, было достаточно времени проанализировать эту криптограмму.
     Интересничать Гальтон не собирался - не то у него было настроение.
     - Как вы могли заметить, интервал между "ответами" составляет три дня, - начал он. - Чем это объясняется, не знаю, но какой-то смысл тут наверняка есть. Кто задает вопросы, мы не знаем, но можно предположить, что Громов либо его сотрудники. Кому задает? Опять загадка, к которой у нас нет ключа. Поэтому давайте опираться на фрагменты, которые нам более или менее ясны. Это кочки, по которым мы будем прыгать через болото.
     - Очень поэтичная метафора, но давайте ближе к делу, - буркнул Айзенкопф.
     - Попытаюсь. В документе девять пунктов. Первый и второй явно указывают на тайник в Музее нового человечества. Это указание Громов и его люди не поняли, но оно каким-то образом дошло до мистера Ротвеллера. Он передал слово "Ломоносов" мне, надеясь, что эта подсказка поможет. Что и произошло. Здесь мы оказались сообразительней большевиков, - сказал Гальтон, из скромности ы опередазом дошла до мистера Ротвеллера, а он передал ее мне. сотрудники. ьтон, выкладывая на стол свой послеупотребив местоимение множественного числа. - К Ломоносову относится и запись номер 6 от 26 апреля про око. Таким образом, пункты 1, 2 и 6 нас не интересуют, это для нас пройденный этап. Пункты 3, 5, 7 и 8 я бы сейчас тоже трогать не стал. "Загорье", "кольцо", "Спас Преображенский", "черный пополон" со знаком вопроса, какая-то "третья ступенька" - все это сплошные неизвестные величины. Мы не знаем, что обозначено этими иксами, поэтому предлагаю пока убрать их в резервный отсек памяти, чтобы они не затемняли нам картину больше нужного.
     - Остаются пункты 4 и 9. - Зоя смотрела на листок. - Я понимаю твою логику. Они несомненно связаны с посланием, которое содержалось в самсоните.
     - И кое в чем дополняют его. - Норд поднял палец. - Голос сказал мне: "Ключ в фармацевте Великого Человека. Ищите омниа-експланаре-у-мари-гри". Мы поняли первую часть, но ничего не поняли во второй. Особенно озадачило нас слово или словосочетание "chez marigri". Теперь мы, во-первых, точно знаем, что это два слова: предлог и существительное. Во-вторых, из ответа № 9 явствует, что это не просто существительное, а имя собственное. В третьих, имя "Маригри" имеет фамилию или топографическую привязку "Разумовская". Что она означает, мне неизвестно.
     Княжна быстро сказала:
     - Разумовские - известная аристократическая фамилия. Ее родоначальник был тайным супругом императрицы Елизаветы, которая имела от него детей. Но ты прав, производные от этой фамилии часто встречаются в топонимике. К примеру, недалеко отсюда находится Петровское-Разумовское, где сохранился парк и дворец. И это не единственное подобное место. Разумовские были богатым, разветвленным родом, они владели множеством поместий в обеих столицах... Вот что я вам скажу, представители непрекрасного пола. - Она энергично взмахнула кулачком. - Все, что касается аристократии, это по моей части. Я извелась без дела! Завтра вы будете сидеть дома и томиться, а я займусь работой! Только попробуйте спорить! Убью обоих!
     
     
     *
     
     Утром Гальтон спустился проводить Зою до крыльца - и не дальше. Таково было ее условие.
     В зале опять бушевал хор - с визгом и топотом репетировал "Советскую величальную".
     Вспомнив вчерашние слова Витька, Норд вежливо поклонился и пробормотал "здравствуйте", уверенный, что никто не обратит на него внимание. Но пляски, как по мановению волшебной палочки, оборвались. Полсотни белозубых улыбок приветствовали доктора и его спутницу. Им дали выйти наружу, после этого репетиция продолжилась.
     Во дворе с щенячьим задором резвилось легкое майское солнце, блестела свежая листва, сверкали лужи.
     Но самый чудесный дар поднесла не природа.
     Неподалеку от крыльца, точь-в-точь на том же месте, что прежде черный "форд", стоял серый "рено" с белыми шашечками и надписью "Мосавтотранс". За рулем, прикрыв лицо ворсистой кепкой, дремал Витек.
     - Где ты раздобыл такси?! - бросился к нему Норд.
     Цыган сдвинул кепку на затылок, сладко потянулся.
     - Где-где, на работе.
     - Как на работе? Ты не собирался туда возвращаться! Тебя ГПУ ищет!
     - Это на старой работе, в "Госавтотрансе". А я поступил в "Мосавтотранс". У них, между прочим, километражные повыше. - Витек подмигнул. - Там один из наших диспетчером служит. Записал меня Ивановым Виктором Иванычем. Я как рассудил? Сейчас не старые времена. Приличной банде без своего авто нельзя. Ты, Котовский, про меня с паханом побалакал?
     Доктора встревожило такое легкомыслие.
     - Не считай чекистов идиотами. Можешь не сомневаться, они составили твой словесный портрет и разослали по всем отделениям дорожной милиции! Сколько в Москве шоферов со смуглой рожей, черным чубом и золотой фиксой? У вас тут вообще машин не шибко много.
     - Можно подумать, у вас на Дальнем Востоке больше, - обиделся за столицу Витек. - И учти, Котовский, я тоже не идиот. Где она, фикса? - Он оскалился - золотого зуба не было. - А чуб где?
     Сдернул кепку - под ней блестел свежебритый череп.
     - Сделал прическу под тебя. Нормально, башка дышит.
     Зоя, которая слушала этот обмен репликами молча, хлопнула Витька по плеши.
     - Годишься. Я сама о тебе с паханом пошуршу. Хватит языки чесать, поехали. Не дрейфь, Котовский, - с удовольствием подхватила она придуманную шофером кличку. - С таким ухарем я не пропаду.
     Цыган просиял.
     - Прошу в карету, мадам.
     Оказаться в положении домохозяйки, супруг которой уехал на работу, было странно. "Домохозяек" было аж две - если считать Айзенкопфа. Но в комнате биохимика было тихо, то ли он возился со своим универсальным конструктором, то ли просто спал. Гальтон решил сделать то же самое: отоспаться впрок. Грядущая ночь скорей всего окажется бессонной.
     Он лег в кровать и немедленно отключился. Старый дом содрогался от цыганского пляса и пения, но здоровому сну доктора это не мешало. Он глубоко, со вкусом спал и очень приятно проснулся.
     Тонкая, нежная рука чесала ему кончик носа.
     Открыв глаза, Гальтон увидел склонившуюся над кроватью Зою и, еще не разобравшись, явь это или, как пишет Пушкин, "мимолетное виденье" (какая в сущности разница?), попробовал утянуть прелестницу в кровать. Но пальцы утратили ласковость и больно щелкнули его.
     - Просыпайся! Не до глупостей! У меня важные новости.
     Это было не мимолетное виденье. Это была настоящая Зоя. У нее были важные новости.
     Доктор вскочил с кровати и встряхнулся, словно вылезший из воды лабрадор. Сон слетел с него брызгами, голова прояснилась.
     - Сполосну лицо, а ты зови Курта.
     Часы показывали половину четвертого.
     - ...Сначала я отправилась в Румянцевскую библиотеку. Там много материалов по истории Разумовских. За двести лет своего существования этот род произвел на свет черт знает сколько государственных деятелей, сумасбродов и прожигателей жизни, но я не буду тратить время на генеалогические подробности. Для нас представляет интерес всего одна особа, ничем особенным себя не отличившая, но... Впрочем, я лучше прочту биографическую справку.
     Княжна вынула ученическую тетрадку - ту самую, с которой ходила в библиотеку добывать сведения о директоре Института пролетарской ингениологии. Перелистнула страничку.
     - Это из книги середины прошлого века, посвященной известным москвичам екатерининской и александровской эпохи, то есть рубежа 18 и 19 столетия. Слушайте. "Одною из примечательнейших дам своего времени была графиня Разумовская, урожденная княжна Вяземская . Отличаясь непосредственным характером, а также неутомимым пристрастием ко всякого рода причудам, она на протяжении всей своей долгой, более чем девяностолетней жизни постоянно служила причиною пересудов и сплетен, самою пикантною из коих, вне всякого сомнения, была история ее второго замужества, пересказываемая многими как достоверный факт. Будущая светская львица еще девочкой была выдана за князя Голицына, отчаянного игрока, спустившего все свое немалое состояние в карты. Первый богач и кутила Москвы Лев Кириллович Разумовский давно сох по молодой красавице княгине и однажды, воспользовавшись азартностью проигравшегося в пух Голицына, предложил сему последнему поставить на кон жену. Ставка была якобы сделана и проиграна. Бывшая княгиня стала графинею Разумовской, что служило темою сплетен на протяжении первых годов царствования Александра. Хлебосольство Льва Разумовского, несравненное обаяние его милой супруги, а более всего снисходительное отношение императора к сей скандальной истории заставили фраппированных поначалу москвичей вновь принять эксцентрическую пару в свой круг. Великолепный дворец на Тверской, купленный графом для своей супруги накануне Наполеонова нашествия и чудом уцелевший в пожаре, долгие годы был одним из гостеприимнейших домов, где собирался самый цвет московского высшего общества, так что позднейшая передача графинею сего здания в ведение Английского Клуба была воспринята москвичами как нечто отрадное и естественное... "
     Терпение Айзенкопфа иссякло.
     - Ваше сиятельство, на кой черт нам все эти аристократические ветхости? Вы обещали выяснить, что такое "Маригри"! При чем здесь какой-то Английский клуб, какая-то дура-графиня?!
     - А при том, что "дуру-графиню" звали Марией Григорьевной. Вы не дали мне дочитать выписку до конца, а там приводится следующий анекдот... Вот, послушайте. "...За глаза веселую парочку никто по имени-отчеству не называл. Граф Лев Кириллович был известен всей Москве как comte Leon , а за Марией Григорьевной утвердилось прозванье Мари-Гри, возникшее после одного бала в Дворянском собрании, где она произвела фурор, явившись средь белоснежных, розовых и палевых платьев в наряде эпатирующего серого цвета. Шутники немедленно обозвали ее Marie Grise , что со временем преобразовалось в Мari-Gri, от "Мария Григорьевна", на каковое обращение сама графиня отнюдь не обижалась ".
     - "Chez Mari-Gri" означает "у графини Разумовской"! - воскликнул Гальтон. - Ответ из папки от 5 мая: "Маригри? Как это какая? Разумовская" . Но позвольте, она ведь давным-давно умерла...
     - В 1861 году, - подтвердила Зоя. - Поразительная женщина! В девяносто лет собралась на Парижскую выставку за новыми нарядами, да простудилась.
     Неромантичный биохимик скрипучим голосом вернул беседу в деловое русло:
     - Не понимаю, какое отношение старуха, умершая 70 лет назад, может иметь к Музею нового человечества и профессору Громову?
     Зоя не ответила и заговорила о другом - во всяком случае, такое впечатление возникло вначале:
     - В Румянцевской библиотеке сохранилась совершенно чудесная атмосфера, какой в нынешней России уже не найдешь. Пролетарские "чистки" до тамошнего коллектива , - это слово княжна произнесла с отвращением, - еще не добрались. Средь шкафов с книгами и каталожных ящиков затаился кусочек прежней жизни. Сотрудники почти сплошь из бывших . Среди них есть и знакомые: баронесса Гильдебранд была подругой матери. Представляете, она меня узнала! Не беспокойтесь, это надежный человек, старой закалки. Она в девичестве звалась Лили Ухтомская, это очень древний род, который...
     - Мне надоели ваши великосветские реминисценции! - взорвался Айзенкопф. - Будете говорить о деле или нет?
     - Я и говорю о деле. Не вдаваясь в подробности, я задала баронессе мучивший меня вопрос. Не связывает ли что-нибудь Марию Григорьевну Разумовскую с сегодняшним днем? Лили - дама педантичная. В библиотеке она ведает систематическим каталогом, где у нее царит идеальный порядок. "Если связывает, - сказала она, - это должно было найти отражение в прессе". И отвела меня в зал периодики, где имеется каталог персоналий. Ах, что за славное, ностальгическое место Румянцевская библиотека! - с чувством воскликнула княжна. - Если отвернуться от портретов Ленина и Сталина, кажется, будто ты вернулась в прежнюю Россию. Конечно, со временем всех бывших вычистят, заменят пролетариями, и все развалится...
     - Не отвлекайся, - попросил теперь уже Гальтон. - Ты что-нибудь нашла в картотеке?
     - Да. В каталог персоналий включают людей, чье имя встречается в прессе более пяти раз в течение одного года. О нашей Мари-Гри в советских газетах нет ничего вплоть до 1927 года, зато в тот год графиня Мария Разумовская упомянута одиннадцать раз в июньских и пять раз в декабрьских номерах разных изданий. Повод один и тот же - открытие нового зала в Музее Революции.
     - Какая связь между графиней и революцией? - удивился Норд.
     - Музею Революции досталось здание Английского Клуба, в свое время перестроенное и украшенное Марией Григорьевной. Три года назад при ремонте очага в большой каминной рабочие обнаружили потайную комнату, которой нет ни на одном чертеже. У газетчиков возникли разнообразные предположения, в основном игривого свойства. Одни были уверены, что в этом помещении члены Клуба предавались разврату. Другие, более осведомленные о нравах чопорного англоманского учреждения, стали копать глубже. Припомнили, что обустройством дворца занималась Мария Разумовская, раскопали пикантную историю ее второго замужества и как дважды два вывели: это тайное место легкомысленная красотка обустроила специально для интимных утех. Дирекции музея пришла в голову блестящая идея: подсластить свой кислый революционный реквизит "клубничкой", на которую так падка публика. В результате возникла постоянно действующая экспозиция "Тайные утехи буржуазии". Об ее открытии в декабре того же 1927 года советские газеты пишут подробно и с удовольствием, не скупясь на сочные эпитеты в адрес графини Разумовской. Экспозиция действует и поныне.
     - Надо отправляться туда! - вскричали мужчины.
     Княжна засмеялась, видя, что оба вскочили, готовые немедленно нестись в музей.
     - Неужели вы думаете, я там не побывала? Понеслась прямо из библиотеки, как на пожар. Осмотрела экспозицию, поболтала с экскурсоводом. Очень милая дама, наверняка тоже из бывших. Она старалась изъясняться по-революционному, но когда поняла, что мы с ней из одного круга, сразу заговорила на человеческом языке. Это только кажется, что СССР населен сплошь хамами-пролетариями. Если присмотреться получше, оказывается, что всюду есть нормальные люди. Просто они затаились.
     Поразительный талант коммуникабельности, думал Норд, любуясь рассказчицей. А какая оперативность! Надо отдать должное психологам Ротвеллера, состав группы они подобрали безукоризненно.
     - От дамы-экскурсовода я узнала некоторые дополнительные сведения. О существовании тайной комнаты никто в Английском клубе не имел понятия. В музее осталось несколько человек из прежнего персонала, в том числе старый истопник, тысячу раз разжигавший и чистивший тот самый камин. Милая дама сообщила мне, что именно в той части дворца когда-то находились покои графини Марии Григорьевны. Тайник наверняка был устроен одновременно с каминной, то есть по указанию нашей Мари-Гри. Передавая свой дом Клубу, старуха почему-то не сообщила новым хозяевам о секретной комнате. Может быть, просто забыла...
     - Так что там, в комнате? - нетерпеливо спросил Курт.
     - Ничего интересного. Какие-то глупые экспонаты, свезенные из других мест. Сколько я ни смотрела, ничего интересного не обнаружила. Будет лучше, если ты, Гальтон, съездишь туда сам. Вдруг у тебя снова будет озарение, как с Ломоносовым?
     Норд и так уже решил, что поедет.
     - До скольких работает музей?
     - До пяти, а впускать перестают за полчаса. Сейчас почти четыре. У тебя будет слишком мало времени, лучше отложить на завтра.
     - Наоборот! Сейчас идеальный момент для посещения! Ты, Зоя, остаешься. Нельзя появляться там второй раз за день, это может показаться подозрительным. Курт, мне нужно три минуты на сборы, и едем!
     
     Музей революции
     
     располагался в помпезном здании совсем не революционного вида - с колоннами, геральдическими львами, чугунными вратами, кокетливыми флигелями и прочими старорежимными атрибутами. Палаццо со всех сторон понавешал на себя красных флагов и лозунгов, но эти лоскуты напоминали фиговый листок, не способный укрыть от взглядов пышно-античные формы. Казалось, дунь ветер посильней - и вся кумачовая косметика слетит невесомым прахом.
     Заплатив 20 копеек, Гальтон и Курт бодро прошагали через залы, посвященные истокам русского революционного движения, злодействам мирового капитала и достижениям Коминтерна. Каминная, куда они держали путь, находилась на втором этаже.
     Но в зале, посвященном Китайской революции, экспедиционный отряд понес потери. Пионеры в красных галстуках , слушавшие рассказ о свержении реакционного режима маньчжурских императоров, вдруг увидели перед собой живого китайца и облепили его со всех сторон. На фальшивого слушателя Суньятсеновского университета обрушился поток вопросов. Почему рабочий класс северного Китая не свергнет клику Чжан Цзолина? Когда на всей территории Китая наконец установится власть Советов и почему компартия не примет меры? Есть ли в Китае пионерская организация? Зачем девочкам бинтовать ноги? Как можно запомнить столько иероглифов?
     Попробовал Айзенкопф прикинуться, что не понимает по-русски, но это его не спасло. Настырные дети перешли на жестикуляцию. Например, словосочетание "китайский пролетариат" изображалось посредством растягивания краешков глаз с последующим маханием воображаемым молотом.
     Минут пять Норд ждал, но потом понял, что биохимик застрял надолго. Его цепко держали за полы пиджака, за руки, даже за брюки.
     - Не бросайте меня! - крикнул бедняга по-английски, но Гальтон выразительно показал на часы и двинулся дальше один. До закрытия оставалось четверть часа.
     Вот и каминная: просторная зала с дорическими колоннами. От камина остался только мраморный зев, над которым красовалась вывеска: мясистая девка в неглиже и мерзкий толстяк в цилиндре, а внизу жирными, плотоядными буквами написано "Постоянная экспозиция Тайные утехи буржуазии". Чтоб войти в помещение, Норду пришлось слегка нагнуться.
     Он оказался в глухой комнате площадью футов в триста. Рассматривать экспонаты было некогда. Доктора сейчас занимало одно: где бы спрятаться.
     По счастью, рядом не было ни души. Наскоро оглядевшись, Гальтон влез под кровать с балдахином (на табличке значилось "Ложе разврата"). Там было пыльновато и душно, зато кружевное покрывало свешивалось до самого пола.
     До пяти часов никто в потайную комнату так и не заглянул. В начале шестого, гремя ведрами, зашла уборщица. Кое-как пошуровала щеткой, выключила электричество и вышла.
     Теперь можно было, никуда не торопясь, приступать к обстоятельному осмотру. Айзенкопфа, очевидно, выставили за дверь вместе с его юными друзьями, но доктор мог вполне обойтись и собственными силами. Дедуктировать в ночной тиши одному даже лучше.
     Он дождался, пока здание полностью опустеет: закончится уборка, разойдутся дневные служители. Наконец, все звуки замерли. Тогда он выбрался из своего укрытия и принялся медленно, со вкусом осматриваться.
     В помещении было не совсем темно. Когда глаза свыклись с полумраком, стало видно, что существуют два источника, откуда сочится тусклый свет. Первый - понятно: щели по краям двери, вмонтированной в бывший камин. Но свет проникал и с противоположной стороны, из угла. Заинтригованный, Норд подошел ближе.
     За массивной прямоугольной колонной в стенной нише было узкое, бойницеобразное оконце, прикрытое пыльным-препыльным стеклом. Ленивые музейные уборщицы сюда не добирались. Очень вероятно, что оконце не мыли со времен графини Марии Григорьевны. Сквозь мутную поверхность проглядывала Тверская улица, доносился приглушенный шум. Сбоку темнело что-то замысловатое, с загогулинами. Гальтон потер стекло и увидел гипсовые завитушки барельефа, украшавшего фасад. Должно быть, они прикрывали потайное окошко снаружи. Зачем оно вообще понадобилось? Скорее всего, для доступа воздуха, предположил доктор.
     С этой точки он и приступил к методичному осмотру. Начал с мебели и экспонатов.
     Для выставки, посвященной порокам загнивающей буржуазии, откуда-то (вероятно, из закрытых большевиками борделей) понавезли всякой пошлой чепухи: козеток с пикантным рисунком на обивке, игривых литографий, дамских корсетов пылающего цвета, страусиных перьев, кружевного белья, бронзовых вакханок. Очень возможно, что свой взнос в экспозицию внесли и номера бывшего ресторана "Эльдорадо". Во всяком случае, вакханки выглядели родными сестрами тех, что были изображены на потолке в комнате доктора Норда.
     Через некоторое время пришлось включить фонарик. Свет из-за колонны сочился все скуднее. Снаружи начинало темнеть.
     Исследование реквизита ничего не дало. Диванчики, козетки и "ложе разврата" были тщательно прощупаны, картинки осмотрены.
     Далее Норд занялся простукиванием стен, уделяя особенное внимание лепнине. На это ушло часа два. Вместо лесенки он использовал два стула, при необходимости ставя их один на другой.
     "Омниа экспланаре, омниа экспланаре", - бормотал Гальтон загадочную фразу из послания. Чутье подсказывало, что фокус именно в ней. Однако задачка оказалась потрудней, чем предыдущая, с Ломоносовым. Ни статуй, ни барельефов - ничего такого, где можно устроить тайник - в комнате не было.
     Покончив со стенами, Норд стал светить на потолок. В круг желтого цвета попала люстра. Не осмотреть ли гипсовую розетку вокруг крюка?
     Для этого пришлось соорудить целый зиккурат: поставить рядом три стула, на них два, сверху еще один. Гальтон чуть не сверзся с этой ненадежной конструкции, но ничего путного на потолке не обнаружил.
     Оставался пол. Он был деревянный, из шашечного паркета старинной работы. Предстояло исследовать каждую плашку.
     Дело было кропотливое, скучное. Сначала доктор освещал каждый квадрат фонариком, потом ощупывал на предмет подвижности, потом простукивал. По очень приблизительному счету плашек здесь было что-нибудь под тысячу. Какой-то революционный идиот (наверное, во время ремонта 1927 года) покрыл чудесный старый дуб толстым слоем дешевого лака, почти полностью закрывшего любовно составленный узор.
     Через некоторое время движения доктора достигли полного автоматизма, мысли начали уплывать.
     А если никакого тайника здесь нет? Может быть, указание "ищите omnia explanare" означает что-то иное? Например, кличку какого-то человека, так или иначе связанного с Музеем революции?
     Ломоносов был в одном музее, здесь тоже музей. Где Новое Человечество, там и Революция, это логично.
     Интересно, как зовут директора здешнего Музея революции? Вдруг это женщина по имени Мария Григорьевна?
     От усталости, напряжения и монотонной работы у доктора уже начинал ум заходить за разум. Пройдя очередной ряд паркетин от стены до стены, Гальтон собирался перейти к следующему, как вдруг на самой крайней плашке под слоем лака прорисовалась едва различимая тень -от царапины или от трещины. Все предыдущие плашки были идеально гладкими и чистыми. До того как паркет залили лаком, по нему, должно быть, очень мало ходили, он сохранил девственную нетронутость.
     Гальтон поднес фонарик поближе. Не трещина, царапина. Овальной формы, что само по себе странно. Кружок или буква "О"?
     Он чуть не прижался лбом к полу, меняя угол зрения.
     Не просто царапина. Кружок явно прорезан острым предметом.
     А что это рядом, чуть выше? Тоже нацарапано кончиком ножа или гвоздем. Это уже несомненно была буква - "Ш".
     Итак, кто-то вырезал на паркетине две литеры: "Ш" над "О". Что это может значить?
     Норд озадаченно наклонил голову - и вскрикнул.
     Если смотреть на буквы слева, получалось не "Ш" над "О", а "ОЕ"! Omnia Explanare!
     Хорошо, никто посторонний не видел, как доктор медицины и лауреат Малой золотой медали Фармацевтического общества отплясывал на паркете что-то среднее между джигой и брачным танцем африканских пигмеев.
     - Ты гений, Гальтон! Ты гений! - приговаривал триумфатор, и был абсолютно прав.
     После первого взрыва радости доктором овладела тревога. Буквы буквами, но где тайник?
     Он упал на колени, вытащил из кармана набор портативных инструментов.
     Кррррк! - отвратительно проскрежетала стамеска, прорезая лак.
     Тук-тук! Тук-тук! - застучал по резиновой рукоятке молоток. Плашка заерзала, один ее край приподнялся.
     Гальтон сунул кончик стамески в щель, поддел паркетину и вынул.
     Луч осветил квадратную ячею - паркет лежал на решетке из дубовых досок.
     В ячее, алмазно посверкивая пылью, стояли четыре пузырька.
     Yess!!!
     
     На этот раз склянки были совершенно идентичными: аптекарские бутылочки прозрачного стекла, плотно заткнутые каучуковыми пробками. Внутри плескалась жидкость желтого цвета. На каждом пузырьке была бумажная наклейка с надписью "ЯДЪ".
     Но даже не зловещая надпись остановила доктора. Наученный опытом, он знал, что, если раскупорить склянку, немедленно начнется неостановимый процесс испарения. Сначала нужно вычислить, в каком из флаконов содержится послание, а потом уж открывать. Что в тайнике хранится именно самсонит с очередным мессиджем, Гальтон не сомневался. Поскорей бы только услышать послание!
     До утра ждать было еще долго. Поставив плашку на место и по возможности замаскировав следы вскрытия, Норд уселся на козетку.
     Ах, до чего же медленно тянулось время! Он заставлял себя пореже смотреть на часы, но минутная стрелка вела нечестную игру, она еле-еле перемещалась по циферблату. Никогда еще ночь не казалась Гальтону такой бесконечной. Даже в джунглях, когда охотникам за головами вздумалось устроить привал прямо под деревом, на котором он прятался.
     Норд все рассматривал пузырьки, пытаясь найти меж ними хоть какую-то разницу. Тщетно. Жидкость внутри, как он ее ни взбалтывал, вела себя совершенно одинаково: слегка пенилась, осадка не выделяла.
     Единственное отличие Норд обнаружил почти случайно. Тщательно оглядывая пробку, он поднес флакон к самому носу и внезапно ощутил слабый, но совершенно отчетливый запах ландыша. От другой пробки пахло горьким миндалем, от третьей - розой, от четвертой - лимоном.
     
     В размышлениях об этих ароматах доктор провел остаток ночи и все утро вплоть до девяти часов, когда двери музея открылись для посетителей. Дождался под кроватью, пока откроют дверь. Потом как ни в чем не бывало вышел.
     У чугунных ворот стояло серое такси "рено", в нем сидели три человека.
     - Че, музей будем брать? - спросил Витек.
     - С тобой все в порядке? - спросила Зоя.
     - Лезультата есть? - спросил китаец Айзенкопф.
     Норд ответил каждому по очереди:
     - Уже взял. У меня все отлично. Есть.
     
     
     *
     
     Четыре пузырька стояли рядом, тщательно осмотренные, ощупанные, обнюханные. Члены экспедиции молчали. Они устали спорить. Все аргументы были исчерпаны и многократно повторены. Согласия достигнуть не удалось.
     Рациональный Айзенкопф считал, что нужно возвращаться в Нью-Йорк, где можно будет исследовать содержимое флаконов в нормальных лабораторных условиях. Потом, расшифровав послание, в случае необходимости можно вернуться в Москву.
     Гальтон и Зоя были категорически против. Оба считали, что потеря времени недопустима. Громов жив, он тоже идет по следу. С "Ломоносовым" и "Мари-Гри" удалось его опередить, но в папке "Ответы" имеются и другие отсылки, ключ к которым пока не найден. Кроме того, директор обладает таинственной возможностью раз в три дня получать новые ответы. Поездка в Америку займет две-три недели. Неизвестно, как далеко успеет продвинуться за это время в своих поисках Громов. В поисках чего или кого? Пока непонятно. Но речь идет о чем-то очень-очень важном. Необходимо выпить самсонит прямо сейчас, даже если это сопряжено со смертельным риском. В конце концов, рисковать жизнью ради блага науки и человечества - долг всякого настоящего ученого.
     На этом пункте консенсус между княжной и доктором заканчивался, начинались непримиримые разногласия. Зоя требовала, чтобы право первой попытки было предоставлено ей, потому что Гальтон рисковал собой в прошлый раз, а кроме того, по ее словам, у женщин лучше развита интуиция.
     Норд не желал об этом и слышать. Он ссылался на дисциплину и требовал повиновения. Самсонит будет пить начальник экспедиции и никто другой! В ответ Зоя заявила протест по поводу мужского шовинизма и повиноваться отказалась.
     Препирательство было долгим и дошло до взаимных оскорблений.
     Соломоново решение предложил биохимик.
     - Уважаемые мученики науки, - сказал он, - пусть каждый поступит в согласии со своими убеждениями. Норд может попробовать первым. В конце концов, это его право - ведь пузырьки добыл он, и мужской шовинизм тут ни при чем. Если Норд отравится, у вас, мисс Клински, появится шанс проявить женскую интуицию. Ну а коли она вас подведет, я отвезу оставшиеся два пузырька в Нью-Йорк и спокойно произведу лабораторный анализ.
     - Айзенкопф, вы - нелюдь, - горько произнесла Зоя. - Вы надеетесь, что мы оба сдохнем и начальником следующей экспедиции назначат вас!
     Сяо Линь философски развел руками:
     - На все воля Будды.
     Но Гальтон их больше не слушал.
     Он смотрел на пузырьки.
     В висках толчками пульсировала кровь.