Брайан Олдисс
     
     Сад времени
     
     КНИГА ПЕРВАЯ
     
     I. Постель из красного песчаника
     
     Уровень моря медленно, незаметно для глаза понижался последнюю тысячу лет. Море лежало поблизости, и воды его были так спокойны, что трудно было сказать, откуда на нем мелкая рябь волн: из глубин ли к берегу они двигались или, построившись у береговой линии, неспешно отправлялись к центру. Впадавшая в море река нанесла сюда горы красного песка и гальки, образуя каменистые отмели и то и дело меняя русло. А в стороне от нового русла оставались окна-заводи; их зеркальная неподвижная поверхность поблескивала на солнце.
     На берегу одного из таких озерков сидел человек. Берег вокруг него был пуст и безжизнен, как кость, иссушенная солнцем.
     Человек этот был высок, строен и светловолос. В чертах его даже сейчас, когда он, казалось, отдыхал, сквозила угрюмая настороженность. Вся одежда его состояла из некоего подобия скафандра, только без шлема; за спиною - ранец, где помещался запас воды, пищевые концентраты, кое-какие материалы художника и несколько звуковых блокнотов.
     Вокруг шеи расположился кислородный фильтр, для краткости иногда называемый "дыхалкой". Состоял он из обруча, на котором позади шеи было прикреплено моторное устройство, а из трубки спереди лицо человека обдавал свежий воздух.
     Этому одинокому Страннику по имени Эдвард Буш можно дать лет сорок. Как часто случалось в последнее время, он был мрачен.
     Уже несколько лет он пребывал в состоянии, подобном полному штилю. Жизнь его потеряла всякое направление, как не направлены были воды лежавшего в двух шагах моря. Временная работа в Институте Уинлока не помогла заглушить подсознательного ощущения, что он подошел к некоему перекрестку - и остановился. Выходило так, будто все движущие им физические механизмы встали, оттого что истощились силы, приводившие их в действие.
     Охватив колени руками, Буш оглядывал поверх холмов из гальки необозримое пространство моря с его мертвой зыбью. Откуда-то издалека донесся стрекот мотоциклетного мотора.
     Буш обеспокоенно вскочил и поспешил к своему мольберту: он не терпел, когда его видели за работой. Однако, мельком взглянув на незавершенную картину, он невольно поморщился: работа ни к черту не годилась. И это доказало еще раз, что как художник он был человек конченый. Возможно, именно от этой мысли искал он спасения в прошлом и страшился возвращения в "настоящее".
     А Хауэлс, конечно, ждет не дождется его отчета... Теперь и Хауэлс присутствовал в картине. Буш попытался изобразить исходившее от моря ощущение бесконечности и пустоты при помощи сырого листа бумаги и акварели - приходилось обходиться лишь этими скудными средствами.
     За кистью тянулась расползавшаяся по сырому полоса насыщенного цвета. Буш предоставил краске полную свободу действий и через мгновение расхохотался: над угрюмой гладью моря вставало пурпурное солнце-лицо с чертами Хауэлса.
     Так. А тут, у левого края листа, приземистое деревцо. И тоже кого-то напоминает... Он направил к нему кисть.
     - Это ты, мама, - проговорил он. - Вот видишь, я не забыл о тебе.
     Неясные черты его матери обозначились в древесной кроне. Он увенчал ее короной: отец частенько называл ее королевой - любя и иногда в шутку. Так и отец его попал в картину.
     Буш отстранился немного, рассматривая акварель.
     - А что, не так уж и плохо, - обратился он к туманному женскому силуэту, что маячил позади него в отдалении.
     Он снова обмакнул кисть в краску и подписал акварель: "Семейный портрет". Ведь и сам он в нем присутствовал - вернее, все это находилось в нем.
     Буш снял лист с мольберта, захлопнул этюдник и пихнул его в ранец. Солнце одарило его последними тусклыми лучами, прежде чем отойти ко сну за пологие холмы. Они были угрюмо пустынны, и лишь кое-где вдоль реки пробивались чахлые псилофиты. Длинные тени от них прочертили песок; однако Буш не отбрасывал тени.
     Отдаленный рокот моторов - единственный звук, нарушавший великое девонийское безмолвие, - раздражал его до крайности. Уголком глаза он уловил неясное движение и невольно подскочил. Четыре костистых плавника черкнули поверхность заводи, спеша к мелководью. Существа карабкались на берег. Они забавно поворачивали головки, защищенные роговыми пластинками, - ни дать ни взять средневековый рыцарь в шлеме. Буш потянулся было к фотоаппарату, но затем передумал: он уже снимал таких.
     Амфибии - по суше они передвигались на коротеньких ножках - безмятежно рыли носами ил в поисках пропитания. Когда-то, на гребне своего гения и славы, Буш использовал идею этих панцирных голов в одной из лучших своих композиций.
     Стрекот моторов внезапно прекратился. Буш обозрел окрестности, для чего пришлось взобраться на ближайший галечный холм. Ничего нового не бросилось в глаза, но, похоже, дальше по берегу все же были люди.
     Темноволосая Леди-Тень не исчезала, но и не приближалась. Она, как всегда, составляла какую-никакую компанию.
     - Надо же - все точно по учебникам! - горько-насмешливо обратился к ней Буш. - Этот берег... эволюция... недостаток кислорода в гибнущем океане... Рыбы, разгуливающие по суше. Отец бы сейчас на моем месте не преминул произнести глубокомысленную тираду.
     Ободренный звуками собственного голоса, он начал вслух декламировать (подражая отцу - тот был сам не свой до стихотворных цитат):
     - "Весна... вода... Гонгула..." И все такое. Чертовски длинно все это.
     Ну право же, надо хоть иногда посмеяться, иначе тут попросту слетишь с катушек. Он набрал полные легкие свежего воздуха из фильтра, косясь украдкой на своего опекуна-соглядатая. Леди-Тень все еще была здесь, бесплотная и недосягаемая, как всегда. Охраняла она его, что ли. Буш протянул к ней руку, сам зная, что бесполезно это: он не смог бы коснуться ее, так же как и красного песка или воды мертвого моря.
     Конечно, разглядывать сквозь кого-то холмы - занятие не из приятных. Буш прилег на склоне прямо на гальку, снова обратив взор к угрюмому морю. Может, подсознательно он ждал, что вот сейчас с шумом и фырканьем выпрыгнет из воды доисторическое чудище - и разлетится осколками давящее на уши безмолвие, затопившее все вокруг и его самого.
     Берега... Все они похожи и переходят один в другой. Над ними не властно время. Вот этот плавно перетекал в берег его детства, и в памяти возникал тот хмурый воскресный день, когда родители ссорились уж очень бурно и жестоко. А он, дрожа, жался к задней стене дома, невольно принимая и на себя частицу этого шквала горечи и ненависти. Буш даже почувствовал ногой камешек, что забился тогда в его сандалию. Если бы он способен был вычеркнуть из памяти свое детство, можно было бы начать сначала жизнь - творческую жизнь!.. Может, включить в композицию очертания того дома, или...
     Вот так всегда - он мог сколько угодно праздно валяться, глядя в небо и создавая (в мыслях) новый пространственно-кинетический группаж, не решаясь на деле приняться за его исполнение. Но лавры его искусству (ха!) достались слишком рано и слишком легко - возможно, оттого, что он был первым художником, отправившимся в Странствие Духа. А его дар и строгие, почти монохромные композиции из подвижных блоков, труб и лесенок, символизировавшие для Буша пространственные отношения и сам ход Времени, сыграли тут роль второстепенную.
     Все это было слишком просто, слишком прозрачно - и, может, поэтому стяжало ему такую славу пять лет назад. Но теперь - теперь все будет не так. Вместо того чтобы оживлять и наполнять смыслом мертвую материю, он должен извлечь уже живое, значимое, осмысленное изнутри. Насколько ближе оказался бы он тогда к высшему разуму и к истинному макрокосмическому Времени!.. Вот только он не знал, с чего начать.
     Опять приглушенно стрекотнули моторы - песок гасил все звуки. Но Буш отмел назойливый стрекот в сторону, не позволяя своей мысли уклониться от выбранного русла. В его мозгу выстраивались замысловатые комбинации, которые, он это знал, никогда не воплотятся в материале. Он, Буш, бросился с головой в Странствия Духа, пытаясь разомкнуть круг, в который сам себя загнал. Здесь обострялось ощущение и менялось восприятие времени - в этом была главная проблема его эпохи. Но, вопреки ожиданиям, в девонийской пустыне он не нашел ничего, что можно было бы воплотить в произведение искусства.
     Старик Моне выбрал правильный путь (правильный для его века, разумеется), сидя у себя в Гиверни, преобразуя водяные лилии в цветовые композиции и поймав таким образом ускользающее время - свое. Моне и думать тогда не думал о девонийской или там палеозойской эре.
     Поле деятельности человеческого сознания настолько расширилось, оно настолько было поглощено преобразованием всех и вся по своему усмотрению, что искусство не могло существовать в стороне от всего этого - иначе оно бы просто не воспринималось. Нужно было изобрести нечто совершенно новое - даже биокинетическая скульптура прошлого столетия была уже пройденным этапом.
     Новое искусство дало корни и ростки в его собственной жизни. Она, эта жизнь, была подобна водовороту: его чувства и эмоции низвергались к центру бытия, стремясь вперед, как лавина, но затем неизменно возвращаясь к точке исхода.
     Превыше всех художников Буш ставил Джозефа Мэллорда Уильяма Тернера. Eго жизнь, пришедшаяся на период, подобный нынешнему, - тогда наука и техника тоже пытались изменить понятие о времени - также развивалась водоворотом. Последние его работы прекрасно это отражают.
     Итак, водоворот: символ того, как каждый предмет или явление Вселенной вихрем проносятся вокруг человеческого глаза - точно так же вода стремится в отверстие раковины.
     Снова эта мысль в сотый, тысячный раз вернулась к нему. На этот раз ее спугнули моторы.
     Недовольно ворча, Буш сел на песке и еще раз оглядел округу. Мотоциклы уже показались, безупречно ровный строй их был виден очень отчетливо. Предметы его собственного измерения казались глазу намного темнее, чем если бы они существовали по ту, а не по эту сторону энтропического барьера, - барьер скрадывал до десяти процентов света.
     Десяток мотоциклистов приближался. Девонский пейзаж казался в сравнении с ними блеклой театральной декорацией; и это еще раз доказывало, что мотоциклисты и их окружение непостижимо друг от друга далеки.
     Мотоциклетки были специальной, облегченной модели - для удобства транспортировки. В обычных условиях их колеса подняли бы тучи песка, но здесь не шевельнулась и песчинка. Что не дано, то не дано. Мотоциклисты спешились у ближнего холма.
     Буш наблюдал, как они суетились и копошились, натягивая палатку. Все вновь прибывшие были облачены в зеленые комбинезоны - видимо, подобие униформы. У одного из зеленых комбинезонов пряди соломенных волос волной спускались к талии. Надо ли говорить, что после этого интерес Буша к Странникам заметно возрос.
     Возможно, они уже углядели Буша на расстоянии, потому что четверо вдруг поспешили в его сторону. Буш не пошел им навстречу - притворился, будто не видит, а сам решил сначала составить о них впечатление, украдкой поглядывая на диверсантов.
     Все пришельцы были рослыми, кислородные фильтры свободно болтались вокруг их шей. У одного на комбинезоне красовалась нашивка - голова рептилии. Как обычно бывает в таких группах, возраст ее участников колебался от тридцати до сорока; таких в шутку называли "молотками". Они были самыми молодыми из тех, кому по силам совершить Странствие Духа. Среди них были и женщины.
     Хотя Буша и раздражало присутствие чужаков, один взгляд на девушку - ту самую, с соломенными волосами - зажег в нем обычный костер вожделения. Волосы эти, кстати заметим, при ближайшем рассмотрении оказались грязны и неухоженны, а на лице девушки не оказалось привычного слоя косметики. Черты ее лица были чуть заострены, но это не придавало ее облику решимости; сложения она была легкого и изящного. Разум Буша не нашел в этой девушке ничего исключительно привлекательного, но где-то в подсознании прочно засел ее образ и мысль о ней.
     - Эй, друг, какого черта ты тут забыл? - вежливо поинтересовался один из вновь прибывших, все еще на расстоянии глазея сверху вниз на сидящего Буша.
     - Отдохнуть вот дома забыл; присел было здесь - а вы тут как тут со своими тарахтелками. - Буш решил все-таки встать, чтобы получше разглядеть собеседника. Первое, что бросилось ему в глаза, - глубокие впадины под каждой щекой, которые язык бы не повернулся назвать ямочками. Короткий туповатый нос, сам худощавый, взъерошенный, хваткий - в общем, неприятный тип.
     - Ты что - устал или как?
     Буш расхохотался - так забавно было наигранное участие незнакомца. Все его смущение вмиг улетучилось, и он ответил:
     - Скорее, "или как" - в космическом масштабе: от размышлений и бездействия. Видите эту рыбу в доспехах? - Он чуть переместил ногу, и она прошла как раз сквозь тулово рептилии, которая продолжала сосредоточенно рыться в водорослях. - Вот, лежу здесь с самого утра и наблюдаю за их эволюцией.
     Аудитория схватилась за животы в приступе хохота. Один, чуть оправившись, с едкой ухмылочкой бросил:
     - А мы было подумали, что ты сам тут эволюционируешь! - При этом он оглядел слушателей с апломбом актера, ожидающего аплодисментов.
     Несомненно, он был записным остряком группы, но успеха не имел. Реплика его осталась без внимания, а предводитель группы адресовался к Бушу:
     - У тебя, похоже, мозги той рептилии, тебя здесь за будь здоров смоет приливом, попомни мои слова!
     - Это море мелеет уже миллион лет. Читайте газеты! Когда все отсмеялись, Буш продолжил:
     - Может, у вас найдется что-нибудь съестное в обмен на концентраты?
     Девушка впервые заговорила:
     - Жаль, что мы не можем вот так запросто сграбастать вашу эволюционирующую рыбину и сварить уху. Никак не привыкну к этой странной штуке - изоляции.
     Зубы ее были ровные и крепкие, хотя давно стосковались по пасте и щетке - как, впрочем, и она сама.
     - Давно вы здесь? - поинтересовался Буш.
     - Только что из две тысячи девяностого - неделю как тут бродим.
     - А я здесь уже года два. Во всяком случае, в настоящем я не бывал два года, а может, с половиной... Послушайте, а вам легко верится в то, что скоро эта рыба-пешеход заляжет в вечную спячку на красный песчаник, и к нашему времени...
     - Сейчас мы направляемся в юрский период. - Предводитель, видимо, из тех, кто слышит только себя и себя касающееся. - Приходилось тебе там бывать?
     - Еще бы. Тамошняя пустыня постепенно превращается в ярмарочную площадь или что-то вроде того.
     - Ну, мы-то себе место найдем, а не найдем - так расчистим.
     К палаткам группа возвращалась уже в компании Буша. Там выяснилось, что худощавого предводителя с ямочками-рытвинами звали Лэнни, остряка - Питом, а девушку - Энн (она, как считалось, принадлежала Лэнни). Буш представился фамилией и этим ограничился.
     Всего в отряде было шесть мужчин, все на мотоциклах, и четыре девушки - они, очевидно, Странствовали по девонийским пустыням на задних сиденьях тех же машин. Все они, кроме разве Энн, были весьма неброски. Публика занялась мотоциклами; один Буш праздно присел в сторонке. Он огляделся, ища Леди-Тень; она исчезла. Возможно, она яснее других поняла причину, в силу которой Буш пристроился к группе.
     Единственный из вторженцев, кто показался Бушу хоть сколько-нибудь интересным, был куда старше остальных. Волосы его были что-то уж слишком неестественно черны - очевидно, крашеные. Под длинным носом кривился рот, и выражение его невольно привлекало внимание. Человек этот пока не раскрывал своего примечательного рта, но обозревал Буша спокойно-сосредоточенно.
     - Говоришь, уже третий год Странствуешь? - спросил Лэнни. - Ты миллионер или как?
     - Художник. Живописец и группажист. Я делаю пространственно-кинетические группажи - если вы представляете, что это такое. А официально работаю в Институте Уинлока, куда вскорости и вернусь.
     Лэнни хмыкнул и вызывающе сощурился:
     - Дудки. Не можешь ты работать в Институте. Я что, не знаю? - они посылают только статистов, да и тех самое большее - месяцев на восемнадцать. А ты туда же - два с половиною года! Нечего со мной шутковать - говори прямо!
     - Я и говорю прямее некуда. Верно, меня послали на восемнадцать месяцев, но я - я просто остался тут на год подольше, вот и все.
     - М-да. Пустят тебя тогда на шнурки для ботинок - прямо на Стартовой.
     - Да ничего подобного! Если хочешь знать, я - один из опытнейших Странников. Мне однажды даже удалось приблизиться к историческим временам, чего пока еще никто не может. Так что меня ценят, а для шнурков полно другого материала.
     - Ну, сейчас-то ты к ним не ближе нас, разгуливая по девону. Так я тебе и поверил.
     - Да не верь, пожалуйста, кто тебе мешает. - Буша передергивало от этого переливания из сита в решето, а потому он вздохнул с облегчением, когда Лэнни сердито отвернулся.
     В разговор встрял один из "молотков":
     - Весь год работали, как проклятые, на "зелененькие", потом тренировки и все такое; вот прибыли сюда... И надо ж такое - до сих пор не верится, что мы - тут.
     - И правильно не верится: практически нас тут нет, в этом измерении и времени. Вселенная - здесь, а мы - нет. В Странствиях Духа еще много такого, до чего пока не дойти своим умом. - Буш произнес это тоном воспитателя, объясняющего несмышленышу, как держать ложку за обедом. Сам он все еще не стряхнул с себя неловкости, вызванной предыдущим разговором.
     - Может, ты нас нарисуешь? - вставила Энн. Единственная реакция на род его занятий.
     Буш заглянул ей в глаза и, как показалось ему, правильно расценил их выражение.
     - Если вы будете мне интересны - пожалуйста. Ему было все равно, что ответят. Он разглядывал Энн,
     которая отвела взгляд. Ему показалось, что он физически ощущает ее присутствие - здесь ни до чего не дотронешься, это верно; но ведь она была из его времени.
     Кто-то все-таки решил ответить на давний вопрос о роде занятий:
     - Мы все, кроме Энн и вот Джози, пробавлялись на Бристольской Станции временных исследований. Знаешь такую?
     - Угу. Там мой группаж в фойе. Может, помните - при входе, с подвижными лопастями, называется "Траектория Прогресса".
     - А, та самая адская штучка! - Процедив, как сплюнув сквозь зубы, эту рецензию, Лэнни швырнул недокуренную сигарету в море. Она так и лежала на волнах (вернее, над волнами), помигивая, пока не погасла за недостатком кислорода.
     - А мне нравится, - ввернул Пит. - Похоже на пару будильников, которые врезались друг в друга по ночному времени и подают сигнал SOS! - Он начал было хихикать, но его не поддержали.
     - Нечего над собой смеяться - на это есть другие, - резко оборвал его Буш.
     - А ты давай, крути педали, - неожиданно возник и рявкнул Лэнни. - Тоска берет от твоих сахарных речей. Так что тикай, пока ноги на месте.
     Буш не спеша поднялся с земли. Не много удовольствия получить взбучку - от кого бы то ни было; а все в этой шайке-лейке, исключая Лэнни, были как на подбор здоровяки.
     - Если вам не нравятся мои темы для разговора, могли бы предложить собственные.
     - Да ты нам уже вконец мозги сквасил. Один твой "вечно красный песчаник" чего стоит.
     - Все, что я тогда сказал, - чистая правда. - Буш указал на человека с окрашенными волосами, что стоял чуть поодаль. - Спроси у него, у своей подруги... Все, что вы видите здесь, к две тысячи девяностому году спрессуется в несколько футов красного камня. Все: галька, рыбы, растения, солнечный и лунный свет, сам здешний прозрачный воздух - все вберет в себя красная глыба, кажущаяся мертвой. Если вы впервые об этом слышите, если вас не трогает поэзия всего этого - зачем же тогда годами копить деньги на Странствие сюда?
     - Ничего такого я не говорил, не заедайся. Сказал только, что ты мне до чертиков надоел.
     - Уж чего-чего, а относительно друг друга наши мысли совпали.
     Оба зашли слишком далеко, чтобы остановиться без посторонней помощи. Пришлось Энн на них прикрикнуть.
     - Он говорит как художник, ведь правда? - встряла толстушка Джози, обращаясь в основном к крашеноволосому человеку постарше.. - В том, что он сказал, и вправду что-то есть. Мы не замечаем здесь даже того, что постоянно перед глазами.
     - Увидеть и познать чудо может каждый, - был ответ. - Только многие этого боятся.
     - Я хотела сказать: вот море, с которого все началось, а вот мы. - Джози с трудом продиралась сквозь дебри абстрактных понятий, которые не так-то просто постичь с ее интеллектуальным багажом. - Ну и вот. Стою я, смотрю на воды моря и никак не отделаюсь от мысли, что это - конец мира, а не его начало.
     Буш с изумлением констатировал, что нечто подобное уже приходило ему в голову несколькими часами раньше. Просто замечательная идея; Буш подумал было, не переключиться ли ему с той девушки на эту. Все остальные насупились - попытались принять глубокомысленный вид. Лэнни вскочил в седло, дернул ногой стартер, и машина рванулась прочь.
     То, что ни песчинка не шевельнулась под колесами, повергало в прах все физические законы. Их маленькую группку ограждала невидимая, но непреодолимая энтропическая стена. Четверо товарищей Лэнни тоже оседлали мотоциклы, и двое из девушек заняли места позади них. Ни слова не говоря, сорвались они с места к пустынной равнине, над которой птица-ночь уже простерла свое крыло. Темнело; прибрежный ветерок ерошил листья растительности. Буш остался на холме со Странником постарше, Джози и Энн.
     - Вот вам и ужин, - мрачно подытожил он. - Если кому-то не нравится мое общество - пожалуйста, я уйду. Я обосновался тут неподалеку. - Он неопределенно махнул рукой, поглядывая в то же время на Энн.
     - Не бери ты в голову, что там говорит Лэнни, - попыталась успокоить его Энн. - Он человек настроения.
     Буш подумал про себя, что не встречал еще такой фигуры; она была давненько не мыта, что правда, то правда, - но и это соображение не помогло ему унять внутреннюю дрожь. В энтропической изоляции до Странников не доходили звуки, запахи, ощущения внешнего мира. Другое дело - человек из Твоего собственного времени: тут все в порядке. Ну а эта девушка... Появилось даже полузабытое ощущение, вернее предвкушение, - такое случается, когда вдруг приглашают на банкет. И было что-то еще, смутное и непонятное, чему он, Буш, еще не подобрал названия.
     - Ну вот, теперь все нелюбители серьезных разговоров нас оставили, присядем же и поговорим, - предложил тот, постарше. Конечно, может, рот его и всегда так кривился, но Буш интуитивно заключил, что над ним издеваются.
     - Да нет, я, пожалуй, задержался дольше, чем следовало. Пойду.
     К изумлению Буша, чернокрашеный незнакомец подошел и пожал ему руку.
     - Странная вы публика. - Буш передернул плечами и пошел вдоль берега к своему одинокому лагерю. Какая-то темная жуть приближалась со стороны моря, размахивая призрачными крыльями.
     У Буша все не шла из головы мысль о том, что девушка для него потеряна навсегда. И тогда он подумал: какой же смысл поместить человека в этой гигантской бесконечной Вселенной, а затем позволить ему дерзко бросать ей вызов? Зачем наделен он стремлениями, которые не в силах ни контролировать, ни исполнить?..
     - ...А я все никак не привыкну к тому, что здесь ни до чего не дотронешься.
     Энн брела рядом с ним. Теперь он даже слышал поскрипывание ее высоких ботинок.
     - Я уже привык; а вот запаха этого места мне недостает. Кислородные фильтры черта с два пропустят. - Тут он остановился, как будто до этого разговаривал сам с собой и только теперь обнаружил ее присутствие. - А что, так необходимо меня преследовать? В хорошенькую же историю я влипну по твоей милости! Нет уж, все колотушки пусть останутся при твоем дружке Лэнни. Во всяком случае, я тебе не пара.
     - А это мы еще посмотрим.
     Они глянули друг на друга одновременно и умолкли - как будто что-то важное должно было решиться в молчании. И побрели бок о бок. Буш, наконец, решился - вернее, разум покинул его. Они спустились в долину реки и направились вверх по течению, крепко держась за руки. Лишь на мгновение сознание того, что происходит, озарило его мозг; но вспышка тут же погасла.
     Теперь они шли по самому берегу, по россыпям огромных расколотых раковин. Буш как-то видел такие в одной заумной научной книжке. С первого взгляда они напоминали скорее челюсти какого-то животного, чем покинутый дом живого существа. Все-таки было противоестественно, что они не похрустывали под ногами. Случайно опустив глаза, он увидел, что ноги его брели не по ракушечнику, а, скорее, сквозь него. Видимо, грунт их измерения пролегал ниже девонийского.
     Они остановились в нишеобразной долине, окаймленной со всех сторон холмами, - и буквально вцепились друг в друга. Пристально глядя в глаза другому, каждый видел в них разгорающийся огонь. Буш не смог бы сказать, долго ли они стояли так и ни о чем не говорили. Помнил он одну только фразу, сказанную Энн:
     - До нашего рождения - миллионы лет, а значит, мы вольны делать все, что вздумается. Разве не так?
     Ответа своего он не помнил. Припоминалось потом, как он уложил ее на песок, что не был для них песком, стащил с нее высокие ботинки и помог снять брюки. А она восприняла все как должное, полностью и безропотно подчинившись ему.
     Далеко за песчаными холмами глухо рявкнули мотоциклетные моторы. Это немного отрезвило Буша.
     - Мы должны быть наги, как наши дикие предки... Мы ведь дикари, правда, Буш?
     - О да. Тебе не представить, насколько я обычно далек от дикарства. Сорокалетний ребенок, запуганный матерью, весь в сомнениях и страхах... Не то что твой Лэнни.
     - Этот-то? Да брось. Он тоже в постоянном страхе. Говорил, что от своего старика ему в детстве крепко доставалось, вот он и...
     Лица их были совсем рядом. Вечерняя мгла полустерла их черты, и оба в потемках блуждали по запутанным лабиринтам собственного сознания.
     - Я сам его побаиваюсь. Вернее, испугался, как только впервые увидел. Решил, что он меня непременно поколотит... Эй, в чем дело, Энн?
     Она села, внезапно посуровев.
     - Я не для того пришла, чтобы выслушивать истории о том, каким слабаком ты оказался. Все вы, мужчины, одинаковы - не одно, так другое не на месте!
     - Вовсе мы не одинаковы! Но ладно, давай поговорим о чем-нибудь. Я ведь долгие месяцы ни с кем не говорю, не вижусь. Я замурован в этом безмолвии, как в стене. И дотронуться ни до чего нельзя... Знаешь, меня уже преследуют призраки. Конечно, надо бы вернуться назад в две тысячи девяностый, повидать мать; но стоит мне показаться в Институте... Ох, даже подумать мерзко.
     - Слушай-ка, я вовсе не собираюсь распускать нюни с тобой за компанию.
     За мгновение до этого Буш не чувствовал ничего, кроме любви к ней. Теперь же волна гнева захлестнула его с головой; он швырнул ей обратно раскиданную по песку одежду.
     - Вот что, напяливай штаны и катись обратно к своему распрекрасному кавалеру. Какого дьявола пошла ты со мной, если была такого обо мне мнения?
     А она будто не заметила его вспышки.
     - Ну, я ошиблась. Сначала ты представлялся мне несколько другим... Но не волнуйся, я даже рада этой ошибке.
     Буш вскочил, натягивая брюки, разъяренный на весь мир - но больше на себя. Он обернулся - и на гаснущем небе вычерти лея неподалеку силуэт Лэнни. Тот, завидев Буша, просигналил рукой остальным: "Эй, тут он!"
     - Я тут, - подтвердил Буш. - Ну, что же вы там замешкались - в песке застряли? Подходите. - На самом деле он здорово перепугался: ведь, если ему повредят глаза или пальцы, он никогда не станет снова художником. Полицейские патрули здесь пока не додумались поставить. А их целая шайка, и они сделают с ним все, что пожелают. Но затем на память вдруг пришли слова: ведь Лэнни тоже был знаком страх. И он сделал несколько шагов вперед. Лэнни сжимал в кулаке какой-то инструмент, вроде гаечного ключа.
     - Эй, Буш, я уже почти до тебя добрался! - крикнул он не совсем уверенно и оглянулся через плечо - где там сподвижники. Буш не стал дожидаться, пока противник решится атаковать, - наскочил, обхватил и тут же завладел инициативой. Это оказалось вовсе не трудно. Только Лэнни воздел свой гаечный ключ, как Буш ухватил его за запястье, свалил с ног, и оба покатились по земле. Наконец Бушу удалось так удачно пнуть противника, что тот сник и жестом заявил о капитуляции.
     Буш поднялся; остальные храбрецы, числом четверо, уже стояли рядом.
     - Ну, кто следующий? - подбоченился Буш. Такого желания никто не изъявил. Тогда он махнул рукой в сторону их поверженного предводителя: можете, мол, забрать.
     "Молотки" вяло повиновались. Один из них бросил угрюмо:
     - Ты первый начал. Мы вообще не собирались тебя трогать; но ведь Энн - девушка Лэнни, так?
     Бойцовский дух мигом слетел с Буша. По-своему они были совершенно правы.
     - Ну, я ушел, - объявил он. - А Лэнни пусть забирает свою девушку.
     Пора было снова отправляться в Странствие; куда - неважно, только скорее отсюда, в другое время, другое пространство. Он быстро зашагал в обход холмов к палатке, время от времени оглядываясь: не преследуют ли? Немного погодя он услышал рев моторов, оглянулся и следил, как огоньки их фонарей уходили цепью вдаль. Леди-Тень возникла снова; он наблюдал за исчезавшими огоньками сквозь ее бесплотную оболочку. Она снова заняла свой пост; Буш теперь не сомневался, что она явилась из далекого будущего - далекого даже для него самого. В зрачках ее зажглись первые звезды.
     Рядом послышался шорох - Энн таки не отстала.
     - Что, не принял назад хлипкий кавалер?
     - Да побудь ты самим собой хоть немного! Я хотела поговорить.
     - О небо! - Он снова взял ее за руку и повел за собой через пески. Не сказав друг другу больше ни слова, они взобрались к палатке и нырнули вовнутрь.
     
     II. Вверх по энтропическому склону
     
     А когда он проснулся, ее уже не было.
     Потом он долго лежал, уставившись в брезентовую палаточную крышу, и размышлял:- стоило сожалеть или нет. Он остро нуждался в обществе, хотя оно его часто угнетало. Он стосковался без женщины, хотя ни с одной из них не бывал счастлив. Он жаждал бесед, хотя знал, что разговор есть признак неспособности к общению.
     Он оделся, плеснул в лицо водой и выбрался наружу. Энн и след простыл. Впрочем, какой след можно здесь оставить?..
     Солнце уже палило. Это вечное неутомимое горнило изливало потоки жара на землю, где еще не залегали угольные пласты и многого, многого пока еще не было... У Буша разболелась голова. Он остановился и, почесывая в затылке, стал прикидывать, с чего бы это: может, из-за треволнений вчерашнего дня или давления свободных ионов? Решил остановиться на последнем. Он, и те горе-мотоциклисты, да и все остальные Странники и не жили по-настоящему в этом незаселенном пространстве и времени. Да, они сюда прибывали, но их контакт с реальной, по-ту-сторону-барьерной девонийской эпохой происходил лишь на уровне экспериментов - через барьер. Человек покорил себе,мимолетное время - похоже, это удалось-таки интеллектуалам из Венлюкова Института. Но поскольку это мимолетное время - не более чем тиканье часов, Вселенная оставалась совершенно безразличной к чванливым заявкам человека.
     - ...Так ты когда-нибудь сделаешь с меня группаж? Буш обернулся. Энн стояла в нескольких шагах поодаль, выше по склону. То ли случилось что-то с его
     глазами, то ли со спектром, но ее силуэт показался ему необычно темным. Он не мог даже различить черт ее лица.
     - А я решил было, что ты вернулась к друзьям.
     Энн спустилась наконец и подошла ближе. Длинные волосы ее по-прежнему были неприбраны и лохматились, так что она еще больше напоминала озорного сорванца.
     - Ты надеялся или боялся, что я вернулась к ним? Буш хмуро на нее покосился. Человеческие отношения
     его утомляли; возможно, поэтому он и задержался так надолго в этой пустыне.
     - Я все никак тебя не разгляжу, - щурился он. - Это все равно что смотреть сквозь две пары темных очков. И вообще, все мы на самом деле не те, кем кажемся.
     Она снова бросила на него свой рентгеновский взгляд, но теперь взгляд этот был явно сочувственным.
     - Что тебя все мучает? Наверняка что-то серьезное. Ее участие ломало в нем плотину, преграждавшую выход целой волне эмоций.
     - Все как-то не соберусь рассказать тебе. Не знаю, что со мной. В голове полный хаос.
     - Расскажи, если от этого станет легче. Он понурил голову:
     - То самое, что сказала вчера Джози. Что все это - не начало, а конец мира. И если это правда, если я смогу начать жизнь сначала, то... то можно будет наконец распутать ненавистный клубок, что так мешает мне...
     Энн рассмеялась:
     - А потом - назад во чрево, да?
     Буш почувствовал себя худо. Надо бы сообщить в Институт, а то в этих проклятых немых лабиринтах недолго и рассудок потерять. Он не мог сейчас ответить Энн. Тяжко вздохнув, он побрел к палатке и вытащил затычку, чтобы выпустить воздух. Палатка съежилась и повалилась наземь, несколько раз судорожно дернувшись. Его никогда не занимал этот процесс, а сейчас движение странно отдалось у него внутри.
     Но ни один мускул не дрогнул в лице Буша, когда он складывал палатку. По-прежнему игнорируя стоявшую неподалеку Энн, он достал из ранца свой скудный запас провизии и начал нехитрые приготовления к завтраку. Обычно Странники Духа брали с собою запас пищевых концентратов - как говорится, и дешево и сердито. Он уже несколько раз пополнял свои запасы, в основном у встречных коллег, которые возвращались в свое "настоящее" раньше срока - не выдерживали непроницаемого безмолвия. И потом, у его друга был магазинчик в юрском.
     Когда на сковороде зашипела говяжья тушенка с салом, Буш поднял глаза, пока не скрестил шпагу-взгляд с Энн.
     - Может, присоединишься, перед тем как убраться отсюда?
     - Как отказать, когда так галантно приглашают. - Она присела рядом, улыбаясь. "Благодарит, что составил ей какую-никакую компанию", - подумал он.
     - Да ну же, Буш! Я не хотела тебя обидеть. Ты такой же недотрога, как Стейн.
     - Это еще кто?
     - Да тот, с крашеными волосами, он был старше нас всех. Помнишь, он еще пожал тебе руку.
     - Ну да. Как это он к вам затесался?
     - Ему собирались устроить темную, а Лэнни его спас. Он страшно нервный. Знаешь, стоило ему тебя увидеть, как он решил, что ты - шпион. Он из две тысячи девяносто третьего и говорит, что там сейчас несладко.
     Бушу вовсе не хотелось сейчас думать о девяностых и о вялом мирке, в котором жили его родители. А Энн продолжала:
     - Послушать Стейна, так к Странствиям на всю жизнь охота пропадет. Нет, подумать только: он утверждает, что Уинлок кругом не прав и что мы думаем, что мы здесь, а на самом-то деле нас здесь нет, и много всего другого. Еще он говорил, что в подсознании осталось много уголков, еще не исследованных нами; и в таком случае никто не знает, чем могут обернуться наши Странствия.
     - Что ж,, возможно. Концепция подсознания была разработана в две тысячи семьдесят третьем, а первое Странствие Духа совершено года через три, не раньше.
     Так что вполне может открыться еще что-то новое... Но что Стейн мог об этом знать?
     - Может, просто хорохорился, старался произвести впечатление.
     Она сняла стрелявшую маслом сковородку с походной плиты.
     - Знаешь, этот Девон у меня уже в печенках сидит. Может, отправишься со мной в юрский?
     - А разве не там Лэнни со товарищи?
     - Так что с того? Ведь период же огромный...
     На мгновение что-то странное овладело им; он вспомнил о собственном намерении и сразу согласился:
     - Хорошо. Отправляемся вместе.
     - Чудесно! Знаешь, я страшно боюсь Странствовать одна. Мою маму, например, ты никаким калачом не заманил бы на такую авантюру, хотя бы и в компании. Режьте меня, ешьте, говорит, я и с места не сдвинусь, да и тебя одну не пущу. Да, людям ее поколения никогда на такое не решиться. Эх, почему мы преодолеваем такие_хгласты времени, а заглянуть на три-четыре десятилетия назад - никак? Ничего не пожалею, ей-же-ей, чтобы посмотреть, как наш старик ухаживал за мамой. Держу пари, вот была бы сценка из дешевого фарса - в который они, впрочем, превратили всю свою совместную жизнь.
     Буш промолчал, и Энн недоуменно ткнула, его кулачком в бок:
     - Эй, что же ты не отвечаешь? Вот уж. не поверю, что не хотел бы подглядеть своих предков за этим!
     - Энн, это кощунство!
     - Да брось ты! Сам сказал бы то же, случись тебе меня опередить.
     Буш покачал головой.
     - О своих родителях я знаю достаточно и без таких экспериментов. Но, боюсь, большинство того же мнения, что и ты. Уинлок как-то проводил опрос среди сотрудников Института, который обнаружил у Странников - скажем так, у большинства - определенную склонность к кровосмешению. Отчасти это - главный, хотя неосознаваемый повод заглянуть в прошлое. Результаты опроса только подтвердили лишний раз правоту психоаналитиков в их выводах о человеческой природе.
     Согласно общепринятой теории, человек считается разумным существом с того момента, когда был наложен запрет на эндогамию - браки внутри семьи. Неродственные брачные союзы были первым шагом вперед, сделанным человеком вопреки его природе. Насколько я знаю, у других млекопитающих эндогамия - обычное явление.
     А теперь смотри-ка, что получается. Человек провозгласил себя венцом природы и двигателем эволюции; но трещинка между ним и природой, пробежавшая тысячелетия назад, теперь стала пропастью. И пропасть эта ширится неотвратимо. Под природой я разумею истинную человеческую природу, конечно.
     Если верить Уинлоку и его последователям, подсознание и есть наше истинное сознание. То же, что считают таковым все остальные, - позднейшее напластование, атрибут "человека разумного". Задача его - манипулировать временем, как детским конструктором-игрушкой, и подавлять животные порывы подсознания. А сторонники радикальной теории и вовсе убеждены, что мимолетное время - чистое изобретение нашего искусственного сознания.
     Энн все думала о своем.
     - А знаешь, почему я пошла за тобой вчера? Стоило тебе появиться, как я поняла, что мы... мы были очень близки когда-то в прошлом.
     - Но тогда и я должен был почувствовать то же!
     - Ну, значит, это мое подсознание барахлит. Занятные вещи ты тут говорил. Но сам-то ты во все это веришь?
     Он рассмеялся:
     - А как иначе? Ведь оказались же мы в девонийской эре!
     - Но если Странствиями управляет подсознание, помешанное на кровосмешении, что же получается? Значит, мы должны легко попадать в населенные времена и можем встретиться с нашими родителями и родителями родителей. Но выходит наоборот: легче попасть сюда, в эпоху юности мира, а в ближайшие, мало-мальски населенные эпохи - почти невозможно!
     - Ну, если представить себе вселенское Время в виде гигантского энтропического склона, где наше настоящее - в высшей точке, а самое отдаленное прошлое - в нижней, то все объясняется просто: легче некуда скатиться без усилий к самому подножию, чем сделать вниз несколько осторожных шагов.
     Энн не ответила. Буш подумал было, что ей наскучил этот разговор, заведомо ведущий в никуда. Но вскоре она заговорила:
     - Ты сказал как-то, что я "настоящая" - любящая и добрая. Если во мне сидит такая личность, то где именно-в сознании или в подсознании?
     - Ну, наверное, эта "сидящая" личность - соединение и того, и другого, если только...
     - Сейчас опять втянешь меня в свои рассуждения.
     - Уже пытаюсь. - Они взглянули друг на друга - и расхохотались. Буша обуяло веселье. Он обожал споры; а стоило ему оседлать любимого конька в обличье структуры подсознания - и тут уж его нельзя было ни остановить, ни обогнать.
     Итак, если им предстояло новое Странствие, то сейчас было самое время в него отправляться, - пока штиль согласия между ними не сменился штормом.
     Они упаковали и навьючили на спину ранцы. Потом крепко взялись за руки; не сделай они этого, легко можно было потом оказаться за несколько миллионов лет и сотни миль друг от друга. Затем каждый достал по коробочке ампул КСД - химического состава наподобие наркотика-галлюциногена. Обычно бесцветная, на фоне палеозойского неба жидкость засветилась вдруг зеленоватым огоньком. Энн и Буш открыли ампулы, переглянулись, Энн состроила кислую мину - и оба одним глотком проглотили содержимое.
     Буш почувствовал, как жгучая волна пробежала по телу сверху вниз. Эта жидкость была символом гидросферы и воплотила в себе океаны, из которых вышло на сушу все живое; океаны, что циркулируют и посейчас в артериях человека; океаны, что и по сей день регулируют жизнь сухопутного мира, что поставляют пропитание и управляют климатом, а значит, они - кровь и жизнь биосферы.
     И биосферой сейчас был сам Буш. Он вобрал в себя весь опыт предыдущих жизней его предков, иные формы жизни, сотни еще сокрытых пока возможностей - одним словом, жизнь и смерть.
     Теперь он был подобием великой Системы мира. Только в таком состоянии можно уловить мгновенное колебание, волну, посылаемую Солнечной Системой. А эта Система - капля в море космических течений, что не имеет границ ни во времени, ни в пространстве. И эта банальнейшая истина стала сюрпризом для человека только потому, что он сам отгородился от нее - точно так же, как ионосфера прикрыла его своим щитом от радиоактивных излучений. Таким щитом и оказалась концепция мимолетного времени. Она "помогла" человеку создать вполне удобоваримую картину Вселенной; и вот сейчас люди с изумлением открывают для себя не только бесконечную протяженность ее, но и длительность. Длительность - вселенское Время - мы для своего удобства поделили на жалкие отрезки, с горем пополам впихнули в песочные часы, ходики, будильники, хронометры, и из поколения в поколение переходило искаженное восприятие времени. Так прошли тысячелетия, пока Уинлок и его единомышленники не сделали попытку раскрыть глаза человечеству.
     Но, с другой стороны, было даже необходимо, чтобы истина какое-то время оставалась сокрытой. В противном случае человек и по сей день не поднялся бы выше животного, бродил бы в стаде себе подобных по берегам немых безымянных морей. Это если верить теории.
     Теперь пелена с сознания спала. Мозг освободился от смирительной рубашки и со свежими силами бросился в атаку на все и вся, круша и уничтожая, что ни попадется.
     Странствие Духа протекало считанные секунды. Со стороны это даже казалось совсем пустяковым делом, хотя этому "делу" предшествовали месяцы, а иногда годы тяжелых тренировок. Черты девонийского пейзажа стали вдруг размыты и смазаны, вот они совсем перестали различаться, спрессовавшись в нечто, похожее на подвижный костяк времени. Буш рассмеялся было, но не вырвалось ни единого звука, ибо почти все физические составляющие человека исчезали на время Странствия. Однако чувство направления оставалось. Сейчас Странники ощущали себя пловцами, борющимися с течением. Так всегда бывает, когда Странствуешь в направлении своего "настоящего". Скатиться по склону в далекое прошлое сравнительно легко; но неопытные и неосторожные, случалось, погибали от удушья на этом пути. Рождающемуся младенцу, наверное, тоже приходится выбирать: либо мучительно прорываться вперед, к свету, либо по проторенной дорожке вернуться назад - и навеки остаться в небытии.
     Буш не знал, долго ли длилась эта борьба с течением. Находясь в странном, слегка отстраненном гипнотическом состоянии, он лишь ощущал подле себя огромный сгусток Чего-то, реально существующего; и это Что-то было так же сродни Всевышнему, как и Земле.
     Теперь он недвижно парил, а под ним бурлящим потоком проносились эпохи, тысячелетия. Вскоре он - впервые за долгое время - почувствовал присутствие рядом постороннего существа; и вот уже он и Энн стояли на твердой земле, окруженные буйной темно-зеленой растительностью. Их окружал привычный юрский лес.
     
     III. Амниотическое Яйцо
     
     Буш, по правде говоря, юрский период всегда недолюбливал. Слишком уж здесь было жарко, влажно и облачно; все слишком напоминало один невыносимо длинный и мрачный день его детства. Тогда, в наказание за какую-то невинную проделку, мать на весь день заперла его в саду. В тот день тоже парило немилосердно, и низкие свинцовые облака своей тяжестью, казалось, все пригибали к земле.
     Буш и Энн материализовались в юре у подножия мертвого дерева. Оно совсем оголилось, и его гладкие в солнечных бликах ветки-ручищи будто нарочно поблескивали в укоризну Энн. Буш, казалось, только и заметил, с какой грязнулей он связался. Теперь он сам себе ди-
     вился: Бог знает сколько слоев грязи не меняют его чувств к ней.
     Ни словом не обмолвившись, оба направились туда, куда несли ноги. Пока они не могли узнать ничего о своем место- и времянахождении; но подсознанию все было известно, и вскоре оно должно было "выйти на связь". В конце концов, оно же забросило их сюда - и, похоже, из своих собственных соображений.
     Забросило их, как оказалось, на холмы, предваряющие горы и сплошь заросшие древним непричесанным лесом. Вершины гор таяли в облаках. Ни ветерка, ни звука; даже листья в кронах деревьев уснули под действием здешней дремотной тишины.
     - Надо бы спуститься в долину, - заговорил Буш. - У меня там друзья - старина Борроу с женой.
     - Они тут надолго осели?
     - Не знаю, они содержат магазинчик. Роджер Борроу был когда-то художником - в молодости. И жена у него приятная.
     - А мне они понравятся?
     - Н-не думаю.
     Буш зашагал вниз по склону. Он сам не знал как следует, что чувствует к Энн, и потому боялся, как бы ее знакомство с Роджером и Вер не подвело прочный фундамент под нежелательные отношения.
     Ранец за спиною, язык на плече - так они и бродили по холмам чуть не целый день. Спускаться оказалось втройне тяжело потому, что не было подходящей опоры ногам. И опять невидимая стена превратила их в одинокий островок на этих холмах, в этой эпохе. Для всего "застенного" мира они были лишь едва различимыми спектрами, неспособными сдвинуть и камешка с дороги. Кислородные фильтры поддерживали единственный хрупкий мостик к "потусторонней" действительности, втягивая воздух сквозь энтропический барьер.
     В лесу они легко проходили сквозь древесные стволы. Но перед иными деревьями они интуитивно останавливались и обходили их стороной. Видимо, им отведен куда больший жизненный срок, чем их собратьям, а потому, будучи ближе к нашим путникам во времени, эти деревья были на их пути хоть минимальной, но преградой.
     Отяжелевшее солнце клонилось к закату. Буш объявил о привале, поставил палатку, и спутники вместе поужинали; после этого Буш - скорее демонстративно, чем ради пользы - умылся.
     - Ты вообще когда-нибудь моешься? - осведомился он.
     - Угу. Иногда. Ты, наверное, делаешь это в свое удовольствие?.. Ну а я хожу в свое удовольствие замарашкой. Вопрос исчерпан?
     - А причины?..
     - Это всегда бесит чистюль вроде тебя. Он уселся подле нее на траву.
     - Тебе и правда нравится бесить людей? Но почему? Может, ты думаешь, что это пойдет на пользу им - или тебе?
     - Я уже давно оставила попытки делать людям приятное.
     - Странно. Мне всегда казалось, что людей ублажить - проще некуда.
     Много позже, восстанавливая в памяти разговор, он клял себя за то, что не обратил должного внимания на последнюю ее фразу. Без сомнения, это была приоткрывшаяся на мгновение дверца в ее "я". Заглянув в щелку, Буш наверняка, нашел бы потом к этой двери нужный ключ. Но шанс был упущен, и до своего ухода Энн оставалась для него лишь кем-то вроде исповедника: ты каешься зарешеченному окошку и получаешь советы, совсем не зная того, кто их дает.
     Проснувшись на следующее утро - Энн еще спала, - Буш выполз из палатки полюбоваться рассветом. Он снова невольно поразился немому величию этого зрелища; занимался день, от которого Буша отдаляли миллионы лет. Миллионы лет... возможно, когда-нибудь человечество изобретет новую шкалу ценностей, согласно которой этот огромный отрезок времени будет значить не больше, чем секунда. Чего только не изобретет человечество!..
     ...Когда они свертывали свой лагерь, Энн снова поинтересовалась, собирается ли он сделать с нее группаж.
     Буш теперь радовался даже и такому интересу к его работе.
     - Мне сейчас нужны новые идеи. А пока я зашел в тупик - такое часто случается с художниками. Сейчас на наше сознание обрушилась новая концепция времени, и мне хочется как-нибудь отразить это в моем творчестве. Но я никак не могу начать - не знаю, в чем тут дело.
     - А группаж с меня ты сделаешь?
     - Я же сказал, что нет. Группажи - не портреты.
     - А что - абстракции?
     - Как тебе объяснишь... Ты ведь и о Тернере впервые от меня услышала, так? Ну ладно. Уже начиная с Тернера - а он жил в середине Викторианской эпохи, - мы пытаемся воспроизводить в своем творчестве творения природы согласно видению каждого, с помощью разных технических средств. Абстракция - не копия объекта, но видение его художником, идея, облеченная в форму. Так что создавать абстракции может только человек - существо мыслящее. Отсюда вывод: вся компьютерная живопись и графика - ерунда на постном масле.
     - Почему? Мне нравятся компьютерные картины.
     - Я их не выношу. С помощью группажей я пытаюсь... ну, скажем, запечатлеть сам дух момента или эпохи. Когда-то я использовал в работах зеркала - тогда каждый видел одно и то же произведение на свой лад. Представляешь, смотришь на работу постороннего человека, а в нем нет-нет да и промелькнут твои черты. Наверное, так же мы воспринимаем и Вселенную; ведь одного, объективного, образа Вселенной и быть не может: мы отражаемся в ней, как в зеркале.
     - На набожного человека ты не похож!
     Буш покачал головой и мгновение спустя ответил, глядя в сторону:
     - Хотел бы я быть набожным. Вот мой отец очень религиозен, а я... Правда, временами, когда я парил как на крыльях и идеи буквально струились из-под пальцев, мне казалось, что во мне есть частичка Бога.
     При упоминании о Всевышнем оба вдруг замкнулись и замолчали. Хрупкий мост искренности между ними исчез. Помогая Энн навьючить рюкзак, Буш бросил отрывисто:
     - Так ты не видела картин Тернера?
     - Нет.
     - Вопрос исчерпан.
     Только после полудня, спускаясь в небольшую котловину, они увидели первое живое существо за все время их пути. Первым инстинктивным побуждением Буша было скрыться за ближайшим деревом. Но вспомнив, что они - лишь тени для всех, смотрящих из-за барьера, путники решительно направились вперед на виду у целого стада необычных зверей.
     Стегозавры, числом восемнадцать, запрудили тесную проплешину между холмами. Гигант самец был не меньше двадцати футов длиною - настоящая гора мяса. Спина его была украшена зубчатым гребешком бледно-зеленого цвета, а чешуя отливала оранжевым. Он мирно пожевывал травку и листья, но в то же время, скосив бусинку-глаз, чутко следил за происходящим.
     Неподалеку бродили две самки, а вокруг них сновали детишки. Всего их было пятнадцать, и все - не старше пяти-шести недель. Защитный панцирь еще не окостенел; они резвились, толкая матерей в бока и прыгая через их ощеренные пиками хвосты.
     Буш и Энн стояли в самом центре стада, глядя на забавы юных рептилий, а те и знать не знали об их присутствии.
     Лишь через некоторое время люди заметили чужака, хотя старина стегозавр уже давненько косился назад. За семейной идиллией, оказывается, наблюдал ревнивый соперник. Он выломился из кустов, размахивая тяжелым хвостом; это был стегозавр поменьше и помоложе.
     Если самки и молодежь и обратили хоть сколько-нибудь внимания на визитера, то его хватило ненадолго; самки продолжали жевать, молодежь - резвиться. Глава же стада сразу бросился навстречу чужаку: вызов был брошен серьезный, и ему вполне могла грозить потеря стада.
     Самцы сблизились, оба с заносчивым видом, и сшиблись. Они набрасывались друг на друга, кусаясь, пихаясь, толкаясь; хвосты вращались, как два пропеллера, однако в качестве оружия в ход не шли. Наконец хозяин стада, будучи погрузнее соперника, начал одерживать верх. Подмятый под объемной тушей, чужак, видимо, запросил пощады. Высвободившись и оглянувшись на стадо, он поспешно нырнул назад в заросли - только его и видели.
     Еще болеераздувшись от чванства, вожак стада вернулся к самкам. Те глянули на него пустыми глазами и вновь принялись жевать.
     - Сильно же они о нем беспокоятся! - заметил Буш.
     - Просто они уже давно поняли, что все самцы одинаковы.
     Он бросил быстрый взгляд на Энн: она ухмылялась. Буш смягчился и улыбнулся в ответ.
     Когда они поднялись на взгорье, цепью окаймлявшее котловину, взорам открылась широкая панорама: гладкие пологие холмы-волны (точь-в-точь то нахмуренное море), блестящая лента далекой реки. В миле-другой к северу снова начинались леса. А у подножия скалистого взгорья обнаружилась палатка Борроу и прочие признаки человеческого жилья.
     - О! Прекрасно. Тут и поужинаем, - заявила Энн, .когда они приблизились к пестрой стайке палаток.
     - Ты давай иди вперед, а я догоню. Посижу, подумаю тут.
     Динозавры все никак не шли у него из головы. Двое мужчин, повздоривших из-за женщины, вряд ли бывали когда-нибудь так же великодушны и незлопамятны, как эта парочка вегетарианцев в доспехах. Но побуждения у тех и у других всегда общие. Хотя что смыслит в красоте рептилия о двух извилинах в мозгу?.. Выходит, что-то смыслит. Во всяком случае, у этого громоздкого детища юной природы была своя собственная, непостижимая логика. Буш впервые вспомнил тогда о Лэнни; но тут же его мысли перенеслись к играм и забавам юных рептилий.
     Он присел на корточки - так удобнее думать, - поглядел вслед Энн и едва удержался от искушения сорвать и пожевать лист ближайшего растения.
     Странникам Духа обычно приходилось долго привыкать к недостатку света, всегда испытываемому в чужом времени. Энн и отошла-то на несколько шагов, но очертания ее фигуры уже расплылись, как акварель на влажной бумаге, и смешались с тенью. Белая палатка - бакалейная лавка Борроу - выглядела еще мрачнее.
     Но были здесь и другие тени - сгустки тьмы, которые превращали это место из просто угрюмого в мрачное и зловещее. Буш придерживался на счет них общепринятой точки зрения. Похоже, будущие поколения Странников тоже облюбовали - или облюбуют? - эту долину. Может, здесь возникнет первый юрский поселок. Это уже очевидно: туманные очертания будущих зданий и людей проступали тут и там, и чем отдаленнее были они во времени, тем призрачнее и прозрачнее они казались.
     Буш, оказывается, приткнулся прямо у стены одного из таких загадочных зданий. Строение, видимо, очень далекого будущего: пейзаж виден сквозь него, как сквозь слегка затемненные стекла очков. Однако они в своем будущем разрешили чуть ли не все проблемы, над которыми мы сейчас головы ломаем, подивился Буш про себя. Переправили же они как-то тяжелые материалы, и даже электричество здесь провели. Словом, пришельцы из будущего жили туг на манер далекого (даже для них) прошлого. Отсюда пропорция: Буш и его современники тоже жили тут на манер далекого (но уже для себя) прошлого-в палатках, по-дикарски.
     Из будущего здания выходили и входили люди. Их силуэты были так неясно прорисованы в воздухе, что непонятно, кто из них мужчина, кто - женщина. Снова, как когда-то, ему показалось, что их глаза светятся - чуть ярче, чем должны бы. Они видели его не яснее, чем он - их; но все же неуютно себя чувствуешь, когда за тобой подглядывают.
     Буш обвел взглядом окрестности, отмечая про себя количество теней грядущего. Две прозрачные фигуры прошли сквозь него, поглощенные беседой, - но, как водится, до Буша не долетело ни звука. Леди-Тень появилась тут уже давненько; интересно, что она себе думает об Энн? Тень тенью, но мысли и чувства у нее все же должны быть (ибо сомнительно, чтобы в будущем человек лишился этой привилегии). Все пространство, похоже, постепенно заполняется чувствами. И опять припомнился Моне, его водяные лилии: они могли заполнить весь пруд так, что не оставалось и окошечка воды, но в то же время никто никогда не видел (и не увидит), чтобы они выползали на берег или обвивали склонившиеся над водою деревья.
     Затем ему вспомнилось, что Борроу в юности был художником. С ним всегда можно отвести душу, хоть характер тяжеловат.
     Буш наконец встал и направился к апартаментам старого друга. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что дела у того, видимо, пошли в гору. К двум уже знакомым палаткам добавилась третья: в одной размещался собственно магазинчик, в другой - бар, в третьей - кафе. Надо всеми тремя громоздился транспарант с надписью: "Амниотическое ЯЙЦО".
     Вокруг толпились здания невиданного архитектурного стиля, на некоторых из них можно было разобрать такую же вывеску - все тени разной степени ясности - согласно их отдаленности во времени. Это настолько явные признаки будущего процветания, что Борроу ни на мгновение не колебался в выборе места для "дела", как он говорил.
     - Амниотическую яичницу и жареный картофель, - провозгласил Буш, ввалившись в кафе.
     Вер стояла за прилавком. В ее пышной шевелюре явно прибавилось седины со времени их последней встречи; ей было около пятидесяти. Но улыбка все та же, и походка, и жесты. Пожимая ее руку, он почувствовал, что рука эта стала... ну, вроде стеклянной, что ли. Похоже, они с Роджером так и остались в том году, в котором он их тогда покинул. Так, значит, не седина посеребрила ее волосы; и лицо ее немного посерело, затени л ось. Даже голос ее звучал глуховато сквозь тонкий временной барьер. "Значит, и предлагаемые кушанья будут такими же стеклянистыми", - подумал он с тоской.
     Но как бы там ни было, встретились они тепло и сердечно.
     - Держу пари, ты и знать не знаешь, что такое Амниотическое Яйцо, - заметила Вер. Родители окрестили ее Вербеной, но она всегда предпочитала сокращение.
     - В любом случае, для тебя это - солидный навар.
     - Вот гляжу я на тебя, и мне сразу припоминается чье-то утверждение: мол, гармония Души и тела - непременное условие жизни. А ты своим видом как раз иллюстрируешь обратное. С телом твоим, вижу, все в порядке. А с душой - нелады?
     - Беда мне с ней.
     Буш когда-то хорошо знал эту женщину - еще в те дни, когда они с Роджером были честолюбивыми художниками-конкурентами. Не было тогда еще Странствий, как и многого другого тоже. Где на ленте времени затерялась эта точка? Что-то сто тридцать миллионов лет назад - или вперед, поди разбери. Прошлое смешалось с будущим, они непостижимым образом перетекли друг в Друга.
     - ...Так как там Роджер?
     - Да так - живет, хлеб жует. В общем, неплохо. Бродит где-то неподалеку. А ты? Как твои новые композиции?
     - Понимаешь... У меня сейчас вроде переходного периода. Я... да, черт возьми, не то, - я совершенно потерян. - Он сказал ей почти правду; из женщин она была единственной, кто справлялся о его работе с искренним и живым интересом.
     - Чувство потерянности иногда необходимо. Ты совсем не работаешь?
     - Да так, написал пару картинок, чтобы убить время. Наши мудрые психологи даже дали научное определение сему роду занятий - конструирование времени. Теперь говорят, что человек более всего озабочен конструированием времени. И даже войны никак не развеют его забот.
     - Ну, значит, Столетняя война чуть не разрешила эту проблему.
     - Угу, значит. А еще значит, что музыка, искусство, литература - составные той же категории. Лир, Страсти по Матфею, Герника - все времяубийство, сиречь преступление.
     Оба обменялись улыбками и понимающими взглядами. Буш обернулся - вошел Борроу. Он пока даже не вошел, а остановился в дверном проеме. Как и его супруга, за последние годы он слегка раздобрел, но одевался и по сей день с иголочки и даже щегольски. Борроу радушно пожал руку старому приятелю.
     - Ну как ты, Эдди, старина? Почитай миллион лет не виделись. Рекорд в Приближении - по-прежнему твой?
     - Похоже, что так. Как твои дела?
     - ...Какой год из тех, где ты был, ближе всего к нам?
     - Факт, что людей там я видел. - Он недоумевал, зачем другу понадобился ответ на такой вопрос.
     - Здорово. А все-таки что это было?
     - Думаю, бронзовый век.
     Борроу от души хлопнул его по плечу.
     - Молодчина! Заходил тут к нам на днях один, так он все заливал про каменный век - был, мол, там. Может, и не про все соврал; но рекорд в любом случае твой.
     - Да, говорят, надо .вконец разрушить свою личность, чтобы забраться так далеко, как я!
     Их взгляды встретились, и Борроу первым опустил глаза. Возможно, он вспомнил: Буш не выносил вылазок в свою душу. А последний тотчас пожалел о своей вспышке, постарался взять себя в руки и продолжить беседу.
     - Рад снова видеть тебя и Вер... Погоди-ка, Роджер, ты что - снова принялся за старое?! - Он заметил пластины, прислоненные к стенке, и вытащил одну на свет.
     Всего пластин было девять. Буш оглядывал их одну за другой, и изумление его все возрастало.
     - Боюсь, я опять вторгся на твою территорию, Эдди. Да, Борроу снова вернулся к творчеству. Но увиденные
     им композиции не являлись группажами в его, Буша, понимании. Это был отход назад, к Габо и Певзнеру, но с использованием новых материалов; и эффект оказался совершенно неожиданным.
     Все девять работ были вариациями на одну тему, воплощенными в стекле и пластмассе с вращающимися металлическими вставками на электромагнитах. Все это расположено так, что создавалась иллюзия больших расстояний - они менялись в зависимости от того, откуда смотришь. Буш тут же понял, что имел в виду художник: то были напластования времени, что залегли причудливыми складками вокруг "Амниотического Яйца". Редкое единство видения и материала, которое создает шедевры.
     Но восхищение Буша быстро сменилось жгучей завистью...
     - Очень мило, - бросил он тоном обывателя.
     - А я-то надеялся, что ты поймешь меня. - Борроу устало и пристально глянул на него со вздохом.
     - ...Я пришел сюда за одной девушкой, и еще - промочить горло.
     - Ну, второе у нас всегда найдется; а девушку поищи в баре.
     Он пошел вперед, а Буш - молча - следом. Он был слишком зол, и ему не до разговоров. Работы-пластинки ярки, свежи, индивидуальны... От этой мысли у Буша закололо между лопатками - такое всегда случалось с ним при виде чужого гениального творения, которое могло бы - и должно - быть произведением его рук. И теперь его заставляет завидовать себе - кто бы вы думали? - Борроу, который забросил творчество много лет назад и превратился в бакалейщика, Борроу со своими мещанскими воротничками! И вот этот такой-растакой Борроу уловил послание свыше и воплотил его в материале - да еще как!
     А хуже всего, что Борроу осознавал, что сделал. "Так вот почему он умасливал меня с моим рекордом", - осенило наконец Бутла. В искусстве ты, мол, давно уже пустое место, но не расстраивайся - зато в Приближении ты рекордсмен, какого не переплюнешь! Итак, Борроу предвидел, что Буш сразу и по достоинству оценит его работы, и в душе жалел его, потому что он (Буш) более не способен создавать вещи такого уровня.
     Магазинчик и без того цвел пышным цветом, а теперь еще обнаружился такой капитал! Недурное изобретение художника-бакалейщика: материализуешь вдохновение в гамбургеры и газированную воду и забот не знаешь!
     Буш всячески ругал себя за такие мысли, но на них это не действовало: они продолжали появляться. Те пластины... Габо... Певзнер... У них были предшественники, но и сами они оригинальны. И если то не новый художественный язык, то - мост от старого к новому. Мост, который должен был построить он, Буш! Ну так что ж! Он найдет другой. Но старик Борроу... ведь он как-то осмелился зубоскалить над шедеврами самого Тернера!
     - Двойной виски, - отрывисто бросил Буш. Он так и не смог выдавить из себя "спасибо", когда Борроу пристроился рядом, поставив на стол два стакана.
     - Так здесь твоя девушка? Как она выглядит - блондинка?
     - Черт ее разберет. Чумазая, как трубочист. Подобрал в Девоне. Толку от нее никакого - рад только, что освободился от лишней обузы.
     Но он явно говорил не то, что думал; а думал он о композициях Борроу. Его уже тянуло снова взглянуть на них, но попросить об этом было немыслимо.
     Борроу помолчал с минуту, как бы соображая, насколько следует верить высказыванию друга. Затем он сказал:
     - Ты все еще горбатишься на старого ворчуна Уинлока?
     - Ну да. А что?
     - Да то, что был тут вчера один малый - Стейн, кажется. Он как-то тоже там работал.
     - Впервые слышу. - "Тот Стейн и Институт? Чушь собачья".
     - Тебе, наверное, негде ночевать? Оставайся, мы тебя как-нибудь пристроим.
     - У меня своя палатка. К тому же я, может, и на ночь не останусь.
     - Но ты, конечно, поужинаешь с нами?
     - Не могу. - Он уже с трудом держал себя в руках. - Объясни мне лучше, что за чертова штуковина, это ваше Амниотическое Яйцо? Новое блюдо?
     - В каком-то смысле, может, и так. - Борроу объяснил, что Амниотическое Яйцо - чуть ли не величайшее новшество мезозойской эры, которое и привело к господству на Земле больших рептилий на сотни миллионов лет.
     Амнион - оболочка в яйце рептилии, которая позволяла зародышу пройти стадию головастика внутри яйца и тем самым выйти на свет Божий уже почти сформировавшимся существом. Это давало рептилиям возможность откладывать яйца прямо на землю и таким образом заполонить все окрестные континенты. Амфибиям - прародителям рептилий - повезло меньше: их яйца были мягкими и студенистыми, и их детеныши могли вылупиться и развиваться только в жидкой среде. Отчасти поэтому амфибии и были так привязаны к водоемам.
     Вот так рептилии порвали извечную связь амфибий с водой, как человечество разорвало когда-то точно такую же связь первобытных людей со Вселенной. И ведь, наверное, поэтому человечество стояло на месте Бог знает как долго.
     - Твое "Амниотическое Яйцо" сослужит тебе точно такую же службу.
     - Да на какой гвоздь ты сел сегодня, Эдди, старина? Тебе следовало бы вернуться в "настоящее".
     Буш залпом осушил бокал, рывком встал и заставил себя посмотреть другу в глаза.
     - Наверное, я вернусь, Роджер... Я забыл сказать: мне очень понравились твои работы.
     Вихрем вылетая из бара, он заметил на полотняной стене одну из пластин-композиций.
     Колесики и молоточки в его мозгу бешено работали. "Тебе бы радоваться надо, что кто-то сделал такое. Вдвойне радоваться, что этот кто-то - твой друг. Но все же... мои мучения" поиски... Может, и он тоже старался и мучился, или до сих пор - кто знает? Да ничего он такого не создал... что?., ах, это? Дешевка, приманка для туристов... Я - идиот, и сила воли на нуле. Этот приступ самобичевания - только прикрытие, маскировка. А что под ней? Множество таких же слоев: если снимать их один за другим, как листья с кочана капусты, то эти пласты всегда противоположно заряжены - самолюбование и самобичевание; и так - дальше, одно сменяя другое, пока не обнажится гнилая сердцевина... Господи, я так устал от самого себя! Укажи мне выход, дай мне выйти!"
     Только теперь, казалось, он прозрел и увидел в своем прозрении, как растерял и опустошил себя. За пять лет до этого мгновения он занимался настоящим делом. А теперь он стал Странником Впустую, и не мог уже без Странствий, как наркоман без своей травки.
     Впереди показались мужчина и девушка, идущие в том же направлении, что и он. Их силуэты были так отчетливы, что стало ясно: они прибыли из того же года, что и Буш. При виде девушки внутри у Буша что-то вспыхнуло, и теперь его, как назойливый комар, преследовало желание увидеть ее лицо.
     В нем снова проснулся азарт игрока, как почти всегда в таких случаях. Но теперь нет повода подойти - раньше-то он отговаривался поисками натурщицы. У него был свой сложившийся стандарт женской красоты, и искра тут же гасла, если найденная "модель" чем-то не удовлетворяла. Где-то по задворкам его мозга пробежала мысль, что Энн была вполне, и даже очень...
     Буш теперь неотступно следовал за парой, заходя то справа, то слева в надежде разглядеть профиль девушки. Кругом торчали грибы-палатки, а вокруг них слонялись лохматые и растерянные Странники-одиночки, отчаянно соображавшие, с чем же едят это прошлое.
     Буш завернул за угол палатки вместе с преследуемой парой - девушка стояла уже одна. Она обернулась - и сердце его упало. Ну и образина. И_тут же Буш почуял в воздуха неладное. Он резко повернулся на каблуках, но из палатки вылетел спутник девушки с занесенным над головой тяжеленным ломом.
     Эта доля мгновения вдруг непостижимым образом растянулась в уйму времени. Буш вглядывался в лицо нападавшего, а в мозгу неслась целая вереница мыслей: "Эх, надо было сначала хоть мельком взглянуть на него", а потом: "Кажется, я его знаю: тот малахольный из компании Лэнни, волосы крашеные, и зовут его - ах, черт, Роджер ведь тоже о нем упоминал, что ж я, садовая голова, не запомнил? Чем все время заняты мои мысли?
     Собой, только собой, и солоно же мне придется... стоп: Стоун? Нет - Стейн! Ну-ка..."
     Тут лом опустился наконец, да еще как - частью скользнув по лицу и шее и обрушившись на плечо. Буш мешком рухнул навзничь-. Падая, он вцепился в ногу Стейна, но схватил только брючину. Стейн пихнул его куда ни попадя, высвободился ибросился наутек. А о спутнице своей даже не вспомнил.
     При всем этом ни одна песчинка с юрской равнины не сдвинулась с места.
     Двое ражих парней помогли Бушу подняться. Как сквозь вату в ушах слышал он их соболезнования и предложения довести до "Яйца". Вот уж чего ему сейчас меньше всего хотелось. Отделавшись от них, он потащился прочь от палаток, сжимая горло руками; все его ощущения свились внутри в один гигантский смерч.
     Палатки остались позади, но вокруг толпились туманистые строения вторженцев из будущего. Буш проскользнул сквозь них и нырнул в пышную насыщенно-зеленую растительность..
     Поблуждав немного и выйдя к свету, он оказался на берегу широкой тихоструйной реки - той самой, что они с Энн видели со взгорья. Он уселся у самой воды, все еще не отнимая рук от пылающей шеи. Мрачный среднеюрский лес насупленной бровью наступал на правый берег, тогда как по левому простирались болота и тростниковые заросли.
     Буш тупо глядел на этот пейзаж; затем ему пришло в голову, что он почти точь-в-точь совпадает с картинкой из учебника естественной истории. Да, той самой, из его школьного детства - как давно это было! До Странствий тогда еще было далеко, но уже начиналось всеобщее помешательство на прошлом. Стоп, когда же это было?.. Где-нибудь в две тысячи пятьдесят шестом - отец как раз тогда открыл собственное врачебное дело. Тогда же все с ума сходили по Викторианской эпохе. Ведь викторианцы впервые открыли доисторический мир; может, и сам Уинлок в ту пору был подхвачен этой волной.
     А на картинке точно так же размешались река, болота, заросли экзотических растений; а еще там подобралась симпатичная компания рептилий начала эпохи. Слева, как въяве, припомнился аллозавр, с деликатной гримасой гурмана склонившийся над опрокинутым на спину стегозавром. Тут же рядышком прогуливался совсем по-человечьи комптозавр; его короткие передние лапки были воздеты горе: ни дать ни взять доисторический священник, молящийся за упокой души собрата-стегозавра. Дальше - птеродактили, археоптерикс на ветке - словом, полный набор.
     Как прост этот нарисованный мир, как похож и не похож он на мир настоящий! Настоящая юрская долина никогда бы не была так наводнена живностью. К тому же Бушу ни разу не приходилось видеть здесь птеродактиля. Может, они были редки или обитали лишь в противоположной части Земли. А может быть, они - лишь плод ошибки изобретательного палеонтолога девятнадцатого века, который собрал из костей разных существ одно. Занятно: птеродактили - попросту измышления Викторианской эпохи наравне с Питером Пэном, Алисой и графом Дракулой.
     Было облачно и душно - хоть одно это совпадало с картинкой: никто из чудищ не отбрасывал тени. Снова припомнился еще один похожий день: тогда мать сказала, что больше не любит его и подтвердила слова тем, что заперла его на весь день в саду. Буш все ждал, что вот-вот старый миляга бронтозавр высунет голову из-под мощных медленных струй: это помогло бы ему развеяться. Но водную гладь никто не потревожил. Потому что Эпоха Рептилий никогда не была так перенаселена, как Эпоха Людей.
     Боль стихала, словно уходила в прибрежный песок. Буш попытался собрать разбегавшиеся мысли и прояснить для себя кое-что из последних событий.
     Ясно, что Стейн решил, будто Буш преследовал именно его. Но если Стейн ошивался здесь, значит, Лэнни со товарищи тоже где-то поблизости. Их присутствие объясняло и исчезновение Энн: Лэнни, вероятно, изловил ее и держит под замком... Да нет же, старая перечница, все не так: она, чуть завидев, понеслась к нему со всех ног, радуясь, что наконец избавилась от его, Буша, брюзгливой болтовни. Что ж, скатертью дорожка! И все же, и все же...
     Но одно стало совершенно ясно: здесь ему больше ни до кого и ни до чего нет дела. Он огляделся - даже Леди-Тень покинула его. Все, пора домой, хоть там и ждет хорошая взбучка в Институте. Его старое доброе "настоящее" уже давно дожидалось его.
     
     IV. Лишь нечто большее, чем смерть
     
     Странствия Духа были сравнительно легким делом - для освоивших Теорию Уинлока. Но возвращение в "настоящее" - процесс столь же болезненный и трудоемкий, как появление на свет. Ведь, по сути, это второе рождение, и человеку грозили те же, что и при рождении, опасности. Какая-то еще не исследованная часть мозга вела Буша в кромешной тьме по бесконечному лабиринту.
     Но вскоре в сознание его ворвался свет. Он лежал на кушетке, и мерное спокойствие растекалось по его телу. Снова дома. Буш медленно открыл глаза: да, так и есть. Он возвратился на Стартовую Станцию, с которой когда-то начал свой путь.
     Он находился в своего рода коконе, в изолированной комнатке, которая не отпиралась с того зимнего дня две тысячи девяностого года, когда он отправился в прошлое. Прямо над его головой помещалась капсула, в которой поддерживалась жизнь кусочка ткани его тела и четверть пинты его крови. Они, как якорь, привязывали его к "настоящему" и обеспечивали его возвращение домой.
     Буш сел, разорвав пластиковый кокон, - точно так же, не правда ли, вылупляются рептилии из своих (пропади они пропадом) Амниотических Яиц? - и оглядел комнатку. Часы-календарь тут же заявили, что сегодня вторник, второе апреля две тысячи девяносто третьего года. Вот так приехали! Буш и не подозревал, что отсутствовал так долго. Всегда чувствуешь себя ограбленным, вернувшись и увидев, сколько набежало времени в твое отсутствие. Ибо прошлое - не реальность; это - воспоминания, иллюзия, если угодно. Реально настоящее, настоящее по той системе мимолетного времени, что изобрело человечество себе же во вред.
     Выбравшись наконец из кокона-яйца, Буш оглядел себя в зеркало. Среди стерильного окружения он выглядел настоящим бродягой и оборванцем. Он скормил свои мерки автопортному, и через минуту новехонький комбинезон выпрыгнул из недр машины. Буш разделся, взял с решетки-обогревателя чистое полотенце и пошлепал в душ. Какое все-таки блаженство, этот водопад горячих струй! Бушу кстати припомнилась Энн, давно не мытая, затерянная где-то в дальней, давней эпохе, что обратилась в плиту песчаника. Теперь придется привыкать к мысли, что она была лишь одной из точек на линии его жизни - пройденной и полустершейся в памяти. Поскольку нет никакой надежды на то, что он встретит ее снова.
     Через четверть часа Буш был вполне готов покинуть комнатку. Он позвонил, и явился служащий - отпереть дверь и, кстати, вручить счет за комнату и услуги. Буш тихо присвистнул, подсчитав количество нулей; но об этом пусть болит голова у других: Институт оплачивал все расходы. Надо бы явиться туда с отчетом - оправданием в том, что не впустую потратил два с половиной года. Но сначала - домой, исполнять сыновний долг. Все что угодно, лишь бы оттянуть щекотливый момент подачи отчета.
     Навьючив на спину ранец, он направился к выходу по коридору. По обе стороны его мелькали двери - два бесконечных ряда дверей, за которыми сотни таких, как он, искали спасения в прошлом от настоящего. В фойе, на потолке, расположился один из его группажей. Буш гордился им когда-то; теперь он был ему отвратителен - Борроу превзошел все. Запретив себе смотреть вверх, он вышел на улицу.
     - ...Такси не желаете, сэр?
     - Подарок домашним, сэр, посмотрите!
     - Цветы! Цветы! Только что с клумбы!
     - Дядь, дай десять центов!
     Вот он и дома; уличные крики и шум вернули его к реальности. Казалось, все осталось по-прежнему. Пожалуй, из всего этого вышла бы неплохая картинка для учебника. Итак, слева направо: мальчишка-нищий, затем бродяжка, таксист, торговец-разносчик с лотком игрушек, отгоняющий прочь оборванного малыша. А на заднем плане - чистенькое здание Стартовой Станции, откуда он только что вышел, - инородное тело среди обшарпанных домов и разбитых дорог.
     Буш протолкался сквозь толпу и пошел было пешком, затем передумал и вернулся к таксисту - тот скучал и плевал в окно. Буш назвал адрес отца, спросил о цене. Ему тут же ее и назвали.
     - Вы в своем уме?! Да на это же всю страну объехать можно!
     - Теперь нельзя: цены подскакивали несколько раз, пока вы там мотались по прошлому.
     Всегда так. И всегда - правда.
     Буш взгромоздился на сиденье, шофер дал газу, и они тронулись.
     О небо, какой воздух! Ароматный, густой, насыщенный. Кислородные фильтры - хитроумные штуки, этого у них не отнять; но они начисто выветривают из памяти чудесные ощущения, и каждый раз открываешь их заново. Не только волна запахов, но и целая симфония звуков обрушилась на опьяненного всем этим Буша. Даже самые резкие из них казались в тот момент музыкой. И так отрадно ощущать тепло каждого предмета через его особенную, шероховатую или гладкую, поверхность!
     Он сознавал, что, раз попав в прошлое, никуда оттуда не денется и новое Странствие неизбежно. Но невозможность чувствовать мир прошлого всегда угнетала его и заставляла стремиться домой. Вот такой парадокс. И ведь однажды он уже пресытился этим сияющим, грохочущим, осязаемым миром...
     Когда эйфория прошла, Буш увидел, что "настоящее" две тысячи девяносто третьего года куда как далеко от совершенства - намного дальше даже, чем теперь прошлое две тысячи девяностого. Но, может, он просто слишком давно здесь не был и мир рептилий стал ему ближе? Глядя на развешанные где попало лозунги, которые он силился понять, Буш подумал, что на самом деле он был чужим и в прошлом, и в настоящем.
     Остановка: пришлось пропустить колонну марширующих солдат.
     - А что, в городе беспорядки? - осведомился Буш. Шофер ответил туманным жестом.
     Буш долго не мог понять, почему улица его детства показалась вдруг уже, мрачнее и пустыннее, чем когда-либо. Не оттого, что окна кое-где были разбиты, кое-где заколочены, а на рассевшемся асфальте прибавилось мусора, - к этой картине он уже привык. Только расплатившись с таксистом и обернувшись к родительскому дому, он понял причину: все деревья перед ним были срублены под корень. В садике перед домом, сколько Буш помнил себя, всегда шелестели раскидистые вишни: Джеймс Буш посадил их, когда только открывал практику. Сейчас они стояли бы в цвету. Плиточная дорожка, по которой Буш шел к крыльцу, могла бы служить отцу вывеской: рассевшиеся замшелые плитки торчали, как гнилушки во рту.
     Однако кое-что осталось без изменений. Медная табличка у двери все еще гласила: "Джеймс Буш, Хирург-Стоматолог". Под ней в пластиковом кармашке все так же торчала карточка - почерк матери: "Звоните и Проходите". Когда дела пошли скверно, ей пришлось исполнять обязанности регистратора при отце. Еще одно доказательство того, что время движется по кругу: она и познакомилась впервые с отцом, работая в той же должности. Дернув на себя дверную ручку, Буш просто Прошел Без Звонка.
     Прихожая, она же комната ожидания, была пуста. На круглом столике в кучу свалены журналы, стены увешаны всевозможными таблицами и диаграммами.
     - Мама! - позвал Буш, скользнув взглядом вверх по лестнице. Голос его гулко отразили стены. Ни ответа, ни движения.
     Он хотел крикнуть еще, затем раздумал - постучал в дверь кабинета и вошел.
     Отец, Джимми Буш (он же Джеймс Буш, Хирург-Стоматолог), сидел в зубоврачебном кресле, глядя в сад через раскрытое окно. На нем были домашние тапочки, белый халат расстегнут - под ним обнаруживался потасканный свитер. Он медленно обернулся, будто его тяготило любое общество, кроме своего собственного.
     - Привет, папа! Это опять я - я вернулся!
     - Тед, мой мальчик! А мы совсем было тебя потеряли! Какое чудо! Нет, ты и вправду вернулся?
     - Да, папа. - При некоторых обстоятельствах просто невозможно говорить разумно.
     Джимми Буш вылез из кресла, и отец и сын обменялись рукопожатием. Буш-старший был примерно одного сложения с сыном. Правда, с годами и в силу привычки он стал как-то виновато сутулиться, и что-то застенчивое и нерешительное появилось в его улыбке. Джеймс Буш не из тех, кто много о себе воображает.
     - Я уж побаиваться начал, что ты не вернешься. Такое нужно отметить. Есть тут у меня чуть-чуть на донышке кое-чего. Шотландское - погибель дантиста.
     Он громыхнул дверью белого шкафа, отодвинул стерилизатор и пузырьки и извлек початую полушку виски.
     - Прикинь-ка, сколько это теперь стоит, а? Пятьдесят фунтов шестьдесят центов. И ведь всего пол-литра! Цены ползут и ползут. Они ползут вверх, а мы катимся вниз. Ох, чем же все это кончится, ума не приложу. Как там:
     
     Отчаявшись познать истоки мира,
     Необратимо вязнем в суете...
     
     Счастье всех великих поэтов, что они не дожили до этого дня!
     Буш успел уже отвыкнуть от привычки отца ввертывать излюбленные цитаты кстати и не к месту.
     - Я только-только вернулся, папа, даже отчета в Институт еще не посылал... А мама дома?
     Отец смешался, а затем лихорадочно занялся стаканами.
     - Твоя мать умерла, Тед. В прошлом году, десятого июня. Она до этого несколько месяцев была больна. Она часто вспоминала о тебе. Мы очень жалели тогда, что тебя нет с нами, но что могли поделать?..
     - Да ничего... Ничего. Мне очень жаль. Я никогда... Что-то серьезное? - Понял, что несет чушь, и поправился: - То есть от чего она...
     - Да обычное дело. - Джеймс Буш произнес это так, как будто его жена и раньше умирала частенько; он был поглощен своими стаканами. - Бедняжка умерла от рака. Но, благодарение Господу, рак кишечника не причиняет страданий... Ну - все равно, выпьем за здоровье!
     Пораженный и подавленный, Буш не мог подобрать слов для ответа. Мать никогда не была счастлива вполне, но воспоминания о редких часах ее счастья вдруг нахлынули, зароились вокруг, и это было особенно мучительно. Он разом опрокинул стакан.
     - Мне... мне нужно время, чтобы это уложилось в голове. Я до сих пор не верю. - Буш произнес это ровно и спокойно, не позволяя себе дать волю истинным чувствам.
     Он оставил стакан и вышел вслед за отцом через маленькую оранжерею в сад. Его старая мастерская помещалась тут же, во флигеле; он опрометью бросился туда и запер за собою дверь.
     Она умерла... Нет, не так, так нельзя... Она не могла уйти, оставив столькое невыясненным и нерешенным между ними! Господи, если бы он вернулся вовремя... Но с ней было все в порядке, когда он уезжал. Нет, никогда он и помыслить не мог, что его мать может умереть! К чему эти треклятые законы природы, если...
     Он до боли сжал кулак - это часто помогало удерживать эмоции внутри себя, как в сосуде. Его бесцельно блуждавший взгляд упал на стену: Гойя, "Сатурн, пожирающий своих детей". Боже, как мерзко. Рядом - Тернер, "Дождь, пар и скорость": растворение - оно же разложение - тоже невыносимо. Одна из электрических скульптур тосковала на полке, покрываясь десятым слоем пыли, - поломанная, позабытая. Собственные потуги Буша к самовыражению выглядели еще плачевнее: оконченные и неоконченные холсты, наброски, зарисовки, проволочные каркасы и группажи - из последних. Болото, стагнация, и выхода нет.
     Буш бросился на гору этого хлама, яростно молотя руками, ломая и круша; он не слышал собственных хриплых выкриков и сдавленных рыданий. Затем все поплыло в сторону и рассыпалось на мириады кусочков.
     Придя в сознание, он обнаружил, что полулежит в зубоврачебном кресле. Отец сидел тут же, рядом, рассеянно потягивая виски.
     - Как я сюда попал?
     - ...Ну, как ты - молодцом?
     - Так как я сюда попал?
     - Ты все бродил, бродил, потом, кажется, вышел... Надеюсь, виски тут ни при чем.
     Буш поленился отвечать белибердой на ерунду. Отец никогда не понимал его. Но в конце концов пришлось-таки собраться с поверхностными мыслями.
     - Как же ты живешь все это время, отец? Я хотел сказать, кто ведет твое хозяйство?
     - Миссис Эннивэйл, соседка. Она - прелесть.
     - Что-то такой не припомню.
     - А она въехала только в прошлом году. Вдова - мужа убили в революцию.
     - Вот так приехали. Что еще за революция такая?
     Отец подавленно стрельнул взглядом назад, по сторонам и в окно (на заброшенный сад, голый и безлистный, где изливались потоками лучи холодного апрельского солнца). Не приметив и там шпионов, отец несмело начал:
     - Страна разорилась катастрофически. Все ваши Странствия Духа - это ж какие расходы. Соломонова сокровищница, а доходов - никаких. Число безработных давно переросло миллион. Армия перешла на их сторону, и вместе они хорошенько дали правительству коллективным коленом под зад. Ох, что тут творилось полгода назад - Содом и Гоморра. Твое счастье, что ты был там, а не здесь.
     Бушу припомнилось "Амниотическое Яйцо", процветавшее как никогда.
     - Но ведь новое правительство не запретит Странствия?
     - Куда ему! Теперь все прочно сидят на этой удочке, словно наживка на крючке. Ведь это - как виски или травка -г-: само держит. Ну да тебе ли объяснять... Теперь у власти - военные, но, говорят, Уинлоков Институт здорово ими помыкает. Говорят, говорят, а мне-то что? Пришли тут раз, хватили кулаком по столу - приказ, мол: ступай в казармы ковыряться в гнилушках этих бутылей в хаки. Ну я и скажи: надо вашим солдатам - сами придут, коли ноги носят; а мне, говорю, уж восьмой десяток и потому начихать на вашу карманную артиллерию. Больше и носу не казали.
     - А что с вишнями у дороги?
     - Это все прошлая зима. Холодина жуткий. Данте и тот своих грешников так не морозил. Вот и пришлось пустить деревья на дрова - а что оставалось? Миссис Эннивэйл жила тут со мною - у нее совсем нечем было топить. Из чистого альтруизма и сострадания - ты ничего такого не подумай, Тед. В моем возрасте бутылка заменяет и секс, и многое другое. К тому же памятью твоей матери я дорожу.
     - Да, тебе ее очень недостает.
     - Ну... Мы не замечаем многих вещей, пока они не станут частью далекого прошлого, и совершаем многое, осмысливая свои действия позже. Твоя мать, что ни говори, умела причинить мне боль. Ты многого не знаешь!
     Когда Буш не ответил, отец продолжил свой монолог - так, будто вторая часть его естественным образом вытекала из первой:
     - А однажды, когда вся эта заварушка была в самом разгаре, городом хлынули войска. От половины квартала остались только угли да головешки. Миссис Эннивэйл спряталась здесь, у меня. Двое солдат поймали молодую девушку тут же, на нашей улице. Никогда ее раньше не видел - тут столько народу сменилось за последний год, да и нам с ними друг до друга дела мало. Так вот, один из этих пустых касок сгреб девушку в охапку и уложил прямо вот здесь, у стены нашего дома, в нашем саду! Был чудесный летний день, и вишни тогда еще были целы. Но это чудовище, это животное! Она, конечно, сопротивлялась, бедняжка... Мы с миссис Эннивэйл все это наблюдали из окна.
     Его глаза тускло мерцали - как будто кто-то раздул в их глубине угольки. Буш попытался представить, что могло произойти между ними, пока они наблюдали.
     Итак, здесь, как и повсюду; - злоба и насилие, которые неотвязно преследуют его. Как связать это изнасилование с воспоминаниями отца о матери? Может, он вообразил все, пытаясь выплеснуть в этой истории свои вожделения, страхи и ненависть ко всему женскому? Бушу вовсе не хотелось вплетать в свой мозг новый клубок; но теперь почему-то с некоторым облегчением он узнал, что не его одного мать обделила любовью. Теперь он уже отбивался от назойливых звуков и голосов и жаждал поскорее окунуться в безмолвие далекого прошлого.
     Он встал, чтобы наконец уйти; но отец тут же очнулся от дремоты.
     - Люди - скоты, - сказал он. - Просто грязные животные.
     Когда-то существовал негласный запрет на все споры с отцом. Но для Буша он растворялся, как и многое, во времени, когда он бродил по гулким берегам доисторических морей. Не вспомнил он о нем и теперь.
     - Никогда не слышал о животных-насильниках, отец. Это уж привилегия человека! Воспроизводство оставалось самым обычным делом наряду со сном и едой - пока это было делом животных. А человек обратил его в орудие любви - и ненависти.
     Отец осушил стакан, грохнул им по столу и произнес со льдинкой в голосе:
     - А ты ведь этого боишься, да? Секса, я имею в виду.
     - Вовсе нет, и незачем переносить свои страхи на других. Но так вполне могло случиться - вспомни, как ты всякий раз трунил надо мною, будто над ребенком, стоило мне привести девушку в дом!
     - А, старик Тед, так и будешь всю жизнь иметь на меня зуб. Точь-в-точь мать.
     - Но ведь сам же боишься. Боишься? Нет? Почему же тогда у меня нет ни сестер, ни братьев?
     - Вопрос не ко мне.
     - Ха! Ну и троица же мы - все равны, как на подбор!
     - Не троица, а пара - только ты да я. Теперь. А поэтому будь ко мне снисходителен.
     - Нет, все-таки троица! Лишь нечто большее, чем смерть, может избавить от воспоминаний.
     - Они - все, что у меня теперь осталось, сынок, - я не могу, как ты, возвращаться в прошлое, когда захочу... У меня тут наверху еще кое-что припрятано. - Джеймс Буш встал и зашаркал вверх по темной лестнице. Буш поплелся за ним следом. Они оказались в маленькой гостиной, где изрядно попахивало сыростью.
     Отец с трудом нащупал вилку и розетку электрокамина.
     - У нас тут дыра в крыше. Заделали все на живую нитку - латка чуть ли не на пластыре держится. Так что поосторожней размахивай руками.
     Он извлек из комода непочатую бутыль. Отец и сын уселись друг напротив друга на отсыревшие стулья - и горько улыбнулись.
     - Как бы то ни было - за наше дряхлое человечество, - поднял стакан отец. И продолжил, уже глотнув и поморщившись: - Теперь вся страна - под кованым башмаком генерала Перегрина Болта. Так, диктатор средней руки, но пользуется доверием у населения. В конце концов, при нем на улицах стало спокойнее.
     - Он в ладах с Институтом?
     - О, Институт процветает - так говорят. Я, опять же, в эти дела не влезаю; но, кажется, его перестраивают на казарменный манер...
     - Мне нужно отчитаться. Завтра и пойду.
     - А ты не улепетнешь опять в прошлое? Теперь столько народу туда мотается, что дошло уже до преступлений, - это в доисторические-то времена! Двоих подстрелили на прошлой неделе в меловом - так мне сказал бакалейщик. Генерал Болт организует Полицию Прошлого, чтобы поддерживать там порядок.
     - Странно, мне не приходилось видеть там преступлений. Несколько человек, разбросанных по миллионам лет, - какой вред от этого?
     - Ну, ведь люди не так уж и разбросаны... Что ж, если ты не можешь не вернуться туда, мне тебя не удержать. Почему бы тебе не осесть здесь, делать свои группажи или что там еще - зарабатывать, наконец? В мастерской у тебя порядок, а жить мог бы здесь.
     Буш нервно мотнул головой - задевало за живое любое упоминание о творческой работе. Наверное, лучше всего было бы сейчас завалиться спать. Хоть это-то здесь можно сделать: отца, видимо, особо не беспокоили посещениями.
     Но едва краешек стакана коснулся стола, кто-то оглушительно замолотил в дверь.
     - Разве там не написано: "Звоните и Проходите"? Но отец вдруг стал бледнее виски.
     - Это не пациент - так стучат только военные. Лучше спуститься и поглядеть. Пойдем, а, Тед? Наверное, за тобой. Я ничего плохого не делал. Погоди, я спрячу бутылку... Да что же это, в самом деле? Я ничего не совершил. Я и из дома-то выхожу редко...
     Растерянно бормоча, он сошел вниз вслед за Бушем.
     Град ударов снова обрушился на подгнившую и осевшую дверь. Буш снял щеколду и распахнул ее. Двое шлемоголовых, вооруженных до зубов, отскочили в сторону, и вид у них был весьма недружелюбный. Зарешеченный фургончик злобно тарахтел на улице, поджидая их с добычей.
     - Эдвард Лоунсдейл Буш?
     - Я самый. Что вам угодно?
     - Вы не подали отчет в Институт Уинлока, самовольно продлив срок пребывания в Странствии. Такое чревато неприятностями - и мы их вам устроим, будьте покойны. А сейчас - марш в фургон!
     - Эй, послушайте, сержант! Я как раз иду в Институт.
     - В таком случае вы здорово сократили себе путь, а? Эй, вы кого пытаетесь провести? Глушит виски бутылками и решил, что я за ярд запаха не чую. Поторапливайтесь, все равно ведь в компанию не пригласите.
     Буш в отчаянии хлопнул себя по карману.
     - Вот все мои записи! Я как раз...
     - Без фокусов! А то пришьем дело о неподчинении властям и государственной измене - мигом окажетесь по какую не надо сторону Поля Казней. Марш, кому говорят!
     Буш обреченно оглянулся, но отца не увидел - тот под шумок нырнул в темень. Шлемоголовые эскортировали Буша к машине по дорожке вдоль стены - описанная отцом сцена тут же возникла в памяти, - турнули вовнутрь и с лязгом захлопнули дверцы. Фургон дал газу и тронулся с места.
     
     V. Новости разного рода
     
     По дороге Буш сам себе дивился: он думал об отце не с раздражением, а с любовью и сочувствием. Старик теперь действительно вызывал лишь сострадание и жалость; дни его могущества канули в Лету. Сейчас отец и сын поменялись ролями. Так и будет продолжаться - конечно, если ему, Бушу, суждено когда-нибудь вернуться в этот тесный подслеповатый домик.
     Буш думал теперь о смерти матери, все еще разбираясь в своих чувствах. Мысли его были поглощены этим, когда фургон вдруг резко, с визгом тормознул и остановился - как бы перед невидимой стеной. Буша мотнуло назад, к дверям; они распахнулись, и он чуть ли не кубарем выкатился наружу.
     Отряхивая пыль с ладоней, он бегло огляделся кругом. Его фургон только что въехал в железные ворота в глухой стене - их теперь запирали двое стражей. Дворик вокруг был сер, угрюм и донельзя замусорен. Тюремщики-солдаты провели Буша через двор ко входу в серое бесформенное здание - так Бушу показалось сначала. Но потом он с ужасом, все еще не веря, признал в нем Институт Уинлока.
     Странное ощущение - однако обычное для всех, кто, Странствуя во Времени, привык принимать вчера за завтра и наоборот, - всплыло наружу и совершенно захватило его. Некоторое время он даже отказывался верить, что попал в нужную эпоху. Ведь не изменяет же ему память: Институт помещался на тихой зеленой улочке, его окружала стайка жилых домов, а перед входом всегда была автостоянка... И только уже внутри этого гриба-здания он, припомнив кое-что, сам дал себе ответ. Подчиняясь режиму досточтимого генерала Болта, Институт был повышен в ранге - об этом говорил еще отец. А посему для расширения и солидности снесли весь прилежащий квартал и обнесли весь караван-сарай стеною - так легче обороняться в случае чего, и (преимущество!) мог быть зарегистрирован и допрошен всякий входящий и выходящий...
     Внутри, правда, Институт почти не изменился. Он явно процветал: тут уже успели усилить освещение, перестелить полы и (кстати) вмонтировать в каждую щель глазки телепередатчиков. Регистрационный стол (раньше просто дежурка) удлинили чуть ли не втрое. За ним торчали форменные фуражки четверых служащих; их одолевала зевота, но они крепились что было сил - сказывалась палочная дисциплина. Напряженность и тоска, наполнявшие воздух и вытеснившие прежнюю дружескую атмосферу, были, пожалуй, самой разительной переменой.
     Конвоиры Буша предъявили на вахте пропуск и бумажку с печатью. Служащий пошептался по телефону, кивнул и каркнул: "Третий бокс!" Солдаты довели Буша до двери с "тройкой" - за ней оказалась тесная каморка шага в три длиной - и исчезли, повернув ключ в двери.
     В комнатке не было ничего, кроме двух шатких стульев. Буш так и остался стоять посредине, вслушиваясь и приглядываясь. Похоже, он еще легко отделался (а в голове уже роились тычки, зуботычины, стволы между лопаток - приметы всех без исключения тоталитарных режимов). Может, у тех двух солдат был приказ только доставить его сюда с докладом. Буш надеялся, что Хауэлс еще тут; Хауэлс всегда принимал его отчеты и - Буш-то это давно приметил - втайне им восхищался и беззлобно ему завидовал.
     Однако что-то долго за ним не шли. Что за неприятности они имели в виду?.. Эх, только бы они забыли напомнить об этом лишнем годе - как им объяснишь, что ведь собирался вернуться, работать как следует, сдать отчет, наконец... Нет, не могли с ним обойтись совсем уж круто: как-никак, он - Странник-рекордсмен, лучший и опытнейший...
     Другой вариант (ведь возможен и другой): вместо старины Хауэлса там сидит новый человек, и он не знает об его, Буша, опоздании. Но ведь человек этот тогда - посаженный Режимом болтовский прихвостень...
     Буш представления не имел о том, что творится в стране, если не считать туманных намеков отца, а потому воображение рисовало ему картины одну кошмарнее другой. Еще и этот клубок вплелся в его мозг, где й без того уже не было свободного местечка. Все последние события: Лэнни; поединок со Стейном; потрясение от того, что Борроу шутя выкрал и воплотил его сокровенные мысли; и, наконец, известие о смерти матери - это было уж слишком. Он боялся, что разум его не выдержит тяжесть могильной плиты. Буш почти повалился на стул и схватился за голову.
     
     Внезапно он вскочил, как пораженный электрическим разрядом. Дверь была распахнута, и в проеме стоял кто-то. Наверное, что-то случилось с глазами: Буш никак не мог его разглядеть.
     - Вы можете принять мой отчет прямо сейчас? - осведомился Буш, подавшись вперед.
     - Да, если вы последуете за мной.
     На лифте они поднялись на третий этаж, куда Буш обычно сдавал отчеты. И вдруг дрожь ужаса пробрала его, и явилось предчувствие непоправимой и большой беды. Ему на миг показалось, будто все вокруг словно заострилось и стало зловещим: двери, стены, и больше всего - лифт, со злорадным клацаньем прихлопнувший его при выходе когтями-дверьми:
     - А что, в отчетной все еще работает Реджи Хауэлс?
     - Хауэлс? Кто такой? Впервые слышу.
     В отчетной все осталось по-прежнему; хотя нет, подлый глазюка-телепередатчик и тут выглядывал из стены. Это осложняло дело: не все любят каяться при лишних свидетелях. В комнате помещался стол со стульями по обе стороны, проектор и магнитофон. Буш так и стоял у стола, сжимая и разжимая кулаки, когда вошел Франклин.
     Буш всегда помнил этого подслеповатого полукабана-получеловека с крохотными глазками помощником Хауэлса. Буш его всегда недолюбливал и никогда не искал его расположения - что могло изрядно повредить ему сейчас. Однако он приветствовал вошедшего почти тепло - приятно все-таки увидеть знакомое лицо, пусть и поросячью физиономию Франклина. А тот со времени их последней встречи явно попышнел, покруглел и (вещь неслыханная!) даже как будто вырос.
     - Присаживайтесь, устраивайтесь поудобнее, мистер Буш. И давайте сюда этот ваш сверток.
     - Сожалею, что не смог отчитаться тут же, по прибытии. Видите ли, моя мать...
     - Знаю. Мы куда лучше информированы, чем вам кажется. Вот вам на будущее: впредь отчитывайтесь немедленно. Блюдя инструкции, вы обезопасите себя от разного рода неприятных неожиданностей. Усвоили?
     - Да, вполне. Следует запомнить. Я слышал, будто Реджи Хауэлс уволился или что-то в этом роде...
     Угольки-глазки за круглыми очками слегка мигнули.
     - Застрелили его, по правде-то говоря.
     Это "по правде-то говоря" привело Буша в смятение: уж очень не вязалась почти панибратская вторая, часть фразы со скорбным содержанием первой. Он решил, что на всякий случай о Хауэлсе пока стоит молчать. В то же время его так и подмывало сделать самую неуместную сейчас вещь: хорошенько двинуть кулаком по носу-пятачку.
     Пытаясь воздержаться от исполнения сего намерения, Буш поспешно достал плоскую старенькую сумку и начал было расстегивать "молнию".
     - Дайте, я открою. - Франклин резко дернул язычок замка, и горстка разных вещиц вывалилась на стол.
     Цепкий холод сжал все у Буша внутри. Опять что-то случилось со временем - или с ним самим, - как тогда, во время удара Стейна. Франклин потянулся к предметам на столе, и рука его двигалась будто бы сама по себе. То была сложная многомерная конструкция, управляемая запутанной нервной и мышечной системой, а также гравитационными силами, с поправками на давление атмосферы и оптические искажения. Настоящая картинка из учебника анатомической механики.
     Буш с отвращением взглянул в лицо собеседнику. Крошечные глазки как впились в него, так и не отпускали; но лицо... Какое там лицо - схематическое изображение черепа с анатомического наглядного пособия! Часть кожи была намеренно снята, чтобы продемонстрировать все до одного зубы, а также каким-то непостижимым образом было видно небо и лабиринты внутреннего уха. Пучки красноватых стрел вылетали из клацающих челюстей, изображая процесс дыхания, и, проникнув в уши, сложились во фразу: "Семейный портрет".
     Оно (по-другому и не скажешь) прочло эти слова-подпись на листке бумаги. Это был акварельный этюд: пустынный пейзаж, натянутая, мертвая гладь моря. На солнце и из кроны дерева проступали черты лиц. Буш только сейчас припомнил эту свою девонийскую работу. Он крепко зажмурился и потряс головой. Когда он снова открыл глаза, Франклин предстал перед ним в своем обычном обличье. Он брезгливо взял акварель за уголок и отбросил в сторону, как мерзкое животное. За ним последовал целый блокнот зарисовок. Тому, что они изображали, почти невозможно было дать логического объяснения и уж тем более подогнать их под какую бы то ни было узнаваемую форму.
     - А это что такое? - вопросил Франклин.
     Буша выводила из себя натянутость. Господи, ну не объяснять же... Он откашлялся - и почувствовал некоторое облегчение. Какое устойчивое заблуждение, однако! Ведь с незапамятных времен считалось, что Пространство и Время можно, заключив в символы, перенести на бумагу. Так, со времен наскальных рисунков и по сей день, человечество стояло на месте. Нужно изобрести другой способ... Но ведь и без того кто-то постоянно что-то изобретает.
     - Мои заметки...
     Франклин кивнул - видимо, удовольствовался и таким ответом. Он уложил блокнотик на поднос - и Бушу снова показалось, что Франклин превращается в наглядное пособие. Усилием воли он прогнал это чувство.
     Теперь все встало на свои места. Буш уже чуял затхлый воздух комнатки, слышал шорохи и копошение Франклина в его вещах.
     А тот закончил осмотр на пяти звуковых блокнотах и мини-телекамере, что всегда помещалась у Буша на запястье.
     - Личные вещи вам вернут позже. - Он вставил блокнот в щелку настольного прибора-ящика и нажал кнопку. Голос Буша - точнее его запись - заполнил каморку, а магнитофон позади Франклина тут же перехватывал его и чутко вбирал в себя.
     Ф"ранклин слушал, точно гигантская статуя кабана, - ни жеста, ни выражения в лице. Пальцы Буша сами собой начали отбивать по столу (а затем - спустившись на колено) нервную дробь. Каждый блокнот был рассчитан на двадцать пять минут; и эти пять книжечек вобрали в себя долгие месяцы его пребывания в небытии. Когда заканчивала рассказ одна, Франклин вставлял в прибор-глотатель следующую; и - ни слова.
     Отчет предназначался для ушей Хауэлса, который принимал любую болтовню. Буш добавил к общеизвестному совсем немного новых сведений о прошлом, хотя отчет и содержал результаты его долгих исследований долготы первобытных лет; согласно им, она уменьшалась с течением времени. Буш установил, что год кембрийского периода состоял приблизительно из четырехсот двадцати восьми дней. Он также внимательно изучил воздействие КСД и Странствий на организм. Так-то оно так; однако львиная доля этого отчета состояла из чисто спонтанных размышлений и замечаний, мало связанных с наукой; описаний людей, встреченных им во время странствий. И все это было пересыпано обычными (но для людей непосвященных - весьма туманными) заметками и наблюдениями художника.
     Так что, когда докрутился последний блокнотик (а все заслушивание растянулось на два часа с липшим), Буш уже не мог заставить себя поднять повинных глаз на Франклина. Ему казалось, что все эти два часа Франклин разрастался и раздувался, податливой массой заполняя комнату; тогда как он сам, наоборот, съеживался и врастал в стул.
     Франклин заговорил на удивление ровно и мягко:
     - Вы вот что мне скажите: чем, по-вашему, занимается Институт?
     - Ну... я... я, знаете ли, не ученый и к точным формулировкам не привык. Энтони Уинлок и его соисследователи открыли неизвестные дотоле свойства КСД, получив тем самым доступ в новые коридоры сознания - те, что позволили преодолеть барьер, которым человечество отгородилось от вселенского Времени. Отсюда и Странствия Духа. Вот, в самой упрощенной форме... В общем, сейчас Институт - генератор всей Странственнической деятельности, и задача его - глубокое научное исследование прошлого. Как я уже сказал...
     - То, что вы сказали, к сожалению, не ново. А теперь будьте так любезны, покажите, где же это именно ваше "глубокое научное исследование прошлого"?
     Магнитофон тихо урчал в углу, консервируя для потомства неверный голос Буша. Он понял, что его заманивают в ловушку, и немного собрался:
     - Я не занимаюсь чистой наукой, поверьте - я художник. Сам доктор Уинлок лично беседовал со мной. Он считал, что видение художника полезно для его исследований почти в той же мере, что и... что и точка зрения ученого. Ну и потом... считается, что я по всем параметрам идеально подхожу для Странствий. Я перемещаюсь во времени быстрее многих, и рекорд в приближении к "настоящему" пока тоже мой. Да что объяснять - все это есть в вашей Картотеке.
     - Но все-таки как же вы содействуете "глубокому научному исследованию", о котором уж скоро полчаса как распространяетесь?
     Как об стенку.
     - И в третий раз объясняю - вам и вашему магнитофону: я не ученый. Меня куда больше интересуют... меня интересуют люди, если вы понимаете, о чем я... Черт побери, я исправно выполнял работу, за которую мне платят. И раз уж об этом разговор, вы мне кое-что должны.
     Франклин мигнул, как перегорающая лампочка.
     - По вашему отчету судя, вы начисто игнорировали научную сторону дела. Да что там! Признаемся начистоту: вы провели два с половиной года, пролеживая бока и прохаживая подошвы в свое удовольствие.
     Про себя Буш, хоть и весьма неохотно, сознавал правоту его слов. "Хорошо еще, - подумал он, - что этой горе мяса и дела нет до моих рассуждений".
     А Франклин вдруг перегнулся через стол (насколько позволяло брюшко), и глазки-лампочки замигали прямо перед носом Буша.
     - Назначение и задачи Института изменились, да будет вам известно. Ваши сведения устарели - теперешние наши заботы куда важнее ваших "глубоких научных исследований". Так что выкиньте их поскорей из головы, если есть что выкидывать. Вот видите - мы на вашей стороне.
     Франклин с любопытством гурмана ожидал реакции Буша на это отрадное известие. А Буш, напротив, был потрясен, пристыжен, подавлен. Считая себя художником, он в своей гордыне противопоставлял себя науке, как бы защищая этим частное от общего. И вдруг он осознал, как мелка и самонадеянна была эта бравада. Теперь выходило, что его прежнее заблуждение поддерживало новоявленную оппозицию науке в жирном лице Франклина, которая (это Буш чувствовал в самом воздухе душной каморки) противопоставила себя и всем человеческим ценностям. И если Франклин, пусть даже в шутку, причислил его к своим сторонникам, тогда все последние годы его, Буша, жизни были сплошной ошибкой.
     Мужество вернулось к нему. Он встал и заявил веско и решительно:
     - Да, вы правы: я отстал от времени. Выходит, вы не нуждаетесь более в моих услугах - прекрасно! Я увольняюсь, и заявление подам сейчас же.
     Надутая резиновая перчатка-пятерня шлепнулась о стол:
     - Сядьте, Буш, я не закончил. Да, вы и вправду отстали от времени! Согласно действующему Закону на период чрезвычайного положения - уж об этом-то вы, надеюсь, слышали? - никто не вправе уволиться с работы. Неподчинение грозит тюрьмой, а может, и кое-чем похуже. Так что будьте любезны сесть, а не то я кликну охрану... Вот так оно лучше. К делу! Наш капитал лопнул, как мыльный пузырь, и брызги от него разносит ветер, А все - из-за пристрастия к Странствиям. Тысячи, сотни тысяч людей ежегодно ныряют в прошлое. Эти люди неуправляемы, непредсказуемы; они - прямая угроза Режиму, то есть мне и вам, Буш. Вот поэтому нам нужны опытные агенты в прошлом, которые следили бы за обстановкой и поддерживали порядок. Талантов и опыта вам не занимать, что верно, то верно, - вот и займитесь подходящим делом. Месяц специальных тренировок - вот вы уже опытный агент... И оставьте, ради Бога, эти ваши копания в себе и в других. Забудьте, что были когда-то художником. С этим покончено, слышите? Спрос на искусство давно прошел, и потом - вы ведь многое порастеряли, верно? Борроу только еще раз вам это доказал.
     Голова Буша все никла и никла. Титаническим усилием он заставил себя поднять на Франклина несчастные глаза.
     - Хорошо, - только и смог он сказать. Это означало подпись под собственным приговором, признание своей негодности ни к чему, кроме роли шпиона-марионетки, или как это у них там называется. Но как раз тогда, когда он признал враждебную власть над собой, в нем вспыхнула давно погасшая искорка решимости. Он понял вдруг, что его последняя возможность возродить в себе художника - новое Странствие; что именно на этом, новом витке жизни ему откроется неизвестный прежде способ выражения так круто поменявшегося взгляда на мир.
     Теперь поднялся Франклин.
     - Если вы подождете внизу, туда доставят ваши личные вещи.
     - И жалование, разумеется.
     - Разумеется - частично. Теперь отправляйтесь домой. Курс подготовки начнется в понедельник, так что до десяти утра понедельника вы свободны. За вами пришлют фургон.
     Буш напоследок не удержался и запустил-таки шпильку в грузное брюхо собеседника:
     - Весьма приятно было видеть вас снова. Кстати, что там себе думает доктор Уинлок обо всех этих переменах?
     Франклин-лампочка снова характерно помигал:
     - Вы слишком долго отсутствовали, Буш. Уинлок уж полгода как повредился в уме и (по правде-то говоря) содержится теперь в психиатрической клинике.
     
     VI. Циферблат
     
     Под первыми каплями дождя Буш миновал ряд подгнивших вишневых пеньков, взбежал на крыльцо, где обнаружилось, что отец его не только запер, но и исправно забаррикадировал дверь. Пришлось еще расшатать ее пинками и кулаками, оборвать входной звонок и наполовину сорвать голос, чтобы убедить отца разобрать свое оборонительное сооружение.
     Отец к тому времени уже почти уговорил початую им бутыль виски. Буш тут же обратил полученное жалование еще в несколько, и к вечеру оба были пьяны в дым. За весь следующий день собутыльники положили немало сил и огненной жидкости, чтобы поддержать в себе то же блаженное состояние. Хмельные пары установили наконец между отцом и сыном доверительно-дружеские отношения - в прежние времена им этого никак не удавалось. И те же пары придавили, загнали на время в угол овладевавший рассудком бессильный страх.
     В четверг Джеймс Буш повел сына к могиле матери. Оба к тому времени протрезвели, но головы налились свинцом и клонились к земле. В общем, настроены были угрюмо - под стать тому месту, куда направлялись.
     Древнее заброшенное кладбище Спускалось с одинокого холма; его окружала цепь безлистных в эту пору дубов. Совсем не подобало это место для упокоения Элизабет Лавинии, Возлюбленной Жены Джеймса Буша. Здесь впервые Буша кольнула мысль: интересно, что она чувствовала в тот день, в доме, когда он был заперт в саду? Теперь она заперта от него навсегда, и душа ее нашла вечное пристанище на причале под самым отвесным берегом из всех, существующих в мире.
     - Ее родители были ревностными католиками; а она разуверилась в религии, когда ей исполнилось шесть лет.
     Всего-то? Едва ли возможно разувериться в чем бы то ни было в таком нежном возрасте. С тем же успехом отец мог сказать "в шесть утра".
     - Что-то произошло с ней тогда и убедило в том, что Бога нет. Она не рассказывала, что именно.
     Буш промолчал. Отец не проронил о религии ни слова (вещь небывалая!) с тех пор, как Буш вернулся от Франклина. Теперь он снова взгромоздился на любимого конька - благо место к этому располагало. Буш принялся раздраженно насвистывать: даже от самой мысли о религии ему становилось худо.
     Рассказу отца он не поверил. Случись такое, у него давно бы застряла в ушах эта история, потому что родители пересказывали бы ее всякий раз по поводу и без повода.
     - Пойдем домой, папа, уже пора. - Буш нетерпеливо пошаркал ботинком, но отец не шелохнулся.
     Он не сводил глаз с могильной плиты, рассеянно барабаня по ляжке пальцами. Такие состояния обычно заканчивались у него фразой типа "что-же-мне-и-Теду-и всему-дрянному-человечеству-все-таки-делать-с-этой-жизн ью". Буш надеялся, что религиозно-философские настроения отца давно "умерли, похоронены и обратились в прах", и воскрешение их было бы очень нежелательно.
     - Похоже, собирается дождь.
     - ...Она так и не разъяснила своих отношений с Богом, но хотела быть похороненной здесь. Почему? Не понять. "Наш разум действует, не спрашивая нас" - так у Скеллета.
     - Может, поедем автобусом?
     - Да, пожалуй... Странно - совсем сейчас туго с надгробиями. Это вот - видишь? - я сделал сам. Как ты его находишь?
     - Вполне.
     - Может, лучше было написать "Э. Лавиния"? Про "Элизабет" даже она частенько забывала.
     - Хорошо и так, папа.
     - Ну, я рад, что тебе понравилось.
     Вот так окончилась ее жизнь - под холмом, подтачиваемым грунтовыми водами, и в этом вот обмене пустыми фразами между ее мужем и сыном. Уходя, Буш знал: ни он, ни отец никогда больше сюда не вернутся.
     - Как все это бессмысленно, правда? Кем была она? Я не знаю. И ты не знаешь. В чем суть и смысл прожитой ею жизни? Может, в той точке на линейке с делениями с отметкой "шесть лет"? Раз так (допустим, я поверил), то ее жизненный путь шел не в гору, а под гору; раз так, то ей стоило прожить жизнь в обратном направлении: исцелиться от рака, снова вступить в пору юности и вновь обрести свою наивную детскую веру!
     Буш опомнился и оборвал свой монолог; они пошли прочь от могилы.
     - Мы не задавались таким вопросом, когда решили пожениться, - чуть слышно проговорил отец.
     - Извини. Какой я идиот...
     - Ты был смыслом ее жизни - так же как и я.
     - Ерунда. Неужели назначение человечества - воссоздаваться и воспитывать следующие поколения?
     Отец быстро зашагал вниз по холму.
     Был серый промозглый денек; дом так и напитался сыростью. Пообедали скудно: жареной картошкой с солью, но и такой обед влетал в копеечку. Отобедав, Буш уселся в приемной и раскрыл первый попавшийся пожелтевший журнал из неряшливой стопки.
     Разрозненные строки - первые, бросившиеся в глаза, - постепенно сложились в его мозгу в грандиозную картину происходящего. Весь маршрут своей жизни он проехал транзитным пассажиром - проездом ссорился, мирился, вел случайные беседы, писал картины, надолго не останавливаясь нигде. Так и вышло, что все глобальные события происходили себе где-то там, за пределами станционных строений, где ему никогда не приходилось бывать.
     Теперь, остановившись и призадумавшись, он многому находил объяснение. Так, вспышка викторианомании в начале века была естественной реакцией на всеподавляющий поршень технического прогресса. Правда, викторианские печальные фонари - слабые искорки протеста - вскоре угасли; но на смену этим причудам быстро пришли другие.
     Развлечение, уготованное затравленным людям к началу семидесятых годов двадцать первого столетия, превзошло, однако, все дотоле виденное и слышанное. Первые Странствия Духа вызвали небывалый взрыв всеобщей ностальгии. И вот уже вскоре самые развитые цивилизации мира поменяли ориентацию, обратившись к прошлому, к далекому доисторическому прошлому, в которое (почему - осталось загадкой для многих) легче всего было попасть. Вот так очередное поколение целиком и полностью посвятило себя спасению от своего собственного времени.
     А последствия оказались много страшнее, чем могло предвидеть (но не дало себе труда) беспечное человечество. Удар был нанесен по всем сферам его деятельности, и, пораженные этим ударом, на глазах обращались в руины торговля, промышленность, философия, культура...
     На фоне назревающего мирового кризиса один Институт Уинлока цвел пышным цветом. Здесь за умеренную плату любой мог изучить Теорию Уинлока, получив таким образом ключ к извечно потайным дверцам сознания. Тут же можно было приобрести наркотик-галлюциноген и с его помощью оказаться на берегу доисторического моря или посреди стада рептилий.
     Но и этот невиданных размеров конгломерат, изначально созданный исключительно из соображений гуманности, был уязвим. Кое-где он был объявлен преступной монополией, в некоторых государствах тут же не сошелся во мнениях с правительством. И, конечно, нашлись проныры, кто, используя доверие и благие намерения Института, вызнал секреты Теории и КСД. Все это тут же было брошено в жаждущую толпу, и число Странников-самоучек с каждым днем обрастало нулями.
     Даже в самой империи Уинлока не все шло гладко. Прошлогодний январский "Мир Дантиста" познакомил
     Буша с неким Норманом Силверстоном. Как утверждал автор статьи, вся Теория Странствий Духа основывалась лишь на нескольких точных фактах и массе предположений и догадок, сделанных еще Фрейдом. Разумеется, никто не отрицал Странствия как факт; однако, по мнению группы людей весьма компетентных, Уинлок трактовал их не так, как следует. Душою этого союза и был Норман Силверстон, в прошлом близкий друг и коллега Уинлока. Силверстон утверждал: да, несомненно, нужно высвободить человеческое сознание из прокрустова ложа мимолетного времени. Однако очень многое еще предстояло открыть и .исследовать. Ну разве не доказывает это тот факт, что Странствия таки сильно ограничены - ведь исторические, или населенные, времена пока оставались недоступны!
     Сам Силверстон, видимо, был человек нрава сурового и сдержанного. Фотографироваться он отказывался, интервью почти не давал. Правда, изредка он все же встревал в споры и делал заявления, но смысл его речей был столь туманен, что, не понимая, многие просто не воспринимали его всерьез. Но как бы то ни было, Силверстон и его почитатели изрядно пошатнули некогда монолитную глыбу Института, вынув камешек из-под его основания.
     С началом всеобщей неразберихи "Мир Дантиста" почил в бозе в компании сотен подобных ему журналов и газет; так что вряд ли где можно было отыскать информацию посвежее.
     Однако Буш уже составил для себя примерную картину происходящего, и ему казалось, что он предугадывает грядущие события.
     Такое неопределенное состояние не могло долго продлиться. Народы мира должны скоро стряхнуть с себя сонное оцепенение - ведь подобные случаи известны истории. Припомнилось только сейчас: ведь ему уже было знамение о недолговечности Режима генерала Болта. Когда он сидел взаперти в третьем боксе, явилась Леди-Тень - впервые за долгое время. Тогда мозг его был слишком перегружен иным, чтобы придать значение этому визиту. И только сейчас его озарило: та бесплотная тень слегка светилась. Означать это могло только одно: в своем измерении и времени - в будущем - она находилась в открытом пространстве. Значит, здание Института (будет?) срыто в ее время, а значит, сень отеческого крылышка Болта уже не будет на него распространяться. Так-то оно так; но сколько лет может отделять Буша от его призрака-соглядатая? Возможно, что и все пятьсот, а это многовато. Но по крайней мере, можно было надеяться.
     Буш обвел глазами приемную, но призрака не увидел. "Верно, все-таки призраки иногда .тоже отдыхают, - подумал он. - А может, она - всего лишь игра моего больного воображения? Ведь все механизмы у меня внутри разом вышли из строя и работают каждый в свое удовольствие, а мне остается лишь наблюдать и дивиться".
     Но нет, здесь нечто большее. Она была будущим, следившим за каждым шагом Буша из каких-то своих соображений. В этом "настоящем" будущее было повсюду - может, эти люди-тени принимали живое участие в происходящем; и, может, с их помощью все, наконец, встанет на свои места?
     Буш поразмышлял еще немного, но это утомило его вконец. Он потихоньку выскользнул из дома, и невидящие глаза повели его куда-то. Он, похоже, совсем потерял способность мыслить здраво с тех пор, как кукловод Франклин привязал ниточки к его рукам и ногам. Жизнь как будто перевернулась вверх дном, и реальность как-то отдалилась. По ночам ему то и дело слышался голос матери.
     Он подумал было об Энн, но она казалась такой же полуреальной, как девон, где они встретились. Мысль его метнулась к отцу, но тут ничего нового не наблюдалось. Подумал о миссис Эннивэйл, которую только что мельком увидел, и ему стало не по себе. Она, как говорится, и близко не стояла к той старой вешалке, которую раньше рисовало его воображение. Миссис Эннивэйл была примерно его лет, но держалась весьма бодро. Она была естественна, дружелюбна, приятно улыбалась и, похоже, симпатизировала его отцу. Но уж ему-то (Бушу то есть) не пристало о ней думать.
     Идти никуда не хотелось: пустые захламленные улицы почему-то пугали. Буш припомнил, что в старой мастерской был таз с глиной. Может, это как-нибудь увлекло бы его; хотя все искры вдохновения давно угасли.
     Когда кусок глины, который он бесцельно мял, начал походить на голову Франклина, Буш бросил эту затею и вошел в дом.
     - Как прошел день? - осведомилась миссис Эннивэйл с верхней ступеньки лестницы.
     - Превосходно! Утром ходили на кладбище, а в обед я развлекался чтением макулатуры двухлетней давности.
     Она усмехнулась, спускаясь.
     - Как ты все-таки похож на отца! Кстати, он уснул - лучше его не тревожить. Я сейчас иду к себе захватить кое-что из продуктов - приготовлю пудинг к ужину. Может, составишь мне компанию? Ведь ты еще не был у меня дома.
     Буш угрюмо поплелся следом. Домик ее оказался светлым, чистеньким и странно легким. Уже в кухне Буш спросил:
     - Почему вы не переедете к отцу, миссис Эннивэйл? Ведь так можно сэкономить на ренте и многом другом.
     - А почему ты не зовешь меня Джуди?
     - Потому что впервые слышу ваше имя. Отец всегда называл лишь вашу фамилию.
     - О небо, какие формальности! Но ведь мы-то не будем вести себя, как на официальном приеме, верно?
     Она стояла, опираясь на дверной косяк, слегка улыбаясь, и не сводила с него глаз.
     - Я спрашивал, почему бы вам не переехать к отцу.
     - А что если меня привлекают мужчины помоложе?
     Выражение ее глаз успокоило Буша: нет, он не ослышался. Итак, все было приемлемо и пристойно, говорил он себе. Ее постель свободна, она знает, что ему уезжать на следующей неделе. Его тело все решило само и теперь доказывало разуму, что это замечательная идея.
     Он поспешно отвернулся.
     - Значит, просто очень мило с твоей стороны заботиться о нем, Джуди.
     - Послушай, Тед...
     - Ты уже все отыскала? Тогда пойдем к нам, посмотрим, как он.
     Он первым направился к выходу, чувствуя себя круглым болваном. Наверное, то же испытывала и она - судя по тому, как она пыталась заполнить пустоту болтовней. Но в конце-то концов... это ведь тоже кровосмешение. Все-таки есть граница, которую даже самый морально разбитый человек не смеет преступить.
     Видимо, Джуди Эннивэйл вообразила, что обидела Буша смертельно, потому что с того момента она старалась быть с ним подчеркнуто мила. Несколько раз он пробовал искать убежища - от нее, от обстановки, от себя - в компании глиняного Франклина-полуфабриката, в своей мастерской. И однажды, в день назначенного прибытия фургона, она неслышно прокралась за ним во флигель.
     Буш обернулся - и скроил досадливую гримасу, увидев ее.
     - Да не будь ты таким дикарем, Тед! Мне просто хотелось взглянуть на твои художества. В прошлом я и сама пробовала...
     Но тут Буш взорвался:
     - Если тебе не терпится поиграть с моей глиной - пожалуйста; но перестань ты повсюду ходить за мной хвостом! Решила окружить меня материнской заботой?
     - А разве я подавала к этому повод?
     Буш рассеянно пожал плечами. Он чувствовал: может, вот сейчас из-под пальцев его уходит единственная и неповторимая возможность и уже завтра ничего поправить будет нельзя..:
     Голова Джеймса Буша явилась в дверном проеме.
     - А-а, вот вы где оба угнездились!
     - Я как раз восхищалась художественным талантом Теда, Джимми. Мне это интересно - я ведь тоже в юности хотела стать художницей. Уверена, что картины прошлого, виденные Тедом во время Странствий, помогли ему во многом.
     Вероятно, подозрение шевельнулось в мозгу Буша-старшего, потому что он с раздражением бросил:
     - Дудки. Дырку от бублика он видел, а не прошлое. И ты туда же, куда все. Да поймите же наконец, что пройденный Землей путь во Времени неизмеримо велик, и даже Странники Духа видят лишь микроскопическую его часть!
     - Ох, ради всего святого, давайте на этот раз обойдемся без аналогий с циферблатом! - простонал Буш. Излюбленный пример отца уже давно вызывал у него оскомину.
     Но отец, раз заведенный, остановиться уже не мог. Он пустился объяснять с нудными подробностями старую схему из книжки (специально для миссис Эннивэйл). Согласно этой схеме, Земля сотворена в полночь. Затем следовали долгие часы беспросветного мрака; то было время огня, разряженной атмосферы и долгих дождей - докембрийская или криптозойская эры, о которых мало что известно. Кембрийский период - период первых ископаемых находок - соответствовал часам десяти. Амфибии и рептилии явились на свет Божий около одиннадцати часов и без пятнадцати минут двенадцать уже исчезли. Человек появился за двенадцать секунд до полудня, и громадный отрезок времени с каменного века до наших дней не занял на этом циферблате и доли секунды.
     - Эти бахвалы Странники бросаются миллионами лет, как будто рассказывают о поездке за город. А между тем, все, что им дозволили увидеть, не займет и последних пятнадцати минут на циферблате. Человек - существо мелкое и жалкое.
     - Твой циферблат никуда не годится, - возразил Буш. - Потому хотя бы, что на твоих часах совсем не осталось места для необъятного будущего, которое, может, в сотни раз превзойдет прошлое по долготе.
     - Но ведь о будущем-то еще ничего не известно. Что на это скажешь?
     Сказать было нечего - во всяком случае пока.
     
     VII. Десятый взвод
     
     Фургон доставил Буша в Центр подготовки к десяти утра. К полудню он сам с трудом узнавал себя: его обрили наголо, засунули, как в мешок, в хаки, искупали в дезинфекцибнной ванне, привили от всех известных болезней, а под конец сняли отпечатки пальцев и накормили в столовой какой-то мерзостью.
     В час дня начался курс всевозможных тренировок, который почти без передышки продолжался целый месяц.
     Буша приписали к Десятому взводу под началом сержанта Прунделя. Этот Прундель заготовил для новобранцев целый список умений и навыков (труднодостижимых и попросту невозможных), которые он ревностно вколачивал в их бритые головы.
     Их учили маршировать часами - на выносливость; взбираться вверх по кирпичной стене; правильно падать из окон; продираться сквозь колючий кустарник и брести по болотам; а также стрелять, пырять, душить, крушить и даже есть отбросы.
     Первое время разум Буша оставался как-то в стороне и саркастически наблюдал за тем, что вытворяло тело. Время от времени он повторял себе: "Цель этих дурацких приказов - истребить индивидуальность и превратить человека в аппарат для исполнения приказов. Пройди по веревочному мосту, не сверзившись вниз, на скалы, - и ты уже меньше личность, чем был до этого. Срубаешь миску вонючей каши - и вот в тебе уже осталось меньше художника, чем накануне".
     Но саркастический разум сперва притупился, а потом и вовсе на время отключился под прессом тупых ежедневных натаскиваний. Он был слишком измотан, чтобы критиковать и оценивать, и скоро громовое карканье сержанта Прунделя вконец заглушило робкий шепот его интеллекта.
     И все же у него хватало душевных сил на наблюдение за товарищами по несчастью. Большинство, как и он, страдали покорно, отставив в сторонку свое "я" до лучших времен. Те, кто оставался в меньшинстве, поделились на две группы. Одна состояла из несчастных, кто ну никак не мог (или не хотел?) расстаться со своим "я". Они опаздывали на утреннюю перекличку и понуро брели, уткнув нос в носки нечищеных сапог. Они давились пищей, не в силах проглотить ее, и частенько плакали по ночам.
     Члены же другого меньшинства войдут в нашу историю под общим заголовком (он им очень льстил): "Бравые Вояки". Эти, казалось, наслаждались оскорблениями Прунделя, чувствовали себя как дома в вонючем и склизком бараке - похоже, они и рождены-то были только для того, чтобы палить и крушить. В свободные часы они вусмерть накачивались виски, колотили представителей другого меньшинства, усеивали плевками пол и вообще вели себя геройски. Они поддерживали во взводе воинственный и бравый дух, и Буш после сам себе дивился: как это у него не явилось тогда желания показать себя таким же молодцом?
     Он таки тоже не сплоховал и перещеголял всех на стрельбище, куда их таскали спозаранку по понедельникам и четвергам. Тут их обучали стрельбе из лучевых ружей, которые впоследствии должны были стать постоянным атрибутом их арсенала. Но Буша ружье привлекало не как изощренное орудие убийства; нет, в нем он как художник углядел нечто родственное. Легкий ствол ведь тоже орудовал основным материалом художника - светом: он направлял его и организовывал. Так что, поражая мишени, Буш занимался единственной художественной практикой, возможной в то смутное время.
     Кроме муштры, в обязательный курс входили и лекции. В те благословенные минуты покоя Десятый взвод рассаживался по скамьям, и Буш, бывало, очнувшись от полудремы, пытался определить, о чем же толк.
     Вся программа была поспешно надергана по кусочкам из разных курсов армейских учений; однако Буш долго не мог усмотреть связи между этим отупляющим натаскиванием и его будущей ролью агента-соглядатая. Он отмечал про себя и как бы со стороны, что медленно, но верно деградирует - даже более исправно, чем Бравые Вояки (но этим уже просто некуда было катиться). Но для чего же все это?
     Скоро он понял: все это действовало на подсознание. После успешного прохождения курса, подавленное и затравленное, оно куда легче погибнет согласно, приказу.
     Да нет, чепуха все это, потому что... Потому что не для того их дрессировали, чтобы они мерли по-мушиному. Злоба, которую изо дня в день вкачивал в них сержант Прундель, должна была помочь им переносить испытания, а не умирать. Подсознанию под шумок скармливали опаснейший яд - и никто и не думает это остановить! Там, наверху, похоже, у всех поехала крыша. Но нет: ни при чем здесь генерал Болт и его Режим. Так происходит всегда и повсюду. Люди всю жизнь занимаются самоотравлением, забивая себя, как пустую кладовку, пороками и привычками и вытесняя ими индивидуальность.
     Как это всегда бывает с художниками, жизнь Буша прошла в одиночестве. И сейчас он впервые так тесно окружен собратьями-людьми. Ему казалось, что сквозь отверстия-окна в их грудных клетках он глядит вовнутрь. Там что-то шевелилось, волновалось, дышало. Окна запотели, и на затуманенной внутренней поверхности стекол выведена пальцем надпись из дрожащих букв. Это был вопль отчаяния, призыв о помощи; и это доказывало, что разум еще не покинул человечество. Но написанные с той стороны строки бежали в обратном направлении, и Буш тщетно силился разобрать слова.
     Буш уже расшифровал было одну из надписей, когда...
     
     Гаркнули имя - он сел в постели.
     Гаркнули снова - уснул как убитый!
     
     - Буш, даю вам десять секунд на то, чтобы обдумать ответ.
     Некто краснолицый Стенхоуп - кажется капитан - стоял у доски и вращал глазами на Буша. Весь взвод тоже вылупился на него как один, а Вояки нехорошо хихикали и пихали друг друга локтями.
     - Морить клопов, - услужливо шепнул кто-то сбоку.
     - Морить клопов, сэр! - отчеканил Буш, вытянувшись в струнку.
     Взвод так и повалился со скамей, схватившись за животы. Вояки истерично гоготали, колотя по полу пудовыми сапожищами.
     Стенхоуп оглушительно рявкнул - и порядок вскоре восстановился.
     - Буш, я спрашивал вас, для чего мы употребляем морковь. Вы корчили из себя шута. После занятий я с вами разберусь.
     Буш послал ему в спину взгляд, исполненный презрения.
     Он промаршировал от галерки к кафедре, когда после занятий его товарищи понуро вытекали из класса, и встал, ожидая, пока лектор-офицер удостоит его внимания.
     - Вы развлекали аудиторию за мой счет.
     - Ни в коем случае, сэр. Я просто спал.
     - Спал?! То есть вы хотите сказать, что спали, пока говорил я?!
     - Я измотан до чертиков, сэр. Этот курс так и напичкан беготней.
     - Чем вы занимались до Революции?
     - Я художник, сэр. Делал группажи и тому подобное.
     - А... Так как вас зовут?
     - Буш, сэр.
     - Это я знаю. Ваше полное имя.
     - Эдвард Буш.
     - Ну, тогда я видел ваши работы. - Стерхоуп, казалось, слегка смягчился. - Я сам был архитектором до того, как нужда в архитектуре отпала. Право слово, я восхищался некоторыми из ваших работ - особенно той, что на юго-западной Стартовой Станции. Кое-что явилось для меня настоящим откровением. У меня даже есть - то есть был - ваш каталог... В общем, я счастлив познакомиться с вами, даже в таком окружении и обстановке. Ведь вы, я слышал, опытнейший Странник?
     - Да, я давно этим занимаюсь.
     - О Господи, а здесь-то вы почему? Ведь вы - поверенный самого Уинлока!
     - Как раз поэтому я и здесь, вероятно...
     - Да... правда. Я и забыл. Что вы там себе думаете о конфликте Силверстона и Уинлока? Разве не кажется вам, что многие идеи Силверстона очень здравы, хотя и необычны?
     - Я не знаю, сэр. Не знаю. Стенхоуп улыбнулся:
     - Здесь больше никого нет; со мной вы можете быть откровенны. Ведь правда, не дело это - ну то, что Режим преследует Силверстона? Как вы думаете?
     - Я уже говорил вам, сэр: вы составили весьма основательный курс. Я не могу думать больше. И своих суждений у меня не осталось.
     - Но у вас, у художника, в таком деле должны быть весьма определенные суждения!
     - Нет, никак нет, сэр! Волдыри на руках и мозоли на ногах, и никаких суждений.
     Стенхоуп рывком встал:
     - Вы свободны, Буш. И учтите: еще раз замечу, что вы спите на моих лекциях, - разделаю под орех!
     Буш зашагал прочь с каменным лицом. Но только он вышел за порог, как это выражение сменилось злорадным и самодовольным. Нет, шалишь: голыми руками меня взять не так-то просто!
     Однако мысль о том, что Режим преследует Силверстона, все не шла у него из головы. Это было действительно похоже на правду. Зачем только, интересно, им понадобилось его суждение об этом?
     Прошло еще две недели, прежде чем он получил ответ на свой вопрос. И эти недели, как и предыдущие дни, были заполнены бессмысленной стрельбой, беготней и козырянием. Но наконец взвод впитал последний поток словоблудия на последней лекции, поразил последнюю мишень, пырнул ножом последнее соломенное чучело, пробежал последнюю милю. Они бодро промаршировали заключительные испытания, за которыми последовали личные собеседования с каждым. Так и Буш вскоре очутился в лекционном бараке, с глазу на глаз с лысым, как бильярдный шар, капитаном Хауэсом и капитаном Стенхоупом.
     - Присядьте, - начал Стенхоуп. - Мы немного поспрашиваем вас - проверим ваши знания, а заодно и быстроту реакции. Итак, что неверно в утверждении:
     Мир первозданный, тьмой окутан, был скован вечной ночи сном. Сказал Господь: "Да будет Ньютон!" - и осветилось все кругом.
     - Этоточная цитата - из кого? - из Поупа, наверное. Да, так. Но утверждение неверно целиком: Бога нет, а Ньютон осветил куда меньше, чем вообразило его поколение.
     - Что вы думаете о противостоянии Уинлок - Силверстон?
     - Я ничего не думаю, сэр. Я не знаю.
     - Что неверно во фразе: "Власти продолжают несправедливые гонения Силверстона"?
     - "Гонения на".
     - А еще? - Стенхоуп насупился.
     - Еще? Не понимаю.
     - Быть такого не может!
     - Что за власти, сэр, что за Силверстон? Я ничего не понимаю.
     - Вопрос следующий... - И они погнали Буша по лабиринтам подобной чепухи, чередуясь с вопросами. Но и у этой трагикомедии оказался какой-никакой конец.
     Капитан Хауэс прокашлялся и произнес:
     - Курсант Буш, мы рады сообщить, что вы успешно прошли испытания. Ваш результат - восемьдесят девять очков из ста, и вы, как нам кажется, идеально подходите для Странствий Духа. Мы надеемся заслать вас в прошлое с особым поручением в ближайшие дни.
     - Что за поручение? Хауэс натянуто рассмеялся:
     - Хватит с вас на сегодня. Ваше обучение окончено. Расслабьтесь, отдохните! Капитан Стенхоуп и я объясним вам все завтра утром. Так что до половины десятого утра вы свободны - радуйтесь и празднуйте!
     Он выудил из-под кафедры бутыль и торжественно вручил ее Бушу.
     Когда оба наставника ушли, Буш с некоторым любопытством оглядел бутылку. Броская наклейка гласила: "Черный Тушкан Особый: Настоящий Индийский
     Виски. Изготовлено в Мадрасе по Запретному Рецепту". Буш открутил металлическую пробку, осторожно потянул ноздрями воздух, и его бросило в дрожь. Спрятав бутыль под форменной тужуркой, он понес ее в жилой барак.
     Бравые Вояки уже вовсю кутили, опрокидывая в глотки кружки мутной мерзости. Буша встретил громогласный хор приветствий и тостов. Все они были уже зачислены бойцами новой, наспех испеченной Полиции Прошлого; всем положен был недельный отпуск - его они, по всем приметам, намеревались в прямом смысле ухнуть в бутылку.
     Буш презентовал им "Тушкана по Запретному Рецепту". Усевшись с ними на пол, он приметил тут же сержанта Прунделя, чьим самым деликатным обращением к ним было - "грязное стадо верблюдов". Сейчас тот же Прундель, паря в облаке винных паров, обрушил ручищу Бушу на плечо.
     - Парни! Вы - мой лучший взвод! Куда ш мне без вас? Завтра - опять к-куча вонючих новобранцев... шмо-кать им носы, и все такое... Вы - мои товариш-ши, настояш-шие дрруз-зя!
     Буш потихоньку плеснул "Тушкана" в его кружку.
     - Буш! Ты - мой луч-чий друг! - возгласил Прундель в очередной раз - и тут же грянули оркестр и хор какофонической музыки: гремели и бряцали кружками, ложками, жестяными банками, а также свистели, вопили и горланили песни (каждый - свою). Буш сам не заметил, как глотнул "Тушкана"- и в тот же момент был пьян, как сапожник.
     А через час весь барак сковало холодное оцепенение. Прундель вывалился в черный проем двери и исчез в ночи. На полу и на нарах, в причудливых позах застыли бражники; кое-кто оглушительно храпел. Только одинокий силуэт маячил в дальнем углу; человек этот полустоял, опершись на стену, и в руке его каким-то чудом держалась бутылка. Он гнусавил, запинаясь, разудалую песню:
     ...Он поймал того малька, Дал под зад ему пинка...
     Скоро в бараке воцарилась тьма и тишь. Буш лежал на нарах, уставившись в потолок. Он понимал, что не спит, но ледяной ужас уже оцепенил его; и в этом состоянии смутно различалось что-то знакомое.
     Рядом послышались голоса, а затем показались четверо в белом. Они окружили его постель, и кто-то из них произнес:
     - Он все равно не понимает ни слова из того, что ты говоришь. Он воображает, будто находится совсем в другом месте, может, и в ином времени. Ну разве он не законченный тип кровосмесителя?
     Мысль о кровосмешении встрепенула его: он приподнялся - и тут же стены призрачной комнаты, усеянной безжизненными телами, поплыли во все стороны, увеличив ее до неимоверных размеров. Но четверо никуда не делись. Сам потешаясь в душе над разыгравшимся воображением, он спросил:
     - Ну и где же, по-вашему, я нахожусь?
     - Тсс! - увещевал один из призраков. - Тише, а не то разбудите всю пехоту. У вас - анемия и галлюцинации, разумеется, это как у всех.
     - Но ведь окно раскрыто, - запротестовал Буш. - Где же мы, в конце концов?
     - В Карфильдской психиатрической больнице. Мы давно наблюдаем за вами, ведь вы - Амниотическое Яйцо.
     - Ну вы даете, - буркнул Буш в ответ, снова опустился на подушку - и тут же погрузился в сон.
     Наутро он минута в минуту явился в лекционный барак, хотя в голове молоты без устали стучали по наковальням . Вскоре прибыли Хауэс и Стенхоуп - оба в штатском. Курс был окончен. На плацу тусовались разрозненные осколки бывшего Десятого взвода - незнакомые в незнакомой одежде, обмениваясь на прощание сальными словечками.
     Оба офицера уселись напротив Буша на скамью.
     - Мы не сомневаемся, что вы почтете за честь миссию, которую возлагает на вас правительство. Но перед тем как посвятить вас в ее суть, мы сочли необходимым разъяснить кое-что.
     Наша страна, и с нею весь мир, вступила в эпоху великого разброда и хаоса - это вам должно быть известно. Новая теория времени вынула стержень из всего миропорядка. Это касается в основном Запада - Европы и Америки. На Востоке почти все осталось по-прежнему; это и понятно - у них совсем другое восприятие Длительности.
     Генерал Перегрин Болт просто обязан был взять страну в железный кулак. Крепкая вожжа необходима еще долгие годы, пока мы не адаптируемся к новым условиям... А поэтому нужно в самом корне пресекать возможные посягательства на здание нового порядка, так старательно нами возводимое.
     - Что это за посягательства?
     Хауэс (говоривший все время) заметно смешался:
     - Ну... Идеи часто оказываются опаснее, чем вооруженный бунт. Вам, как интеллектуалу, это должно быть известно.
     - Я уже не интеллектуал.
     - Да, простите. Но вы представьте себе: а вдруг появится некая новая идея о сущности времени и жирным крестом перечеркнет общепринятую? Это же мигом отбросит нас в пропасть - туда, откуда мы чудом спаслись несколько месяцев назад!
     Буш тут же все понял. Все сказанное могло пролить свет на тайные страхи Режима, а значит, и самую болезнь эпохи... Что-то в лице Хауэса навело его на эту мысль. Офицер откровенен настолько, насколько было возможно. Но он явно запрятал в глубь себя что-то значительное и, видимо, за спиной у Стенхоупа намекал на это Бушу - правда, туманно.
     Заговорил Хауэс:
     - Видите ли, все дело во времени. Все, чем жив человек, и все созданное им основано на идее, что время направлено, и направлено совершенно определенным образом. Идея эта явно изобретена человеком в те времена, когда истина была загнана в потайной угол нашего подсознания и там тщательно скрыта. Верна она или нет, не нам судить, но она - основа всего миропорядка, а значит, и порядка у нас в стране. А потому (цитирую) "развитие любых зловредных теорий должно пресекать, дабы не вернуться назад к Хаосу".
     - Но, как я догадываюсь, зловредные теории все же существуют.
     Буш наперед знал ответ и мог бы предугадать фразу Стенхоупа слово в слово.
     - Вы верно догадываетесь. Ренегат Силверстон, в прошлом коллега Уинлока, сеет в умах наших граждан семена опасного вздора.
     - Начинается охота на ведьм?
     - Не шутите с этим, Буш, это вовсе не весело. Силверстон - не столько еретик, сколько изменник. Он уже обвинен заочно в измене и посягательстве на государственный строй. А потому его, как вы понимаете, необходимо обезвредить.
     Буш гадал, что же за этим последует. Из всего услышанного он заключил, что Силверстон - тоже Странник хоть куда, и если скрывается, то... Значит, властям нужен некто, искушенный в Странствиях, чтобы выследить Силверстона и, возможно, убить. Нужно ли говорить, кем будет этот некто?
     Хауэс прочел что-то по глазам Буша, понял, что разъяснения излишни, и продолжил:
     - Вот ваша миссия, Буш, - я надеюсь, вы будете достойны такой чести. Ваша задача - разыскать и уничтожить Силверстона. По нашим сведениям, сейчас он скитается где-то во Времени, возможно, под ложным именем. Мы, со своей стороны, окажем вам всяческую поддержку.
     Он вспомнил наконец о папке, которую все это время мусолил в руках, и протянул ее Бушу.
     - Вам будет предоставлено увольнение на сорок восемь часов, после чего получите обмундирование, снаряжение, достаточное для того, чтобы не возвращаться лишний раз с пустыми руками. Мы позаботимся о вашем отце: "Черный Тушкан Особый" он непременно оценит. Вам следует изучить досье и ознакомиться по возможности подробнее с делом Силверстона - конечно, не забивая себе головы его бреднями.
     Буш уловил в голосе Хауэса что-то - легкий намек на двусмысленность; но перед глазами маячило все то же каменное лицо. Буш сосредоточился на объемистой лапке. Одним из первых документов в ней было чуть ли не единственное фотоизображение Силверстона. Оно являло человека с носом несколько удлиненным и крючковатым, длинными же седыми космами и грязно-белыми усами. И хотя глаза позировавшего были серьезны и устремлены в никуда, губы едва заметно кривила усмешка. При их последней встрече волосы этого человека были коротко пострижены и окрашены, усы сбриты. Но Бушу не стоило труда узнать в портрете Стейна.
     - Постараюсь сделать все возможное, господа, - скрепил договор Буш, вставая. Оба офицера по очереди тряхнули его руку.
     
     VIII. Напутствие Вордсворта
     
     Знакомый фургон доставил Буша к отцовскому дому и сгрузил у калитки. В ранце его, кроме необходимых вещей, бултыхалось несколько бутылей "Черного Тушкана" - подарок благодарного правительства.
     Буш постоял на тротуаре, провожая взглядом удалявшийся фургон. Весна в его отсутствие сменилась душным пыльным летом. Из-за вздымаемых колесами вихрей пыли фургон вскоре превратился в мутное облако. Если срочно не восстановят муниципальные службы, подумал Буш, эта улица скоро станет хуже проселочной дороги. Из водосточных канав пробивались космы травы и чертополоха. Вишневые пеньки в отцовском саду скрылись за плотной стеной крапивы (чем не пример единонаправленных перемен?).
     Буш теперь вслушивался в себя и решал: чувствует ли он облегчение, вырвавшись из смрадного вихря Десятого взвода. Да, это было похоже на избавление от смирительной рубашки. Он чувствовал, что не может пока войти в отцовский домик; нужно было подвыветрить из себя всю эту мерзость... Буш вдруг рассмеялся, поскольку на ум ему пришла одна штука, которую он мог бы сконструировать. Она состояла бы из неровных металлических пластин (изображающих, понятно, минуты и секунды), продетых сквозь пару птичьих клеток. Можно было бы заняться этим, пока его дар не возвратится к нему.
     Запрятав в зарослях ранец с виски, он бесцельно побрел по пустой улице - туда, где только что исчез фургон. Все в округе было блекло, мрачно, безжизненно. Он подумал вдруг о сексе и постарался воскресить в памяти образы Энн и даже миссис Эннивэйл, но обнаружил, что не помнит их лиц. За последний месяц его, похоже, покинули все желания - в том числе и это. Оголтелость и сумасшествия военных с их муштрой Буш воспринял как симптом серьезнейшей болезни человечества. В противном случае, как могло оно допустить такое явное и безнаказанное уничтожение личности и воли?
     Буш блуждал по близлежащим улочкам; в конце одной из них обнаружился старый заросший пруд, которого он никак не мог припомнить. Невидящими глазами смотрел он на полузатонувшие старые ботинки, шины и пустые банки из-под консервов; Но в мозгу его не запечатлевалось все это, ибо мысли его были далеко.
     Голоса, раздавшиеся где-то поблизости, нарушили ход его раздумий. Доносились они, по-видимому, из полуразрушенного домика у самого пруда. Буш не разбирал слов, пока ухо его не уловило имя Болта; тогда он стал слушать внимательно.
     - ...Нам стоит поспешить, чтобы упредить Болта!
     - Да, чем скорее, тем лучше. Сегодня же, если удастся наладить связь с подкреплением. Вся загвоздка была только в деньжатах, но теперь...
     В дальнейшем обрывочном разговоре часто упоминалось и другое имя... Глисон не Глисон, но похоже.
     Буш на цыпочках прокрался к развалюхе и заглянул в окошко сквозь мутное стекло. В полумраке проступили профили двух негров и двух белых; они оживленно спорили. Ледяной страх вдруг сжал в кулак сердце Буша; он почувствовал, что очень не хотел бы быть сцапанным этой четверкой. На цыпочках же обойдя пруд, он припустился бежать и не останавливался до самого домика с зубоврачебной вывеской. К тому времени он уже не был вполне уверен в том, что все виденное им не игра больного, затравленного воображения. Ну, понятно: смерть матери расстроила его, вот он и...
     Выдрав из зарослей ранец с виски и поклажей, он поспешил в дом.
     Джеймс Буш со смаком откупорил бутылку подаренного индийского, плеснул в стакан миссис Эннивэйл, Бушу и себе и, тяжело уставившись в бутыль из-под нахмуренных бровей, слушал рассказ сына; а тот расписывал новую деятельную жизнь, которую собирался начать. Упоминать о Силверстоне ему строго-настрого запретили. Однако он объявил, что отправляется эмиссаром в прошлое, что "дни его праздности миновали и что отныне он - человек действия. Вся эта восторженно-возбужденная тирада сопровождалась нервной жестикуляцией.
     - О небо, что они с тобой сделали! - воскликнул Буш-старший. - Всего за месяц так обработать человека! Они обрили твою голову, а заодно и выветрили из нее разум. Ну и что ты теперь такое? Ты, ты разглагольствуешь о действии! Твое действие и суета - одно и то же.
     - Ну еще бы! Всегда удобнее напиться в кочергу, чем действовать.
     - Само собой! И при случае я так и поступлю. Напьюсь как мне угодно и чего угодно - только не этой твоей индийской мерзости. Ты всегда был неучем, а то припомнил бы сейчас, что сказал Вордсворт по этому поводу.
     - К черту Вордсворта!
     - Прежде чем он пойдет к черту, я таки скажу тебе! - Джеймс в гневе поднялся, опершись руками о стол; встал и Буш. Так они и стояли, меча друг в друга молнии горящими угольями-глазами, и старик взволнованно и торжественно, продекламировал:
     
     Я понял: тщетно действие - шаги, слова,
     Движения, эмоции - все втуне,
     Ведь следствие его - все та же неизвестность.
     И мы, обманутые, убеждаемся опять:
     Да, мы уйдем; страдание - пребудет,
     Скрывая тайну Вечности от нас.
     
     А теперь послушаем, что ты сможешь возразить.
     - Вздор! Это заблуждение старо как мир! - Буш сердито оттолкнул стол и быстро вышел из комнаты.
     "Я еще покажу, я еще докажу вам", - вертелось в его хмельной голове. Все происходящее было ступенькой к новому обретению себя-художника. У Вордсворта должно было хватить здравого смысла перечеркнуть эту строфу жирным крестом и признать: и действие, и бездействие - равные части страдания.
     В ближайшие два бездеятельных дня он нашел себе новый повод для страданий и терзаний. Он, Буш, не сопротивлялся течению событий (повторял он себе) не только из соображений собственной выгоды, но и потому что таким способом он обеспечивал отцу некоторую безопасность. Правда, если благосклонность правительства выливалась только в виски, толку от нее немного. Более того, он тем самым толкнул отца на неверную дорожку, оканчивающуюся в топком болоте.
     Однажды, когда все уже изрядно поднагрузились из второй бутыли "Черного Тушкана", Джеймс Буш решил включить телевизор. Сначала на экран выплыл сельский пейзаж, на фоне которого красовалась во весь экран надпись: "Экстренное сообщение". За кадром наяривал военный оркестр.
     - Государственный переворот! - крикнул Буш; он 'тут же устроился на полу перед телевизором и прибавил
     звук.
     На экране явился Некто о двух головах. Буш сначала протер глаза, потом отрегулировал что-то в телевизоре - и головы соединились в одну. Объединенный рот выплюнул следующее:
     - Принимая во внимание беспорядки в разных регионах страны и общее состояние нашего государства, постановлено ввести военное положение во всех крупных городах. Действие его началось сегодня в полночь. Правительство генерала Болта оказалось несостоятельным. Сегодня утром, в результате непродолжительных боев, его место заняли представители партии Всенародного Действия. Судьбы и будущее благополучие нашей страны находятся теперь в надежных руках адмирала Глисона; вооруженные силы и правительство отныне контролируются им. Через несколько секунд адмирал Глисон будет говорить с народом!
     Под барабанный бой объединенного диктора сменила комната с кафедрой, за которой помещался пожилой человек в военной форме и с лицом каменной статуи. Выражение его наспех рубленных черт не сменилось ни разу в продолжение всей речи. Тяжелая квадратная челюсть и манера говорить живо напомнили Бушу сержанта Прунделя.
     - Мы живем в сложное время переходного периода. Поэтому необходимы жесткие ограничения и меры, чтобы пережить следующий год - он будет критическим. Партия Всенародного Действия, которую я представляю, взяла власть в свои руки, дабы обеспечить скорейший выход страны из кризиса. Свергнутый нами преступный режим долго скрывал от всех нас истинное, катастрофическое положение вещей. Достоверно известно, что предатель Болт намеревался бежать в Индию, захватив с собой крупную сумму денег и бесценные произведения искусства. Вчера вечером мне пришлось присутствовать при казни генерала Болта, совершенной от имени и на благо народа.
     Я убедительно прошу вас, сограждане, оказать нам посильное содействие. В такое тяжелое время мы не можем позволить себе роскошь иметь оппозицию.
     Все изменники - прихвостни Болта - должны вскоре предстать перед судом. Мы ожидаем от вас помощи в их поимке и аресте. За границей у нас множество врагов, злорадно смакующих наши неудачи; они с удовольствием сыграют на нашей слабости. Поэтому чем скорее мы избавимся от врагов у себя в отечестве, тем быстрее установим прочный мир в стране и за ее пределами.
     Помните: действуя сообща, мы выстоим и возродим нацию.
     Последние слова адмирала потонули в рокоте барабанов. Глисон, ни разу не моргнув, тупо глазел в камеру, пока кадр не сменился другим. Джеймс Буш тут же выключил телевизор.
     - М-да... При Болте, похоже, были только цветочки, а ягодки пойдут сейчас, - мрачно суммировала речь миссис Эннивэйл.
     - Да, Болт был из умеренных, - поддакнул Джеймс. - Ну а этот-то выпинает взашей своим кованым сапогом все ваши Странствия, это уж будьте уверены.
     Тон предупреждения обидел Буша-младшего всерьез.
     - Будем надеяться, что Действие тщетно и преходяще, как утверждает твой поэт.
     Атмосфера в доме вконец задавила его своей тяжестью, а в мастерской царил им же учиненный хаос. Пойти было некуда. С тяжелой во хмелю головой Буш снова пошел прочь куда глаза глядят. Кто бы ни заправлял всем этим муравейником, данное ему поручение оставалось в силе - разве что Хауэсу и Стенхоупу придет в голову его отменить. Слоняясь бездумно по улицам, он вдруг с изумлением обнаружил, что ноги принесли его все к тому же заброшенному пруду. И домик-развалюха был на месте, но теперь вокруг повисла звенящая тишь. Наяву ли он подслушал сговор тех четверых против Болта - или, может, он наделен даром предвидения?
     Буш застыл у склизкого берега,. наблюдая, как пара лягушек барахтается в прибрежной ряске. Ни дать ни взять, те девонийские амфибии - движения наверняка те же. В голове у него уже зрел новый, невероятных размеров группаж под общим заголовком "Спираль Эволюции". В нем движущиеся плавники обращались в конечности, конечности - в крылья, а крылья в конечном счете - снова в плавники. Но вскоре мысли его потекли по другому руслу.
     Вернулся фургон; отпуск закончился. Буш попрощался с миссис Эннивэйл и с отцом и забрался вовнутрь. Но все это - и прощания, и крыльцо родительского дома - теперь отдалилось и подернулось дымкой. Он уже понемногу входил в гипнотическое состояние, необходимое для перемещения во Времени.
     Когда фургончик въехал на недоброй памяти бетонированный задний двор Института, Буш впервые заметил здесь туманные очертания наблюдателей из будущего. Значит, это место было под надзором. Интересно только, как они относятся к новому Режиму?
     Выбравшись из кузова, Буш остановился на минутку, потому что внимание его привлекло прелюбопытное зрелище - марширующий взвод новобранцев. Завербовали их, видимо, буквально на днях - пингвины лучше держали бы строй, чем эта кучка запуганных бритоголовых солдат. Сержант Прундель с искренним усердием громовым карканьем выдувал из их голов всякий намек на интеллект и индивидуальность. Болт, Глисон или сам Господь Бог управлял бы государством - Прундель оставался бы на своем посту и ревностно "вносил посильный вклад".
     Взвод неуклюже остановился - после того как на их головы был выплюнут соответствующий приказ. С головы одного из новоиспеченных рекрутов слетела фуражка, и Буш воззрился на него в изумлении. Это слегка помятое лицо было ему как будто очень знакомо. Невероятно, конечно, - но, в конце концов, новобранцев отлавливали и в прошлом... Да, теперь сомнений не осталось: то был Лэнни, с которого Прундель сгонял по семь потов в день.
     Буш при встрече не преминул шепнуть об этом Хауэсу. Тот кивнул, рявкнул приказание двоим в хаки - и через пять минут Лэнни, изрядно спавший с лица, уже стоял перед ними и бросал недоумевающие взгляды то на Хауэса, то на Буша.
     Его выловил патруль в раннем юрском за "нарушение спокойствия". Пойманного доставили сюда, а вся его компания успела вовремя разбежаться.
     Лэнни клялся и божился, что о Стейне впервые слышит. Хауэс кликнул Стенхоупа, поскольку дело было серьезное. Оба офицера, Буш, Лэнни и двое его охранников проследовали по коридору в пустую комнатушку. Лишь мельком взглянув вовнутрь, Лэнни начал отчаянно протестовать. И было из-за чего: стены и пол этой камеры запятнаны кровью. В углу располагались видавшие виды клюшки для гольфа. Хауэс извинился и вышел, а охранники остались за дверью.
     Черты Стенхоупова лица заметно ожесточились. Он взял одну из клюшек и продемонстрировал Бушу ее назначение; Лэнни со стоном повалился на пол. Буш сжал обеими руками клюшку и с размаху съездил ею Лэнни по боку. Это было совсем нетрудно и даже приятно. Вот, наконец, и настоящее действие!
     Лэнни не сообщил им ничего особенно важного - кроме того разве, что со Стейном они разругались в пух и прах и тот переместился в другую эпоху. А Буш чувствовал себя обманутым, хотя Вордепорту все равно пока не верил.
     Часом позже он уже был полностью экипирован для миссии наемного убийцы. Ему выдали новое обмундирование, заполнили ранец всякой необходимой снедью, снабдили лучевым ружьем, газовым пистолетом и двумя кинжалами - один болтался в ножнах на поясе, другой был пристегнут ремнями к голенищу сапога.
     Затем Буша отправили для рапорта к полковнику, ведавшему учениями. Скинув ранец у стены, он терпеливо ждал под дверью разрешения войти. Но прошло пятьдесят нескончаемых минут, прежде чем прибывший сержант сопроводил его в резиденцию полковника.
     Полковник этот, непривычно мягкий и обходительный для военного, был едва виден из-за кип папок и бумаг, загромождавших его рабочий стол. Он, похоже, поспешно перестраивался согласно системе Режима Действия - в противном случае он сидел бы сейчас в другом месте.
     Он не сообщил Бушу ничего нового или ободряющего, а только снабдил напутствием - примерно следующим:
     - Адмирал Глисон ценит преданность и рвение. Силверстон - угроза государству, ибо его идеи направлены на то, чтобы сбивать нас... вернее, тех, кто слаб, с толку. Если ваша миссия увенчается успехом, Адмирал не оставит это без должного внимания - уж я позабочусь. И последнее: вы - не убийца, а уполномоченный государством исполнитель приговора. Вы свободны!
     
     Знакомый потрепанный фургончик поджидал Буша, чтобы отвезти его на Стартовую Станцию. Наконец-то можно бежать из этого ада! Буш уже взялся за ручку дверцы, как откуда-то возник Хауэс. Лицо капитана на мгновение скривила болезненная гримаса. Буш припомнил то же выражение на его лице в тот момент, когда он, извинившись, покидал камеру пыток.
     - Чувствуете вы, что способны на убийство? - спросил он.
     Бушу вдруг остро захотелось быть с ним откровенным, раскрыть все, что лежало на душе. Но в том-то и штука, что раскрывать было нечего. Он таился даже от самого себя.
     - Да, способен.
     - Тогда посмотрим. От вас многое зависит.
     - Да, конечно.
     Буш забрался в крытый кузов. Последнее, что он увидел, прежде чем захлопнулись железные ворота, был взвод сержанта Прунделя, маршировавший сквозь группку теней из будущего.
     На Стартовой Станции Буш снова стал другим человеком - иначе говоря, из вояки превратился в пациента. Врачи и медсестры (тоже подчиняясь приказу) окружили его всевозможным вниманием. Ему выдали новый запас КСД - только на этот раз в форме таблеток. Его поместили в специальную комнату - с расчетом, что на этот раз ему не удастся вернуться незамеченным. Последовала обычная процедура со взятием крови и полоски кожной ткани. Буш повторил про себя основные положения Учения и проглотил две таблетки.
     И снова он стал кем-то другим - ни живым ни мертвым, в безвременье - там не происходило никаких перемен. Сознание его раскрывалось, как будто навстречу солнцу; распахнулись и потайные дверцы, опечатанные тысячелетия назад, впуская вовнутрь часть Вселенной. Впервые за долгое время Буш был счастлив, потому что ощущение радостного спокойствия вдруг заполнило его, а мозг заработал легко и ясно. Уплыли прочь клюшки для гольфа, квадратные челюсти, бутыль с индийской наклейкой; он вымел их из сознания - и освободился.
     Однако у пути его была своя цель. Наркотик и Учение работали теперь сообща; Буш почувствовал нечто, помогавшее ему выбирать направление. Он оказался вдруг в положении пловца, нырнувшего в бурную реку и почувствовавшего, как мощное течение сносит его в бездну, к огромному водопаду. Так и Буша течение несло вниз по энтропическому склону, которое (не сопротивляйся он ему) забросило бы пловца неизвестно куда, к самому началу мира. Так что Буш изо всех сил карабкался по склону вверх, пока усталость не одолела и он не уверился в том, что можно всплыть на поверхность.
     
     КНИГА ВТОРАЯ
     
     I. В чужом саду
     
     Домишки взбирались вверх по холму, лепясь друг к дружке, по обеим сторонам дороги. Все они были совсем крохотные - с одной-двумя комнатками в верхнем этаже, - но солидности ради сложены из камня, хотя и жались друг к другу, спасаясь от пронизывающих восточных ветров. При каждом домике имелся палисадник; располагался он всегда выше дома по холму - так что его вполне можно было засевать из окон второго этажа.
     На гребне холма, где помещался последний каменный дом, находилась почти плоская площадка. Пройдя мимо этого дома, который оказался лавкой бакалейщика, Буш обернулся и посмотрел вниз. Весь поселок отсюда как на ладони. "Какое странное, однако, поселение", - без конца думал Буш.
     По противоположному склону лепились весьма странные домики. Они были кое-как сляпаны из кирпича и располагались, окно в окно, ровными рядами. Из их окон не было другого вида, кроме как на болота, мокнущие под тяжелым облачным небом, - они простирались окрест, насколько хватало глаз. За гребнем холма маячил конек крыши бакалейной лавки.
     Буш стоял и наблюдал. Масса дождевой воды вместе с порывами ветра обрушивалась на поселок, но на Буша, само собой, не падало ни капли. Между ним и этим неизвестным ему островком человеческой истории не могло быть никакой связи, кроме хрупкого, как перекинутый через бурный поток ствол дерева, мостика эмоций. Он чувствовал, что над жителями этого поселка тяготело что-то - как и над ним самим. Буш не заметил здесь до сих пор ни одной бесплотной тени из будущего, ни одного призрачного строения. Видимо, стремление вырваться из осьминожных лап нового режима забросило его в необычайно поздний (для Странников) период человеческой истории - ведь попасть сюда оказалось не так уж и сложно!
     Стена дождя таяла понемногу, но контуры окружающих предметов не стали от этого четче - на поселок опускалось плотное покрывало сумерек. В домах постепенно зажигались огоньки. Но впереди, у подножия холма, громоздилась темная бесформенная масса, и вокруг нее - ни души, ни проблеска света. Буш направился прямо туда.
     Чуть ниже по склону располагались несколько домов подобротнее и побольше, несколько лавок и церковь. Неподалеку обнаружилась железнодорожная станция какой-то древней конструкции - Буш впервые увидел такую наяву. А то, что так угрюмо маячило в отдалении, распалось на несколько скучковавшихся слепых строений. И надо всеми ними в сгущающемся мраке очертилось громадное неподвижное колесо, венчавшее деревянную башню.
     Где-то здесь, неподалеку, бежали от станции в никуда невидимые рельсы. В одном из станционных бараков мигал неверный огонек; но в остальном эта глухая часть поселка тонула в угольно-черной темноте.
     Почитай что вся жизнь поселения в этот час сконцентрировалась внутри и в окрестностях пивной. Заведение помещалось вверх по склону от церкви, так что ее видавший виды порог был на одном примерно уровне с желобом церковной крыши. Скромная дощечка над крыльцом гласила: "Молот и Наковальня (Эми)". Видимо, эта таверна, как крепкий коренной зуб, прочно вросла в свой клочок земли и переживет не одно поколение ее завсегдатаев - жителей поселка. По крайней мере Буш не мог проникнуть сквозь ее стены и должен был, как примерный любитель пива, войти через дверь.
     В общем зале было сумеречно из-за плотной завесы сигаретного дыма. Мужчины группками сидели за столами и на скамьях; курили почти все, но пили на удивление мало. Одеты неброско и одинаково - в наглухо застегнутые темные плащи и кепки. Даже на лицо они как будто похожи; во всяком случае на их пепельно-серых лицах застыло одинаковое выражение безысходности.
     Один из тех, кто потягивал-таки из кружки, одиноко сидел в углу за отдельным столиком. С ним здоровались и прощались входившие и выходившие, но за стол к нему не подсаживались. Одет этот человек так же бедно, как и остальные, - разве что в лице его было чуть побольше краски. Именно на него Буш обратил все свое внимание, потому что им вдруг овладела странная уверенность: этот человек носил его, Буша, фамилию.
     Отшельник осушил свой стакан, встал, обвел глазами зал, будто что-то ища. Но отвлечься было не на что и не на кого. Тогда он поставил стакан на барную стойку и бросил в публику обращенное ко всем пожелание доброй ночи. Наверное, ему ответили тем же, хотя ни звука не проникало в изолированный мирок Буша.
     Он последовал за своим однофамильцем. А тот ссутулился, вобрал голову в плечи и побрел, продуваемый промозглым ветром (которого не чувствовал Буш), по склону вверх.
     Дойдя до бакалейной лавки на вершине, человек обогнул ее и постучался у черного хода. Конечно, он не мог заметить тут же, в саду, палатки Буша - тот по странному наитию установил ее именно здесь. Дверь открыли, выбросили трап - световую дорожку. По ней человек вошел в дом, а Буш скользнул туда же за его спиной.
     Почему-то только сейчас припомнилась ему вывеска на фасаде: "Эми Буш, Бакалея и проч". Он решил пока не ломать голову над тем, почему именно сюда доставили его непредсказуемые волны сознания - в надежде, что все само разрешится в скором времени. Hо мысль о том, что эти Буши, возможно, его дальние предки, его весьма позабавила.
     Комната, в которой Буш тут же и очутился, была переполнена до невозможности. Трое ребятишек разного возраста челноками носились взад-вперед с радостными воплями, хотя Буш, конечно, не слышал ни звука. Самый младший - кожа да кости - был совсем раздет и оставлял за собой дорожки воды и мыльной пены. Видимо, он спасался бегством от старшей сестры, которая тщетно пыталась отловить его и водворить назад в большое корыто. Галопируя таким образом по комнате, малыш то и дело натыкался на грузную женщину в тапочках (она стирала в другом корыте белье), а иногда и на древнюю старуху, тихо сидевшую в уголке с клетчатым пледом на коленях.
     Выслеженный Бушем человек, войдя в комнату, изобразил на физиономии праведный гнев и, видимо, принялся метать громы и молнии, потому что в комнате немедленно воцарился полный порядок. Младший мальчик походкой мученика вернулся к сестре и был тут же погружен в корыто. Его старшие братья в изнеможении повалились на деревянные ящики у стены, составленные в ряд и служившие скамьей, и затихли. Грузная женщина распрямилась и продемонстрировала мужу прозрачную, как решето, и заплатанную рубашку, которую стирала, - очевидно, с комментариями. И тут Буш заметил, что женщина уже на сносях.
     Возраст старшей дочери на глаз определить было трудно; может, ей лет пятнадцать-девятнадцать. Она была миловидна, хотя зубы уже плоховаты; сам вид ее и манеры напоминали акварельный пейзаж, где тона искусственно сближены и приглушены. Все это наводило на тягостную мысль, что не бесконечное число лет отделяло ее от клевавшей носом в углу сморщенной старухи. Тем не менее улыбка играла на ее лице, пока она купала братца, заботливо обтирала и одевала его, а затем (частично с помощью отца) препровождала всю веселую троицу наверх, в спальню.
     До сих пор Бушу не приходилось видеть спальни беднее этой. Младший из мальчиков спал на одной кровати с родителями; рядом на матрацах ютились оба его старших брата. То была самая просторная из двух спален; в комнатке поменьше едва умещалась одна-единственная кровать, где вместе с бабушкой спала старшая дочь.
     Отец выплеснул воду из ванны-корыта в сад. Когда дочь вернулась, уложив братишек, он ласково усадил ее на колени, пока жена собирала на стол. А девочка с улыбкой обвила руками шею отца и прижалась щекой к его щеке.
     Вот так семейство однофамильцев Буша коротало свои дни. За последующие несколько недель Буш успел до тонкости изучить их характеры и привычки, узнал и их имена. Мать семейства и хозяйка бакалейной лавки прозывалась Эми Буш, что явствовало из вывески. Когда пожилой леди, случилось побрести на почту, Буш, глядя в ее пенсионную книжку, прочел и ее имя: "Алиса Буш, вдова". Однажды призрачный Буш, стоя позади Буша во плоти в очереди за пособием, заглянул через его плечо в персональную карточку - и так познакомился и с ним. Полустертые буквы на карточке гласили: "Герберт Уильям Буш". Старшую девочку звали Джоан, ее непоседливых братьев - Дерек и Томми. Как звали младшего, Буш так никогда и не узнал.
     Поселок, как он тоже вскоре выяснил, назывался Всхолмьем. На обрывке газеты, который носил по улице ветер, значилась дата "Март, 1930". Итак, от его собственного времени Буша отделяло сейчас всего лишь сто шестьдесят два года. Здесь, понятно, нечего было и искать Силверстона; но и агенты Глисона не смогли бы также добраться до Буша, вздумай они пуститься по его следу. Тут он чувствовал себя безопаснее, чем где-либо; но мысль о таинственной силе, доставившей его сюда, не давала ему покоя. Буш все еще не мог подчинить себе ту часть мозга, которая выбирала направление его Странствий. Функции его во всяком случае очень напоминали миграционный инстинкт у птиц.
     Однако не его цель и не его безопасность доминировали в мыслях Буша. О чем бы ни думал он, какую бы сцену ни наблюдал, память неизменно возвращала его в ту глухую комнатку-камеру с кровавыми пятнами на полу и стенах, где он, повинуясь какому-то животному инстинкту, ударил Лэнни клюшкой для гольфа. Та комната не шла у него из головы, превратившись постепенно в .навязчивый кошмар. Ему припоминался сверкавший в упоении взгляд Стенхоупа и одновременно - пригашенная молния презрения в глазах Хауэса в тот момент, когда он покидал камеру пыток. Буш и сам понимал, что изрядно деградировал (спасибо сержанту!), и процесс этот сейчас всего лишь замедлился, но не прекратился. Впервые в жизни он начал мыслить теологическими категориями; он пришел к выводу, что совершил тяжкий грех, и сюда, во Всхолмье, направился в добровольное изгнание.
     Весь этот сгусток мыслей висел камнем на его шее, но он, как ни странно, не сделал ни единой попытки его сбросить. Содеянное было худшим из его проступков. Буш начал уже склоняться к такой мысли: а не правильнее ли было бы, если бы это изгнание оказалось высшей и крайней точкой его жизни, - тогда тот день детства, проведенный в саду взаперти, оказался бы самым подходящим наказанием за такой проступок. Стоило только представить, что жизнь его вдруг потекла в обратном направлении, и все логически вставало на свои места! В призрачной палатке в саду тысяча девятьсот тридцатого года он иногда пытался плакать, чтобы вышло наружу все, гнетущее душу. Но затем ему казалась лицемерной мягкость в человеке, который мог с наслаждением ударить слабого, - и глаза его стекленели, слезы испарялись.
     А тем временем перед глазами-стеклами одна за другой проходили сцены из жизни посельчан. Буш не сразу понял, чем зарабатывают свой хлеб местные жители; он это выяснил, только разглядев при дневном свете сонмище угрюмых строений по ту сторону железной дороги. С трудом он убедил себя, что это была угольная шахта. В его "настоящем" такие шахты еще работали кое-где, но выглядели они куда симпатичнее.
     Сразу за шахтой начиналась тропинка. В один из весенних дней Буш пошел по ней вслед за Джоан. С ней шел юноша, такой же, как она, - без кровинки в лице. Скоро они оставили позади мертвую громаду шахты (там не видно было ни души). Кончилась унылая болотистая равнина, и тропинка вывела к реке. Декорации на сцене вдруг поменялись: вокруг возникли деревья в дымке проклевывавшейся листвы. Показался и горбатый мостик - опора, как будто специально подведенная под перекинутую через реку тропинку. Здесь Джоан как бы нехотя позволила молодому человеку себя поцеловать. Любовью и надеждой светились их взгляды; но затем, внезапно смутившись, влюбленные быстро пошли вперед. Они оживленно беседовали о чем-то, но Буш не слышал (и рад был, что не слышал) их разговора. Дорожка вилась вдоль кирпичной стены. Молодые люди задержались около нее ненадолго, а потом, все так же не сводя друг с друга сияющих взоров, повернули назад, к поселку. Буш не пошел за ними дальше: его давно уже покинула юношеская уверенность в будущем.
     Заглянув за каменную ограду, Буш обнаружил опрятный дом, утопавший в мареве одевающегося зеленью сада. Без затруднений проникнув в сад сквозь стену, Буш обошел усадьбу кругом. Из своих наблюдений он заключил, что это было крупнейшее поместье в округе и хозяева его, несомненно, владели и шахтой. Это никак не укладывалось у Буша в голове: в истории он разбирался слабо и никак не мог убедить себя, что кто-то может владеть углем - продуктом, принадлежащим только земле, и никому другому.
     А тем временем летели и летели дни. Целиком погруженный в себя, Буш очень поздно понял, что весь район скован затянувшейся забастовкой. И действительно, парализованным казалось все, что могло двигаться. Хотя жизнь вроде бы и шла своим чередом: мягчали ветры над болотами, и передник Эми Буш оттопыривался все больше и больше, но все дела мужчин теперь сводились к ничегонеделанию. Бушу уже казалось, что он знает цель своего пребывания здесь: ему предстояло научиться сочувствию и состраданию.
     Буш так и жил в саду за бакалейной лавкой, по-спартански растягивая свой запас пищевых концентратов. Тем временем огородные посадки бодро пошли в рост - им нисколько не мешала неосязаемая палатка Буша.
     Место для лавки выбрано лучше некуда: ее покупателями являлись все обитатели каменных построек на склоне, которым лень было лишний раз сбегать вниз-вверх по холму к магазину у таверны. Однако сейчас покупали мало: деньги у завсегдатаев кончались, а вот конца забастовке пока не видно. Эми Буш не в состоянии и дальше продавать в кредит: поставщики требовали платы.
     Буш понял наконец, что Герберт в лучшие времена работал на шахте, а лавка была суверенной епархией Эми. В первые дни пребываний Буша во Всхолмье Герберт с удовольствием торчал в лавке дни напролет, помогая жене и коротая дни безделья в разговорах и пересудах с покупателями. Но шли недели, покупатели становились все более замкнутыми и угрюмыми, а то и досадовали открыто, что ничего не продается в кредит. А Герберт улыбался все реже и реже и вскоре из магазина исчез. Теперь он то и дело упрашивал дочь сопровождать его в долгих прогулках по болотам. Буш частенько смотрел им вслед - два темных силуэта брели к горизонту на фоне яркого весеннего неба. Но Джоан эти прогулки не доставляли удовольствия, и она вскоре от них отказалась. Герберт тогда тоже забросил прогулки и торчал теперь день-деньской на улице в группе других мужчин - таких же неопрятных, небритых и раздраженных.
     Однажды поутру огромная толпа собралась у церкви, и владелец шахты, стоя на возвышении, произнес эмоциональную речь. Буш мог только догадываться о ее содержании, но шахтеры так и не согласились приступить к работе.
     Буш был искусственно огражден от всего окружающего. Но эмоции его постепенно настраивались по камертону этих людей, и он открыл одно крупное преимущество своего нынешнего состояния перед своим "настоящим": там он мог быть в центре событий и влиять на их ход, но тем не менее чувствовал себя эмоционально изолированным от происходящего.
     У Эми уже почти подошел срок. Все свое время она проводила теперь в лавке, постепенно приходившей в запустение. Она совсем забросила семью; за детьми смотрела Джоан. На мужа она тоже перестала обращать внимание, а тот, в свою очередь, все реже и реже показывался дома. Герберт всегда возвращался только к вечеру, чтобы застать дома дочь. Краски весны играли теперь на ее щеках, хотя работать приходилось вдвое против прежнего, - скорее всего, то была заслуга ее молодого человека. С тех пор как жена его наглухо затворилась в себе, Герберт все больше нуждался во внимании дочери. Он даже иногда помогал ей купать ребятишек и сам готовил завтрак - чай с бутербродами. Эми ложилась рано, и по вечерам Герберт, обняв дочь за талию, увлекал ее за собой по каким-то делам в лавку. А иногда, бросив все дела разом, просто подолгу сидел, держа ее за руку и не сводя с нее глаз. Однажды в подобный момент Джоан что-то горячо возразила и попыталась вскочить и уйти. Герберт тоже вскочил, поймал ее и поцеловал - как будто для того, чтобы успокоить. Но только он попробовал ее обнять, как она выскользнула с ужасом в глазах и опрометью бросилась наверх. А Герберт еще очень долго стоял на том же месте, в беспомощном страхе обводя взглядом комнату; Буш уже испугался было, что тезке каким-то непостижимым образом удалось его заметить. Но нет, Герберта испугало что-то другое, и это что-то глубоко залегло в нем самом.
     А сыновья его между тем росли, как трава в степи, весь день околачиваясь на улице с такими же оборванными и покинутыми детьми. Эми только разве не ночевала в своем магазинчике, частенько обращаясь к мужу так, словно впервые его видит. Нездоровый интерес Герберта к дочери напомнил Бушу чье-то давнее высказывание о кровосмешении: что табу, издревле наложенное на него, и дало толчок изоляции первобытного человека от себе подобных и побудило к развитию индивидуального сознания; а оно, как известно, породило цивилизацию. Если бы эндогамия, вопреки истории, сохранилась к тысяча девятьсот тридцатому году, Эми и Герберт могли бы быть двоюродными, если не родными, братом и сестрой; тогда, прожив вместе столько лет, они не были бы сейчас такими чужими друг другу.
     Одна из причин семейной драмы Бушей всплыла на поверхность в один прекрасный день, когда Буш-привидение прогуливался с раннего утра по поселку. Он уже знал всех жителей в лицо, и ему доставляло живейшее удовольствие наблюдать за ними.
     Вернувшись к полудню к бакалейной лавке, он заметил во дворе фургон, обычно подвозивший сюда товары. Буш вошел через парадную дверь в лавку - она была пуста. Тогда он зашел с черного хода (теперь, совсем сжившись с этой эпохой, Буш уже не проходил сквозь объекты, кроме экстренных случаев).
     Эми и Герберт обнаружились в общей комнате в компании незнакомца - толстяка в строгом, с иголочки, костюме. Он как раз поднимался из-за стола, засовывая во внутренний карман сложенный лист бумаги. Буш отметил про себя, что гость улыбался натянуто и отстранение, а Эми спрятала лицо в ладонях, и плечи ее едва заметно сотрясались от рыданий. Герберт, совершенно потрясенный, стоял рядом, беспомощно вцепившись в край стола.
     Другой лист бумаги - видимо копия документа - все еще лежал на столе. Бушу удалось взглянуть на него одним глазком, прежде чем Эми убрала его. Из нескольких урванных строк он заключил, что Эми вынуждена продать магазинчик более крупной фирме - в той ситуации единственно разумный выход. Буш еще раз взглянул на Эми - и ее потрясение и скорбь тут же передались ему.
     Толстяк отыскал выход без провожатых. Эми утирала рукавом слезы, а Герберт растерянно мерил шагами комнату.
     Наконец Эми овладела собой, встала и бросила что-то резкое в адрес мужа, на что он ответил так же эмоционально. Мгновенно вспыхнула перепалка, переросшая в скандал - наверное, самый страшный за всю их совместную жизнь. По тому, что Эми в пылу ссоры часто указывала вниз по холму, Буш понял намеки на шахту - косвенную виновницу беды.
     Скандал вскоре сменился потасовкой. Эми схватила со стола увесистый фолиант и швырнула в Герберта, задев его подбородок. А он, как разъяренный пулей зверь, ринулся на нее, наскочил и схватил за горло. Буш, сам не сознавая, что делает, налетел на них, размахивая руками, скользнул сквозь клубок сцепившихся и с разбегу ударился головой о камин. Герберт в пылу борьбы бросил Эми на пол и выбежал, хлопнув дверью.
     Буш прислонился к камину, на который только что налетел. Он был полупрозрачным и едва ощущался, как и все вещи, сквозь энтропический барьер; однако ударился Буш довольно сильно. Голова гудела как колокол, но он был почти счастлив оттого, что инстинкт толкнул его на помощь женщине. Он приоткрыл глаза и увидел, что у Эми уже начались родовые схватки.
     Вмиг забыв все собственные горести, Буш вылетел на улицу. Было два часа пополудни, и весь народ сидел либо по домам, либо в баре. Все дети Бушей куда-то исчезли; Герберта тоже нигде не было видно. И только тут Буш осознал, что, как ни старайся, все равно не сможет привлечь ничьего внимания, позвать на помощь. Ему изначально была отведена роль стороннего наблюдателя.
     Дерек и Томми нашлись у железной дороги: они забавлялись со старой дрезиной в компании двух приятелей. Бабушка сидела на кухне у соседей.
     Но Джоан он нашел только час спустя. Она сидела наверху в маленькой спальне, беседуя с подругами. Такая кроткая, бесцветная, - так далека она была от мысли, что мать в этот момент лежит в муках агонии тут же, в доме. Девушки все говорили и говорили, бледные губы их мерно шевелились. Изредка они улыбались или хмурились, иногда оживляли речь вялым жестом. Но о чем же они могли говорить? Буш знал жизнь Джоан вдоль и поперек, подглядывал за ней в ванной, в спальне, был свидетелем ее первого поцелуя. Ей было не о чем, совершенно не о чем рассказать - не было в ее жизни ничего, достойного запоминания. Так к чему же все это?..
     Вопрос этот, если вдуматься, был актуален на протяжении всей истории человечества. Но Бушу казалось, что сам он задавал его себе слишком часто, в то время как остальные - гораздо реже. Его исколотая память воскресила один солнечный день на заре его собственной жизни... да, тогда ему было не больше четырех. Отец устроил для игр сына маленькую песочницу. Сын построил из песка большую крепость с тоннелем и окружил ее рвом. Он наполнил ров водою из ведерка (красного с желтой? - да, кажется, с желтой ручкой). Тут как раз под руку попался черный жук-рогач. Сын посадил его в игрушечную лодку с парусом. Легкий толчок - и лодку понесло течением в темный тоннель, а жук притом выглядел капитаном до кончиков его зазубренных рогов. Вот и вопрос - на него не было ответа тогда, нет и сейчас: чем был на самом деле жук? А сын? Кто назначил им эти роли?
     И это "на самом деле": что оно - свидетельство наличия чего-то, управляющего сознанием извне? Может быть, одно из проявлений Бога? Бог - всепоглощающее чуждое нечто из другой галактики, вобравшее в себя всех жуков, червей, кошек, сыновей и прочее, чтобы в своем эгоистическом стремлении попробовать жизнь во всех ее формах? Это было более-менее традиционным объяснением таинства жизни в его время. Было свое объяснение и у ученых, и у атеистов (то самое - со слепым случаем), и сотни других. И похоже, из них - ни одного верного.
     На секунду все смешалось перед глазами Буша. Ему показалось, что он наконец-то нащупал ключ к потайной двери. Такие ощущения случались у него и раньше, но сейчас он был ближе к истине, чем когда-либо...
     Он покинул беседовавших подруг, так ничего от них не добившись. А за порогом дома все залили лучи совсем уже летнего солнца.
     В некоторых садах соседних домиков предпринимались попытки сформировать грядки для посадок, но тяжелая почва всячески этому противилась. Буш поднялся на самый гребень холма, осмотрелся, как он уже привык, - и увидел Герберта Буша.
     Герберт брел, спотыкаясь, наверх, к дому. Буш тут же отметил, что тот был вусмерть пьян. Он ринулся к нему, бежал с ним рядом, забегал вперед - но он был лишь тенью, сгустком воздуха - ничем. А Герберт к тому же и не способен был в тот момент ничего замечать. Его лицо пылало, как раскаленный горн; видимо, эти несколько часов он пьянствовал в таверне с друзьями. По его несвязному бормотанию Буш заключил, что тот намеревался поддать жене еще, "чтоб неповадно было". Через минуту Герберт рванул на себя дверь лавки - и увидел ее распростертой на полу.
     Герберт захлопнул за собой дверь, и Буш остался снаружи. Теперь он мог лишь подглядывать за происходившим через окно - изгнанный, беспомощный и потерянный.
     Эми не пошевелилась. Ее мертвый ребенок лежал тут же - он так и не успел полностью появиться на свет. Герберт всплеснул руками и бросился на пол подле нее.
     - Нет! - вскрикнул Буш, но только он сам и мог себя услышать. Он отстранился от окна и прислонился гудевшей головой к полуосязаемой стене. Нет, не могла она умереть! Ведь никто не сдается смерти легко. Умирают от голода, от злокачественной опухоли, с помощью падающего на голову кирпича... да мало ли как. Да, умереть все-таки несложно. Но она - она не была рождена для такого ужасного конца! Мечты ее юности... замужество... да что там - всего лишь несколько недель назад она казалась, несмотря ни на что, счастливой... Но теперь все потеряло смысл.
     Буш в ужасе отпрянул: лицо Герберта появилось в окошке, и тяжелый взгляд пронизывал Буша насквозь. Лицо это, за минуту перед тем пунцовое, вмиг стало пепельно-серым; казалось, что изменилась и сама его форма. И Буш понял, что Герберт не видел и не мог видеть его. Он не видел вообще ничего, кроме разброда и хаоса в собственной жизни. Рука его потянулась к полке над умывальником, и скоро кулак его сжимал большую обоюдоострую бритву.
     - Герберт, стой! - Буш в бессильном отчаянии барабанил по стеклу - все напрасно. Но он, забыв об этом, все равно кричал, размахивал руками... Герберт на его глазах перерезал себе горло, полоснув бритвой от левого уха почти до правого.
     В следующую секунду он появился в дверях, все еще сжимая в руке лезвие. Кровь ручьем лилась по его рубашке. Он сделал три шага в сад и повалился в грядки с буйной растительностью, прямо посредине призрачной палатки.
     Буш, схватившись за голову в немом ужасе, бросился прочь.
     Вероятно, трагедия семьи Бушей была исторической необходимостью. Все жители поселка пожертвовали, что смогли, для сирот, весь поселок собрался на маленьком кладбище за церковью. Даже владелец шахты прислал своего представителя присутствовать на похоронах: видимо, Герберт был в шахте на хорошем счету. Тут же представителя окружила группка мужчин, и после долгого перерыва возобновились переговоры. Ужасное событие хорошенько встряхнуло всех, люди сбросили с себя полусонное оцепенение. Они жаждали деятельности - и вскоре соглашение было достигнуто.
     Эми и Герберт Буш были погребены, а уже через три дня потоки рабочих в спецовках спешили с холма, спускались в недра земли и извлекали оттуда спрессованные древние деревья, что в незапамятные времена шелестели кронами на поверхности.
     Буш все еще оставался во Всхолмье, наблюдая, как Джоан пробует себя в роли продавщицы. Фирма, перекупившая бакалейную лавку, поставила над ней нового начальника - безупречно выбритого, вечно улыбающегося молодого человека; он приезжал каждое утро на велосипеде из соседней деревни. За младшими детьми присматривала соседка. Бабушка большую часть солнечных дней проводила теперь на крыльце в кресле-качалке, как все соседские старушки.
     А Буш сосредоточил все свое внимание на Джоан. Уже через год возраст позволил бы ей выйти замуж за парня, который продолжал ухаживать за ней и на днях впервые спустился в шахту. Буш ясно видел, что девушка и думать забыла о родителях. Интересно, задумалась ли она хоть раз о том, что отец ее покончил с собой не от горя, но под давлением тяжкой вины?
     Так или иначе, но эта история обрела свое логическое завершение. Теперь пора было разобраться в себе самом, и Буш не без удивления обнаружил, что его "я", полуразрушенное смертью матери и военной муштрой, полностью возродилось вновь. Но появилось и что-то новое - силы и стремление делать добро; он вволю навидался здесь зла, чтобы без труда потом отделять его от добра.
     Буш был теперь твердо уверен: его предназначение - всеми способами пытаться ниспровергнуть Режим Действия; потому что, как бы ни хороши были его благие намерения, без практического применения они - ничто.
     Буш сделал такой вывод, и в нем крепла решимость; ему казалось теперь, что это - истина, облеченная в словесную форму, истина, что приоткрылась ему во Всхолмье. Она отождествлялась и с древним библейским изречением: "Узнают вас по плодам вашим" (его в шутку любил повторять преподаватель живописи, включая в новый учебный натюрморт груши и яблоки).
     Душа его вырвалась из тесной грязной хижины и парила теперь в неописуемой красоты и размеров хрустальном дворце. Здесь Буш впервые почувствовал, что и в нем заключена микроскопическая частица Всевышнего.
     Драма во Всхолмье дала Бушу возможность найти себя. Он прошел через собственные сорок дней пустыни. Заново открыв в себе преображенную душу, он несколько дней провел в молитве; но молитвы эти в видоизмененной форме возвращались назад к нему. Значит, именно в себе предстояло ему раскрыть божественность, раскрыть для самого себя - и для остальных.
     В тот нескончаемо долгий день в другом саду, когда мать доказала ему свою враждебность, Буш впервые осознал, что в моральной ткани Вселенной зияет огромная прореха. Теперь же он почувствовал в себе способность починить ткань, наложив заплату.
     Буш часами вслушивался в себя. Ему было такое видение: сам он - в вакууме, в несозданной пустоте, а зачатки мира лежали у кончиков его пальцев. И он, только он должен придать ему форму. Это совершеннейшее произведение искусства, предмет его заслуженной гордости. Теперь Буш смог бы убедить мать в том, что он - творец, он способен им быть. По крайней мере он стоял куда выше ее примитивных методов поощрения и наказания.
     Буш готов был снова пуститься в Странствие. Но кое-что он все еще для себя не выяснил; например, оставаться ли ему и дальше в тысяча девятьсот тридцатом - не во Всхолмье, а в Лондоне, скажем. Откуда ни возьмись явилась формула: все дороги ведут в Рим, а тропы Странников так или иначе сходятся в Букингемском дворце. Говаривали, что Странников влекла роскошь, многолюдные балы, чопорные рауты - в общем, сам дух снобизма. Но к тридцатым годам двадцатого века, насколько было известно Бушу, дворец совсем опустел и поскучнел.
     Однако что-то подсказывало ему, что его цель - жертва - обитала именно там, но глубже во времени, в эпохе более доступной. Буш решил, что надо наметить точную дату.
     В последние дни пребывания Буша во Всхолмье случилось нечто, поставившее последнюю точку в уже завершенной, как казалось, истории. Новый директор бакалейной лавки, который не пробыл в этом качестве и десяти дней, постучал одним погожим вечером в дверь жилой части дома и сделал Джоан предложение. Это Буш заключил по ее скромно потупленному взору, смущенной улыбке и по тому, как он взял ее за руку - официально и нежно в одно и то же время. Наутро сей кавалер прикатил велосипедом на работу как обычно и вручил Джоан кольцо, достав его из потайного кармана своего чистенького аккуратного жилета. Когда он надел кольцо ей на палец, ее печальные, с поволокой, глаза улыбнулись, а рука обвилась вокруг его шеи.
     Буш все дивился на нее - и не верил глазам! Разве задумывалась она когда-нибудь об этом молодом щеголе? Была ли она жестокосердна - или безразлична? Да, не все можно предугадать...
     - Это моя собственная драма, разыгранная здесь для меня, - сказал он себе. - Когда улажу все дела, можно будет вернуться сюда и посмотреть, что с ней станется, - если захочу, конечно.
     Да, можно - ведь они всегда останутся здесь, на клочке твердой земли, окруженном великими болотами. А значит, Герберт Буш будет снова и снова делать три последних шага в сад. Возможно, вернувшись, он здесь что-нибудь изменит благодаря вновь обретенной способности изменять.
     Но вот палатка уложена, ранец упакован; Буш зашел на минутку попрощаться с Джоан. Она, сидя в общей комнате за столом, проверяла накладные. Древняя бабушка сидела тут же - живая иллюстрация к извечному memento mori.
     Буш поднял руку в знак прощания. Он уже успел принять дозу КСД. Ему не хотелось исчезать прямо перед ее невидящими глазами, устремленным^ на него, а потому он вышел на крыльцо. Последнее, что он увидел: какая-то пичужка, сорвавшись с конька крыши, порхнула в сторону болот. Еще секунда - и тень Буша развеял ветер.
     
     II. Великий Викторианский дворец
     
     Материализовавшись под сенью вековых вязов, Буш уже знал, что попал по адресу. Леди-Тень маячила неподалеку - сквозь нее уже успели пройти десятки прохожих. В конце вязовой аллеи огромный фонтан изливал в бассейн потоки воды, над ним зависло радужное марево.
     Буш и без подсказок знал о своем время- и местонахождении: все-таки после всеобщего викторианского помешательства что-то застряло в его голове. То был год тысяча восемьсот пятьдесят первый, год Великой Выставки - помпезной демонстрации богатства и могущества Британской империи.
     Буш прошелся немного по аллее, и тут его остановило одно необычное зрелище; оно привлекало и прохожих. Разинув рты, они столпились вокруг гигантской цинковой статуи. Представляла она собой фигуру всадницы-амазонки. Она застыла, нацелив копье на тигрицу; а та (видимо, имея на то веские причины) пыталась достать добычу, вцепившись в бок лошади.
     Всему искусству Викторианской эпохи можно было дать общий заголовок: "А что же будет дальше?" Эти викторианцы были мастера в превращении мгновений в вопросы. И правильно делали, что спрашивали: все их десятилетиями накопленное мастерство было осмеяно и развеяно по ветру под натиском новых корифеев: фотографии, кино, телевидения. И они еще настойчивее требовали разрешения замучившего всех вопроса.
     Сейчас жизнь Буша тоже зависела от выбора ответа на этот вопрос. Леди-Тень все наблюдала за ним. Со своей колокольни ей, разумеется, замечательно видно, а-что-же-6удет-далыпе-с-Эдди-Бушем. Мысль, что ни говори, не из приятных; и он с удовольствием заключил, что она не больше его знает, кто победит в поединке тигрицы и амазонки.
     Еще одно а-что-же-6удет-далыпе повисло в воздухе, и касалось оно Силверстона (он же Стейн). Буша долго натаскивали на убийство этого последнего. Видимо, Силверстон держит за пазухой что-то опасное для самих основ режима Глисона, а для преображенного Буша это было великим достоинством. Теперь его задача, стало быть, - разыскать Силверстона и предупредить его, если он жив еще, конечно. Ведь хотя Буш и был на собственном опыте убежден, что тот себя в обиду не даст, у него на хвосте теперь, возможно, висело несколько Глисоновых агентов. Странники, верные Режиму, сновали теперь во Времени, разыскивая Силверстона и прочих нарушителей общественного спокойствия; теперь в их ряд следовало включить и Буша.
     Вот почему после возвышенных размышлений во Всхолмье Бушу пришлось тут же спуститься на землю.
     Силверстона надо искать в Букингемском дворце, в этом не было сомнений.
     Проталкиваясь сквозь толпу, Буш поминутно восхищался тем, как эти люди разнообразны, ярки и эксцентричны - прямая противоположность его современникам, словно выровненным поД линейку. У въезда в парк стояли экипажи - личные и наемные, и кругом - лошади, в упряжи или ведомые под уздцы ливрейными лакеями. Было там и множество верховых. Буш решил, что без соседства этих странных животных портрет викторианца был бы неполным. Он уже сожалел, что не мог оседлать одну из них, - это сэкономило бы уйму времени.
     Блеснул великолепием фасад Хрустального дворца, когда Буш быстрым шагом пересек Гайд-парк и направился дальше по улице. По ней сновали кабриолеты, и, хотя они не причинили бы Бушу ни малейшего вреда, он предпочитал держаться от них подальше.
     Где-то здесь, в этой безмолвной человеческой пустыне, брел Тернерпо своим делам - великий Тернер,чьи мысли были подобны багряно-желтым всполохам огня; тот художник, каким Буш так жаждал стать. Где-то здесь глубокий старик Тернер(то был год его смерти) бродил, пытаясь вникнуть в новинки века - фотографию и технику; и, если случилось ему оказаться на Великой Выставке, он, несомненно, улыбнулся металлической всаднице.
     В один прекрасный день, пообещал себе Буш, он полностью возродится как художник; но историческая необходимость стояла пока на первом месте.
     А между тем дворец уже - вот он, и нужно держать ухо востро. Тут наверняка сновали его современники-шпионы; но будь они хоть сто раз переодеты, заметить их легко. Их силуэты гораздо темнее и плотнее всего окружающего - как будто они были здесь реальностью, а все остальное - декорациями на театральной сцене.
     У въезда гарцевали конные стражи; их лошади высокомерно поглядывали сквозь Буша. А тот, озираясь и прячась, пробирался короткими перебежками к черному ходу. Там слуги разгружали крытые телеги, разнося их содержимое по дворцовым кухням. К вертелам, в частности, тащили во множестве замороженные тушки рябчиков, фазанов, куропаток и индеек. Бушу, в его теперешнем настроении, было настолько противно это зрелище, что он отвернулся: любая смерть, пусть и этих жалких созданий, угнетала его.
     Букингемский дворец стоял на этом месте столетия, а потому даже Странникам приходилось проникать в него через двери. А раз так, то уж двери-то наверняка просматривались соглядатаями на совесть. Буш скользнул взглядом по кучке слуг в передниках, разгружавших телеги. Среди людей, уносивших очередную партию фазанов, Буш заметил человека, темным пятном выделявшегося среди прочих. Но как только Буш повернулся к нему, тот мигом исчез в лабиринте здания. Так, вот уже один проныра из его "настоящего" - шпион Глисона, без сомнения. А может, Силверстона? Буш раньше как-то не думал о том, что и у Силверстона может быть разветвленная сеть агентов и телохранителей. Но это не радовало: ведь и его сторонники заведомо не приняли бы Буша с распростертыми объятиями. Буш наметил своей ближайшей целью спрятаться во дворце, пока его не заметили соглядатаи.
     Он крался по запутанным полутемным коридорам; тут помещались бесчисленные каморки для слуг и судомойной братии. Хрупкая женщина, заправлявшая этим домом-муравейником и землями на тысячу миль окрест, вряд ли бывала здесь чаще, чем в своих дальних индийских владениях. Хотя... был уже тогда воздушный транспорт? Кажется, нет. (С историей, как мы уже знаем, у Буша были нелады.)
     Буш с трудом поднялся по черной лестнице - в Странствии любой подъем был тяжел. Оказавшись на площадке второго этажа, он поспешно вжался в стену, ища укрытия: откуда ни возьмись появилась группка женщин. Три горничные в чепцах и передниках почти маршировали под началом внушительных объемов дамы. - согласно здешней иерархии, видимо, экономки или кастелянши. Они по очереди заглядывали в комнаты, располагавшиеся по коридору, - наверное, чтобы удостовериться, что все прибрано как следует. В коридорах царил полумрак, и Буш, как ни пытался, не мог определить, были эти женщины "местными" или "пришелицами".
     Он скользнул за их спинами и прошел сквозь приоткрытую дверь в соседний коридор. Тут было гораздо просторнее, и обстановка куда богаче: на полу уже обнаружились ковры, на окнах - тяжелые портьеры, вдоль стен - деревянная мебель, изукрашенная резьбой. Час был еще ранний, ведь, согласно здешним обычаям, завтракали около половины одиннадцатого, а иногда и позже; а потому этажи были пока пустынны. Буш, блуждая по ним, совсем заплутал.
     Его беспокойство все росло. Агенты Глисона, без сомнения, уже вычислили его и выследили. Теперь нужно было готовиться к худшему; однако лучевое ружье до сих пор лежало в ранце и, кажется, даже на самом дне. Буш, внезапно вспомнив это и обругав себя за беспечность, нырнул в один из темных коридоров.
     Оттуда как раз выходила горничная. Буш резко повернулся й почти побежал обратно, но горничная догнала его и схватила за рукав.
     - Эдди, не удивляйся слишком громко. Это я! Когда же в последний раз он слышал человеческий
     голос, кроме своего собственного?..
     Эта странная горничная носила кислородный фильтр вместо броши, закалывающей фартук. Соломенные волосы были подоткнуты под чепец, который казался вдвойне белым в контрасте с замурзанным лицом.
     - Энн! Да неужели?!
     Он судорожно схватил ее за запястья, не уверенный, впрочем, в том, что чувствует к ней. Это, наверное, будет зависеть от ее чувств к нему. Рука ее была слегка стеклянистой, и голос казался чуть тоньше, доносясь до него сквозь еле ощутимый энтропический барьер.
     - Что ты тут делаешь? - был первый ее вопрос.
     - А ты?
     Вместо ответа она потащила его к ближайшей двери. За ней оказалась комнатка с камином. Спиной к огню сидела дородная дама со связкой ключей на поясе; она была поглощена составлением какого-то списка.
     - Для чего ты меня сюда затащила?
     - Видишь - это кастелянша. Тут рядом - покои мажордома, где бездельничают сейчас лакеи и горничные... Эй, послушай-ка, Эдди, с тобой что-то не так. Можно подумать, ты мне не рад!
     Не нравилось ему все это. Энн никогда раньше не интересовалась окружающей обстановкой, и в ее манерах, в слишком бурной веселости было что-то напускное и пугающее. Ниточки подозрений мгновенно сплелись в клубок, и Буш полез в ранец за оружием.
     - Итак, ты покинула меня в юрском. А потом?
     - Ничего я тебя не покидала. Возвращалась туда, где ты остался, добрый десяток раз и у всех спрашивала - но ты исчез, как не бывало. -
     - Это ничего не объясняет. - Он нащупал-таки ружье и потихоньку переправил его в глубокий карман, надеясь, что Энн не заметила этого маневра.
     - А потом я наткнулась на Лэнни и еще кое-кого из наших. Мне не сразу удалось от них удрать.
     - Ну, уже горячее - чуть-чуть смахивает на правду.
     - Да это и есть правда - правдивее не бывает... И потом, тебе до меня не было дела - я ведь твое очередное приключение, не больше, - разве не так? А Лэнни я была нужна.
     - Ты была нужна мне тогда, - отрезал Буш. - Теперь же, как мне показалось, тебе понадобился я. Что ты все-таки забыла в тысяча восемьсот пятьдесят первом?
     Упоминание о Лэнни разбередило старую ноющую рану - та комната с окровавленным полом. Что бы подумала она обо мне, если б узнала?..
     И тут в Энн проснулось что-то давнее, полузабытое. Она швырнула чепец на стол:
     - Только давай не будем играть в Звездную палату, хорошо? Я не обязана отвечать на твои вопросы - слава Богу, мы не на суде. Не хочешь мне помочь - ладно, только незачем засыпать меня вопросами, если не веришь ни одному моему слову.
     - А я всего-то спросил, что ты делаешь в тысяча восемьсот пятьдесят первом.
     - Ты сам знаешь, что творится у нас в "настоящем". Новое правительство закручивает гайки, отлавливая всех Странников до единого и возвращая их назад в свои времена. В юрском всех сгребли подчистую. Лэнни и его товарищей отконвоировали в "настоящее", но мне удалось их запутать, замести следы - и вот я здесь. Мне казалось, что так безопаснее. Ну, теперь-то твоя душенька довольна?
     Буш выхватил оружие и навел дуло на Энн:
     - Нет, пока недовольна. Ты явно что-то скрываешь. Откуда тебе известно, что я побывал в две тысячи девяносто третьем?
     Вопрос привел ее в замешательство, граничившее со страхом, - во всяком случае, глаза ее растерянно забегали по сторонам.
     - Откуда... Да с чего ты взял, что я знаю? Вот впервые от тебя же и услышала.
     - Ты говорила, что знаешь, ^сак там обстоят дела.
     - Вовсе незачем возвращаться в две тысячи девяносто третий, чтобы знать, что там творится. Ведь знаю же я - хотя в "настоящее" не Странствовала.
     Надо признать, это звучало убедительно. Но кое-что все-таки оставалось невыясненным.
     - Ты сказала, что взяли Лэнни и его товарищей. Кого именно?
     - Ну, Пита, Джека, Джози... - Она перечислила почти всех.
     - А Стейн?
     Она нервно облизнула губы:
     - Эдди, ты пугаешь меня! Он взвел курок.
     - Я не видела его в юрском. А ты?
     - Где он сейчас?
     - Эдди, да откуда мне знать?!
     Он тисками сжал ее запястье, его глаза метали молнии.
     - Энн, ты знаешь, на что я способен. Отвечай быстро - здесь Стейн?
     - Эдди, ради Бога! Я знаю, ты человек жестокий, но ведь я не заслужила...
     - Здесь он, я спрашиваю?!
     - Да, да, под настоящей фамилией.
     - Силверстон?
     - Да, Силверстон.
     Он решил обыскать ее на всякий случай. Под фарту ^ ком обнаружился газовый пистолет. Что-то подкатило к горлу, когда он ее ощупывал, но разум заставлял его следовать избранному курсу. В этот момент кастелянша прошла сквозь них и выплыла в коридор.
     - Ты здесь, чтобы убить его, да? Ты - наемный убийца?..
     Она опустила глаза, страшась его ответа. Она - такая хрупкая, почти как Джоан Буш, хоть в остальном они и несхожи. Она, как и Джоан, была всецело подчинена времени. И хотя Буш знал, что никогда не смог бы полюбить ее, он пожалел о сказанном.
     - Да, так. И ты должна доставить меня к нему или его - ко мне. Ведь ты знаешь, где он сейчас?
     Она была в явном замешательстве - глаза ее всячески избегали его взгляда.
     - Послушай, я и правда знаю, на что ты способен, но... ты не доверяешь мне, однако постарайся положиться на меня хоть на пять минут. Подожди здесь, ладно? Я обещаю, что вернусь. Обещаю.
     - Но ведь Силверстон здесь?
     - Да, да.
     - Ладно, даю тебе пять минут - приведи его сюда. Обо мне ни слова - ни ему, ни кому другому. Все поняла?
     - Да, Эдди, поняла. Но ты доверяешь мне?
     - Как своей матери.
     Она пристально сощурилась, подозревая скрытый намек в его словах, затем повернулась и побежала прочь.
     А Буш, в свою очередь, почувствовал, что она затевает что-то недоброе. Была в ней какая-то новая, до предела натянутая струна, - как будто кто-то заложил в нее свою программу, как в компьютер. Если держиморды нового режима поймали вместе с Лэнни и ее, она наверняка прошла обязательный учебный курс. А обнаружив ее необычные способности и опыт в Странствиях, институтские вояки могли обучить ее для роли убийцы Силверстона. Вот поэтому Буш и не раскрыл ей своих истинных намерений. Итак, паутина из настоящего опутывала своими липкими нитями и прошлое.
     Наверное, власти, потеряв его след, послали ее взамен - и, скорее всего, не одну. Ведь говорила же она когда-то, что боится Странствовать без провожатых... Вывод: возвратится она сейчас не одна. Ведь по дворцу снует шайка резидентов режима, это ясно; значит, она обязательно приведет на хвосте кого-нибудь, даже если с ней и будет Силверстон. Может, они подождут, пока он выстрелит в Силверстона, а потом... Но у Буша имелось преимущество: его намерения не были известны никому. А сейчас надо делать то, в чем себе поклялся, - спасать Силверстона.
     Буш здраво рассудил, что не стоит торчать здесь и ждать, пока его сцапают. Энн он не доверял, конечно. Все так же держа ружье наготове, он прошел сквозь дверь и оказался в коридоре.
     Дверь в комнату напротив была распахнута. Там гладили белье, поминутно меняя подогреваемые тяжеленные утюги. Буш мельком разглядел на белье монограмму "К. В." и короны по углам простыней. Он прислонился к косяку и, напряженно щурясь, наблюдал за темным провалом коридора.
     Минуты ожидания растянулись на годы, и мерзкий холодок страха начал расползаться внутри. Конечно, всегда можно было вернуться в две тысячи девяносто третий, но ведь там ждали его с отчетом. А если навеки нырнуть в Прошлое - в девонский или кембрийский? Ведь вновь обретенное ощущение цели и осмысленности никуда не денется и составит ему там лучшую компанию. О, как необъятно и неизмеримо время - даже человеческое!
     Кто-то не таясь бежал по коридору - Буш слышал скорые шаги. Он поспешно нырнул в тень.
     Появился запыхавшийся человек; он был высок, светловолос. Он знал, куда бежал и кого искал. Он протянул Бушу руку, и в жесте этом было столько дружелюбия, что Буш, улыбаясь, уже подавал руку в ответ. Сразу он не понял, кто был перед ним, но этот человек казался ему самым близким из всех чужих!
     - Ты?
     - Я!
     И это был он сам; его будущее "я" вынырнуло из потока времени, чтобы поддержать и укрепить Буша в его намерении. Это было похоже на объяснение в любви. Целое наводнение чувств переполняло Буша при виде собственного повторения в шаге от него, и слова застряли в горле. Но видение длилось лишь секунду: тут же коридор опустел - Буш будущего растворился во мраке.
     Рыдание сжало его горло, и неуправляемые слезы побежали по щекам. Но едва он собрался и взял себя в руки, снова послышался шум.
     То были шаги не одной пары ног. Буш попятился от светового прямоугольника раскрытой двери.
     Он, злорадствуя, представил, как наскочит на Силверстона из-за угла, внезапно - не это ли самое тот проделал в юрском? Заметим, правда, что в тот раз Силверстон, должно быть, принял его за агента Стенхоупа, Хауэса и прочей компании.
     Из темноты вынырнули двое, остановившись в ярде от невидимого Буша. Буш уже по шагам догадался, что оба принадлежали к его времени, так что его не обманули их наряды. Одним, вернее, одной из прибывших оказалась Энн; ее сопровождал джентльмен в смокинге. Буш не мог разглядеть его лица, но ему тут же стало ясно: человек этот - не Силверстон.
     Двое, все еще не видя Буша, вышли в комнату. Буш последовал за ними, наведя на их спины ружейное дуло.
     - Руки вверх! - приказал он.
     Оба в недоумении обернулись. Теперь лицо спутника Энн было отчетливо видно. Фальшивые бакенбарды и парик не ввели Буша в заблуждение: перед ним стоял тот, кто однажды пытался умаслить его бутылкой "Черного Тушкана", тот, кто самолично отдал приказ охотиться на Силверстона; и он же первый покарал бы Буша, не выполни он свою миссию. Одним словом, Хауэс.
     За долю секунды в мозгу Буша пронеслась целая вереница мыслей: Энн привела сюда Хауэса, - значит, она предала его, - поделом тебе, старый дурак, кто ж доверяет женщине, - она не любит его и никогда не... Он спустил курок. Выстрел пришелся почти в упор. Тонкая спица света пронзила Энн, и она, как сломанная тростинка, упала к его ногам.
     Буш перевел дуло на Хауэса и увидел, что зрачок капитанского пистолета уже смотрит на него... И тут что-то снова случилось со временем. Буш видел неторопливо нацеливающееся дуло, как при замедленном прокате кинопленки. Хауэс не спеша примостил палец на курке, а в это же время рука Буша с пистолетом плыла вверх ужасающе медленно, как если бы к ней была подвешена гиря.
     Пистолет Хауэса глухо рявкнул, и Буш, погружаясь в темноту, повалился на пол подле Энн.
     
     III. Под кринолинами королевы
     
     - ...Вы цитировали Вордсворта! - ледяным тоном отчеканил Хауэс. - Потрудитесь встать!
     Окрик вырвал Буша из сумеречного и муторного забытья. Он со стоическим усилием сел, сжимая голову побелевшими пальцами. Хауэс стрелял в него из газового пистолета - действие он оказывал препротивное, но не смертельное. Буш, пытаясь не дать голове разлететься на кусочки, почти искренне жалел, что не получилось наоборот.
     Хауэс, оказывается, перетащил его в гигантскую спальню весьма эксцентричного убранства; все здесь было просто подавляющих размеров. Сам Буш возлежал на шкуре белого медведя, которой все равно коснуться не мог.
     - О Господи, я убил Энн! - сказал он сам себе, проведя рукой по глазам.
     Хауэс так и стоял у него над душой.
     - Буш, я разыскивал вас. Что скажете вы в свое оправдание?
     - Я буду говорить с вами только после того, как смогу встать.
     Хауэс схватил его за руку и дернул вверх, подняв его на ноги. В этот момент Буш занес кулак, но газ действовал надлежащим образом - у него совсем не осталось сил, чтобы вложить их в удар. Хауэс шутя отразил его.
     - Ну, вот вы и встали, теперь разберем все по порядку. Мне необходимо знать, где вы пропадали с тех пор, как покинули две тысячи девяносто третий. Я весь внимание.
     - Мне нечего сказать вам, равно как и кому другому из сторонников Режима.
     - Боюсь, вы не знаете, на чьей я стороне, да и о себе не больше того.
     - В своих убеждениях я тверд.
     - Замечательно, тогда с вас и начнем. Зачем вы стреляли в Энн?
     - Вы все отлично знаете! Я стрелял потому, что она предала меня! Привела вас, чтобы вы меня пристрелили, - и не возражайте, я не поверю.
     - Так что ж вы не стреляли в меня, раз я был опасен для вас? - Видя замешательство Буша, он продолжал: - Да я знаю и так. Я читал ваше досье в Институте задолго до того, как послал вас на охоту за Силверстоном. У вас болезненная страсть к женщинам оттого, что ваша мать якобы предала вас когда-то; с тех пор вы всегда пытаетесь предать женщину до того, как она проделает это с вами.
     Подстегнутый жгучим желанием оправдаться, Буш возразил:
     - Вы не знаете всего, что произошло за последнее время, Хауэс. Не мог я выполнить ваш приказ, будь он неладен. Я скрылся из поля досягаемости ваших цепких лап; размышлял и стал свидетелем невзгод одной семьи из прошлого...
     Физиономия Хауэса перекосилась, как если бы он насыпал в рот пригоршню клюквы.
     - Может быть, может быть. Богу ведомо, какая каша у вас в голове. Я сейчас разуверю вас кое в чем. Вы жестоко ошиблись насчет Энн и насчет моей роли во всем происходящем.
     - Вам бы в ад с вашими проповедями! Пристрелите меня прямо здесь - и с концами.
     Хауэс прислонился к дубовому шкафу.
     - Очень мне нужно было перетаскивать вас сюда, чтобы пристрелить. Послушайте, поговорим, наконец, серьезно. Я сейчас в большом затруднении - и я не враг вам, хоть от вас я и не в восторге. Итак: Энн любила вас. Считайте, что она пожертвовала ради вас жизнью. Я послал ее в тысяча восемьсот пятьдесят первый, чтобы разыскать вас и убить, пока вы не добрались до Силверстона. Но когда вы с ней столкнулись в коридоре, она не смогла - хотя была вправе - выполнить приказ. Она нашла меня и...
     Буш язвительно рассмеялся:
     - Ну а вы, значит, щадя мои чувства, исполните собственный приказ за нее. Вы очень щепетильны!
     - Надеюсь, что так. Но вы многого не понимаете. Последнее время я и думать о вас забыл - голова была занята другим. Но когда прибежала Энн и сообщила, что видела вас здесь, я тут же понял: вы переменили мнение и решили предупредить Силверстона об опасности. Не протестуйте! Я сам прибыл сюда ради его спасения. Я надеялся обрести в вас союзника - вот для чего Энн привела меня к вам. Я думал, мы сразу же все обсудим. А вы - тут же за пистолет...
     - Боже, какую ахинею вы несете! Кто, как не вы, заслал меня сюда с заданием убийцы! Ведь смешно было бы предположить, что вы переметнулись в другой лагерь за одну ночь!
     - Одна ночь здесь ни при чем. Я всегда был и буду в одном лагере - в том, что стоит против Болта, Глисона и всего, что они несут с собой.
     Буш потер шею ладонью.
     - Смешной вы человек. Думаете, я хоть единому слову поверил? Да, как же. И для чего вы все это затеяли?
     - Силверстон знает нечто, способное свергнуть диктатуру партии Действия, да и любой тоталитарный режим. Уинлок, как вы знаете, заперт в сумасшедшем доме под надежной охраной. Но, конечно, он в самом что ни на есть здравом уме. Силверстона он когда-то считал своим оппонентом, но последние события многое изменили: теперь они союзники, потому что враг у них общий. Мы сумели подставить в охрану Уинлока своих людей. Вот увидите, они оба станут опорными точками надвигающейся революции. Я работаю на нее - а значит, и на них.
     Буш посматривал на него все еще недоверчиво:
     - Докажите!
     - Так вы же и есть мое доказательство! Моя обязанность, как вы знаете, - обучать и засылать в прошлое агентов. Я замечательно использовал эту возможность, подбирая на эти роли самых неподходящих людей. А вы - убийца Силверстона - шедевр, предмет моей профессиональной гордости!
     И оба непроизвольно расхохотались.
     Буш все же не до конца поверил в сказанное. Он мучительно соображал, на чем бы еще подловить Хауэса, но в следующий же миг что-то в лице капитана развеяло все его подозрения.
     - Ну, положим, я поверил. Что нам делать дальше? Хауэс со вздохом облегчения спрятал пистолет в карман и протянул ему руку:
     - Теперь мы - союзники, и главная наша задача пока такова: забрать Силверстона и бежать отсюда побыстрей.
     - А как с телом Энн? Мне хотелось бы забрать его с собой в "настоящее".
     - Это подождет; Силверстон пока - на первом месте.
     Хауэс вкратце обрисовал картину происходящего: Новое правительство все крепче сжимало страну в железных тисках; были разогнаны профсоюзы, закрыты университеты. Всюду насаждались новые драконовы законы и правила, невыполнение которых жестоко каралось. Кто-то из руководства пронюхал о связях Хауэса с "бунтовщиками", и тот поспешил скрыться в прошлом в компании Энн - революционным силам там очень пригодилось бы его присутствие.
     Разыскать Силверстона оказалось делом непростым. Известно было, что он покинул юрский во время облавы на "подозрительных личностей". Потом он блуждал по разным эпохам, пока не оказался в тысяча девятьсот первом году - это был "потолок" его приближения к "настоящему" .
     - Тысяча девятьсот первый поверг его в уныние, - рассказывал Хауэс. - Он был один-одинешенек, и это здорово его угнетало. Он избрал своей резиденцией Букингемский дворец. Однако он неудачно подгадал время: тогда всего лишь месяц прошел после смерти королевы, и все вокруг казалось обернутым единым куском черного крепа. Силверстон долго не вынес этого и перебрался сюда в поисках соратников. Тут мы его и встретили... А это еще кто? - Хауэс с круглыми от изумления глазами мотнул головой в сторону исполинской кровати. За нею маячил туманный женский силуэт; сквозь него был виден рисунок обоев.
     - Мы не единственные призраки здесь, - ответил Буш.
     - Она за нами шпионит. Откуда она взялась?
     - Точно не знаю. Она преследует меня уже многие годы.
     Хауэс вплотную приблизился к этому сгустку мрака и с удивлением его разглядывал. Буш ни разу еще не посмел взглянуть на нее так; она была, вероятно, частью его личности, и части этой он всегда стыдился посмотреть в глаза. Надо ли говорить, что Бушу совсем не польстило резюме Хауэса:
     - А она похожа на вас.
     - К делу! Где сейчас Силверстон?
     - ...Не выношу, когда за мной подсматривают.
     - Тогда сделайте что-нибудь - если сможете.
     - Да, вы правы - тут ничего не поделаешь, - и Хауэс отвернулся.
     - П-послушайте: Энн действительно любила меня? - Этот вопрос, оказывается, давно не давал Бушу покоя.
     - Ну, так я понял. - Хауэс пожал плечами, как будто собираясь продолжать, но передумал и завел речь о другом: - Нам надо бы переправить Силверстона в безопасное место. Дворец уже наводнен шпионами режима. К сожалению, безопасных мест совсем немного. И потом... видите ли, Силверстон - человек до странного осторожный. Он постоянно дрожит за свою жизнь, и теперь главная его забота - передать свои знания в надежные руки и голову... Мои руки и голову он надежными не считает - вообще не доверяет военным... Погодите-ка... Ох, голова моя садовая! Да вы же, Буш, вы тот самый человек, кто ему нужен! Ведь вы художник, а у него, похоже, сдвиг на почве искусства. Скорее к нему!
     Оба поспешно шагнули к двери - и недоверчиво переглянулись.
     - Ну же, вперед, показывайте дорогу, - поторопил Буш. - Если мне приходится верить вашему рассказу, то вам - убеждать себя, что я не выстрелю вам в спину!
     Бушем снова овладела неуютная мысль о том, что его собственное сознание скрывает что-то от него самого. Но размышлять об этом он тогда не мог - все внутри было придавлено горем и сознанием вины в смерти Энн.
     Пока оба Странника, колеблясь, изучали друг друга, Леди-Тень не спеша вышла из комнаты. Это заставило Хауэса встрепенуться.
     - Ну, вперед! - скомандовал он.
     Выйдя снова в коридор, Буш почувствовал, что задыхается, и лихорадочно втянул струю через фильтр. Возмездие за Энн и Лэнни уже пустилось за ним в погоню, и он боялся представить, какую форму оно примет.
     Хауэс дорогой давал какие-то инструкции; Буш едва слушал его. Приближался обеденный час, и коридор теперь был полон. Если бы Хауэсу сейчас взбрело в голову пристрелить Буша прямо здесь, эти люди и знать бы не знали о случившемся и преспокойно проходили бы сквозь его тело.
     - Силверстон сейчас в Западной гостиной, - бросил Хауэс через плечо.
     А кругом сновали фраки, декольте, расшитые шелковые жилеты, и на каждого гостя приходилось по крайней мере по одному ливрейному лакею. Буш внимательно вглядывался в них, разыскивая силуэты потемнее.
     Тем временем наши путники оказались у нужной двери. Ее охранял важный человек в ливрее, и краски этой ливрей были куда гуще, чем на всем окружении. Но стоило Бушу вскинуть пистолет, как Хауэс перехватил его руку:
     - Он - йз наших. - И, обернувшись к стражу: - Все спокойно?
     - Силверстон пока там; никто не входил, не выходил и не вламывался.
     Хауэс недоверчиво нахмурился, затем кивнул и скользнул за полуоткрытую дверь. А Буш колебался, в упор разглядывая стража, - но, похоже, он совсем разучился делать различие между другом и врагом. Мрачные предчувствия не давали ему потянуть ручку двери на себя. Буш колебался; но тут же он представил себе, с каким облегчением сбросит с плеч гору нервного напряжения, когда закончится вся эта заваруха, - и, уже смеясь над своими страхами, прошел в комнату вслед за Хауэсом.
     Оглушительный удар тут же свалил его с ног.
     Буш не сразу понял, что лежит, перегнувшись пополам и уткнувшись лицом в узорчатый турецкий ковер. Он попытался хотя бы сесть - ему с трудом это удалось. И тут же у затылка ощутился холодок пистолетного дула.
     - Это кто еще такой? - рявкнул кто-то сверху.
     - Мой друг, - ответил голос Хауэса.
     Буш оглядел комнату - насколько это возможно было сделать, не поворачивая головы. Иуда-охранник как раз закрывал за собой дверь. Его сподвижников в гостиной было пятеро. Четверо из них, видимо, прятались за дверью, когда входил Буш, и теперь составляли ему и Хауэсу почетную охрану. Все они были ни дать ни взять викторианские джентльмены. Один из них нагнулся и сорвал с Хауэса парик и фальшивые бакенбарды; и этот последний выглядел совсем уничтоженным и потерянным, лежа на полу под прицелом пистолета.
     - Все вы виноваты, - шепнул он Бушу. - Не провозись я столько с вами, все могло бы обернуться иначе!
     Хауэс принялся было распекать предателя привратника, но новый удар заставил его умолкнуть.
     Пятый член шайки располагался у окна, изредка в него поглядывая. Возле него обнаружилось кресло, к которому был накрепко привязан человек с кляпом во рту. Буш догадался прежде, чем разглядел: это был Силверстон.
     - Ну, видите - все оказалось легче, чем мы думали, - произнес тот, кто столбом возвышался над Хауэсом, - по всему видно, что предводитель шайки. На нем был серый плащ и цилиндр, и этот костюм явно не вязался с его злокозненным, хотя и умным лицом.
     - Да, мне следовало бы знать тебя лучше, Гризли. Ну, действуй же! - едко процедил сквозь зубы Хауэс.
     Гризли. Бушу уже приходилось слышать это имя. Где же... Ну да, конечно: лейтенант, один из былых приверженцев Болта. Сменил себе босса, вот и все.
     - Мы отправим вас - тебя, Хауэс, и твоего прихвостня - назад, в две тысячи девяносто третий, - процедил тот, не клюнув на издевку. - Вы предстанете перед судом по обвинению в измене государству и правительству, которому я имею честь служить. Вам введут дозу КСД, и мы доставим вас, как миленьких, домой. Силверстону мы, разумеется, не предоставим большего комфорта на время Странствия.
     Он кивнул стоявшему рядом, и тот вытащил из ранца шприц и ампулы. В тот же момент массивная дверь распахнулась, и в комнату вошли несколько ливрейных слуг. Гризли и компания встрепенулись было, но лакеи были у себя дома в этой эпохе: они прошли сквозь наших Странников и глазом не моргнув. До их'прихода гостиная была пуста. Лакеи шли гуськом, раздувшись от важности, и поправляли тяжелые портьеры.
     Это зрелище отвлекло всеобщее внимание, и Буш начал прикидывать, успеет ли он вырваться и скрыться за дверью. Такая попытка была обречена на провал при обычных условиях, но сейчас стоило попробовать. Буш уже собрал в себе силы для прыжка, когда произошло нечто.
     Сквозь стену в комнату вплыли четыре тени из будущего - Леди-Тень и трое мужчин. Они, казалось, висели в воздухе; каждый сжимал в бесплотных руках длинную трубку, и трубки эти были уже нацелены на гризлийцев.
     Буш быстро поднял глаза на Леди-Тень; их взгляды встретились. Она слегка кивнула ему и прикрыла себе нос и рот ладонью, как бы побуждая Буша сделать то же самое. В следующее мгновение они уже окружили захватчиков и открыли по ним огонь из своего фантастического оружия.
     Вещь неслыханная - заряды, выпущенные из оружия будущего, пробили энтропический барьер. Сжатые струи невидимого газа метнулись в поборников режима. Те с перепугу открыли беспорядочную (и бесполезную) стрельбу, но, втянув ноздрями едкий воздух, тут же мешками валились на пол.
     Буш сам невольно глотнул газа, и в голове все смешалось и поплыло. Спешно зажав нос и рот ладонью, он, как смог, выбрался из комнаты.
     Все ощущения его притупились, перед глазами стоял туман. Да, тщетно действие - всякое действие и это его действие. И никогда-то он не был свободен... и тайна Вечности.
     Буш усилием воли собрал разлетавшиеся осколками мысли, как склеивают чашку. Только сейчас он обнаружил, что сидит на полу, вытянув ноги поперек коридора как шлагбаум. Коридор снова опустел - видимо, все приступили к трапезе. И только две фигуры, полные величавого достоинства, плыли по направлению к нему. Дама грациозно и истинно по-королевски опиралась на руку своего спутника, а он... Ну конечно! Не мудрено, что лакеи, кланяясь им, чуть ли не подметали париками пол! Буш, стиснув зубы, попытался отползти с дороги ее величества королевы Англии и принца - Консорта, но не успел - они прошли сквозь него, и голова Буша на миг утонула в пышных призрачных юбках.
     Казалось, сама абсурдность этого происшествия возвратила Бушу- рассудок и способность соображать. Он теперь почти без труда поднялся, глотнул свежего воздуха через фильтр и взвел курок газового пистолета. Наконец он собрался с духом и заглянул в щелку двери, через которую только что спасся.
     Бесчувственные Странники лежали кучкой на полу. Лакеи-викторианцы, закончив свой обход, все так же невозмутимо, словно неся на головах наполненные сосуды, туськом выплыли из комнаты. Четверо из будущего слегка поклонились Бушу и тоже выскользнули прочь.
     Буш решил, что время никогда не ждет и даже в этом необычном случае ждать не будет. Он поспешно разоружил гризлиевцев - те и не шелохнулись. Потом, следуя только что пришедшей в голову мысли, повытаскал из их карманов и ранцев весь запас КСД - это могло хоть на время задержать их возвращение в "настоящее". Он выволок Хауэса, не подававшего признаков жизни, в коридор и снова вернулся в комнату за Силверстоном. Тот все еще был привязан к креслу и тоже временно отключился под действием газа. На полу обнаружилось лучевое ружье Буша - он выронил его, когда был сбит с ног, входя сюда впервые.
     Нашарив в ранце нож, Буш разрезал путы Силверстона и, вытащив этого последнего в коридор, связал ими покрепче Хауэса.
     - Сам знаешь за что, - бросил он.
     А затем понесся по коридорам, не разбирая дороги, с отчаянными воплями: "Энн! Энн!"
     
     IV. Луч, оказавшийся безвредным
     
     Есть точки на кривой нашего жизненного пути - скажем, день в покинутом саду, строка из Вордсворта, клюшка для гольфа или долгие сумерки на девонийском берегу; они, подобно колышкам, держат нашу память в прочной сети.
     Но сейчас Буш впервые прорвал эту сеть. Так сильно в нем было предчувствие, что Энн не умерла, что он, казалось, забыл все прожитое, сошел со старого пути и начал новый, с нуля.
     Пробежав немного, Буш внезапно остановился: он понял, что ничего не выбегает; так искать Энн бесполезно. Времени в обрез: Гризли и его присные вот-вот придут в себя. Необходимо предпринять новое Странствие, но на этот раз - недалекое.
     Для начала он снова вернулся в гостиную. КСД еще не иссяк в его крови - ведь в тысяча восемьсот пятьдесят первый он прибыл совсем недавно. Усилием воли он привел в действие скрытые рычаги своего сознания и нырнул в мощный поток времени. Барахтаясь и отчаянно борясь с течением, он то и дело на короткий миг выныривал. Та же комната, но - разные времена, разные люди. Бушу необходимо было поймать и остановить то мгновение за несколько минут перед тем, как Хауэс и Энн нашли его в коридоре; то самое мгновение, когда тот Буш - несколькими часами старше Буша теперешнего - дожидался их у раскрытой двери гладильной. Но как отыскать этот безликий, безымянный день, не отмеченный для других ничем, - разве что педантичная королева занесла его в свой дневник как веху "одним днем меньше"...
     Ага! А вот и Силверстон. В одно из "выныриваний" Бушу бросилось в глаза длинноносое лицо. Он спрятался за портьеру, приготовившись наблюдать; но затем ему припомнился рассказ Хауэса: ведь Силрерстон прожил в тысяча восемьсот пятьдесят первом довольно долго до прибытия туда Буша. Значит, недолет; но направление взято правильно - цель была уже близка.
     В конце концов инстинкт сам подсказал ему, где остановиться. Комната тонула в полумраке. Силверстон сидел, вытянув ноги, прямо на полу; подле него стоял Хауэс. Оба встрепенулись, когда в комнату пулей влетела Энн. Весь облик ее выказывал сильнейшее волнение.
     - Дэвид! Я только что видела здесь Эдди Буша!
     Она выжидающе воззрилась на Хауэса, все еще прерывисто дыша и нервно сплетая пальцы. Хауэс же вмиг посуровел, сложил кожу лба в глубокомысленные складки и даже подергал свои накладные бакенбарды разок-другой.
     - Этого и следовало ожидать, - прокашлявшись, степенно изрек Силверстон. - Я видел его мельком в этой самой комнате пару месяцев назад. Он уже тогда строил против меня козни!
     Хауэс, похоже, вовсе не слушал его.
     - Ты, конечно, выполнила приказ? - адресовался он к Энн.
     - Ну как я могла, Дэвид, подумай! Без горячки подумай: он изменил свое решение. Теперь он хочет и может помочь нам. Видит Бог, как нам нужна помощь!
     - Ну, вот уж спасибо за новости! - Хауэс схватился за пистолет и бросился к двери. - Доверять или не доверять Бушу - все лишняя забота, а мы и сами, без него, прекрасно умеем осложнять себе жизнь. Веди меня сейчас же к нему!
     Энн перехватила его руку с пистолетом:
     - Ради Бога! Ты непременно пожалеешь о том, что совершил. Буш будет нам полезен. Прошу, веди себя с ним разумно, ведь он - "личность непредсказуемая". Узнаешь свои слова? К тому же у него лучевое ружье.
     - Ха! С этим порядок, можно не беспокоиться: ружье безвредно, как детская игрушка. В свое время я все предусмотрел.
     - Как обычно. Но я очень прошу, не причиняй ему вреда!
     Хауэс в упор посмотрел на нее, и складки меж его бровей сами собой разгладились.
     - Ты все еще вздыхаешь по нему?.. Ну что ж, придется с ним побеседовать. Но не забывай: мы многим рискуем... Профессор Силверстон, будьте любезны, подождите нас пару минут. Мы быстренько все закончим и тут же отправимся.
     - Но как там с моим чемоданом? - забеспокоился Силверстон. - Я не могу отправляться без него. Энн, вы, по-моему, как раз за ним и...
     - Я собиралась - и тут налетела на Эдди. Но не беспокойтесь, я мигом его принесу.
     Бушу недосуг было дослушивать до конца их разговор - он, крадучись, выскользнул из комнаты.
     Он изучал выражение лица Энн в тот момент, когда Хауэс спросил, вздыхает ли она по нему. До того мгновения Буш считал, что навсегда потерял дар любви, но взгляд Энн его сразу в этом разуверил.
     И впервые он увидел ее лицо без той безразлично-циничной маски, которую принимал раньше за ее настоящие черты.
     Но Хауэс - каков комедиант! Буш нашел в себе мужество признать, что этот последний, с его храбростью, трезвой головой и практической сметкой, мог бы поучить его многому. Ведь это Хауэс, заранее все продумав, вручил своим агентам совершенно безвредное оружие - так, как если бы он предвидел сегодняшний случай. И если его ружье вместо лазерного луча послало в цель безобидную струйку света, значит... значит, Энн он не убивал!
     Надо ли говорить, что с этого момента у Буша отпали всякие сомнения в искренности и намерениях славного капитана!
     Теперь Буш мог с легким сердцем вернуться в то мгновение, в котором Силверстон и Хауэс все еще полулежали в коридоре, оцепененные действием газа. Но Буш чувствовал не просто облегчение - он ликовал, торжествовал! Как все-таки приятно стряхнуть с себя дурной сон, в котором ты был убийцей, и вновь ощутить, что ты по-прежнему чист, добродетелен и никем не проклинаем! И Энн жила, как прежде.
     Внезапная мысль клюнула Буша, и он, смеясь почти в открытую, стрелой полетел по коридору, повторяя путь, только что проделанный Энн.
     Он вскоре нашел того, кого искал. Тот все еще прятался в тени у двери гладильной. Буш протянул к нему руку - и его зеркальное отражение пожало ее. Оба лица - или одно? - одновременно озарились улыбкой. Так все-таки странновато-непривычно и здорово видеть вот так себя самого!
     - Ты?
     - Я!
     Это было похоже на взаимное признание в любви. Ну разве не идеальную любовь испытываешь к человеку, чьи мысли и желания тебе известны и так близки - все до единого! Чувства переполняли его, он не смог сказать ничего больше. Пора было возвращаться в покинутое мгновение недалекого будущего. Он оттолкнулся, как стартующий бегун, от момента, в котором находился, и...
     ...И снова оказался в полутемном коридоре, рядом с простертыми на полу Хауэсом и Силверстоном. Тут же вернулось сознание висящей в воздухе угрозы и стремление поторопиться.
     Буш склонился над Силверстоном, тряхнул его плечо и позвал:
     - Стейн! - но потом передумал и шепнул еще раз: - Профессор Силверстон!
     Тот открыл глаза и пробормотал:
     - Это оружие - вот вам доказательство! Я же говорил...
     Буш уставился на него во все глаза. Неужели профессор знал, что его лучевое ружье... Силверстон тем временем уже сел, и его следующая фраза была уже не такой туманной:
     - Оружие, что принесли с собой те четверо из будущего, - доказательство тому, что моя теория абсолютно верна. И мы найдем еще доказательства, вот увидите! Ведь впервые на моей памяти они преодолели энтропический барьер!
     Буш, почему-то задетый тем, что Силверстон имел в виду не его случай, промолчал.
     - А ведь это, должно быть, достаточно просто, - продолжал ликовать профессор. - Мы и сами, наверное, додумались бы до такого через несколько лет... Помогите-ка мне подняться. Я знаю вас, вы - Эдвард Буш. Нам уже доводилось встречаться, ведь так? Правда, не всегда эти встречи были дружескими... Надеюсь, я не слишком покалечил вас тогда, в юрском. Но вы должны меня извинить - ведь я принял вас за Болтову ищейку, а в моем положении...
     Буш рассмеялся:
     - Тогда я едва вас заметил - меня слишком увлекла ваша спутница.
     Впервые черты Силверстона, до этого словно скованные заморозком, оттаяли. Он улыбнулся:
     - Да, она увлекала тогда и меня. Женщины - моя слабость, и я охотно в ней признаюсь... Благодарю, что вытащили меня из комнаты. Теперь развяжите-ка Хауэса - и в путь!
     - Я связал его за дело. Он поступил со мной жестоко только для того, чтобы я, подавленный горем, повиновался без вопросов. А теперь поделом ему: я терпеть не могу быть орудием в чужих руках.
     - А разве не все мы - чье-то орудие? Ведь на этом и стоит общество.
     Каждый из нас - чье-то орудие... Не такая уж новая мысль, но она отлично поясняет одну из сторон человеческих отношений: человек использует - и используем. Вот он, Буш, использовал Энн. Хауэс, в свою очередь, использовал его. А теперь Буш заставит послужить себе Хауэса, да и Силверстона.
     За ними обоими стояла сила, власть, в конце концов. Если Буш поможет им сейчас, то в две тысячи девяносто третьем они могут оказаться полезными ему. Он надеялся с их косвенной помощью снова обрести свободу и возможность творить. Значит, если он хочет сохранить жизнь своему искусству, придется на время забыть о некоторых сторонах своего "я".
     Буш принялся освобождать Хауэса от пут. Пока он негодовал на собственноручно завязанные узлы, Силверстон поведал ему следующее:
     - Нужно вам знать, что здесь, в Букингемском дворце, обреталась группа интеллектуалов - изгнанников из нашего с вами времени. Я передал им свое послание, и сейчас они уже в пути - распространяют его по миру.
     - Послание? Давно ли вы ударились в религию?
     - Вы не понимаете: речь идет о моем учении. Ах, как мне недостает сейчас Уинлока - наша ссора, разумеется, теперь улажена. Даже мне самому не постичь всего того, что я открыл. Mоe открытие переворачивает весь миропорядок, я сам никак с этим не свыкнусь. Так что - в путь, немедленно, не мешкая!
     - Но я и с места не сдвинусь без Энн!
     - Знаю, что не сдвинетесь. Она сейчас вернется с моим чемоданом - без него я никуда. Я позабыл его внизу... А, утро доброе, капитан!
     Распутанный Хауэс сел, ворча, тряхнул пару раз головой, чтобы привести в порядок мысли, беспокойно глянул на Буша:
     - Вы знаете про Энн?.. Ну, то, что она жива? Буш молча кивнул.
     - Мне искренне жаль, что так вышло. Но виноват во всем только ваш буйный темперамент. Когда вы пальнули из своего игрушечного ружья, Энн бросилась навзничь; а после того как я усыпил вас газом, пришлось убедить ее не оживать еще несколько часов... Не сердитесь, но вам и вправду была необходима хорошая встряска.
     - Да ну вас совсем! - Буш раздраженно отвернулся, и в этот момент из-за угла в коридор влетела Энн с пластиковым чемоданчиком под мышкой. Силверстон тут же сграбастал чемоданчик, а Буш - Энн. Она улыбнулась ему, слегка приподняв бровь - по-прежнему игриво-недоверчиво.
     - Зачем ты так поступила?
     - Нет, вы послушайте: это он меня спрашивает! А зачем ты принялся палить?.. Ни слова, я знаю ответ: ты мне не доверяешь. Вернее, не смеешь довериться, как не смеешь довериться себе.
     - Тогда я просто помешался с горя, когда увидел с тобой Хауэса, ведь я решил, что ты выдала меня ему! И я выстрелил только потому, что любил тебя, Энн, видишь, я совсем потерял рассудок.
     Она махнула рукой и опустила глаза.
     - Пора бы покончить с разборками - так вы и до второго пришествия не наговоритесь, а наше время на исходе, - встрял Хауэс. - Гризли и его команда вот-вот оклемаются. Конечно, можно пристрелить их, пока они безвредны - может, Буш об этом позаботится? - но это тоже займет несколько лишних минут.
     - Вы несправедливы к Бушу, - запротестовал Силверстон. - Он вызволил нас из когтей Режима, за что ему тысяча благодарностей. Но время не ждет! Мой чемодан со мной: возьмемся же за руки, доза КСД - и в путь, подальше от этого сумасшедшего дома! Мы отправимся в юрский.
     - А я думал, что мы возвращаемся домой, - возник Буш.
     - Слушайте, что вам говорят, - рявкнул Хауэс, вскрывая ампулу.
     - У нас там дело: нужно подхватить еще одного человека, - поспешил вставить Силверстон, своим тоном и видом извиняясь за отсутствие у Хауэса хороших манер.
     - Ну, все готовы? - профессор оглядел спутников. Хауэс уже крепко вцепился в него и сжал теперь руку Буша, в то время как тот взял за руку Энн.
     - На старт, внимание - марш! - скомандовал Хауэс по старой привычке.
     
     V. За гранью времен
     
     Букингемский дворец - и юрская саванна. Для Странствия Духа они были едины в одном аспекте: оба лежали под непроницаемым покровом безмолвия и недосягаемости.
     Вся четверка материализовалась в юрском одновременно, и Буша тут же охватила накопленная днями усталость и апатия. Он недобро глянул на Силверстона и Хауэса. Вся цепь происшествий в Букингемском дворце не оставила в его памяти ничего, кроме раздражения; и тут же в противовес вспоминалось ликование полета и божественный экстаз в тот момент, когда он покидал Всхолмье. Все его попытки встрять в события этого мира кончались раздражением и недовольством; так не лучше ли пребывать всю жизнь в безмолвном одиночестве?..
     Они стояли на берегу мощной медлительной реки. Позади взлохмаченными вихрами косматились джунгли, а впереди простиралась холмистая равнина. На небе зависли свинцовые облака - в общем, приевшийся юрский пейзаж.
     - Капитан Хауэс, - заговорил Силверстон. - Может, вы и Энн сходите за нашим другом, пока мы с Бушем передохнем тут немного?
     - Хорошо, мы уже отправляемся. Это займет часа два-три, так что отдыхайте, профессор, сколько сможете. И вам, Буш, не мешало бы сделать то же самое.
     Энн помахала рукой оставшимся, и скоро маленький отряд уже исчез за холмом.
     Силверстон тут же достал из чемоданчика походную кровать, жестом пригласив Буша сделать то же.
     - Нам здесь ничего не угрожает, ближайшее поселение в двух милях отсюда. Капитан и Энн сейчас подберут кое-кого, и мы двинемся к концу нашего пути.
     - Профессор, объясните, пожалуйста, кого мы ожидаем здесь и в каком направлении тронемся дальше?
     - Вы слишком размениваетесь на мелочи, мой друг, впрочем, как и я, и все мы... Вот, кстати: мои часы разбились, и я постоянно раздражен, потому что негде узнать время. Время! А ведь часы - дряхлый пережиток прошлого! Вы видите, я человек противоречивый.
     - Как и я. Вы помните свое детство?
     - ...Нам необходимо отдохнуть. Но на первый ваш вопрос я отвечу. - Силверстон раскрыл привезенный из Викторианской эпохи чемодан. - Ведь вы были когда-то художником, не так ли?
     - Я художник! Нельзя перестать им быть.
     - Значит, будем считать, что вы этого не афишируете.
     Буш начал искать намек в этих словах, но вмиг забыл обо всем, когда Силверстон достал из чемодана небольшую пластину.
     - Скоро здесь появится автор этого произведения. Он правильно воспримет мое открытие и тут же за него ухватится. Вы сами знаете, что все вновь открытое нуждается не только в научной, но и в художественной интерпретации. Это извечная задача художника, а этот человек идеально мне подходит. Вы только посмотрите на его работу! - (Буш уже и так смотрел.) - Это Борроу! Вот талант! Вы не находите?
     Группаж Борроу изображал несколько разрозненных скоплений тьмы, перемежающихся трассирующей пылью цветных пятнышек. Кое-где они группировались так, что эти массы можно было принять за атомные ядра, или города-муравейники, или звезды. Все двусмысленно и туманно. Кое-что было, на взгляд Буша, слабовато, но и эти штрихи являлись неотделимой частью целого, словно Борроу развернул в работе самого себя и обозревал эту развертку своей личности во всех ее проявлениях.
     Группаж, с точки зрения техники исполнения, впечатлил Буша куда меньше, чем виденное им в "Амниотическом Яйце". Однако эта работа была содержательнее. Буш безошибочно определил, что это самое позднее произведение Борроу и что все предыдущие были своего рода эскизами к ней. Это был поздний Борроу - как поздний Тернер, поздний Брак, поздний Кандинский. Бушу все еще не до конца верилось, что его флегматичный друг мог создать подобное; однако подпись под работой отвергала все сомнения.
     И вот теперь Борроу должен был присоединиться к ним.
     Буш понял вдруг, что не отрывает глаз от работы уже очень долго. Некоторые ее части находились в медленном постоянном движении, другие - в движении воображаемом. Глядя на творение Борроу, Буш впервые зрительно представил то, что давно уже его смутно тяготило: время спластовалось вокруг него в складки, которые образовали гребень гигантской волны, готовой вот-вот поглотить его. Буш снова взглянул на Силверстона; у него уже отпало желание спрашивать, куда они отправятся вместе с Борроу.
     - Давайте все-таки отдохнем, профессор.
     В его сон ворвались голоса; потом возникло лицо Энн, склонившейся потрясти его за плечо. Буш сел и осмотрелся по сторонам. Казалось, только мгновение назад он закрыл глаза, но голова была на удивление ясной. Тут же припомнилось предшествовавшее этому событие; Буш встал и отправился пожать руку Борроу.
     - Ты зря времени не терял, - заявил он с ходу.
     - Это все "Амниотическое Яйцо", в подобной обстановке и не такое можно сотворить.
     - Нет, за этим стоит нечто большее. Вер тоже это говорила.
     Борроу поспешил переменить тему:
     - Я оставил Вер временным комендантом крепости. Труба Нормана Силверстона позвала меня на приключения - я бросил все и прибежал на зов. Но все это для меня ново, и я дрожу от страха перед неизвестностью, как птенец перед первым полетом.
     Странно, но Борроу выглядел необычайно спокойным. Он был, как всегда, безупречно одет (в наглаженный старомодный костюм), а ранец он небрежно перекинул через одно плечо. Интересный, однако, выходил из него глашатай нового миропорядка, хотя что это за порядок, никто пока толком не знал.
     - Да мы все понемногу дрожим от страха, Роджер. Но, в конце концов, юрский безопаснее, чем Букингем-ский дворец.
     - Ну, не скажите, - встрял Хауэс. - Поселок снова наводнен шпионами. Нас уже засекли и теперь обязательно выследят - это уже дело времени. Ведь голова Силверстона оценена.
     - Но тогда... профессор, командуйте - и немедленно в путь!
     Профессор проснулся чуть раньше Буша и уже сложил походную кровать. Взглянув ему в лицо, Буш увидел, как тот обеспокоен. Увидел он также, что Леди-Тень явилась снова; она стояла в сторонке и ничего не упускала из виду.
     - Мистер Борроу, - сказал Силверстон. - У нас у всех, кроме вас, КСД еще циркулирует в крови. Будьте добры теперь принять и свою дозу. Я счастлив, что вы согласились нас сопровождать. Мне кажется, что вы - и мистер Буш, несомненно, тоже - окажетесь чем-то вроде Амниотического Яйца для грядущих поколений, и гарантией тому - ваше необычайное дарование.
     - Капитан Хауэс уже сообщил мне, куда лежит наш путь.
     - Прекрасно. - Силверстон обратился к Бушу: - Теперь только вам неизвестны наши планы. Возьмите же Энн за руку, Энн возьмет руку мистера Борроу, а вы, мистер Борроу, - капитана. Я присоединюсь к вам, Буш, и мы немедленно отбываем. Мы переместимся туда, где нам гарантирована безопасность, - за пределы девона, в криптозойскую эру.
     - А вы знаете, что состав воздуха в эпохах на заре мира...
     - Знаю, конечно. Но мы постараемся проникнуть в криптозойскую эру так далеко, насколько это возможно. И потом , в самом крайнем случае у нас есть на кого положиться, - он указал на Леди-Тень, в то же время вежливо кивнув ей.
     Все взялись за руки. Буш не проронил ни слова - не только потому, что Хауэс, видимо, все еще имел на него зуб и мог его подловить; нет, его занимало странное чувство, будто его выбросило волнами реальности на незнакомый берег и вода с отливом отступает оставляя его на берегу.
     И в то время как какая-то часть его мозга автоматически, пункт за пунктом, исполняла предписания Теории, из головы никак не шла дурацкая аналогия, с помощью которой отец однажды описывал миссис Эннивэйл возраст Земли. Тот самый циферблат; согласно ему, все зародилось в полночь. Стрелки его еле тащились вдоль делений - часов, за которыми стояли темень, грохочущие вулканы, магматические моря и нескончаемые ливни. Потом долго тянулся серый рассвет, и только к одиннадцати часам первый поликозавр-лежебока показался на чашечку кофе. Человечество просунуло ногу в дверь всего за- несколько секунд до полудня - и в это самое время, как считает кое-кто, тьма снова пала на землю, и все началось сначала.
     Когда Буш вынырнул, он погрузился почти в такую же темень, какую себе только что воображал. Остальные стояли тут же, судорожно дыша сквозь фильтры.
     Стояли они не на земле как таковой, а на собственном, невидимом грунте - такое несоответствие в Странствиях случалось часто. Земля лежала футах в десяти под ними; странное было состояние.
     Мир под ними бушевал и содрогался. На землю изливались мощные потоки дождя; они, скорее, напоминали реки, текущие вертикально.
     - Да, это криптозойская эра; но день дождливый - мы выбрали не совсем удачно, - мрачно улыбнулся Силверстон.
     Внизу простиралась огромная каменная глыба, а вокруг нее кружили мощные водовороты. Вода почему-то совсем не пенилась, хотя с высоты на ее поверхность обрушивались огромные жидкие массы. Базальтовый остров прочертила зигзагообразная трещина, и из нее тоже извергались фонтаны воды.
     Вода, желтоватая повсюду, в черной пропасти казалась темно-коричневой. По небу носились далекие предки облаков, но на существование солнца не указывало ничто. Просто темные пятна на небе сменялись более светлыми.
     Странникам так и не удалось определить, находились ли они над материком или формирующимся дном океана. А приподнятость их над Землей говорила, скорее всего, о том, что уровень поверхности метавшейся в горячечном бреду планеты постоянно менялся.
     - Нам нечего здесь делать, - выразила общую мысль Энн. И цепь-пятерка снова отправилась в путь.
     Мощный поток времени стремительно нес их к Точке Исхода. Пять раз они показывали головы на поверхность и осматривались. Зрелище непознанного (и непознаваемого) вселило в сердца Странников великий ужас и трепет - и было из-за чего. На их глазах планета Земля проходила стадии своего формирования; ее атмосфера представляла собой смертоносную для человеческих легких смесь метана и аммиака. Но и это было не все: ведь криптозойская эра составляет пять шестых геологического возраста Земли. А значит, в каждом из отрезков их пути помещалось около десяти миллионов лет! И даже сейчас они только едва-едва подбирались к началу эпохи.
     На каждой из своих остановок они замечали, что уровень поверхности Земли по отношению к их "полу" все время менялся: однажды они оказались прямо в недрах огнедышащего вулкана. Бушу, конечно, припомнилось тернеровское полотно "Дождь, пар и скорость". Сейчас эта картина распространилась на три измерения, и они, пятеро, были одним из ее фрагментов.
     Когда все вынырнули в пятый, и последний, раз, глазам их предстал пейзаж периода засухи - слоистые тучи не изливали теперь на землю своего содержимого. Неизвестно, длилось ли это затишье день или столетие. Бесспорно было одно: здесь не властвовало человеческое представление о Времени, здесь повелевали иные, свои законы. А Странникам осталась лишь роль скромных наблюдателей.
     Несомненно также, что окружавшее их безмолвие точно воспроизводило состояние мира и за энтропическим барьером. Надо всем вокруг повисла великая тишь, и сами Странники смолкли, подавленные ею, чувствуя себя муравьями на развалинах гигантского собора.
     Каменные обломки, окружавшие их, были размером с небольшую гору - ничуть не меньше, чем плиты Стоунхенджа. Они были разбросаны вокруг в беспорядке; и именно это отсутствие порядка наводило на жутковатую мысль о силе, забросившей их сюда.
     Глыбы эти отбрасывали глубокие угловатые тени, и под желтоватым сетчатым покровом облаков они казались промежуточным звеном между органическим и неорганическим мирами, чем-то, не принадлежащим ни царству минералов, ни царству животных.
     Лежащие за гранью времен, они словно вобрали все бесконечные формы жизни, которым только еще предстояло появиться на Земле. Эти аморфные 'глыбы заключали в себе слонов, тюленей, моржей, диплодоков, жуков, черепах, улиток, всевозможные яйца, летучих мышей, акул-убийц, пингвинов. И здесь же можно было найти отдельные фрагменты человеческих тел: позвоночники, тазовые кости, грудные клетки, зачатки костей рук и коленные чашечки. Все различимо - и вместе с тем сплавлено воедино, как воплощение агонии природы. Глыбы эти были разбросаны по всей равнине, насколько хватало глаз, и казалось, что вот так они покрывали всю планету.
     Молча взирали на все это Странники, и ими овладел страх, граничивший с радостью. Никто так и не проронил ни слова. И понятно, ибо для этих глыб несозданного не было подходящего названия.
     Буш заметил, что Леди-Тень снова явилась между ними.
     - Так вот оно, начало мира, - проговорил Буш, первым нарушив молчание.
     - Нет, это - его конец, - возразил Силверстон. - Не удивляйтесь, - упредил он их возражения. - Мы не ошиблись местом: это криптозойская эра. Только стоит она не в начале, а в конце ленты истории Земли.
     И он поведал им следующее...
     
     VI. Поколение Гималаев
     
     - Я должен рассказать вам о революции в мышлении - столь небывалой, что вряд ли кто-нибудь из вас воспримет ее верно и свыкнется с ней. Поколение Эйнштейна было попросту неспособно вписаться в крутой поворот, предложенный им; а мы с вами стоим сейчас на пороге перемен куда более великих.
     Заметьте: я сказал "революция в мышлении", постарайтесь иметь это в виду в течение моего рассказа. То, что я предлагаю, - не выворачивание наизнанку всех законов природы, хотя частенько будет похоже на то. Наши заблуждения до сих пор лежали в сознании человека, а не во внешнем мире.
     Хотя то, о чем я вам поведаю, вы сочтете вначале абсурдным, скоро вы перемените мнение. Ведь всем известно, что мы воспринимаем внешний мир - будь то Вселенная, ноготь или капустная грядка - посредством чувств. Иными словами, мы знаем только внешний мир - плюс наблюдатель, Вселенную - плюс наблюдатель, капустную грядку - плюс наблюдатель, и так далее. Но ведь при любом чувственном восприятии неизбежны искажения. Человечество и не заметило, как возросла степень этого искажения, и водрузило на его основе целую гдыбу науки и цивилизации.
     Вот вам вступление к моей речи. А теперь вкратце и ясно расскажу, в чем же этот переворот в мышлении заключается.
     Работая совместно с Энтони Уинлоком (в последнее время, правда, врозь), мы раскрыли истинную природу подсознания. Подсознание, как вам известно, - древняя сердцевина и сущность мозга; оно существовало еще до превращения человека в разумное существо. Сознание же - образование куда более позднее. И у нас есть основания предполагать, что его прямым назначением было скрыть от человека истинную сущность Времени. Теперь у нас есть неопровержимое доказательство - да оно и всегда существовало - тому, что время движется в направлении, обратном тому, каким считаем его мы.
     Вы, конечно, знаете, каким образом Уинлок вытащил опорный камень из-под теории единонаправленного времени. Мое же поле деятельности - человеческое сознание. Но, скажу вам еще раз, наши изыскания в этой области ясно показывают, что время движется "вспять", как сказали бы вы.
     Уинлок и я отталкивались от одной и той же идеи, которая вовсе не нова. Идея эта начала зарождаться уже у Зигмунда .Фрейда. Он упомянул где-то, что бессознательные процессы в мозгу лежат вне времени. То "бессознательное", по его определению, и есть пародия на то, что мы называем подсознанием. Цитируя Фрейда дальше, мы убеждаемся в следующем: "Насильно подавляемые нами чувства и инстинкты с течением времени остаются неизменными".
     В следующем после Фрейда веке - двадцатом - трещина между сознанием и подсознанием переросла в пропасть неизмеримой глубины. И, как водится, об этой задавленности временем первыми заговорили художники - Дега и Пикассо, и писатели - Томас Манн, Пруст, Уэллс, Джойс и прочие. От них не отстали и ученые, открыв миру миллисекунды, наносекунды и аттосекунды. И в нашем с вами столетии мода на эксперименты со временем не прошла: нововведения - мегасекунды и гигасекунды - были приняты и тут же подхвачены на древко. Никто теперь не находит абсурдным утверждение, будто возраст Солнечной системы сто пятьдесят тысяч терасекунд. Помните роман нашего знаменитого Марстона Орегона - ну, тот, где в четырех миллионах слов описываются действия девушки, раскрывающей окно?
     Все это - яркие примеры титанических усилий, которые сознание и разум затрачивают на подавление подсознания. Но результаты моих изысканий положат конец их господству. И это произойдет не вдруг: я лишь завершил то, что начали задолго до меня. Еще в четвертом веке святой Августин писал следующее: "In te, aime meus tempora metior" - "Тобою, мой разум, измеряю время. Но меряю не то, что оставляет след. Только этот след я измеряю, когда думаю, что измеряю время. Таким образом, либо след этот и есть время, либо я не измеряю время вовсе". Вот видите, Августин был всего на шаг от истины, как это часто случается с гениальными людьми: ведь гений ближе всего к подсознанию.
     А теперь - внимание. Все, что вы только что слышали, я рассказал вам на старый манер - так, как все мы привыкли. Но теперь я перескажу то же по-новому, согласно нашей единственно верной концепции Времени. Привыкайте - ведь этому вы будете учить своих детей!
     Итак, со дней Уинлока и Силверстона сознание истинной природы времени было утеряно, и постепенно установилось мнение, что оно направлено обратно. Оттого что истина пока еще лежала у самой поверхности, это была эпоха всеобщих волнений и поисков. Ученые забивали себе головы, изобретая новые временные единицы, а один из писателей того периода, Орстон, начинил свой роман в четыре миллиона слов сюжетом о девушке, раскрывающей окно. Прочие писатели вроде Пруста и Манна и художники типа Пикассо провозглашали концепцию-обман, которая уже довлела над обществом. Многие в то время, не в силах поверить в обратное течение времени, кончали дни в психиатрических лечебницах.
     Темпы жизни общества постепенно замедлялись, выходили из употребления транспортные совершенства - самолеты и автомобили. В следующем, еще более праздном веке психоаналитик Фрейд сделал последнюю отчаянную попытку разорвать порочный круг и совсем близко подошел было к истине. Но после него сама идея подсознания подернулась дымкой и покрылась пылью забвения.
     С веками численность населения планеты падает, и лишь изредка, может, раз в столетие, у кого-нибудь явится проблеск, намек на истину. Так было и с Августином.
     Вот, друзья мои, так вкратце обстоят дела. Я еще не объяснил вам многого, очень многого - но я вижу, даже уже рассказанное пока не укладывается у вас в головах. Поэтому прежде чем продолжать, я буду рад ответить на ваши вопросы.
     Во время речи все пристроились - кто где - на глинистых обломках. Силверстон говорил стоя, а слушатели все это время сидели, завороженно подняв глаза.
     Хауэс заговорил первым:
     - Да, крепкий орешек был этот святой Августин! - Он деланно рассмеялся - в одиночестве. - Так что же, выходит, мы из кожи лезли, спасали вас - и все для того, чтобы вы объявили миру, будто время все эти столетия было вывернуто наизнанку?!
     - Именно. Единственное, в чем едины Болт и Глисон, - меня необходимо скорее убрать с дороги.
     - Ну конечно. Такая теория скинет какое угодно правительство. - И он опять засмеялся.
     Буш решил, что, судя по последним репликам (да и вообще) Хауэс - человек весьма недалекий, несмотря на все его замечательные качества. Но он, Буш, вместе с Борроу станет идеальным проводником открытия Силверстона в человеческие умы. Самого Буша ошеломляющий рассказ Силверстона не сбил с толку и даже мало удивил. Он отмечал про себя, что идея эта, пусть и не сформулированная, временами являлась и ему. И тотчас же Буш окончательно и бесповоротно принял сторону Силверстона, пообещав себе оказывать тому всякое содействие и донести до людей его идеи.
     - Если так называемое будущее на самом деле оказывается прошлым, а прошлое - будущим, - сказал Буш, - выходит, что во всеобщем заблуждении повинны вы сами, профессор. Ведь тогда из великого первооткрывателя природы подсознания вы превращаетесь в ее великого первозабывателя.
     - Вы совершенно правы. Только точнее было бы выразиться так: диктатор-сознание подает в отставку, и я - последний пострадавший от его руки.
     Впервые заговорил Борроу:
     - Да, я понимаю... понимаю. Так значит, на наше поколение придется главный удар! Значит, мы последнее поколение, мозг которого верно воспринимает время?
     - Именно так. Мы - поколение Гималаев. Гигантская возвышенность, перевалив через которую, человечество скатывается вниз к будущему, нам уже известному; к упрощению общественного строя и отношений, в конце концов к тому, что последнее проявление разума растворится в растительной жизни ранних - ох нет, поздних, конечно! - приматов. И так далее в том же духе.
     Все это было уже явно слишком. Силверстон понял и адресовался к Энн:
     - Вы все молчите, Энн. Что вы обо всем этом думаете?
     - Не верю ни единому слову, вот что! Кто-то из нас слетел с катушек - или я, или все остальные. Так вы пытаетесь доказать мне, что, просидев тут битый час, выслушивая подобные бредни, я стала моложе, а не старше?
     Силверстон улыбнулся:
     - Энн, я уверяю, что вы становитесь все моложе и моложе, как и все мы. Мне кажется, вам полезно было бы ознакомиться со строем Вселенной - в свете новой верной Теории, прежде чем мы заговорим о человечестве в целом. Ну как, готовы вы к нашему заочному Странствию?
     - Не знаю, как вы, а я никогда не Странствую на голодный желудок, - проворчал Хауэс,
     "Мозг солдафона - складка от фуражки", - раздраженно подумал Буш.
     - Присоединяюсь! - поспешил он загладить неприязненную фразу спутника.
     Энн тут же вскочила:
     - Давайте сюда все ваши запасы - я попытаюсь из них что-нибудь состряпать. Как-никак это отвлечет меня от ваших разговоров и не даст совсем потерять рассудок.
     Силверстон подсел к Борроу и Бушу:
     - Но вы-то не совсем отвергаете мою теорию? Ответил Буш:
     - Как можем мы отрицать то, что реально и явно существует? Странно, но у меня нет ни малейшего желания воспринимать все по-старому. Ведь только подумайте жизнь скольких людей теперь станет осмысленной.
     Силверстон в порыве благодарности с жаром и блескомв глазах пожал ему руку.
     - Все эти секунды довлели над художниками больше чем вам кажется, - говорил Борроу. - Ведь раньше художники и занимались в основном тем, что останавливали, замораживали мгновения. Помните? Стрела, вонзающаяся в бок святого Себастьяна, балерины Дега; все это - застывшие секунды, нет, доли секунд. Но намеки на перемены можно заметить уже у художников периода детства Фрейда...
     Бушу вовсе не хотелось говорить об искусстве. Он изо всех сил стремился, чтобы нахлынувшая вдруг идея нового миропорядка пропитала каждую его клеточку. Он вдруг обрел новую силу и увидел со стороны всю свою нерешительность и страхи. И они тут же покинули его - Буш был уверен, что навсегда. Во всяком случае, он очистился достаточно, чтобы воспринять поразительное открытие, расшатавшее все извечные основы мира. Буш видел также, что он лучше других к этому готов.
     Неподалеку уже шипело и бурлило - Энн стряпала на трех походных плитках одновременно. Так она спасалась бегством в привычных женских заботах. Хауэс мерил шагами расстояние от одного валуна до другого - где были его мысли? Возможно, он вынашивал план свержения Глисона - ведь это куда проще и действенней, чем скинуть с пьедестала вековой образ мышления. А Борроу уже достал из пиджачного кармана блокнотик и что-то в нем черкал - этот, видимо, нашел убежище в искусстве.
     И Силверстон - даже он! Может, он обретался в компании Лэнни, спасаясь не только от наемных убийц, но и от своей монструозной идеи?
     Все эти догадки пронеслись в голове Буша за какую-то долю секунды. Он мотнул головой в сторону Леди-Тени и обратился к Силверстону:
     - Мне нравится ваше определение нас как поколения Гималаев. Вот вам представитель населения другого склона этих Гималаев - того, который мы, как я понимаю, теперь должны называть прошлым. Мне почему-то кажется, что она еще не раз поможет нам.
     - Я давно занимаюсь прошлым, - одобрительно кивнул Силверстон. - За мной ведь тоже долгие годы внимательно следят. Вы, наверное, не помните, - тот человек был одним из наших спасителей в Букингемском дворце.
     - Мы их потомки... Мы Странствуем только в будущее и никогда - в прошлое. Интересно, сколько это прошлое продлится? - Буш размышлял вслух. - Мой отец, любитель метафор, всегда прибегал к циферблату, чтобы показать ничтожность человеческой цивилизации в пропорции ко времени. Ну помните, та идея, что человек появился за пять секунд до полудня. А теперь нам нужно крутить стрелки в обратном направлении; то, что считалось раньше памятью, называть предвидением. Значит, пять секунд в обратную сторону - и человечество выродится - или разовьется, если вам угодно...
     - Разовьется в простейшие существа.
     - Допустим, принимается. Но вы утверждаете, что следующий оборот стрелок - это прошлое; и, однако же, мы о нем ничего не знаем. По-вашему, памяти - в традиционном представлении - не существует?
     - И да, и нет. Память действительно существует, но не совсем в той форме, как считаем мы. Возьмем, к примеру, наш выбор направления в Странствиях Духа: вас никогда не удивляло то, что вы останавливаетесь именно там, где вам нужно?
     - Еще бы - сколько раз!
     - В данном случае вами руководит память, и память унаследованная. Наши сны с падениями и проваливанием в пустоты - возможно, унаследованные воспоминания наших предков-Странников. Я уверен, что наши истинные предки открыли возможность Странствий Духа миллиарды лет назад. А вы говорите - пять секунд! Что они по сравнению с предполагаемым прошлым человечества! Вы постигаете это, Буш?
     - Стараюсь. - Буш обернулся к Леди-Тени - и, онемев от изумления, указал в ту сторону остальным. Теперь Леди была там не одна. Криптозойский ландшафт наводнился туманистыми силуэтами - пришельцами теперь уже не из будущего, но из загадочного прошлого. Многие сотни их стояли поодаль, безмолвно и неподвижно, выжидая.
     - Момент... исторический момент... - бормотал Борроу.
     А Буш краем глаза увидел, что намеревался предпринять Хауэс. Он молниеносно вскочил и навел на капитана дуло пистолета.
     - Бросьте ампулу, Хауэс! Этот пистолет уж точно заряжен - я стянул его из вашего ранца, предвидя, что вы отколете нечто подобное.
     - Вы все тут теряете время! - неистовствовал капитан. - Моя забота - свергнуть преступное правительство, но не все общество целиком. Послушал я, что вы тут затеваете, - и мне стало не по себе. Не хочу я ввязываться в эту свистопляску. Я возвращаюсь домой!
     - Никуда вы не возвращаетесь, а остаетесь здесь и слушаете дальше. Бросьте ампулу, пока по-хорошему сказано!
     Еще несколько мгновений они стояли так, сжигая друг друга взглядами. И Хауэс отступил: ампула КСД выпала из его руки, и Буш раздавил ее подошвой сапога.
     - Теперь давайте сюда все, что у вас осталось. То, что рассказывает Силверстон, куда важнее, чем целая планета Глисонов. Мы вернемся домой, как только до конца осознаем великую идею, чтобы донести ее до других. Я прав, профессор?
     - Да, Эдди, благодарю. Капитан Хауэс, я настоятельно прошу вас набраться терпения и выслушать меня.
     Хауэс со вздохом Сизифа передал Бушу непочатую коробочку ампул.
     - Я постараюсь, профессор. - Он присел на корточки возле своего ранца, меча в Буша молнии.
     Разрядило атмосферу лишь приглашение Энн к трапезе.
     Все уставились на Буша, как бы ожидая от него разрешения начать. Приняв от Энн миску с супом, он кивнул в сторону Силверстона:
     - Ну а теперь, профессор, расскажите нам заново о строении Вселенной.
     
     VII. Когда мертвый оживает
     
     - Я не в полном смысле ученый, а поэтому не стану вдаваться в технические подробности дела - к общему, полагаю, удовольствию, - сказал Силверстон. - И до сих пор я не пытался переиначить существующие физические и прочие законы. Но, как только будет ниспровергнут тоталитарный режим (а я искренне верю в это), снова заработают научно-исследовательские институты и вся наука будет пересмотрена в свете новой глобальной теории.
     А пока я просто приведу вам несколько примеров того, как мы теперь должны оценивать явления по макроскопической шкале.
     Вы, конечно, знаете теперь, что все, относимое человеком к прошлому, на самом деле принадлежит будущему. Итак, будем теперь считать, что Земля с течением времени обратится в жидкую раскаленную массу, а затем разорвется на части, чтобы стать газом и межзвездной пылью, разносимой прочь во все стороны.
     Все это происходит в постепенно сжимающейся Вселенной. Эффект Допплера только подтверждает наши утверждения о том, что отдаленные звезды и галактики сближаются с нами. И настанет момент, когда вся Вселенная спрессуется в единый предвечный атом. Таковым будет конец Вселенной. Вот вам и ответ на вопрос, который давно уже никому не дает покоя. Другое дело, Что мы теперь не знаем, как зародилась Земля, не говоря уже о жизни на ней.
     Однако сколько крови попортили людям фундаментальные законы науки (точнее их выработка) - и все они ни к черту не годятся. Взять хотя бы, к примеру, столь превозносимый второй закон термодинамики: теперь-то мы ясно видим, что тепло распространяется от холодных тел к горячим, что все солнца - сборщики жара, а не его источники. Даже саму природу тепла нужно рассматривать иначе.
     Но не спешите, рано еще ваять надгробие для науки. Некоторые ее законы все-таки останутся неизменными. Закон Бой ля, скажем, - об объеме газа. А почему бы и нет? Не знаю, правда, как быть с теорией относительности. Но на всей классической механике пора поставить жирный крест. Припомните только этот первый закон Ньютона - о том, что тело остается в покое, пока на него не воздействует внешняя сила. А теперь сравните это с истинным положением вещей! Футбольный мяч лежит на поле, вдруг он начинает катиться, ускоряется, ударяет по ноге футболиста!
     Лекцию прервал неистовый вопль Хауэса, схватившегося за голову:
     - Да он безумен!
     - И правда, поначалу мне казалось, что я схожу с ума. Уинлок нисколько не усомнился в этом, стоило мне начать излагать свою теорию, поэтому мы и поссорились. Но теперь я верю, что мозг мой работает на удивление здраво. С другой стороны, вся история человечества - сплошное сумасшествие.
     Хауэс в отчаянии хлопнул ладонью по лысому черепу:
     - Так. Вы хотите, чтобы я поверил, будто луч лазера выстреливает из уже мертвого тела, входит в дуло моего пистолета, когда я спускаю курок? Нет уж, дудки. Ну скажите мне, безумец, как можно убить кого-нибудь в этой вот вашей Вселенной наизнанку?!
     - Признаться, я тоже этого никак не пойму, - поддержал его Борроу.
     - Согласен, это представить трудно, - отвечал Силверстон. - Но всегда нужно помнить, что природа повинуется и будет повиноваться все тем же законам. Изменилось и исказилось только наше восприятие. И всегда, всегда было так: луч выстреливал из тела в ваш пистолет, затем вы спускали курок, а затем у вас появлялось намерение сделать это.
     - О Господи! Да почему никто не остановит его?! И вы, Буш, - вы так спокойно выслушиваете эту галиматью! Но ведь вы все видите своими глазами, что все происходит не так!
     - Говорите за себя, Хауэс, - возразил Буш. - Я как раз начинаю видеть все так, как описывает профессор. Это кажется нам безумием только потому, что сознание наше искажает реальность. Поэтому Ньютон и вывел (точнее выведет) свой закон в перевернутом виде.
     Хауэс в сердцах махнул рукой:
     - Ладно же. Допустим, все происходит по-вашему. Но почему же, во имя неба, почему мы видим все наоборот?!
     Силверстон устало вздохнул:
     - Я уже говорил об этом. Мы воспринимаем мир через призму искажающего его сознания - точно так же глазной хрусталик изначально воспринимает все перевернутым вверх ногами. - Он обернулся к Борроу, который грыз нанизанные на прут кусочки жаркого. - Ну а вы, мой друг? Вы принимаете все это?
     - Мне кажется, легче понять и вообразить эту ситуацию с мертвым телом, чем идею о сжимающейся Вселенной. Давайте представим сценку с пресловутым застреленным в виде комикса. На первой картинке - лежащее тело. На второй оно приподнято; на третьей - почти вертикально, и из него исходит луч. На четвертой луч возвращается в пистолет, на пятой - спускается курок, а на шестой в голову хозяина пистолета приходит мысль об этом. По нашему опыту Странствий мы знаем, что все эти шесть сценок сосуществуют во времени, как и все исторические события. А теперь представим наши картинки на странице. Можно прочесть их с первой по шестую, а можно - с шестой по первую, хотя верное прочтение только одно. Так получилось, что мы всегда просматривали их в обратном направлении. Теперь вы понимаете, капитан? Хауэса передернуло:
     - Энн, будьте добры - еще чашечку кофе.
     Повисло неловкое молчание. Силверстон и Буш беспомощно переглядывались. У Буша состояние эйфории сменилось теперь тяжелой подавленностью; он едва притронулся к еде и время от времени исподлобья взглядывал на непрошеных гостей-призраков.
     - Энн, я просил еще чашку кофе! - раздраженно бросил Хауэс.
     Энн сидела, обхватив колени руками и тупо уставившись в обломок скалы. Ее неподвижное лицо ровным счетом ничего не выражало. Встревожившись, Буш легонько тряхнул ее плечо.
     - С тобой все в порядке, Энн? Она медленно обернулась:
     - Что, будете под дулом пистолета проповедовать мне свою теорию? Мне кажется, вы все спите или галлюцинируете - это проклятое место околдовало вас. Как вам не понять, что все ваши разглагольствования - чистейшее надругательство над человеческой жизнью?.. Нет, ни слова больше - с меня достаточно. Я сейчас же отправляюсь - в юрский, к черту на рога, куда угодно, лишь бы не слышать ваших бредней!
     - Нет, нет! - Силверстон вскочил и взял ее за руки, видя, что она на грани истерики. - Энн, я не могу позволить вам уйти! Нам всем как воздух необходим сейчас женский здравый смысл. На нас возложена почти апостольская миссия: мы должны вернуться в две тысячи девяносто третий год, когда уясним для себя все, и донести до людей...
     - Ну, меня-то вы проповедовать не заставите, Норман! Да и какой из меня проповедник, я человек обыкновенный, в отличие от вас.
     - Мы все обыкновенные, и всем обыкновенным людям предстоит посмотреть правде в глаза.
     - Но зачем?! Я вполне счастливо прожила с ложью тридцать два года и так буду жить дальше.
     - А вы уверены, что счастливо? Разве не ощущали вы подсознательно нависшее над нашим поколением откровение - великое и страшное?! Люди не должны остаться в неведении!
     - Предоставьте ее мне, профессор, - вполголоса сказал Буш и обнял Энн за плечи. - Послушай меня. Ты нам очень сейчас нужна. Совсем скоро тебе станет легче - я знаю, ты сильная и стойкая и все вынесешь.
     Энн заставила -себя улыбнуться.
     - Так, говоришь, я сильная? Все вы, мужчины, одинаковы. Вам жизнь не жизнь без всего нового, шокирующего, без блеска и мишуры. Эта ваша сценка с зарядом, влетающим в дуло пистолета!..
     - Роджер все замечательно объяснил.
     - Угу, объяснил! - Энн язвительно рассмеялась. - Его голова сама не знает, что мелет язык. Ведь, по-вашему, выходит, что оживает труп - бездыханное окровавленное тело. Значит, так надо понимать: кровь всасывается обратно в вены, а затем этот симпатяга парень встает и разгуливает как ни в чем не бывало!
     - Господи Иисусе! - вырвалось у Буша.
     - Замечательно, возьмем того же Христа, - подхватила Энн. - Вот висит он на кресте, затем в бок его вонзается копье, потом он оживает, легионеры выколачивают гвозди из его ладоней, спускают на землю и отпускают обратно к ученикам. Еще одна картинка!
     Силверстон горячо зааплодировал:
     - Браво! Она поняла - и самую суть! Я как раз собирался разъяснить новое положение вещей в растительном и животном мире, но...
     - Все к черту! - Она выпрямилась, вызывающе сжав кулаки. - К черту новое положение вещей! Вы так спокойно разглагольствуете об оживающих мертвецах, не вдумавшись в это как следует, - нет, зачем же думать и спорить, если есть теория! Горстка безумцев.
     - Согласен: мы привели не самый подходящий пример. На самом деле все не так ужасно. Давайте перейдем теперь к жизни на Земле, и я обещаю, что, когда вы вникнете во все, это не будет вас так шокировать.
     - Разгуливающие мертвецы! - Энн скрестила руки и смерила его взглядом, будто увидела впервые. - Ну,
     Бог с вами, профессор Норман Силверстон, пугайте меня дальше!
     - Итак, все готовы - я продолжаю. И Силверстон продолжил свой рассказ:
     - Привыкайте к тому, что солнце встает на западе и садится на востоке. Ему подвластен весь органический мир. Вскоре с началом года увядшие листья желтеют,, возвращаются косяками на ветви и одевают в злато-багряный убор деревья. Затем золото сменяется зеленью, и на восьмой месяц деревья посредством почек вбирают в себя листья.
     Все это время деревья отдают влагу и питательные вещества земле. Четыре месяца - март, февраль, январь и декабрь - они остаются нагими, - до тех пор, пока с новым годом и новой партией листвы они не станут меньше.
     Подобное происходит и с животными, и с людьми. Кое-какие из главенствующих мировых религий могли бы уже давно открыть истину, ведь они были в шаге от нее. Действительно, утверждение о том, что мертвые восстанут из могил, нужно понимать буквально. Вот смотрите: черви наращивают плоть на кости, постепенно придавая бесформенной массе человеческий облик. Вскоре являются могильщики и родные, забирают гроб с телом домой; через некоторое время сердце нового жителя планеты впервые сокращается. Если же тело было кремировано, огонь создает плоть из пепла.
     Люди приходят в мир бесчисленным количеством способов! Тела поднимаются из штормового моря, и волны забрасывают их на палубы кораблей. Перед уличными происшествиями машина "скорой помощи" задом наперед подвозит к месту аварии останки и поломанные конечности. Все это выбрасывается на асфальт, где срастается в живое и здоровое существо, которое вот-вот скользнет в дверцу машины. А почти слившиеся друг с другом помятые машины разъезжаются, причем выпрямляются их части.
     Так - и еще много как - увеличивается население Земли. Но войны, разумеется, совершенно особые поставщики человеческих существ. Вы и сами теперь можете себе представить, как это происходит.
     Вот вам, вкратце, о рождении. Что сказать о смерти? Нам известно из истории будущего, что человечество постепенно уподобляется миру животных, и развитие движется от сложного к простому, от большего к меньшему. Все живые существа постепенно, с ходом времени, становятся моложе и меньше размерами. Человек в свое время вступает в пору детства и посещает школу, дабы забыть все, известное ему, - ведь эти знания ему больше не понадобятся. Но дальше больше: вскоре ребенку предстоит разучиться говорить и утратить многие навыки взрослого. И жизнь его оканчивается во чреве матери - могиле рода человеческого.
     А теперь я готов ответить на ваши вопросы. Все взгляды обратились к Энн.
     - Ну... теперь это кажется не совсем невероятным, - отозвалась она. - Но... тогда как, по-вашему, мы едим?
     - Вы можете реконструировать этот процесс сами - ведь он, естественно, будет обратным тому, как он нам до сих пор ошибочно виделся. И как бы мерзко вам это ни показалось... Одним словом, поживя с этой идеей год-другой, вы отлично свыкнетесь с ней и обнаружите множество преимуществ.
     Энн, исчерпав все доводы, в отчаянии обернулась к Бушу. А тот был уже порядком взвинчен: призрачная публика, не сводившая с него мерцающих глаз, его порядком раздражала.
     - Значит, тебя, Эдди, он уже убедил.
     - Да, убедил. Вернее, меня очаровали все эти необычные явления: массы воды, взлетающие вверх к обрыву водопада, чашка холодного кофе, нагревающаяся до кипения сама собой... В этом есть что-то магическое, необъяснимое... Похоже на возвращение в детство. Но вот чего мне никак не понять: когда же мы наконец сбросим заслонку сознания и увидим ход вещей в нормальном направлении - вместо того чтобы верить вам на слово?
     Силверстон покачал головой:
     - Боюсь, этот момент не наступит. Во всяком случае, для нас - Поколения Великого Перевала. Я надеялся, что откровение придет ко мне, но этого не случилось.
     Однако нужно верить в то, что ваши дети вырастут свободными от диктатуры сознания. Это возможно только в том случае, если мы скоро и ясно донесем эту весть до наших современников.
     Все это время Хауэс держался в стороне от остальных, хмурясь, как бы и не слушая. Теперь же он обратился к лектору и аудитории:
     - Вы неплохо все тут расписали, Силверстон. Но я еще не слышал ни одного стоящего доказательства тому, что вы называете истиной.
     - Неправда ваша: я неоднократно приводил ей подтверждения из произведений искусства и научных постулатов. Скоро вам проходу не будет от доказательств! Да они и сейчас вас окружают, но это тоже - как посмотреть. Вы же не хотите верить, что эти вот обломки - свидетели скорого конца света?
     Хауэс скептически хмыкнул:
     - Не хочу я этому верить, и баста. Потому что бессмыслица у вас выходит. Ну, сами посудите: предположим, я убил Глисона, а он потом воскресает как ни в чем не бывало! Так где же ваши обещанные преимущества?
     - Подумайте как следует, Хауэс! Мы надеемся, что вы уже настигли и убили Глисона. Теперь же, в две тысячи девяносто третьем, он - в зените власти. Но нам-то известно, что скоро его власти придет конец, исчезнут экономические неурядицы, и скоро все забудут, что когда-либо слышали о нем, - он станет обычным офицером оккупационных войск в далекой Монголии. А если вы отправитесь в двухтысячный год, от самого его имени ничего не останется.
     - Но позвольте, если я убил Глисона, то почему же я этого не помню.
     - Да сами посудите: до сего момента вы считали, что у вас замечательная память, но нет дара предвидения. Теперь, надо полагать, все наоборот. И тому есть логическое объяснение. По нашу с вами сторону Гималайского перевала жизнь будет стремиться к забвению. Плохая память (или отсутствие оной) будет считаться положительным качеством, а способность предвидеть будущее, думаю, вам всегда пригодится.
     Хауэс обвел вызывающим взглядом остальных, как бы приглашая присоединиться:
     - Глядите-ка, каким пророком воображает себя наш профессор!
     - Вы в корне ошибаетесь, капитан, - спокойно отозвался Силверстон. - Мне лишь известно, что мы сейчас ставим точку в конце великой эры, когда люди жили в свете истины. Наши потомки - вплоть до каменного века - так и кончат свою жизнь в заблуждении. Нет, я не пророк, я просто последний на этой земле, кто еще помнит правду. И поэтому для меня ужасна сама мысль о том, что мне придется прожить годы в изгнании до тех пор, пока я сам не забуду то, что уже забыли остальные, что я уверую в ложную теорию Уинлока, а потом проведу молодые годы, восхищаясь жалким стариком Фрейдом!
     В тот момент в его речи и облике и вправду скользнуло что-то трагическое и вместе с тем вызывающее глубокую симпатию. Как бы там ни было, Энн и Буш принялись подбадривать его. Хауэс же, потеряв надежду одолеть Силверстона, сделал отчаянную попытку переманить в свой лагерь Борроу.
     - Уже темнеет. Пора бы нам покинуть это жуткое местечко. Если мне придется выслушать новую порцию головоломок, у меня, уж будьте уверены, поедет крыша. А вы-то что сами об этом думаете, Борроу? Кажется, вы с Бушем сначала подхватили знамя и фанфары, а теперь все больше молчите. Мне показалось, что вы колеблетесь.
     - Не совсем так. Кажется, мне по душе все, что рассказывает Норман, хотя не знаю, как со всем этим жить... Но вот что не дает мне покоя: почему, зачем нужно было сознанию надевать на верное восприятие действительности темные очки?
     - Ага! Силверстон не сумел этого объяснить. Что скажете в ответ, Силверстон?
     Все обернулись к профессору. За его спиною вставала плотная стена дымчатых силуэтов, но среди них Буш вдруг уловил движение совсем не призрачное. Из-за скалы вылетела человеческая фигура, и Буш мгновенно узнал вторженца. На нем было все то же серое пальто и цилиндр - маскарадный костюм, вывезенный из Букингемского дворца и вопиюще неуместный здесь. Вы, вероятно, тоже догадались. Конечно, то был Гризли, убийца-профессионал.
     Гризли уже приступил к выполнению своей рутинной работы: он изготовился и навел пистолет. Буш не медлил; выхватив похищенное у Хауэса оружие, он завопил остальным: "Ложись!" и спустил курок.
     Но уже тогда он понял, что все-таки опоздал: воздух у его щеки с треском взорвался, когда из черного зрачка-дула Гризлиева пистолета вырвалась лазерная игла.
     Буш промахнулся и выстрелил снова. Но убийца быстро растворялся в воздухе под действием КСД, спеша скрыться за пластами времени. Луч Буша задел его правое плечо, он пошатнулся и начал клониться к земле, но, не успев упасть, исчез. Возможно, его, как потерявший управление корабль, в бессознательном состоянии снесло вниз по энтропическому склону к самому его подножию - к моменту распада Земли.
     Вмиг забыв о Гризли, Буш обернулся - и увидел Силверстона, умиравшего на руках у Энн. Хауэс рвал и метал, как раненый зверь:
     - Ах, какой же я идиот! Какие мы все... Это все вы виноваты, Буш, - вы стянули у меня пистолет; и как же я, спрашивается, мог уберечь Силверстона с пустыми руками?! Подумать только, Гризли достал нас даже здесь! Хотя это можно было предвидеть.
     - Вы сами не пристрелили Гризли во дворце, вот и кайтесь за себя, - в сердцах отрезал Буш. Он не сводил глаз с Силверстона - тот к этому моменту уже перестал дышать, вопреки беспомощным попыткам Энн. Буш подумал, какой замечательный и непознанный это был человек.
     Борроу отрезвил его, потянув за рукав:
     - Эдди, смотри-ка, к нам снова гости!
     Буш сделал над собой усилие, переменил ход мыслей и обернулся.
     Леди-Тень выступила, из однородной мглистой толпы - сейчас она стояла в шаге от Борроу. Она подняла руку в повелительном жесте - и в несколько мгновений материализовалась, став, как и они, существом из плоти и крови. И ее первый взгляд достался Бушу.
     - Так вы можете полностью воплощаться в нашем времени? - изумился Буш. - Но почему тогда никто из вас не остановил Гризли?! Вас здесь сотни - так какого же черта вы...
     Она прервала его, указав на неподвижное тело Силверстона и заговорив впервые:
     - Мы собрались, чтобы присутствовать при рождении великого человека.
     
     VIII. Распад
     
     То оказалась удивительно обаятельная женщина. Буш мог дать ей не больше двадцати пяти. Светились ясные серые глаза, волосы цвета полуночи спускались волной к плечам. Но особенно их поразила исходившая от нее энергия и властность.
     Она, улыбаясь, взяла Буша за руку:
     - Мы очень давно знакомы, Эдди Буш! Меня зовут Вигелия Сэй. Только однажды, перед рождением Нормана Силверстона, нам дозволено Главенствующим Союзом говорить с тобой и твоими друзьями.
     Говорила она по-английски, хотя понимать ее было сложновато из-за непривычной интонации во фразах. Буш все-таки не удержался и спросил еще раз:
     - Почему же вы позволили Силверстону вот так погибнуть? Ведь вы должны были знать об убийце?
     - Мы считаем иначе, мой друг. Кроме человеческого промысла существует и судьба.
     - Но ведь его присутствие так необходимо...
     - Теперь вы четверо - носители его идей. Сказать ли вам о том, что произошло в вашем "будущем" (от этого вы, боюсь, не совсем еще отвыкли)? Вы возвратились в две тысячи девяносто третий, опять же по-вашему - у нас другой календарь, - и провозгласили рождение Силверстона. Все в трауре. Вы помогли бежать Уинлоку, захватили радиотрансляционную станцию и заявили об истине на весь мир. Вспыхнула революция...
     Вмешательство разъяренного Хауэса оборвало ее на полуслове:
     - И вы можете рассуждать так, когда Гризли, можно сказать, с вашего согласия...
     Он тоже не договорил. На лице его вдруг явилось выражение замешательства; Вигелия простерла к нему руку и ясно произнесла несколько слов.
     - Что это было? - осведомился Буш.
     - Всего лишь специальная фраза-заклинание, как назовут ее через несколько веков после вас. Под ее воздействием разгоряченный мозг Дэвида Хауэса несколько минут побудет в покое, хотя ему это покажется мгновением.
     Она с дружеской улыбкой обернулась к Борроу и Энн, представившись им. А между тем декорации вокруг менялись: Странники из прошлого окружили их, готовясь, видимо, наблюдать рождение Силверстона.
     Буш немного отошел в сторону от всей компании: он почувствовал, что ему необходимо подумать в одиночестве.
     Вскоре Энн позвала его, и он снова присоединился к группе. Энн и Борроу смотрели уже куда веселее - видно, беседа с Вигелией подбодрила их. Даже успевший прийти в себя Хауэс уже не хмурился.
     - Вигелия просто чудо! - заявила Энн Бушу вполголоса. - Представляешь, она специально несколько лет училась разговаривать задом наперед, чтобы мы ее поняли! Уж теперь-то я верю каждому слову профессора!
     Буш еще раньше заметил, что толпа теней из прошлого успела раствориться в сумеречном воздухе. Теперь же материализовались четверо из них, уже неся похоронные носилки с телом Силверстона. Они застыли, ожидая приказаний Вигелии.
     - Вы совершили еще одно Странствие после возвращения в две тысячи девяносто третий год, - сказала она Бушу. - Ох нет, простите, не так - мне еще сложно подстраиваться под ваше видение вещей. Итак, вам осталось совершить еще одно Странствие, прежде чем вы вернетесь в свой две тысячи девяносто третий год. Потому что рождение и смерть в нашем понимании значат для вас совершенно другое. Мы бы хотели, чтобы вы присоединились к нам и наблюдали за рождением тела профессора Силверстона. Это то, что у вас называется похоронами, - для нас же это торжественное и радостное событие. И попутно я постараюсь разрешить все ваши сомнения.
     - Мы с радостью последуем за вами, - ответил за всех Буш.
     - Вы поведете нас в свой мир - в прошлое? - спросил .Борроу.
     Она покачала головой:
     - Боюсь, это невозможно - по разным причинам. Но мы выбрали более подходящее место для рождения Силверстона.
     Они достали было свои ампулы, но Вигелия знаком показала, что в этом нет необходимости. Видимо, в ее время Теория Уинлока была вытеснена другой, более эффективной.
     Вигелия повела ладонью перед их глазами, снова произнеся загадочную фразу. И они привычно отправились в Странствие, ведомые ее волей, стремясь к точке, которую они недавно еще считали началом мира.
     Более того, они могли теперь переговариваться - если не словами, то в мыслях. Точнее, они Странствовали в обличье мыслей, обретая форму того, о чем они в данный момент думали.
     - Сознания всех людей сообщаются, - донеслась до них мысль Вигелии, словно розовый куст, раскрывающий бутоны им навстречу. - Было время, когда все представители рода человеческого общались между собою именно так, как мы с вами делаем это сейчас. Но к началу наших дней - то есть в мое время, которое всего лишь на несколько десятилетий отстоит от вашего, - человечество уже миновало свой истинный золотой век и теперь клонится к закату.
     Мысли Энн ворвались бойким топотком каблуков по зеркальному полу танцевального зала:
     - Вигелия, ты - часть истины, которую Силверстон успел обрисовать нам лишь в общих чертах! - Но за каблучками оставались следы: восхищение младшей подругой и, может быть, потаенная зависть: - И меня не задевают даже твои особые отношения с Эдди.
     Ей ответила мысль Вигелии - хоровод задорных искрящихся снежинок:
     - У тебя и не должно быть повода для ревности, ведь я, говоря по-вашему, правнучка от твоего союза с Эдди!
     Необычность этого состояния - Странствия усиливалась еще и тем, что Борроу периодически выплескивал свои абстрактные измышления в многомерное пространство и таким образом превращался на время в целые произведения искусства. Хауэс же вел бессловесные переговоры с Вигелией, пытаясь дознаться, где же все-таки конец их пути. Ее ответ - словно росчерк пера в воздухе - гласил:
     - Мы спешим к моменту Распада, где существуют только химические соединения, и ничего больше. Тогда вы увидите, что рождение Силверстона придется на закатную пору существования мира.
     Никто не успел еще осознать, где они остановились, но тут же все бессознательно схватились руками за горло: ни единой струйки кислорода не просачивалось сквозь фильтры. Да и странно было бы искать здесь кислород.
     - Нам ничего не угрожает, - успокоила их Вигелия, указав на четверых носильщиков. А те уже успели достать из ранцев полые трубки; теперь они держали их вертикально, как факелы, и факелы эти подобающим образом дымили и искрились.
     - Мы изобрели способ подачи кислорода специально для экстренных случаев.
     Не успела Вигелия произнести эти слова, как наши Странники уже вздохнули свободнее и смогли оглядеться.
     Доживающая последние свои тысячелетия Земля превратилась в сгусток полурасплавленных металлов. Температура за энтропическим барьером исчислялась многими тысячами градусов. Странников окружали моря пепла, кое-где возникали всполохи пламени. Пепел был всего лишь тонкой коркой, а под ней что-то Вздыхало, клокотало и беспокойно шевелилось.
     Они стояли, окружив кольцом тело Силверстона, на сгустке шлака - их "пол" почти совпадал с поверхностью грунта. И этому последнему напоминанию о тверди суждено было вскоре слиться с магмой, как айсберг растворился бы в кипящих водах.
     Буш невидящим взглядом взирал на все это, почему-то не находя у себя в душе ни ужаса, ни священного трепета. Он даже не успел уяснить слова Вигелии о том, что вскоре он женится - вернее женился - на Энн. По странной прихоти его сознания он мог думать в тот момент лишь о юной Джоан Буш и ее безрадостном браке. Мелькнуло и воспоминание о том вечере, когда она, сидя у отца на коленях, ласково обвила руками его шею, - вероятно, оно было вызвано вновь открывшейся родственной связью.
     Он заговорил с Вигелией без всяких предисловий, прервав ее беседу с Энн:
     - Ты была моей тенью в последнее время - значит, тебе известна та история в шахтерском поселке. Я понимаю теперь, что тебе события во Всхолмье кажутся куда менее трагичными, чем мне.
     - Что ты имеешь в виду?
     - Ты наблюдала конец Герберта, его жены и Джоан - ведь постылое замужество заведомо принесло бы ей только беды. Но теперь давайте дадим событиям правильный ход. Итак, Джоан выходит из нежеланного брака без любви и остается в родительском доме. Там она находит своего отца, распростертого среди капустных грядок, которому вскоре предстоит родиться. Ее мать вступит в жизнь точно так же, ее беременность исчезнет со временем. Затем прибудет посыльный торговой фирмы и вернет ей магазинчик. Все они день ото дня будут становиться моложе, снова завертится колесо шахты, и всем хватит работы и хлеба. Постепенно семья будет уменьшаться, а вместе с этим одна за одной исчезнут проблемы и появятся новые надежды. Джоан вступит в счастливую и беспечную пору детства и в конце концов закончит жизнь во чреве матери, а та, в свою очередь, вновь обретет молодость и красоту. Вот вам настоящая жизнь - поступательное движение от худшего к лучшему.
     Теперь я понимаю, что значили для меня дни, проведенные во Всхолмье. Я убедился в том, что большинство человеческих проступков проистекает из неопределенности. Именно она заставляла нас совершать самые постыдные промахи в жизни. Теперь же, сбросив смирительную рубашку сознания, вы не будете больше страдать от этого недуга, потому что вам известно будущее. История Джоан - пример-предостережение: такая судьба неизбежна, если над человеком довлеет сознание.
     А теперь объясни же нам, кто и зачем вставил эту всепереворачивающую линзу между подсознанием и миром?
     - Вы заслуживаете ответа, и я постараюсь дать вам его.
     Прежде чем снова заговорить, Вигелия взглянула в умиротворенное лицо Нормана Силверстона, как бы собираясь с силами.
     - До сих пор вы оставались в неведении относительно неизмеримо долгого прошлого человечества - того, что вас учили считать будущим. Прошлое это, повторюсь, было очень долгим - может, оцр сравнимо с длительностью криптозойской эры, помноженной на двенадцать. Сознание зародилось, окрепло и взяло верх всего лишь на протяжении жизни двух-трех последних поколений.
     Отправной точкой для появления сознания явилась неизвестная дотоле душевная болезнь - до этого никто никогда не знал о подобном. Недуг этот был вызван внезапным осознанием того, что конец Земли, цивилизации, близок и - более того - приближается с каждым днем. Вам не представить, как величавы и могущественны были наши предки. Нет нужды углубляться в описание их жизни - многому вы просто не в состоянии поверить. Мы были почти совершенной цивилизацией (как вы сказали бы, "будем").
     А теперь представьте себе всю горечь осознания того, что вскоре этот замечательный мир должен погибнуть, не оставив от себя следа, - и с ним вместе огромная система, частью которой он был! Мы, в отличие от вас, не были отягощены бесчисленными горестями и печалями - они вообще не были нам известны. Никто не смог вынести такого удара, и повальная эпидемия - резкое отклонение подсознания от курса времени - охватила все человечество.
     Однако теперь мы убедились в том, что ваше перевернутое видение мира - величайший дар милосердия свыше, потому что...
     - Подожди! - изумленно перебил ее Буш. - Как можешь ты называть это милосердием, когда видишь сама: если бы жители Всхолмья воспринимали мир верно, насколько счастливее была бы их жизнь!
     Она ответила не колеблясь:
     - Я называю это милосердием потому, что ваши невзгоды несравнимы с величайшим страданием, которого вы не знаете - именно потому, что сознание ограждает вас от него.
     - Как ты можешь говорить такое! Вспомни Герберта Буша, падающего с перерезанным горлом в траву! Какое же страдание горше этого?
     - Осознание того, что мощь и величие человечества растворяются во времени, растрачиваются поколение за поколением. Того, что инженеры год от года конструируют все более примитивные машины, строители разрушают удобные дома, возводя на их месте менее совершенные; того, что мудрые химики вырождаются в безумцев, охотящихся за "философским камнем", а хирурги оставляют сложные инструменты, чтобы взять в руки ножи и пилы. Смог бы ты, например, вынести бремя этого знания? Ведь это произойдет через несколько поколений после того, как вы вернетесь во чрево своих матерей. Но больнее всего осознавать, что мысль, светящаяся в глазах человека, вскоре уступит место тупому и безразличному взгляду - тогда, когда разум покинет его.
     Теперь вы понимаете, какую службу сослужило вам сознание? При всем вашем цинизме неверное видение мира внушило вам надежду на его будущее процветание, развитие, стремление постичь неизведанное.
     Теперь вы видите все в нужном свете - и я сочувствую вашему горю. Потому что процесс всеобщего вырождения необратим, мы при всем желании не в силах изменить его направление. И неизбежен тот момент, когда человечество, богатейший растительный и животный мир обратятся в бурю огня, шлака и пепла, которую вы наблюдаете сейчас. Спасения нет, и надежды на спасение. - тоже. Но сознание пощадило человечество и сделало его конец почти безболезненным, оградив от ужаса осознания его упадка.
     
     IX. Всегалактический Бог
     
     Затем они предали земле тело Силверстона - или, как им следовало бы это видеть, приняли от Природы его тело.
     Некий сгусток энергии по мановению руки Вигелии облек носилки с телом профессора; эта оболочка напоминала только что выдутый стеклодувом шар. Шар этот с его содержимым поплыл над кипящим океаном; вот он коснулся его - и столб пламени взметнулся в тяжкий воздух. Когда пламя ушло обратно в бурлящие глубины, шар бесследно исчез.
     Растроганный Хауэс проговорил:
     - Эх, как не хватает хотя бы армейского рожка! Нужно было сыграть похоронный марш, а то неестественно как-то...
     
     Больше сказать было нечего. Все в молчании взирали на фантасмагорическую сцену вокруг. Скоро все здесь будет охвачено огнем, и их островок - последнее напоминание о земле обетованной - исчезнет. Налетевший ветер разорвал плотные слои облаков, но светлее не стало.
     - Ну, теперь пора и домой, - нарушил молчание Хауэс. - Только вот... я все хотел спросить тебя, Вигелия: дома нам солоно придется, я уж знаю; так скажи, если можно, как я встречу свою... нет, рождение?
     - Вы встретите его геройски, капитан, сослужив при этом службу другим. Вот все, что вам полагается знать. Но теперь-то вы убедились?..
     - Ну да, а разве у меня был выбор? Но в чем я уж точно уверен, так это в своей стратегии. Вот что я сделаю по возвращении: сдамся Действующим властям, они доставят меня к Глисону, и тут уж я все ему выложу - ну, все это, про сознание.
     - А вы и вправду надеетесь его переубедить?
     - Ну, не знаю. Вообще-то звучит впечатляюще... В конце концов, пристрелю его при первом удобном случае.
     - Ладно, нам тоже пора действовать, - вступила в разговор Энн. - Только я все никак не решу, с чего мне начать объяснять.
     - А я как раз нашел доказательство, о котором все забыли, - заговорил Буш. - Оно - и из жизни Всхолмья, и из моей собственной. Помнишь, Энн, мы как-то говорили о кровосмешении? В этом пункте связь между сознанием и подсознанием как раз минимальная: ведь это область, где перемешиваются жизнь и смерть, рождение и смерть. Я имею в виду скорее табу, наложенное на кровосмешение человеком, ведь в среде животных не существует такого запрета. Он был изобретен для того, чтобы запретить нам оглядываться на наших родителей, потому что подсознанию известно - этот путь ведет к смерти, а не к жизни. Ведь у вас, в прошлом, кровосмешение не считается грехом, так, Вигелия?
     - Так. Но и самого понятия "кровосмешение" у нас как бы нет, ведь все мы все равно рано или поздно возвращаемся к своим родителям.
     Хауэс вздохнул:
     - Нет, мне, похоже, все/таки легче будет объяснять с помощью пистолета.
     - А я хоть сейчас готов начать свою миссию, - заявил Борроу. - У меня уже есть наметки группажей, в которых я изложу то, что не скажут слова. Вот только заберу Вер из "Амниотического Яйца" и...
     - А ты - ты отправишься с нами в две тысячи девяносто третий? - спросил Буш у Вигелии.
     Она отрицательно качнула головой:
     - Я выполнила все предписания Главенствующего Союза. Моя миссия завершена, и мне не дозволено больше ничего предпринимать. Я еще увижу тебя и Энн - когда стану ребенком. Но мы - я и мой эскорт - все же проводим вас до порога две тысячи девяносто третьего.
     Они снова окунулись в поток Времени, уносясь все дальше от той точки, что привыкли считать началом мира.
     Буш и Энн одновременно сформировали вопрос к Вигелии. Буш (построившаяся в пространстве пирамида из концентрических колец):
     - Если в прошлом человечество было столь развито, то почему оно осталось на гибнущей планете? Почему не искало спасения в других мирах?
     Пирамиду достроили тонкие колечки - Энн:
     - Дай нам хотя бы намек на это великое прошлое!
     Вигелия предупредила, что ответит на оба вопроса сразу. По ее воле глазам их вдруг явился величественный белый замок. Он надвигался на них, открывая их взглядам свое прозрачное построение. Там было несчетное множество комнат. Блоки стен его скрещивались, проникая друг сквозь друга.
     То был макет всей истории Вселенной - ее облекли в форму, наиболее удобную для понимания. Это было совершеннейшее произведение искусства. Буш и Борроу до конца дней своих не оставят попыток его воспроизвести, цепляясь за конец путеводной нити и все чаще теряя его. Но все же они сумели запечатлеть отблески великой истины для последователей - Пикассо, Тернера и других.
     Проплывая лабиринтами нерукотворного здания, они пытались постичь суть, заложенную в нем.
     В неизмеримо далеком прошлом человечество зародилось мириадами точек одновременно. Точки эти были рассеяны повсюду. Это был интеллект - вездесущий, всемогущий и вечный.
     Это был Бог, сотворивший Вселенную.
     Путем неизвестных ионных комбинаций он создал сам себя, а потом осел на множестве планет одновременно. Мало-помалу разрозненные точки начали сближаться, а централизация уже означала потерю многого. Вскоре жизнь на одних планетах стала невозможной, и люди целыми галактиками переселялись на другие. Но ведь и галактики постепенно сближались, стремясь к общему центру, и столкновение было неизбежно.
     Процесс этот длился бесконечно долго. В конце концов все, что осталось от великого и могущественного человечества, сконцентрировалось на Земле. Это был финал великой Симфонии Творения.
     - А ведь в наших религиях есть смутные догадки об истине! - подумал Буш.
     - Не догадки, а воспоминания, - поправила его Вигелия.
     Пора было возвращаться домой. Вигелия снова повела их бесконечными лабиринтами - но уже для того, чтобы, вынырнув на поверхность, они оказались в две тысячи девяносто третьем году.
     Место, где они очутились, было, по-видимому, знакомо Хауэсу - он уже начал деловито прикидывать, куда броситься и что предпринять. Вигелия исчезла.
     Буш и Энн с улыбкой переглянулись:
     - Ну и что же ты намерен делать?
     - Прежде всего - разыскать Уинлока и все передать ему.
     - Вот это дело, - согласился Хауэс. - Я сейчас иду в подпольную ставку повстанческой организации. Пойдемте со мной, там вам сообщат, в какой из психиатрических больниц он содержится.
     И они молча последовали за ним по руинам своей трансгималайской эпохи.
     
     Джеймс Буш внезапно проснулся, вскинув голову, как от толчка. Взглянув на часы, он охнул: оказывается, он уже прождал в этом прокрустовом металлическом кресле сорок минут.
     Сиделка подплыла к нему из глубины коридора.
     - Главный врач все еще занят, мистер Буш. Его заместитель, мистер Франк ленд, согласен принять вас. Следуйте за мной.
     Они поднялись по лестнице на пару этажей вверх, и сиделка распахнула перед ним дверь с надписью: "Альберт Франкленд".
     Грузный взлохмаченный человек за столом, казалось, занимал добрую половину пространства кабинета. Маленькие очки его сползли на нос, и он поправил их, чтобы разглядеть посетителя.
     - Я мистер Франкленд, заместитель главного врача Карфильдской психиатрической больницы, - представился он, предлагая Джеймсу стул. - Почту за честь знакомство с вами; и если потребуется наша помощь, вам стоит только попросить.
     Эти слова пробили в измученной душе Джеймса плотину, долго сдерживавшую боль и отчаяние.
     - Я хочу видеть своего сына! Это все, о чем я прошу! Ведь это так просто понять - и, однако, я прихожу сюда уже четвертый раз за две недели, только за тем, чтобы меня без объяснений выставили за порог! А добираться сюда к вам, знаете ли, удовольствие из последних. Вы же знаете, что с транспортом творится.
     франкленд рассеянно кивал и барабанил по столу пальцем.
     - Не годится так ругать общественный транспорт, мистер Буш, - этим вы косвенно задеваете Партию.
     Буш отшатнулся от него, как от гигантской сороконожки. Но слова Франкленда немного отрезвили его, и он произнес уже спокойнее:
     - Я прошу допустить меня к моему сыну Теду, только и всего.
     Франкленд перегнулся через стол, конфиденциально выпучив глаза и понизив голос:
     - А известно ли вам, что у вашего сына - опасное галлюцинативное помешательство?
     - Мне ничего не известно. Да и не хочу я ничего подобного слышать. Почему я даже взглянуть на него не могу?
     Франкленд принялся с несколько преувеличенным интересом разглядывать свои ногти.
     - По правде-то говоря, сейчас ему дают сильные успокоительные препараты. Поэтому его и нельзя видеть.
     В последний ваш приход сюда он вырвался из своей палаты и носился по коридорам, круша все вокруг, напал на сиделку и санитара. В своем бредовом состоянии он был убежден, что находится в Букингемском дворце. Как вам это нравится? Вот типичное последствие этих Странствий Духа. Ваш сын слишком этим увлекся. Он вдруг почему-то решил, что может Странствовать в населенные эпохи - но ведь всем известно...
     - Послушайте-ка, мистер Франкленд, меня не интересует то, что известно всем. Я хочу только знать, что с Тедом. Говорите, во всем виноваты Странствия? Но ведь он был в полном порядке, когда вернулся после отсутствия в два с половиною года.
     - Ну, мы ведь не всегда можем верно судить о психическом здоровье наших близких. А ваш сын уже тогда страдал от аномии в скрытой форме. Это куда более серьезное заболевание, чем вам кажется. Вновь открытой нами форме психического расстройства подвержены в той или иной мере все Странники. Аномические больные, как правило, бессознательно изолируют себя от остальных; они порывают с обществом и с его моральными устоями. Странствуя, они не могут участвовать в событиях настоящего или повлиять на ход вещей в прошлом - и сама жизнь для них теряет смысл. Такие люди - мы совсем недавно это подметили - обращаются к собственному прошлому, поворачивают вспять стрелки часов и постепенно деградируют до внутриутробного состояния...
     - Только давайте без вашей науки, мистер Франкленд, хорошо? Говорю я вам, что с Тедом тогда был полный порядок!
     - ...И события внешнего мира тоже толкнули вашего сына на этот путь, - невозмутимо продолжал Франкленд (всем видом показывая, что снисходительно игнорирует эмоциональные вторжения Джеймса). - Толчком этим была, несомненно, смерть матери. Нам известна его склонность к кровосмешению; поэтому, когда предмет его подсознательных желаний ушел в небытие, у него появилась мания на почве возвращения назад, во чрево.
     - Совсем на Теда не похоже.
     Франкленд поднялся:
     - Если вы упорно не хотите верить мне на слово, вот доказательство.
     Он вставил кассету в портативный магнитофон и нажал на клавишу перемотки.
     - Мы записали многое из того, что говорил ваш сын во время своих галлюцинаций. Я покажу вам фрагмент самой первой записи - она была сделана, когда его только доставили сюда. Вот как все случилось: он потерял сознание, ожидая в Институте приема у мистера Хауэлса, своего патрона. По непонятным для нас причинам, он вообразил, что наш великий Глава государства - генерал Перегрин Болт - насаждает пагубный для страны режим. Затем генерал Болт заменился в его сознании адмиралом Глисоном - человеком, по отношению к которому его неприязнь более понятна. Но в момент записи наш пациент находился в более или менее удовлетворительном состоянии. Правда, подавая отчет в Институт, он почему-то был уверен, что его патрон Хауэлс есть некто по имени Франклин. (Кстати, это попросту искажение моей фамилии - Франкленд; пациента первым делом доставили ко мне). Имя Хауэлса тоже часто мелькало в его бессвязных речах - снова в слегка измененной форме. Его якобы носил капитан - видимо, образ из его казарменных галлюцинаций. Да что там, слушайте сами.
     Франкленд нажал кнопку; из колонки донесся неясный шум и голоса (Франкленд объяснил, что беседовали студенты-медики и врач - их руководитель).
     - Он все равно не понимает ни слова из того, что ты говоришь.
     - Он воображает, будто находится совсем в другом месте, - может, и в ином времени.
     - Ну разве он не законченный тип кровосмесителя? И затем - слегка приглушенный голос (но в том, что
     это говорил Буш, не было сомнений):
     - Ну и где же, по-вашему, я нахожусь?
     - Тсс!
     - Тише, разбудите всю палату!
     - У вас - аномия и галлюцинации, разумеется, это как у всех.
     - Но ведь окно раскрыто, - отозвался Буш (как будто эта загадочная фраза все объяснила). - Где же мы, в конце концов?
     - В Карфильдской психиатрической больнице.
     - Мы давно наблюдаем за вами.
     - Ведь у вас - типичный аномический случай.
     - Ну вы даете! - послышался снова голос Буша, и тут Франкленд выключил магнитофон. - Печально, очень печально, мистер Буш. В тот момент ваш сын воображал, что находится в армейском бараке; дальше - хуже. Он с каждым днем отдаляется от реальности, а временами становится даже опасен: на днях он набросился на моего ассистента с металлическим костылем. Пришлось на время поместить его в изолятор...
     Но тут Джеймса прорвало: он завопил во весь голос, прервав пасторскую тираду Франкленда:
     - Тед - все, что я имею! Он не святой, конечно, но он всегда был порядочным человеком и уж точно не замышлял насилия! Он никогда...
     - Сочувствую, сочувствую. Конечно, мы делаем для него все возможное...
     - Бедняга Тед! Дайте мне хоть взглянуть на него одним глазком!
     - Не думаю, что это пойдет ему на пользу, - ведь он уверен, что вы умерли.
     - Как это - умер?!
     - А так. Он вообразил, что заимел дело с военными и те взялись поставлять вам виски под странным названием "Черный Тушкан", и вы упились им до смерти. Таким образом, он убил вас (конечно, это он так считает), а вину свалил на других.
     Джеймс схватился за голову.
     - Аномия... и слово-то какое чудное. Я ничего, ничего не понимаю! Такой покладистый мальчик, замечательный художник...
     - Да, такое часто случается с людьми этого сорта. - Франкленд, не скрывая своего жеста, посмотрел на часы. - По правде-то говоря, мы надеемся, что искусствотерапия должна ему помочь. Искусство постоянно подмешивается в его галлюцинации. Вы сказали, что ваш сын - не святой, но он как минимум религиозен. Эти постоянные поиски совершенства, избавления человечества от горестей... А уже находясь в изоляции, он пытался создать модель идеальной семьи, в которой он смог бы наконец обрести умиротворение и покой. У нас есть записи того периода. В этой гипотетической семье ваш сын играет роль отца - тем самым узурпировав ваше право. Отец этот, по-видимому, безработный шахтер. А санитарам и сиделкам он раздал остальные роли.
     - Так что же произошло?
     - Ему не удалось долго поддерживать иллюзию мира в своей искусственной семье. Его воспаленный мозг требовал крайностей: быть либо охотником, либо добычей, убийцей или его жертвой. Семейная гармония бы да разрушена первым же бешеным приступом ненависти к самому себе: он символически покончил с собой. А следствием мнимого самоубийства и была идея возвращения во чрево матери - обычная для всех потенциальных кровосмесителей. Теперь он никого не хочет видеть... Вы сами напросились на это, мистер Буш.
     - О Господи. Никого не хочет видеть... Но это так не похоже на моего мальчика! Конечно, он был сам не свой до женщин...
     Франкленд прыснул в трубочку-кулак:
     - "Сам не свой до женщин"! Да ваш сын знает одну только женщину - свою мать, и все представительницы прекрасного пола у него ассоциируются с ней. Он так непостоянен только потому, что боится, как бы женщина не взяла над ним верх.
     Джеймс Буш беспомощно скользил взглядом по уже ненавистной ему комнате. Холодные, колючие слова, которым он не вполне верил, да и не совсем понимал, дружными очередями заставили его уйти в себя, забиться в укромный уголок. Желание бежать, бежать отсюда без оглядки почти пересиливало стремление видеть Теда. Какое убежище избрал бы он - долгую спутанную молитву или бутыль доброго виски, - нам неизвестно. А Франк-ленд все гудел, как испорченная пластинка:
     - Во время последнего Странствия по девону - болезнь тогда уже пустила в нем корни - он встретил женщину по имени Энн. Ей тоже нашлось место в его галлюцинациях. Он все твердит, что она бродит где-то поблизости и вскоре вместе с сообщниками предпримет попытку его отсюда вызволить. Весьма существенно: он сначала убивает ее, а потом, немного погодя, воскрешает. Шекспировская трагедия, по-другому не скажешь. У вашего сына исключительно работает воображение... Но не буду вас дольше задерживать. - Он поднялся, склонив, как дятел, набок голову.
     - Вы весьма любезны, мистер Франкленд, - с горечью и отчаянием в голосе проговорил Джеймс. - Но позвольте мне хоть в замочную скважину на него взглянуть! Ведь больше у меня в жизни ничего не осталось!
     - Да-да, конечно, - Франкленд вскинул брови в притворном удивлении - и тут же перегнулся через стол, к Джеймсу, конфиденциально подмигнув ему: - Как я понимаю, у вас было что-то с некой миссис Эннивэйл...
     - Да, я... миссис Эннивэйл - моя соседка.
     - Странно. Странные штуки проделывает сознание с именами. Энн, Эннивэйл, аномия... Вы случайно не знаете, что такое амнион?
     - Нет. Ну хоть одним глазком - можно?
     - Боюсь, ваше появление огорчит его. Я же говорил вам: он убежден, что вы умерли.
     - Но он, может, и не увидит меня!
     - Сейчас он работает над новым группажем - мы поставляем ему материалы и поощряем эти занятия: они его успокаивают. Работа поглощает все его время и внимание, но вдруг он обернется и увидит вас?
     - Но вы говорили про сильные наркотики...
     - Нет-нет, то было вчера. Я так и сказал. А сейчас - право же, мистер Буш, я...
     Джеймс понял, что беседа окончена. Он сделал последнюю отчаянную попытку:
     - Пожалуйста, разрешите мне забрать его домой! Я буду заботиться о нем и лечить. А вы - лечите ли вы его? Что пользы ему от вашей белокаменной тюрьмы?
     Вмиг посуровев, Франкленд ткнул пальцем в пуговицу Джеймсова плаща:
     - Вы, неспециалиста, всегда недооцениваете серьезность психических расстройств. Ваш сын убежден, что время движется вспять! Он больше не верит в вашу Вселенную; его необходимо изолировать от общества. По правде-то говоря, в таких случаях на излечение надеяться нечего. А сейчас я провожу вас до двери, если позволите.
     Он подтолкнул Джеймса к выходу и распахнул дверь. В коридоре между тем шла потасовка: тщедушный человек в серой пижаме вырывался из рук двух сиделок. Он громко взывал в главному врачу.
     - Доктор Уинлок, немедленно Вернитесь в постель! - беспомощно твердила тюремщица в белом халате.
     - Прошу меня извинить! - бросил на ходу Франкленд, ринувшись к возбудителю беспорядков. Но не успел он добежать до него, как некто в белом выскочил из палаты с маской хлороформа, прижал ее к лицу взбунтовавшегося пациента и бесцеремонно уволок его в комнату.
     Хлопнула дверь.
     Пунцовый Франкленд обратился к Джеймсу:
     - У меня много работы, мистер Буш. Не сомневаюсь, что выход вы найдете сами.
     А что еще оставалось делать?
     Карфильдская больница снаружи была обнесена глухой стеной. Автобусная остановка находилась у самых главных ворот. Всего лишь две пересадки - и Джеймс дома. Но автобусы почти не ходили. Вот уже второй день, не прекращаясь, сеял промозглый дождь.
     Шляпу Джеймс забыл дома. Он обернул голову шарфом, поднял воротник и зашагал к воротам.
     Франкленд, несомненно, разбил его наголову. В следующий раз нужно потребовать взглянуть на последний группаж Теда.
     Все это так тоскливо, так тягостно!
     Никого не хочет видеть! Нет, они с Тедом не потеряли и не потеряют друг с другом связь. Если кого и винить, то только Лавинию.
     Нет, это несправедливо: все дело в этом треклятом времени, в которое им выпало жить.
     Шел он долго. Ботинки промокли насквозь, отяжелевшие брючины липли к ногам. Придется принимать дома горчичную ванну, а не то предстоит слечь недели на две, не меньше... Какой смысл рождаться и жить в такой вот эпохе, если... Господи, в безграничном милосердии своем опусти взор на нас!
     Охранники лязгнули замком ворот за его спиной. Джеймс, понурив голову, побрел по слепой улице вдоль стены к остановке. Он ничего не видел вокруг, а потому не заметил хрупкую девушку, прислонившуюся к дереву; капли дождя стекали с ее распущенных соломенно-желтых волос. Она могла бы коснуться его, когда он проходил мимо.
     Господи, в безграничном милосердии своем.