Рэй Брэдбери            Подлинная египетская мумия работы полковника Стоунстила            Стояла та самая осень, когда на дальнем берегу Гагачьего озера нашли подлинную египетскую мумию.      Как она туда попала и сколько ждала своего часа, никто не знал. А она и не пряталась - лежала себе в просмоленной ветоши, лишь слегка тронутая временем.      Накануне был день как день: багряные кроны деревьев роняли отгоревшую листву, в воздухе плыл острый перечный запах, а двенадцатилетний Чарли Флэгстафф, выйдя на середину безлюдного переулка, мечтал, чтобы с ним произошла какая-нибудь значительная, увлекательная, невероятная история.      - Эй, - воззвал он к небу и горизонту, ко всему белому свету. - Я жду. Ну!      И все равно ничего не произошло. Тогда Чарли, взрывая башмаками вороха сухих листьев, побрел на другой конец города и остановился на самой большой улице, перед самым большим домом, куда приходили все жители Грин-Тауна, если у них что-то не ладилось. Чарли хмурился и переминался с ноги на ногу. У него явно что-то не ладилось, только он не знал, что именно и до какой степени. Поэтому он просто зажмурился и прокричал в сторону окон:      - Полковник Стоунстил!      Парадная дверь мгновенно распахнулась, будто старик уже давно стоял на пороге и, как Чарли, ожидал чего-то необыкновенного.      - Чарли, - сказал полковник, - в твоем возрасте положено стучаться. Интересная у ребят манера - непременно кричать с улицы. Давай-ка еще разок.      Дверь захлопнулась.      Мальчик вздохнул, поднялся на крыльцо, робко постучал.      - Чарли Флэгстафф, ты ли это? - Дверь отворилась. Полковник высунул голову и прищурился, глядя сверху вниз. - Я, кажется, ясно сказал: непременно кричать с улицы!      - Ничего не понимаю, - окончательно расстроился Чарли.      - Погодка-то какая. Красотища! - Полковник шагнул в осеннюю прохладу, держа по ветру внушительный нос-колун. - Ты что, не любишь это время года, дружище? Прекрасный, прекрасный день! Верно?      Обернувшись, он вгляделся в бледное мальчишеское лицо.      - Можно подумать, сынок, у тебя все друзья разбежались и собака сдохла. Что случилось? На следующей неделе в школу?      - Ага.      - Да и Хеллоуин еще не скоро?      - Через полтора месяца. Ждать и ждать. А как вы думаете, полковник... - вздохнул мальчик совсем горестно, уставясь вдаль на осенний город, - почему у нас в городе ничего не происходит?      - Так уж и ничего - завтра, к примеру, День труда:[1] праздничное шествие, семь автомобилей, мэр, возможно, фейерверк... э-э-э... - Полковник осекся: этот унылый, как счет от бакалейщика, перечень его ничуть не вдохновил. - Тебе сколько лет, Чарли?      - Тринадцать. Скоро будет.      - Да, в тринадцать жизнь идет наперекосяк. - Полковник закатил глаза, перебирая зыбкие воспоминания внутри черепной коробки. - В четырнадцать - и вовсе заходит в тупик. В шестнадцать - хоть ложись да помирай. В семнадцать - конец света. А там терпи лет до двадцати, чтобы дела пошли на лад. Скажи-ка, Чарли, как человеку накануне праздника дотянуть хотя бы до полудня?      - Это вам лучше знать, полковник.      - Чарли, - произнес старик, избегая пристального мальчишеского взгляда, - я могу переставлять политиков, больших, что твои боровы, могу двигать скелетами в музее городской ратуши, могу заставить локомотивы подниматься в гору задним ходом. Но как быть с мальчишками, у которых перед осенними праздниками плавятся мозги от последней стадии Пустой Безнадеги? Впрочем...      Полковник Стоунстил, воздев глаза к облакам, просчитал будущее.      - Чарли, - произнес он наконец, - мне не безразлично твое настроение, мне не все равно, если ты лежишь на заброшенных рельсах и ждешь поезда. Вот что... Держу пари, в ближайшие сутки город Грин-Таун в штате Иллинойс, с населением в пять тысяч шестьдесят два человека и тысячу собак, изменится до неузнаваемости - ей-богу, чудесным образом изменится к лучшему. Если я проспорю - с меня полдюжины шоколадок, а если проспоришь ты - подстрижешь мою лужайку. По рукам? Спорим?      - Вот это да! - Чарли, сраженный наповал, затряс руку старика. - Спорим! Полковник Стоунстил, я знал, что вы все можете!      - Ничего еще не сделано, сынок. Лучше посмотри туда. Город - Красное море. Я повелеваю ему: расступись! Мы идем![2]            Старик, чеканя шаг, направился в дом; Чарли побежал следом.      - Итак, Чарльз: либо на свалку, либо на погост. Куда?      Полковник повел носом сперва в сторону той двери, за которой скрывалась земляная сырость погреба, затем в сторону той, что вела на сухой деревянный чердак.      - Даже не знаю...      Чердак, словно умирая во сне, мучительно вздрогнул от налетевшего сквозняка. Полковник рванул на себя дверь, и осенние шепоты сразу вырвались на волю, а ветер, угодивший в ловушку, заметался под кровлей.      - Слышишь, Чарли? Разбираешь слова?      - Ну...      Подгоняемый сквозняком, как пучок соломы, полковник устремился вверх по темной лестнице.      - Слова все больше такие: время, и старость, и память - много чего. Прах и боль - кажется, так. Да ты послушай, о чем скрипят балки! Погожей осенью только дай ветрам потревожить этот деревянный скелет, и он уж точно заговорит тебя надолго. Расскажет про пламя и пепел, про бомбейское зелье, про кладбищенские цветы-привидения...      - Ничего себе, - выдохнул Чарли, карабкаясь вслед за стариком. - Вам бы для журналов рассказы сочинять!      - Раз попробовал! Забраковали. Ну вот, теперь мы у цели!      И впрямь, они оказались у цели - где не было ни календаря, ни месяцев, ни дней, ни лет, только длинные паучьи тени да блики сломанных канделябров, огромными слезами застывших в пыли.      - Вот это да! - воскликнул Чарли от радостного ужаса.      - Спокойно! - осадил полковник. - Ты готов к тому, чтобы прямо здесь для тебя родилось на свет настоящее сногсшибательное полумертвое чудо?      - Готов!      Смахнув со стола чертежи, карты, агатовые шарики, стеклянные глаза-обереги, паутину и клочья пыли, старик закатал рукава.      - Вот что радует: когда принимаешь новорожденное чудо, не нужно кипятить воду и мыть руки. Подай-ка мне вон тот свиток папируса, мальчик мой; за ним поищи штопальную иглу; достань с полки старый диплом; подними с пола упаковку ваты. Шевелись!      - Я мигом. - Чарли бежал и приносил, приносил и снова бежал.      Во все стороны летели засохшие веточки, пучки вербы и рогоза. Шестнадцать рук полковника сновали в воздухе и ловко орудовали шестнадцатью блестящими иголками, обрезками кожи, шорохом луговой травы, дрожью совиных перьев, искрами рыжих лисьих глаз. Сам он пыхтел и невнятно фыркал, а все восемь пар волшебных конечностей кружили и пикировали, танцевали и укладывали стежки.      - Ну вот! - показал он кончиком носа. - На половину готово. Обретает форму. Приглядись-ка, дружок. Что здесь начинает вырисовываться?      Обогнув стол, Чарли так вытаращил глаза, что рот открылся сам собой.      - Да ведь... да ведь... - забормотал он.      - Ну?      - Это же...      - Ну? Ну?      - Мумия! Не может быть!      - Может! Дьявол меня раздери, парень! Может!      Полковник навис над столом. Погрузив пальцы глубоко внутрь своего творения, он прислушивался к его шепоту, возникшему из тростника, чертополоха и сухих цветов.      - Резонно будет, если ты спросишь, зачем создавать мумию? Ты, ты вдохновил меня на это, Чарли. Ты меня к этому побудил. Иди-ка, посмотри в окно.      Мальчик поплевал на стекло и оттер от пыли и грязи небольшой кружок.      - Ну-с, - заговорил полковник. - Что ты видишь, парень? Как там дела в городе? Не замышляется ли убийство?      - Скажете тоже...      - Не бросается ли кто-нибудь вниз головой с колокольни? Не истекает ли кровью под взбесившейся газонокосилкой?      - Не-а.      - Не бороздят ли озеро железные "Мониторы" и "Мерримаки",[3] не падают ли дирижабли на масонский храм, не погребают ли под руинами шесть тысяч масонов единым махом?      - Скажете тоже, полковник, - у нас в Грин-Тауне всего-то пять тысяч жителей!      - Гляди в оба, парень. Ищи. Высматривай. Докладывай!      Чарли пристально смотрел на плоский, как блин, городок.      - Дирижаблей не обнаружено. Масонских руин не обнаружено.      - Молодец! - Подскочив к окну, старик остановился рядом с Чарли и тоже начал производить осмотр местности. Он указывал в разные стороны то рукой, то носом. - В этом городе за всю твою жизнь не было ни убийства, ни пожара в сиротском приюте, ни жестокого маньяка, вырезающего свое имя на женских ногах! Согласись, парень: Грин-Таун, что на севере штата Иллинойс, - самый неинтересный, безрадостный, захудалый, тоскливый городишко за всю историю Римской, Германской, Русской, Английской и Американской империй! Если бы здесь родился Наполеон, к девяти годам он бы сделал себе харакири. От скуки. Если бы здесь рос Юлий Цезарь, в десять лет он бы пробрался на римский Форум и заколол себя собственным кинжалом...      - От скуки, - подхватил Чарли.      - Пра-а-ально! Следи за городом, сынок, а я еще поработаю. - Полковник Стоунстил вернулся к скрипучему столу и продолжил мять, ворочать и поколачивать странную, растущую под его руками фигуру. - Скуки здесь - навалом: отвешивай хоть фунты, хоть тонны. Скуки здесь - без конца и края: отмеряй хоть загробные ярды, хоть замогильные мили. Лужайки, дома, собачья шерсть, людские волосы, костюмы, что пылятся на витринах, - все одинаково унылое...      - От скуки, - договорил за полковника Чарли.      - А как развеять скуку, сынок?      - Не знаю... разбить окно в заброшенном доме с привидениями?      - Вот незадача, парень: в Грин-Тауне нет таких домов!      - Был один. Да и тот снесли.      - Вот и я говорю. Ладно... что еще приходит на ум?      - Устроить резню?..      - Резни тут отродясь не бывало. Подумать только, у нас даже шеф полиции - честный человек! Даже мэр - неподкупный! С ума сойти. Весь город погряз в болоте зеленой тоски! Последняя попытка, Чарли: что еще можно придумать?      - Сотворить мумию? - повеселел Чарли.      - Верно, палки-моталки! Учись, пока я жив!      Старик, не умолкая, пускал в дело ветхое чучело совы, крючковатый хвост ящерицы, пропахшие никотином бинты, завалявшиеся с 1895 года, когда он в один день сломал и лодыжку, и приятную интрижку, только-только приехав на горнолыжный курорт; резиновые заплатки для автокамеры машины "Киссел Кар" 1922 года; отгоревшие бенгальские огни последнего мирного лета 1913-го, - и все это переплеталось, сливалось воедино под ловкими костлявыми пальцами.      - Вуаля! Гляди, Чарли! Готово!      - Вот это да! - У мальчишки отвисла челюсть. - Полковник, а можно я еще сделаю корону?      - Сделай корону, парень. Сделай.            Когда солнце уже стало клониться к закату, полковник и Чарли, а с ними их египетский друг, спустились по скудно освещенной черной лестнице; шаги первых двух были тяжелы, как железные молоты, а третий то и дело подпрыгивал кверху, словно воздушная кукуруза над сковородой.      - Ну, хорошо, мы обзавелись мумией, а что с ней делать, полковник? - недоумевал Чарли. - Ни поговорить, ни побегать...      - Этого нам с тобой и не требуется, парень. А вот горожане и заговорят, и забегают. Выгляни-ка на улицу!      Они отворили скрипучую дверь и увидели все тот же город, придушенный покоем, пораженный бездействием.      - Даже если ты, парень, сумел оправиться от Пустой Безнадеги, этого еще недостаточно. Город сжался, как часовая пружина, только вот циферблат оказался без стрелок, а из-за этого утром страшно просыпаться: вдруг настало вечное воскресенье! Как по-твоему, парень, кто избавит нас от этой напасти?      - Амон Бубастис Рамзес Ра Третий, прибывший спецрейсом в шестнадцать ноль-ноль?      - Да, парень, истинно так. У нас теперь есть исполинское семечко. Чтобы от него был толк, нужно его... что?      - Наверно... - поразмыслил Чарли, зажмурив один глаз, - посадить?      - Посадить! Затем понаблюдать, как оно дает всходы! А потом? Собрать урожай. Урожай! Вперед, сынок. Э-э-э... веди своего приятеля.      Полковник, крадучись, вышел в ранние сумерки.      За ним, поддерживаемая Чарли, вышла мумия.            В разгар Дня труда из Царства Мертвых явился Озирис Бубастис Рамзес Амон-Ра-Тот.      Земля дрожала, повсюду распахивались двери, но не от порывов осеннего ветра и не от грохота праздничного шествия во главе с мэром города (семь автомобилей плюс оркестр из дудок и барабанов), а от топота растущей толпы, которая хлынула на улицы, приливной волной затопив лужайку перед домом полковника Стоунстила. Чарли с полковником не один час сидели на веранде в ожидании этого взрыва безумия, этого штурма Бастилии. Теперь, когда обезумевшие собаки кусали мальчишек за пятки, а мальчишки приплясывали по краям толпы, полковник глядел сверху вниз на Творение (дело рук его и Чарли) и заговорщически улыбался:      - Итак, Чарли... Я выиграл пари?      - Еще бы, полковник!      - Тогда пошли.      По всему городу звонили телефоны, на кухнях пригорали обеды, а полковник выступил вперед, чтобы даровать собравшимся папское благословение.      В самой гуще толпы виднелась телега, запряженная лошадью. На козлах, ошалев от несказанной удачи, восседал Том Таппен, владелец еле живой пригородной фермы. Его бормотание заглушал восторженный рев толпы, потому что в повозке находился богатый урожай, созревший через четыре тысячи забытых лет.      - Да разольется великий Нил, да зарастет его устье, - выдохнул полковник, широко раскрыв глаза, - если это не настоящая мумия из Древнего Египта, завернутая в подлинный папирус и просмоленные лоскуты!      - Она самая! - крикнул Чарли.      - Она самая! - подхватили остальные.      - Вышел я утром пахать, - не унимался Том Таппен, - пашу себе и пашу. И вдруг - бац! Плуг вывернул из земли эту штуковину, прямо у меня перед носом! Мне чуть худо не стало! Подумать только! Не иначе как египтяне три тыщи лет назад прошли через Иллинойс - а мы-то не знали! Откровение, иначе не скажешь! Прочь с дороги, ребятня! Отвезу-ка я эту находку на почтамт. Пусть выставят для всеобщего обозрения! Но! Пошла!            Толпа отхлынула вместе с лошадью, телегой и мумией, оставив в покое старика полковника, который только что притворно ахал и таращил глаза.      - Чтоб мне сгореть, - прошептал он, - все идет как по маслу, Чарльз. Волнение, гомон, толки, безумные сплетни будут множиться до исхода тысячи дней или до Судного дня, смотря что наступит раньше!      - Так точно, полковник!      - Микеланджело нам в подметки не годится! Его "Давид" - может, и шедевр, только нынче он позабыт-позаброшен. То ли дело наша египетская диковинка... - Полковник прикусил язык, потому что мимо пробегал мэр.      - Полковник, Чарли, приветствую! Дозвонился до Чикаго. Завтра к утру нагрянут газетчики! А к полудню - музейная братия! Не рухнула бы наша торговая палата!      Мэр умчался догонять толпу.      Осенняя тучка опустилась на лицо полковника и зависла в складках у рта.      - Конец первого акта, Чарли. Теперь начинаем соображать быстро. На подходе второй акт. Мы ведь хотим, чтобы эта суматоха длилась вечно, согласен?      - Так точно...      - Пораскинь мозгами, парень. Что там выпало на кубике?      - На кубике выпало... а!.. два хода назад?      - Получи пять с плюсом, золотую звезду и сладкий пирожок! Господь дал, Господь и взял, так ведь?      Чарли взглянул в лицо старику и увидел, как того обуревает беспокойство.      - Так точно.      Полковнику было хорошо видно толпу, которая сгрудилась у почтамта в двух кварталах от его дома. Подоспевший оркестр из дудок и барабанов завел какой-то мотив, смутно напоминающий о Египте.      - На закате, Чарли, - прошептал полковник, закрыв глаза, - мы сделаем последний ход.      Какой был день! Спустя много лет люди повторяли: вот это был день! Мэр только успевал забежать домой, чтобы переодеться: он произнес три речи, возглавил две процессии (одну - вдоль по Мейн-стрит до конца трамвайного маршрута, другую - в обратном направлении), а в центре этих событий находился Озирис Бубастис Рамзес Амон-Ра-Тот, который улыбался то направо, когда сила притяжения одолевала его хилое туловище, то налево, когда процессия заворачивала за угол. Битый час оркестр из дудок и барабанов, теперь значительно усиленный медными духовыми инструментами, подкреплялся пивом и разучивал торжественный марш из "Аиды", который потом был исполнен столько раз подряд, что женщины стали уносить домой ревущих младенцев, а мужчины ретировались в бары, чтобы хоть как-то успокоить нервы. Поговаривали о третьем параде и о четвертой торжественной речи, но сумерки застали город врасплох, и все, включая Чарли, разбрелись по домам ужинать - точнее, обсуждать новости.      Около восьми вечера Чарли с полковником отправились прокатиться сквозь листопад и благодатную тьму на машине марки "Мун" выпуска 1924 года, которая начинала ворчать, как только это прекращал делать полковник.      - А куда мы едем?      - Надо подумать... - рассуждал полковник, управляя машиной легко и непринужденно, на философской скорости десять миль в час. - Сейчас все, включая твоих домашних, отправились на Гроссетскую пустошь, так? Слушают последние речи в честь Дня труда. Нашего мэра хлебом не корми - дай только поговорить с трибуны, пра-ально? Затем пожарные начнут палить из ракетниц. Отсюда следует, что почтамт - вкупе с мумией, вкупе с шефом полиции, который несет вахту, - окажется без прикрытия. Вот тогда должно произойти чудо. Непременно должно произойти, Чарли. Спроси почему.      - Почему?      - Рад, что тебя это волнует. Видишь ли, парень, завтра проныры из Чикаго начнут спрыгивать с подножки поезда, как блинчики со сковороды: в городе запахнет жареным, в каждом углу будет чей-то длинный нос, чей-то глаз с лупой и микроскопом. Эти музейные ищейки вместе с прохиндеями из "Ассошиэйтед пресс" докопаются до сути и ославят нас на весь свет. А поэтому, Чарльз, мы с тобой должны...      - Всех оставить в дураках.      - Грубовато сказано, парень, но суть ты ухватил верно. Давай так рассуждать: жизнь - это иллюзион, вернее, могла бы стать волшебным представлением, если бы люди не отгораживались друг от друга. Людям надо подбрасывать хоть маленькую тайну, сынок. Так вот: пока в городе не примелькался наш египетский друг, пока он не надоел хозяевам, как назойливый визитер, нужно посадить его на верблюда и отправить по расписанию в обратный путь. Приехали!      На почтамте было темно, лишь в вестибюле горела одинокая лампочка. За огромной витриной, рядом с выставленной для обозрения мумией, застыл шериф; оба молчали, покинутые зеваками, которые отправились ужинать и глазеть на фейерверки.      - Чарли, - полковник достал пакет из грубой бумаги, внутри которого что-то загадочно булькало, - дай мне тридцать пять минут, чтобы подпоить шерифа. Затем ты, навострив уши, пробираешься в помещение, выполняешь мои команды и творишь чудо. Ну, была не была!      И полковник исчез.      За городской чертой выступление мэра сменилось фейерверками.      Взобравшись на квадратную крышу автомобиля, Чарли с полчаса глядел на яркие вспышки. Прикинув, что время, отведенное на спаивание, истекло, он перебежал через дорогу, мышью проскользнул на почтамт и притаился в темном углу.      - Почему бы, - говорил полковник, вклинившись между египетским фараоном и шерифом, - вам не оприходовать эту бутылочку, сэр?      - Плевое дело. - Шериф не возражал.      Полковник, наклонясь, разглядывал в полутьме золотой амулет на груди мумии.      - Вы верите в старинные предания?      - Какие еще предания? - не понял шериф.      - Вот тут начертаны иероглифы: если прочесть их вслух, мумия оживет и начнет ходить.      - Хрен собачий, - выговорил шериф.      - Вы только посмотрите на эти любопытные египетские символы! - настаивал полковник.      - Кто-то у меня очки свистнул. Читайте сами, - сказал шериф. - Пусть-ка этот сухарь перед нами походит.      Чарли воспринял это как сигнал к действию и, не выходя на свет, подкрался вплотную к египетскому правителю.      - Начнем. - Сложив ладонь корабликом, полковник незаметно сунул очки шерифа к себе в боковой карман и наклонился еще ближе к фараонову амулету. - Первый символ - ястреб. Второй - шакал. Третий - сова. Четвертый - желтый лисий глаз...      - Ну а дальше-то что? - поторопил шериф.      Полковник был рад стараться, его голос то возвышался, то затихал, шериф согласно кивал головой, и вдруг все египетские картинки и слова пошли кругом; тут старик удивленно ахнул:      - Что делается, шериф, смотрите!      Шериф выпучил глаза.      - Мумия, - изрек полковник, - хочет выйти погулять!      - Быть такого не может! - закричал шериф. - Быть такого не может!      - Может, - прошелестело где-то рядом - похоже, из уст фараона.      Неведомая сила сдвинула мумию с места, подняла и увлекла к выходу.      - Эй! - завопил шериф со слезами на глазах. - Держи! Уйдет!      - Пойду-ка я следом, надо ее вернуть, - сказал полковник.      - Да побыстрей!      Мумия скрылась из виду. Полковник выбежал на улицу. Хлопнула дверь.      - Ну и дела. - Шериф потряс бутылку. - Пусто!            Перед домом Чарли полковник притормозил.      - Твои родители заглядывают на чердак, парень?      - Им там не разогнуться. Они меня отправляют, когда нужно что-нибудь найти.      - Отлично. Вытаскивай нашего египетского друга с заднего сиденья - он не страдает лишним весом, в нем и десяти кило не будет, ты с ним легко управился, Чарли. Это, доложу тебе, было зрелище! Ты выбегал из дверей, а казалось, будто мумия движется своим ходом. Видел бы ты физиономию шерифа!      - Надеюсь, ему за это не влетит.      - А, набьет себе шишку и сочинит душераздирающую историю. Не станет же он признаваться, что видел ходячую мумию, правда? Придумает отговорку, организует поиски, вот увидишь. Не мешкай, сынок, проводи наверх этого субъекта, хорошенько его спрячь и навещай каждую неделю. По ночам корми разговорами. А лет через тридцать-сорок поступишь так...      - Как? - не утерпел Чарли.      - В год, когда скука уже хлынет через край и закапает из ушей, когда город забудет про нынешнее пришествие и исход, ты проснешься утром и не захочешь подниматься с постели, не захочешь даже пошевелить ушами или поморгать, потому что все до смерти надоело... Вот в такое утро, Чарли, просто поднимись на захламленный чердак, вытащи оттуда мумию, подбрось ее на кукурузное поле и смотри, как будут неистовствовать совсем другие толпы. С того момента и с того дня для тебя, для города, для всех горожан настанет совсем другая жизнь. А теперь, парень, ступай - тащи, прячь!      - Жалко, что такой вечер кончился, - еле слышно сказал Чарли. - Может, покатаемся еще вокруг квартала, выпьем по паре стаканчиков лимонада у вас на веранде? И этого с собой захватим.      - Выпить лимонаду - это хорошо. - Полковник Стоунстил вдавил педаль в пол. Машина взревела и ожила. - За блудного фараонова сына!            Поздним вечером в День труда оба снова устроились на веранде в доме полковника; каждый, подставив лицо ветерку, прихлебывал лимонад, от которого во рту оставались крошки льда, и смаковал вкус невероятных событий.      - Ух, - сказал Чарли, - скорей бы увидеть заголовки в завтрашнем "Кларионе": БЕСЦЕННАЯ МУМИЯ ПОХИЩЕНА, РАМЗЕС-ТОТ ИСЧЕЗ. УТРАЧЕНА ВЕЛИКАЯ НАХОДКА. ПРЕДЛАГАЕТСЯ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ. ШЕРИФ ТЕРЯЕТСЯ В ДОГАДКАХ. ВОЗМОЖЕН ШАНТАЖ.      - Продолжай, парень. Складно у тебя выходит.      - От вас научился, полковник. Теперь ваша очередь.      - Что ты хочешь от меня услышать, парень?      - Про мумию. Что это такое? Из чего сделано? Откуда взялось? И вообще, как это понимать?      - Но, мальчик мой, ты же стоял рядом, помогал, видел...      Чарльз пристально поглядел на старика.      - Нет. - Глубокий вздох. - Расскажите своими словами, полковник.      Старик встал со своего места и остановился в полумраке меж двух кресел-качалок. Протянув руку, погладил прислоненный к дверному косяку древний шедевр домашнего изготовления - ни дать, ни взять, отборный табак и высушенный нильский ил.      В небе умирал последний праздничный фейерверк. Его отсветы гасли в лазуритовых глазах мумии, которая, как и мальчик, выжидательно смотрела на полковника.      - Хочешь знать, кем раньше был наш знакомец?      Полковник наскреб у себя в легких пригоршню праха и мягко выдохнул ее в осенний воздух.      - Он был всем, никем и кем-то. - Мгновение тишины. - Был тобой. И мной.      - Дальше, - прошептал Чарли.      "Дальше", - говорили глаза мумии.      - Это всего-навсего, - негромко продолжал полковник, - пачка старых журналов, что копятся на чердаке, прежде чем полыхнуть языками забытых истин. Это - связка папируса, оставленная на осеннем поле задолго до Исхода, это картонное перекати-поле, отнятое ветром у времени и гонимое то вослед ушедшим сумеркам, то навстречу грядущему рассвету... Может, это обрывки никотиново-дурманных видений, что развеваются на флагштоке, суля каждому все на свете и еще кое-что впридачу... Это карта Сиама и верховьев Голубого Нила, это дьявольски пыльный жар пустыни, конфетти оброненных билетов, пожелтевшие и припорошенные песком дорожные атласы, дальняя поездка, которой не будет, и отчаянная вылазка, которая начинается во сне. А тело?.. М-м-м... оно... из увядших букетов многочисленных свадеб, из тягостных давних похорон, из телеграфных лент, что опоясали землю после отгремевшего марша, из старых расписаний ночных поездов для недремлющего фараона. Сгодились и письменные обязательства, обесцененные акции, мятые расписки. Даже цирковые афиши - видишь? Вот здесь, где грудная клетка. Плакаты, сорванные со стен в деревне Северный Шторм, что в штате Огайо, и переправленные на юг, поближе к Гармонии, штат Техас, или на Землю Обетованную, где царствует Калиф Орния! Протоколы о намерениях, объявления о помолвках и крещениях... все, что возникло из нужды и надежды, первая монетка в кармане, доллар в рамочке над стойкой бара. Обои, прожженные испепеляющими взорами, а на них надпись, вытравленная глазами мальчиков и девочек, старых неудачников и придавленных годами женщин: "Завтра! Да! Быть посему! Завтра!" Здесь все, что умирало много ночей подряд и снова возрождалось, здесь хвала человеческому духу, а кое-где редкие новые рассветы. Бессловесные и самые причудливые тени, какие только ты можешь вообразить, а я - мысленно нарисовать тушью в три часа ночи. Все перемолото до неузнаваемости, а потом слеплено нашими собственными руками у нас же на глазах. Вот это он и есть - старый правитель, фараон Седьмой Династии Священного Праха Собственной Персоной.      - Ничего себе! - вырвалось у Чарли.      Полковник опустился в кресло и опять стал раскачиваться, прикрыв глаза и улыбаясь.      - Полковник, - Чарли бросил взгляд в будущее, - а вдруг мне в старости вовсе и не потребуется никакая мумия?      - Это как?      - Ну, если у меня в жизни будет полно всякой всячины: некогда будет скучать, найдется интересное дело, которым я и займусь, каждый день будет прожит с толком, каждый вечер - с приключениями, по ночам буду крепко спать, по утрам - просыпаться с радостью, буду много смеяться и к старости приду на всех парусах, что тогда, полковник?      - Тогда, парень, ты будешь самым счастливым человеком на всем белом свете, клянусь Богом!      - Хотите знать, полковник, - Чарли смотрел на него круглыми немигающими глазами, - что я решил? Я стану великим писателем.      Полковник остановил качалку и вгляделся в чистый огонь, озаривший детское лицо.      - Боже правый, я это вижу. В самом деле. Так оно и будет! Ладно, Чарльз, тогда, дожив до старости, ты найдешь какого-нибудь парня, которому повезло меньше твоего, и передашь ему Озириса-Ра. Может, твоя жизнь и будет полной чашей, но другим, заплутавшим в дороге, очень кстати придется наш египетский друг. Договорились? Договорились.      Отцвели последние огни фейерверка; среди нежных звезд плыли прощальные воздушные шары. Машины и горожане потянулись на покой, отцы и матери несли на руках сомлевших ребятишек. Проходя мимо дома полковника Стоунстила, некоторые участники этого тихого шествия заглядывали на веранду, чтобы помахать старику, мальчику и долговязому слуге, который скромно стоял поодаль. Вечер завершился навсегда. Чарли попросил:      - Расскажите еще что-нибудь, полковник.      - Нет. У меня все. Теперь послушай нашего приятеля. Пусть предскажет твое будущее, Чарли. Пусть навеет сюжеты для первых рассказов. Готов?      Налетел ветер: он проник в сухой папирус, поиграл ветхими лоскутами, привел в движение удивительные руки и чуть подрагивающие губы старого, то есть нового знакомца, ночного гостя, которому стукнуло четыре тысячи лет.      - Что он тебе вещает, Чарльз?      Чарли зажмурился, выждал и прислушался, согласно кивая; лишь когда по щеке сбежала одинокая слезинка, он нарушил молчание:      - Все как есть. Ну просто все. Все как я хотел.            Примечания            1            День труда - ежегодный праздник в США, который отмечается в первый понедельник сентября; для американских школьников также знаменует окончание летних каникул.            2            Город - Красное море. Я повелеваю ему: расступись! Мы идем! - Аллюзия к библейской истории о том, как Моисей со своим народом, дабы оторваться от преследования египтян, приказал Красному морю расступиться (Исх. 14:21).            3            Не бороздят ли озеро железные "Мониторы" и "Мерримаки"... - "Монитор" - броненосное судно северян, "Мерримак" - южан; 9 марта 1862 г. между ними состоялся бой возле гавани Норфолка, штат Виргиния, - первое в истории столкновение броненосных кораблей. И если "Мерримак" - это был обычный фрегат, обшитый бронеплитами, то сконструированный Джоном Эриксоном "Монитор" представлял собой корабль небывалого прежде типа и дал название новому классу военных судов.