Бранислав Нушич
     
     
     Народный депутат
     
     
     OCR Busya http://lib.alddebaran.ru "Б. Нушич. Избранные сочинения в четырех томах. Том I": Нолит; Белград; 1968
     
     Аннотация
     
     Автор нескольких романов, более пятидесяти пьес и около полутысячи рассказов и фельетонов, Нушич известен по постановкам комедий "Госпожа министерша", "Доктор философии", "Обыкновенный человек", "Покойник", "Опечаленная семья". В репертуарной афише театров эти комедии обычно назывались сатирическими и вызывали ассоциации с современной советской действительностью. Те времена миновали, а пьесы Нушича остались, и по-прежнему вызывают интерес театров. Видимо, не зря сказал в свое время писатель: "Лучше умереть живым, чем жить мертвым".
     
     Бранислав Нушич
     Народный депутат
     Пьеса в трех действиях
     
     Пятьдесят лет назад
     
     "Народный депутат" я написал сорок восемь лет назад. Я и раньше писал кое-какие небольшие пьесы и ставил их вместе с товарищами или хранил в своем столе, веря в их ценность, но не имея смелости их опубликовать. "Народный депутат" - первая пьеса, которую я написал с намерением передать ее в Народный театр для постановки. И все же мне было неудобно в свои девятнадцать лет явиться в управление театра, и я стал искать чьей-нибудь поддержки.
     Эта поддержка пришла из дома Илича, из которого в то время начинали свой путь многие литературные дарования и многие новые издания.
     Поэтический дом Илича в 80-х годах был единственным литературным клубом в столице. Все попытки, предпринимавшиеся до и после этого с целью основать какое-нибудь литературное общество, которое сблизило бы писателей и дало бы новые силы литературе, никогда не играли такой роли, которую в этом отношении, сыграл дом Илича.
     Через этот дом, двери которого были открыты и днем и ночью, прошло несколько поколений; на пороге этого дома встречались старая, уже умирающая, романтическая литература и новая, сменяющая ее, реалистическая; одним словом, через этот дом прошла вся наша литература 70 - 80-х годов, начиная от Матие Бана, Любы Ненадовича, Чеды Миятовича, Джорджа Малетича и Йована Джорджевича.
     Я сам лично в доме Илича встречал Владана Джорджевича, Лазу Костича, Джуру Якшича, Лазу Лазаревича, Милорада Шапчанина, Змая, Качанского, Джуру Янковича (талантливого, но рано умершего поэта), Яшу Томича (в то время очень популярного социалистического поэта), Павла Марковича-Адамова, Милована Глишича, Светислава Вуловича, Владимира Йовановича, Янка Веселиновича, Симу Матавуля, Брзака, Светолика Ранковича, Косту Арсенийевича (печатника, поэта-социалиста), Стеву Сремца, Матоша, Домановича, Шантича, Чоровича, Вожу Кнежевича, Любу Недича, Николу Дорича, д-ра Милована Савича, Илью Вукичевича, Милорада Петровича, Йована Скерлича, Милорада Митровича и еще многих других, менее известных деятелей культуры и национального движения.
     Эти встречи в доме Илича не могли остаться без последствий, и часто многие новые издания и многие творческие замыслы появлялись именно как результат этих встреч.
     Можно почти с уверенностью сказать что это литературное собрание - дом Илича - было той средой, в которой развился процесс перехода от романтизма к реализму, что именно из этой среды развилась та сила, которая ликвидировала литературную гегемонию Нового Сада и завоевала Белграду первое место, и, наконец, что эта среда, давшая в лице Войислава поэтического реформатора, дала литературе и многие другие известные имена.
     Меня в дом Илича ввел Войислав, с которым я был знаком уже в 1880 году, когда мне приходилось встречаться с ним в редакциях некоторых газет. Вначале мое знакомство с Войиславом сводилось к обычным встречам в "Дарданеллах" - знаменитом клубе богемного и остроумного Белграда 80-х годов, - а затем мы познакомились ближе, и я стал не только ежедневным гостем Иличей, но иногда и жил у них.
     Вступление в поэтический дом Илича имело для меня особое очарование. Издали этот дом казался мне, шестнадцатилетнему юноше, каким-то зачарованным замком или недоступным гнездом, в котором царят старые орлы, в то время как молодые орлята улетают, чтобы посмотреть мир, и вечером возвращаются на ночлег.
     Старый Йово Илич - "отец", как его называли дети, а вместе с ними и все мы, остальные, - был тогда еще очень крепким стариком. Как раз в то время начала издаваться "Отаджбина" (1875) Владана Джорджевича. Йово Илич, долгое время до этого занимавшийся политикой, снова возвращался к поэзии, и в его стихах звучали какие-то новые, чудные экзотические ноты.
     Когда я появился в доме Илича, самого старшего из братьев - Милутина Илича - не было в Белграде. Он был срезским начальником в одном из срезов* Белградского округа и часто приезжал в Белград, а то и совсем уходил со службы и поселялся в Белграде.
     ______________
     * Срез - административно-территориальная единица в то время, составная часть округа. (Прим. перев.)
     
     Милутин был честным чиновником, воспитанным на идеях молодежного движения в университете, и не умел достаточно приспособиться ко времени и к режиму. Поэтому не было ничего удивительного в том, что очень часто возле дома Илича останавливалась телега с узлами, с корытом, с козлами и стульями, привязанными к краю телеги и укрытыми рогожей, приспособленной вместо тента.
     Это Милутин потерял службу, и вон уже вылезает из-под рогожи - худощавый и длинноногий, чтобы сообщить, что он поселится в отцовском доме и будет жить здесь до тех пор, пока опять не получит новой должности.
     Милутин Илич - личность очень примечательная. У него было обветренное выразительное лицо, глубокие и теплые глаза, широкие плечи и длинные усы. Он ходил в национальном костюме, с пистолетами, заткнутыми за пояс, и был похож на сбежавшего из музея героя картины о крестьянском восстании.
     Но характер его не соответствовал такой внешности. Он был как-то особенно нежен и мягок в отношениях с людьми и очень остроумен.
     У него был удивительный талант юмориста и сатирика, который он в достаточной мере раскрыл в своих опубликованных произведениях.
     Этот талант не обнаружил себя в тех размерах, в которых он мог бы себя обнаружить, по двум причинам. Первая: классическая атмосфера дома Илича, в которой этот жанр литературы чувствовал себя, как дикий цветок. А другая причина заключалась в его браке.
     Вообще говоря, самый старший из Иличей был очень счастлив в супружеской жизни, но его жена слишком стремилась и преуспела в том, чтобы лишить его той среды, в которой только и мог развиться его талант; она очень хотела сделать его "домоседом" и отгораживала от той среды, которая была невысокого мнения обо всех достоинствах, перечисленных в букваре для первого класса начальной школы. Я думаю, что именно эти обстоятельства помешали Милутину и не позволили ему еще больше проявить себя в литературе.
     Драгутин Илич, первый после Милутина, уже тогда увенчанный ореолом большого поэта еще с университетской скамьи, где он руководил изданием газеты "Побратимство" (1884), быстро пробивался в литературу вместе со своими друзьями Николой Джоричем и Владимиром Йовановичем и рассыпал произведения по столбцам всех литературных газет Сербии. Быстро вступил он и на театральную сцену, что особенно привлекало к нему тогдашнюю очень увлекавшуюся театром молодежь. Драгутин не только отдался драматическому искусству, но стал самым значительным представителем этого бурного течения 80-х годов, которое обещало принести нам обновление национальной драматургии.
     Драгутин Илич был фактическим представителем дома Илича, и отец, питавший самые нежные чувства к Войиславу, только с одним Драгутином разговаривал и о политике, и о литературе, и о семейных делах. Однако, являясь истинным представителем дома Илича, Драгутин все же не всегда отдавался ему целиком и занимался не только поэзией, но и участвовал во всех общественных движениях: политическом, национальном и культурном. И хотя по сравнению со всеми другими Иличами Драгутин прожил самую бурную жизнь, все же он оказался самым плодовитым писателем и написал больше, чем все другие Иличи. Занимаясь всеми жанрами литературы, он писал лирические и эпические стихи, романы, рассказы, драмы, отдавался решению философских и политических проблем, растрачивая свои силы в ежедневных газетах, полемизируя со своими противниками и опубликовывая политические статьи.
     Всегда готовый к борьбе, в калабрийской шляпе,* с аккуратно расчесанной бородой и неизменным внешним видом и до самой старости не изменившимся поведением, он особенно нравился нам, молодежи, которая приходила в дом Илича.
     ______________
     * Калабрийская шляпа - шляпа с широкими полями; такие шляпы в свое время носили жители Калабрии (область в Южной Италии) в знак принадлежности к сторонникам республики. (Прим. перев.)
     
     Вот почему я принял так близко к сердцу его совет, который он мне однажды дал: оставить поэзию (в начале своей литературной деятельности я занимался сочинением стихов) и писать комедии.
     Третий Илич - Войислав, в то время, когда я впервые познакомился с ним, был молодым, безусым юношей, которого в доме все ласково называли "плешивым" за то, что в детстве у него были очень редкие волосы.
     Он писал свои стихи от души, но без той масштабности, которой позднее привлек к себе внимание всей литературной общественности. В доме все считали Войислава самым младшим и следили за ним как за младшим сыном, так как его младший брат Жарко был своего рода отступником, сдружился с палилулцами,* участвовал вместе с ними в знаменитых кулачных боях белградских мальчишек, ходил на охоту за синицами и щеглами, затевал драки на задворках и вообще обещал не принадлежать к дому Илича, куда он вернулся лишь позднее и сдружился с братьями, когда в нем объявился один из самых остроумных устных рассказчиков нашего времени.
     ______________
     * Палилул - один из районов Белграда. (Прим. перев.)
     
     Если бы он не растратил свое детство на шалости, которые и отняли у него желание заниматься литературой, раньше сошелся с братьями и окружавшей их средой, то наша литература имела бы в нем еще одного талантливого рассказчика и самого яркого представителя реалистического рассказа.
     Но Войислав захватил то положение "любимчика", которое должно было бы принадлежать Жарко, и пользовался всеми симпатиями и нежностью родителей и домашних еще и потому, что был хилым, узкоплечим ребенком, всегда бледным, с воспаленными глазами.
     Жарко, может быть, иногда и завидовавший Войиславу, часто его высмеивал за то, что Войислав занимался поэзией, каждый раз цитируя ему те первые стихи, которые двенадцатилетний Войислав написал еще тогда, когда учился в первом классе гимназии, и которые все, кроме Жарко, забыли.
     Я запомнил несколько строчек из этого детского стихотворения только благодаря тому, что Жарко очень часто повторял их, желая позлить Войислава, которому это не нравилось.
     В своем первом стихотворении Войислав высмеивал своих братьев - Милутина, Драгутина и Жарко, - отправившихся в Топчедор,* чтобы купить рассады для огорода. "Шли они втроем, - говорилось в стихотворении Войислава, - а когда зашли в середину леса, самый старший брат, до этого все время хваставший своей храбростью, вдруг испугался. Смахнув выступивший на лбу пот, он сказал:
     ______________
     * Топчедор - одна из окраин старого Белграда. (Прим. перев.)
     
     
     Братья, лес вокруг дремучий,
     Может, нам вернуться лучше?
     Страшно по лесу идти,
     Здесь нас может волк найти.
     
     На что другой брат - Драгутин - отвечал:
     
     Где тут волк, ха, бог ты мой,
     Показали б мне его!
     Я пустил бы кровь ему!
     Эй вы, горы и леса,
     Эй вы, верные друзья,
     Сам я волка заменю!
     
     Третий был куда слабее,
     Тоньше костью, меньше ростом.
     Только нос имел длиннее,
     Чем у братьев двух других...
     
     Этот третий предлагает вернуться, но самый старший - "герой" - хоть и трусит, но подбадривает братьев. А волк между тем слушает весь этот разговор, и, когда он неожиданно появляется перед ними, "герой" первый бросается в бегство. Все заканчивается стихами о том, как весело смеется волк над своей проделкой:
     
     Волк один в лесу остался
     И до вечера смеялся.
     
     Позднее, когда Жарко за стаканом вина цитировал Войиславу эти стихи, Войислав и сам весело смеялся.
     Войислав был очень симпатичный человек и пользовался любовью не только в стенах своего дома; он, как говорится, был" любимчиком тогдашнего общества". Всегда в застегнутом костюме - одна рука в кармане брюк, а в другой сигарета - Войислав ходил размеренными шагами, слегка закинув голову, и всегда задумчивым взглядом.
     В нем было что-то привлекательное. В обхождении с людьми он был очень любезен и к каждому относился сердечно, искренне и доверчиво. Материальные трудности, которые постоянно преследовали его, он переносил с беззаботным равнодушием и был способен даже при самых тяжелых материальных обстоятельствах писать с тем же вдохновением, как и во время душевного подъема. Многие его лучшие стихи написаны именно в такие часы, не благоприятствовавшие работе.
     Войислав был художником, что проявлялось не только в его стихах, но и в манере писать их.
     Много времени мы провели с ним, а последние годы его жизни, которые мы вновь провели вместе в Приштине, мы жили почти под одной крышей. На моих глазах и в моем присутствии создавалась "Страсть на селе", и я хорошо помню Войислава в момент работы. Перед ним лежали чистые белые листы бумаги, и он четким почерком писал с удовольствием, легко, без напряжения. Стихи лились из-под его пера, как будто он сочинил их уже давно, а если где-нибудь задерживался, то снова перечитывал написанную строку, зачеркивал слово и заменял его более удачным, более сильным. В те минуты он напоминал мне художника, кисть которого легко летает по полотну, вот он на секунду отстраняется от своей картины, вглядывается в нее и снова возвращается к ней, чтобы усилить или еще более оттенить отдельные места. Такая тщательность в работе над своими стихами была присуща ему всегда, и даже тогда, когда в кафе на измятом клочке бумаги или даже на обложке меню он писал стихи для какого-нибудь издателя детской или юмористической газеты, который тут же за столом ждал с гонораром в 5 или 15 динаров в кармане.
     Отношения между мной и Войиславом были настолько откровенны, настолько интимны, что, пожалуй, нет ничего удивительного в том, что я обратился именно к нему. Я рассказал ему, что написал веселую комедию, и оставил ее у него, чтоб он организовал форум, перед которым можно было бы прочесть мое произведение.
     Войислав решил, что в этот форум лучше всего было бы включить Милутина Илича, Владимира Йовановича, которого уже тогда считали признанным сатириком, и Косту Арсенийевича - печатника, поэта-социалиста.
     Было это как-то раз после полудня осенью 1883 года, когда я перед вышеперечисленными и в присутствии Войислава (Драгутина не было в Белграде) читал "Народного депутата" там, в тени сада Иличей, под большим ореховым деревом.
     И Милутин и Влада меня похвалили, а поэт-социалист Арсенийевич говорил обо мне даже с воодушевлением.
     Но хотя я заручился такой большой поддержкой, я все же не решался сам лично принести рукопись Милораду Шапчанину. Боясь, что, увидев безусого девятнадцатилетнего юнца, известный бюрократ уже заранее проникнется недоверием к моей пьесе, я передал ему рукопись через одного своего приятеля артиста.
     Здесь следует упомянуть, что моя рукопись, озаглавленная "Народный депутат", а по сюжету представлявшая собой осмеяние политической борьбы, выборов и депутата правительственной партии, попала на стол директора театра как раз в тот момент, когда политические страсти в стране достигли кульминационного пункта, нашедшего свое выражение в открытом восстании, которое как раз в то время жестоко подавлялось в Восточной Сербии. И вот такая рукопись в такое время попала на стол к директору - воплощению лояльности и лицемерному стороннику существующего порядка и правительства. При таких обстоятельствах пьеса, явившаяся для того времени настоящей революцией, должна была попасть в архив непрочитанной.
     И только благодаря одному обстоятельству она все же была отдана рецензентам для оценки. В то время в общественных кругах развернулась острая кампания против политики, проводимой управлением театра, которое не только не поддерживало отечественные драматические произведения, но и оттесняло их на второй план. Шапчанин, как никто, обращавший внимание на общественное мнение, хотел, конечно, оградить себя от нападок и забаррикадироваться рецензиями специалистов, и поэтому моя пьеса попала в руки Милована Глишича и Лазо Лазаревича, которые должны были дать о ней свои отзывы. В совете и в театральных кругах заговорили о пьесе, появившейся в то время, когда на сцене безраздельно господствовал романтизм, и уже одним этим представлявшей собой революционное, а, если учесть политическое положение в стране, то почти нигилистическое явление.
     Зять Лазо Лазаревича - Благое Недич, который в то время был учителем, а позднее и сам написал одну пьесу ("У подножья), рассказывал мне тогда, да и теперь иногда вспоминает, об одном вечере у Лазо Лазаревича, на котором присутствовали Шапчанин, Люба Ковачевич и Владан Джорджевич, тогдашние члены совета театра.
     На этом вечере Владан из любопытства спросил Лазо Лазаревича:
     - Ты прочитал, Лазо, этого "Депутата"?
     - Прочитал.
     - И что скажешь?
     - Хорошая домашняя фасоль, но без подливки, - сказал Лазаревич.
     - Бог мой, - отвечал Владан, - уж если она хорошо приготовлена и если вкусная, то лекго можно добавить немножко подливки.
     Рецензенты, разумеется, должны были дать и письменный отзыв. Этот отзыв написали Лазаревич и Глишич на титульном листе пьесы, который одновременно служил и обложкой.
     Вероятно, Глишич первый читал пьесу, так как он первый написал свое мнение, а Лазаревич - под ним.
     Мнение Глишича было выражено в нескольких словах: "Хорошо кое-где сократить и отредактировать, а язык исправить", - и все. Лазаревич написал не намного больше. Его мнение гласило: "Недоработанная пьеса начинающего автора, но заслуживает всяческого внимания, с некоторыми корректурами после переработки может представлять значительный вклад в оригинальную драму. Обращаю внимание Управы на то, что следует с надлежащим тактом подойти к молодому писателю, который обещает будущего комедиографа".
     На основе этих заключений Шапчанин действительно принял меня с "надлежащим тактом", но пьеса так и не попала на сцену. Шапчанин тогда повел со мной продолжительные родительские разговоры, полные советов и наставлений. Он потребовал от меня, чтобы я многое отредактировал, исправил, сократил. Когда же я принес ему рукопись в другой раз, он опять вернул ее мне с новыми наставлениями. Наконец, когда уже были исправлены последние "где" и "как", Шапчанин заявил мне, что пьеса определенно включена в репертуар, но я должен быть терпелив, так как "временные" политические обстоятельства не позволяют поставить ее сейчас. Между тем эти "временные" политические обстоятельства тянулись годами, как и вообще тянутся у нас все "временные" трудности. Мой "Депутат", хотя он и носил на обложке благоприятные отзывы рецензентов и был уже включен в репертуар, должен был пойти на новую рецензию и получить еще один отзыв.
     Милорад Шапчанин направил его под секретным номером в министерство полиции с просьбой сообщить ему, каким образом министерство полиции расценивало бы показ этой пьесы на государственной сцене и не находит ли министерство полиции, что в пьесе имеются элементы, которые, возможно, могли бы послужить как провокация или хотя бы как повод для различных антигосударственных манифестаций.
     И раз уж в один прекрасный день моя рукопись попала в руки государственной администрации и была подшита как приложение к актам, то можете себе представить ее дальнейшую судьбу. Прежде всего на ее обложке, на которой было написано мнение Лазо Лазаревича и Милована Глишича, появился номер министерства полиции, а затем вместе с актами о чиновничьих прегрешениях, о политических преследованиях и о пограничной безопасности она начала путешествовать из канцелярии в канцелярию, от имеющего право разбирать и судить к не имеющему права разбирать и судить и от не имеющего права разбирать и судить к имеющему таковое.
     В регистре досье с материалами, относящимися к моему произведению, получило рубрику: "Нушич; см. "Народный депутат", - а рукопись то пребывала в архиве, то покоилась, как в могиле, в ящиках чиновничьих письменных столов.
     За то, что в один прекрасный день рукопись не была отослана в провинцию, в какой-нибудь отдаленный округ, и не попала вместе с каким-нибудь другим делом в Управление фондов, чтоб вернуться оттуда как дело, "не по назначению" отправленное, поблагодарить следует ту счастливую случайность, из-за которой моя рукопись однажды попала в руки полицейскому писателю Таси Миленковичу, который извлек ее из когтей государственной администрации и вернул в театр.
     А пока мой "Народный депутат" путешествовал из канцелярии в канцелярию и отлеживался в ящиках полицейских письменных столов, время быстро шло вперед, жизнь изменялась. Кампания против Шапчанина, препятствовавшего обновлению репертуара за счет отечественных произведений, не только не прекращалась, но, наоборот, все больше разрасталась. И, разумеется, мы - молодые, но "безнадежные" писатели - в этой кампании были не только невинными читателями.
     Когда кампания приняла широкие размеры и перешла в открытое негодование, Шапчанин почувствовал необходимость оправдаться перед общественностью. Для этого 27 марта 1888 года он организовал заседание совета театра, которое проходило на сцене перед публикой.
     В своем вступительном слове на этом заседании Щапчанин предпринял попытку оправдаться и в этой связи упомянул об одном очень интересном и характерном обстоятельстве, имеющем прямое отношение к моей пьесе, которая уже несколько лет считалась принятой, но никак не могла быть поставлена.
     "Народный депутат" Б. Нушича, - сказал в своей речи Шапчанин, - прошел через два пургаториума,* но и в третьей редакции, с которой писатель согласился, был отложен, так как к тому времени подоспели выборы депутатов, сопровождавшиеся различными эпизодами, дававшими повод печати для полемических выступлений. Тем самым постановка "Народного депутата" оказалась невозможной, ибо в пьесе есть много моментов, которые оскорбляют и депутатов и членов правительства. Народный депутат - главный герой пьесы - показан как глупец. Разве это могло понравиться депутатам, которые, точно так же как и герой пьесы, были торговцами, зажиточными ремесленниками и крестьянами? И если этот депутат заявляет, что в Скупщине он будет говорить то, что ему скажут министры в Белграде, то разве можно поставить такую сцену в театре, общее руководство которым осуществляет правительство? Какое правительство, какие мудрые государственные деятели могли бы разрешить постановку такой пьесы в театре, находящемся под их постоянным контролем?"
     ______________
     * Пургаториум (purgatorium) - у католиков чистилище, место, где души умерших должны покаяться в своих грехах, прежде чем попадут в царство вечного блаженства. (Прим. перев.)
     
     Еще до того, как выступить с этой своей речью, Шапчанин предложил мне написать какую-нибудь другую, более подходящую пьесу, которую можно было бы поставить на сцене театра за то время, пока "Народный депутат" будет ожидать более благоприятных обстоятельств. Я согласился с ним и написал комедию "Подозрительная личность".
     А через некоторое время после речи Шапчанина меня приговорили к двум годам тюрмы за политическое стихотворение, а тем самым приговорили и "Народного депутата" к еще более продолжительному бессрочному ожиданию.
     В тюрме я написал пьесу "Протекция", только она и смогла попасть на сцену, а пьесы "Народный депутат" и "Подозрительная личность" имели в дальнейшем каждая свою долгую и интересную историю.
     
     ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
     
     Еврем Прокич.
     Павка - его жена.
     Даница - их дочь.
     Спира - муж Павкиной сестры.
     Спириница - Павкина сестра.
     Ивкович - адвокат.
     Госпояса Марина - его тетка.
     Секулич - жандармский писарь.
     Йовица Еркович.
     Сима Сокич.
     Срета.
     Первый гражданин.
     Второй гражданин.
     Третий гражданин.
     Четвертый гражданин.
     Пятый гражданин.
     Оратор из толпы.
     Mладен - мальчишка, работник в доме Еврема.
     Официант из кофейни.
     Жандарм.
     Мальчишка - ученик в лавке Еврема.
     
     Действие первое
     
     Комната в доме Еврема Прокича. Двери справа и в глубине. Слева два окна, на них чистые занавески и горшки с цветами. Между окон кушетка, покрытая ковром, по сторонам от нее большие деревянные кресла; там нее большое зеркало в золоченой раме. В левом углу в глубине большая железная печь, ее топят из коридора. Между печью и дверями - комод, на нем ваза с цветами, большие часы, коробки из-под конфет, портреты в рамках, гипсовые фигурки и тому подобное. Над комодом карандашные портреты Еврема и Павки. Вдоль правой стены от авансцены до дверей низкий буфет с тремя полками, на них чашки, вазочки. Посередине комнаты стол, накрытый скатертью, вокруг него стулья. Над столом висит большая лампа.
     Комната провинциального городка 80-х годов XIX века, в убранство которой внесен вкус хозяйки дома, перенявшей кое-что во время поездок к родным в Белград.
     
     I.
     
     Павка, Даница.
     Павка (входит из правой двери и, увидев, что в комнате никого нет, идет к дверям в глубине и кричит в коридор). Поди сюда! Слышишь, я тебе говорю, поди сюда!
     Даница входит.
     Ты опять? Я же тебе тысячу раз говорила, чтоб ты не смела туда ходить...
     Даница. Боже мой, мама!..
     Павка. Вот тебе и "боже мой, мама!.." Я не хочу, чтоб ты туда ходила! Нечего тебе там делать! Вот так.
     Даница. Мне показалось, что упал горшок...
     Павка. "Упал горшок", хм! А больше тебе ничего не показалось! Почему это мне не показалось, что упал горшок?
     Даница (про себя). Но ведь...
     Павка. Что ты сказала?
     Даница. Ничего!..
     Павка. Слушай, ты! Моя мать за собой хвост не таскала, я тоже; и я не допущу, чтоб ты его таскала! Не допущу, понимаешь?!
     Даница. Боже мой, мама, какой хвост?
     Павка. Сама знаешь какой. Вот как начнут про тебя люди говорить...
     Даница. Ну, люди!..
     Павка. Конечно, люди!
     Даница. А Мица Античева? Разве у нее не было длинного хвоста? Ну и что? Вышла же замуж!
     Павка. А я не хочу отдавать тебя с хвостом, понимаешь? Больше ты никого не могла назвать, кроме Мицы Античевой?... Почему ты не вспомнишь Росу Яничеву? Какая была чудесная девушка, а что вышло? Начали люди о ней всякое болтать, и а-у, а-у, а-у, а-у... так по сей день все еще сидит да дни считает...
     Даница. Считает дни потому, что нечего больше считать: денег-то нет... а были бы деньги...
     Павка. А хоть бы они и были? Бог мой, когда люди начнут склонять...
     Даница. А за что им меня склонят?
     Павка. А вот за то, что тебе каждую минуту кажется, будто упал горшок... а он ведь молодой человек!
     Даница. Знаю, но это совсем другое дело!
     Павка. Ничего не другое, то самое. Ведь он еще до сих пор ничего определенного не сказал. Просто так всё: раза два-три забегала его тетка, поговорила о том, о сем, расспрашивала, сколько у тебя платьев и... вот и все. Одни разговоры - и больше ничего. Отцу я даже и не говорила, с какой стати я буду ему говорить пустые слова.
     Даница. Это не пустые слова.
     Павка. А что же!
     Даница. Я знаю, что не пустые.
     Павка. Ты знаешь; может быть, он тебе сказал? Господи, сама я виновата! Некого винить, сама виновата...
     Даница. В чем же ты виновата?
     Павка. В том, что не то затеяла. Все хочу сэкономить. Все говорила: "Сдай, Еврем, две комнаты; много нам пять комнат, зачем нам пять комнат". А вот тебе и на, вселился к тебе в дом молодой человек, а в доме у тебя дочь, девушка, вот и ломай теперь голову!
     Даница. Все равно, не он, так другой вселился бы.
     Павка. Вселился бы, конечно, но ведь могла бы и семья какая-нибудь вселиться... Да... Так слышишь? Пусть хоть все горшки попадают, но ты туда больше ходить не смей! Не знаю, и зачем это у меня горшки в коридоре стоят? Сегодня же Младен отнесет их на кухню.
     Даница. Хм, горшки с цветами на кухню! Кто-то стучит. Войдите, пожалуйста!
     
     II
     
     Сима Сокич, те же.
     Сима (е дверях). Добрый день!
     Павка. Добрый день!
     Сима. Хозяин дома?
     Даница. Нет.
     Сима. Видишь, я хотел... а ты его жена?
     Павка. Да!
     Сима. Видишь ли, я хотел его попросить кое о чем. Знаешь, если можно, госпожа, прошу тебя, замолви ты за меня словечко, скажи ему, христом богом его прошу, пусть он меня не преследует! И было бы за что, а то ведь не за что! Скажи, приходил, мол, Сима Сокич, тот, которого ты преследуешь из-за его жены...
     Павка (растерянно). Из-за жены?... (Крестится.) Да что ты говоришь, побойся бога, неужто мой муж преследует тебя из-за жены?
     Сима. Скажи ему, человек не виноват. Разок-другой побил свою жену, - вот и все. А кому ж ее бить, как не мужу?!
     Павка. Я не понимаю, о чем ты говоришь?
     Сима. Видишь ли, вот о чем. Жена у меня сбежала. Понимаешь? Говорит, бью ее. А я ее не бью. Боже упаси! Конечно, замахивался, не без того; ну, ударил раза два-три, как и полагается мужу. Но нельзя же назвать это злодейством. А она теперь говорит: надоело. И ушла от меня, будто найдет где-нибудь лучше. Вот ведь бабий ум. Пошла-то не куда-нибудь, а прямо к адвокату. А теперь твой муж обвиняет меня в тяжком преступлении и гоняет, как волка по горам.
     Павка (облегченно). Ах, вон оно что!
     Даница. Ты ошибся дверью. Адвокат живет не здесь.
     Сима. А где же?
     Даница. Вой там, вторая дверь. Пойдем, я покажу тебе.
     Павка. Не смей! Ты отсюда никуда не выйдешь! (Симе.) Это здесь, по этому же коридору, только вон, вторая дверь.
     Сима. Э, простите, я прочел табличку на доме и думал... Так ты говоришь, вторая дверь, да?
     Даница. Да!
     Сима. Э, спасибо, простите меня! (Уходит.)
     
     III
     
     Павка, Даница.
     Павка. Не понимаю, почему этот человек до сих пор не прибил на свою дверь табличку: "Адвокат!" - или "Здесь адвокат!" - и нарисовал бы палец. (Показывает, как обычно рисуют на табличках указательный палец.) Чтобы к нам ежеминутно не ходили! Ходят, нервы трепят...
     Даница. У нас ведь есть внизу на улице табличка.
     Павка. На улице ест, а здесь нет. Еврем ведь давно велел ему повесить табличку и здесь тоже, а он все...
     
     IV
     
     Еврем, те же.
     Еврем входит озабоченный, карманы набиты газетами.
     Войдя, делает знак Павке, чтобы она отослала Даницу, а сама осталась.
     Павка (поняла его и обернулась к Данице). Ступай! Принеси-ка отцу кофе!
     Даница уходит.
     Еврем (после небольшой паузы, во время которой он о чем-то думал). Это... Павка... Я хочу сообщить тебе нечто важное...
     Павка. А я тебе...
     Еврем. Да подожди ты! То, что я хочу тебе сказать, гораздо важнее. Понимаешь, иду я утром по Торговой улице...
     Павка. Ну и что же, дорогой мой?
     Еврем. Да не перебивай ты меня!.. Ну вот, опять нужно начинать с начала. Понимаешь, иду я утром по Торговой улице, а господин начальник подошел ко мне, опустил руку мне на плечо и говорит...
     Павка. А, знаю: опять выборы...
     Еврем. Не мешай, какие выборы?
     Павка. Я помню, в прошлом году перед выборами в общину господин начальник тоже опустил тебе руку на плечо.
     Еврем. Нет, это не то. Опустил он руку и спрашивает: "Ну, как дела, хозяин Еврем?".
     Павка. Так я же тебе об этом и говорю! Как только приближаются выборы, так он у тебя спрашивает: "Ну, как дела, хозяин Еврем"? (Увидела у него газеты.) А, впрочем, чего я спрашиваю, когда твои карманы набиты газетами.
     Еврем. Это просто так.
     Павка. Нет, не просто так, Еврем. Я тебя знаю. Когда это просто так, ты идешь в кофейню, пьешь там кофе и читаешь газеты. А то и вовсе не читаешь, только заголовки смотришь - и все. А как дело идет к выборам, ты набиваешь карманы газетами, зарываешься в них и забываешь про лавку.
     Еврем. Эх, эх... Опять ты перегибаешь!
     Павка. Да где же перегибаю? Чего тебя в такую пору домой принесло?
     Еврем. Пришел, понимаешь, газеты почитать. Почта пришла, а в лавке такой шум, что никак нельзя сосредоточиться.
     Павка. Вот, вот. Я и говорю! Оставил лавку, чтобы газеты читать! Я, Еврем, тебе прямо скажу: как подходят эти выборы, у меня просто в глазах темнеет!
     Еврем. Этого еще не хватало. А с чего это у тебя в глазах темнеет?
     Павка. Опротивело мне это, вот что я скажу. Ну что бы тебе, как другие люди: пришли выборы, пошел, проголосовал - и все! Нет, ты ведь совсем другим человеком становишься: ни лавка, ни дом тебя уже не интересуют.
     Еврем. Э, зря ты так говоришь. Иди лучше приготовь мне кофе. Знаешь, газеты приятнее читать за чашкой кофе.
     Павка (уходя). Хорошо, Еврем. Но ты знай, не люблю я, когда подходят эти выборы! (Уходит.)
     
     V
     
     Еврем, Даница.
     Еврем (достает из карманов газеты и кладет их на стол. Садится, сворачивает папироску, закуривает, разворачивает газеты и просматривает их). "Несколько слов накануне выборов". (Дальше читает про себя.)
     Даница приносит кофе и ставит на стол.
     Слушай, бог мой, раз уж ты тут, прочти-ка вот здесь!
     Что-то непонятно. (Отдает ей газету, показывая место, которое нужно прочесть, а сам встает и, расхаживая по комнате, слушает.)
     Даница (садится на его стул и читает). "Эволюция общества очень часто и во многом зависит от усилий и подвигов отдельных личностей, когда эти подвиги соответствуют социальным потребностям и современным стремлениям этого общества".
     Еврем. Никак не пойму, о чем он пишет, но вижу - пишет здорово.
     Даница (читает дальше). "Современное же общество стремится к полному уничтожению консервативных институтов, основанных на предрассудках и аморальных принципах, согласно которым интересы личности ставятся выше интересов общества, солидарности и равноправия...".
     Еврем (про себя). Умные, черт возьми, эти журналисты. Сами пишут, сами читают и сами себя понимают. (Громко.) Как называется эта статья?
     Даница (читает). "Несколько слов накануне выборов".
     Еврем. Ну вот! И зачем писать так много, когда из заглавия видно, что скоро выборы, а это главное. Вообще-то, даже если б и другое заглавие было, все равно мы и сами знаем, что скоро выборы, так что в газетах об этом и писать-то незачем. А посмотри-ка, что там в середине.
     Даница разворачивает газету.
     Есть что-нибудь?
     Даница (читает). "Россия".
     Еврем. Не читай, пропусти!
     Даница (читает). "Англия".
     Еврем. И про Англию пропусти. Посмотри лучше новости дня: не был ли кто-нибудь из бывших министров во дворце? Ведь известно, если бывшие министры начинают ходить во дворец, значит, так и жди, приближается кризис!
     Даница просматривает газету и читает про себя заголовки статей.
     
     VI
     
     Ивкович, те же.
     Ивкович (постучав, входит). Извините!
     Даница вскакивает.
     Еврем. А, это ты, господин Ивкович! Входи!
     Ивкович (Данице). Я пришел извиниться. Вас опять беспокоят мои клиенты?
     Даница. Да. Тут недавно был один, жаловался, бедняга, что вы преследуете его, как волка!
     Ивкович. Хе, что поделаешь! Такова уж наша профессия. Но теперь они вас больше беспокоить не будут. (Достает из кармана табличку, на которой написано: "Адвокат".) Как только вы мне сказали, хозяин Еврем, я сразу же заказал эту табличку, но, вот видите, только сейчас получил!
     Еврем. Вот и хорошо! Прибей ее на свои двери, тогда твои клиенты тебя скорее найдут!
     Ивкович. Слава богу, что получил, а то ведь я уезжаю на два-три дня, и они бы вас опять беспокоили.
     Даница. Вы уезжаете?
     Ивкович. Да, в связи с выборами, должен съездить в Белград. На день, на два, не больше.
     Еврем (вздрагивает). В связи с выборами? Ах, вот что! Так ты, значит, насчет выборов в Белград. Хм! Хм! (Подает за его спиной знаки Данице, чтоб она оставила их вдвоем.)
     Ивкович. Так нужно!
     Еврем. Ну конечно, конечно! (Еще энергичнее машет Данице, которая сначала его не поняла.)
     Даница (наконец поняв). Извините, я должна пойти к маме, она меня только что звала, а я совсем забыла. До свидания! (Уходит.)
     Ивкович. До свидания!
     
     VII
     
     Еврем, Ивкович.
     Еврем (оставшись с Ивковичем). А, это... что-то я хотел у тебя спросить, господин Ивкович? Ах, да, это... Едешь в Белград, значит, да?
     Ивкович. Да, знаете, повидаюсь с друзьями, поговорим.
     Еврем. О чем поговоришь? О выборах, да?
     Ивкович. О выборах, о кандидате.
     Еврем. Как о кандидате? Разве ваш кандидат не Петрович?
     Ивкович. В прошлый раз был Петрович. А теперь... посмотрим... может быть, и не выдвинем его.
     Еврем. Нового хотите?
     Ивкович. А вы?
     Еврем. Да видишь ли...
     Ивкович. Опять Илича?
     Еврем. Говорят, он самый подходящий!
     Ивкович. А я слышал, Илич на этот раз не будет избран.
     Еврем. Как это не будет?
     Ивкович. Вы же знаете, что начальник в ссоре с Иличем, и... кто знает, как он все это там в верхах, в Белграде представил, но только я слышал, будто начальник сказал одному своему приятелю:"Знаешь, говорит, я Илича вычеркнул!"
     Еврем. Да что ты?! Неужели прямо так и сказал?
     Ивкович. Говорят даже, будто начальник получил из Белграда секретное распоряжение найти кандидата посговорчивее.
     Еврем (с любопытством, приятно удивлен). Посговорчивее?
     Ивкович. Ну да. Такого... более сговорчивого, более послушного.
     Еврем (задумался, на лице у него играет блаженная улыбка. Рассуждает больше сам с собой). Хм! Смотри-ка, пожалуйста! А кто бы это мог быть? (Гром ко.) Как ты думаешь, господин Ивкович, кто из наших мог бы быть посговорчивее?
     Ивкович (смеется). Не знаю, об этом лучше знает господин начальник!
     Еврем. Да, ты прав, он знает! Так ты думаешь, Илич не будет избран?
     Ивкович. Ну, как сказать, знаете, и у Илича есть свои люди. А уж если он дойдет до крайностей, мало ли что может быть!
     Еврем. А вы бы очень хотели, чтобы он дошел до крайностей?
     Ивкович. Говоря по правде, хотели бы!
     Еврем. Э, это уж нехорошо, господин Ивкович Нехорошо, что ты пошел в оппозицию, а теперь вот еще радуешься несчастью Илича. А уж казалось бы, чего тебе искать? Живем мы в одном доме, под одной крышей, вот если б нам с тобой еще и в одной партии состоять, тогда можно было бы по-приятельски поговорить, а так...
     Ивкович. Так мы можем разговаривать по-приятельски и не находясь в одной партии.
     Еврем. Можем, не говорю, что не можем. Я, например, могу тебе сказать: "Господин Ивкович, дорогие в этом году сливы...". А ты мне ответишь: "Да, дорогие...". Ну, вот так мы можем поговорить и об орехах, и об овечьих шкурах. Но разве могу я по-приятельски говорить с тобой о политике, если я - правительство, а ты - оппозиция.
     Ивкович. Так и не обязательно нам разговаривать о политике...
     Еврем. В другое время, может, и не обязательно, но сейчас, когда подходят выборы, как же не говорить о политике? О чем же другом разговаривать накануне выборов?
     Ивкович. Ну, если уж мы и поговорим о выборах, господин Прокич, будьте уверены, я всегда сумею сохранить к вам уважение.
     Еврем. Да, да, знаю, сумеешь. Ведь я тебя только политически ненавижу, поскольку ты в другой партии, а в душе я тебя люблю.
     Ивкович. Спасибо вам, господин Прокич! И я скажу вам правду: у вас я чувствую себя как дома, как будто вы мои родители - и вы, и госпожа Павка...
     Еврем. Э, ну раз уж ты так себя чувствуешь, то хочу я тебя кое о чем спросить. Скажи ты мне... (заглядывает в газеты) что такое "индивидуум"?
     Ивкович. Индивидуум - это особа, личность. Ну вот, я, например, индивидуум, вы - индивидуум!
     Еврем. Выходит, моя Павка тоже индивидуум?
     Ивкович. Да.
     Еврем. Здорово! Спасибо тебе. Вот, знаешь, об этом я и хотел тебя спросить. Так ты говоришь, начальник получил секретный приказ - найти посговорчивее?
     Ивкович. Да, я так слышал!
     Еврем. Может быть! Может быть!
     Ивкович. Вы разрешите вас покинуть, пойду прибью эту табличку.
     Еврем. Э, да, да!.. Иди. С богом, господин Ивкович!
     Ивкович. До свидания, господин Прокич! (Уходит.)
     
     VIII
     
     Еврем, мальчишка из лавки.
     Еврем останавливается посреди комнаты, думает. По его лицу ясно видно, что какая-то мысль все больше и больше овладевает им. Он берет шляпу, собирается уходить но, дойдя до дверей, останавливается, возвращается и, чем-то озабоченный, садится на стул, думает.
     Мальчишка (приносит бумажный пакет, на котором что-то написано). Хозяин, меня послал приказчик Йоца.
     Еврем (берет пакет, читает, то приближая, то удаляя пакет от глаз). Подойди сюда, у тебя глаза лучше. Это что - "ф"?
     Мальчишка (долго всматривается). Может, "ф", хозяин, а может быть, "р", а может, и "к".
     Еврем. Скажи приказчику Йоце, что если он в другой раз вздумает мне что-нибудь писать, пусть берет пакет на два кило... И пусть пишет покрупнее. (С трудом читает.) "Господин Секулич-писарь просит двадцать динаров взаймы, вернет утром". (Про себя.) Все они утром возвращают, но... (Задумывается.) А ведь, пожалуй, он мне сейчас и понадобится... (Пишет на обороте пакета.) "Дай ему". (Отдает пакет мальчишке.) На, отнеси приказчику Йоце.
     Мальчишка. Заходил в лавку господин Йовица, спрашивал тебя, хозяин.
     Еврем. Хорошо!
     Мальчишка (сталкиваясь в дверях с Йовицей). А вот и он! (Уходит.)
     
     IX
     
     Еврем, Йовица.
     Йовица (от дверей). Я зашел в лавку, мальчишки говорят - домой ушел.
     Еврем. Откуда ты?
     Йовица. Откуда? Да все оттуда; пришел вот, ветер меня принес!
     Еврем. Садись! (Отходит к правой двери.) Даница! Принеси-ка еще чашку кофе.
     Йовица (садится). Понимаешь, есть у меня несколько наполеонов, но я решил не выпускать их из рук, пока не спрошу у тебя о курсе.
     Еврем. Ты об этом кому другому рассказывай, а не мне! Про курс ты и в любой лавке мог спросить, а ты, видишь, притащился сюда, будто я каждый день только и делаю, что наполеоны из руки в руку перекладываю. Но уж если ты по делу пришел, то говори!
     Йовица. Да... и по делу тоже. У тебя, кажется, есть овечьи шкуры. Ты мне как-то жаловался, будто не знаешь, что с ними делать. Так вот, я скоро поеду в Белград...
     Еврем. А с чего это ты, брат, вдруг про шкуры вспомнил? Были когда-то шкуры, да сплыли! Ты вечно так: девять переулков обойдешь, пока домой придешь. За другим ты пришел, не за шкурами.
     Йовица. Ни за чем другим, только за шкурами!
     Еврем. Эх, чтоб тебя! Не ты ли пил с магарыча, когда я эти шкуры продал, а?
     Йовица (будто вспомнил). А разве мы тогда за шкуры пили?
     Еврем. Нет, за ягоды!
     Йовица. Совсем из памяти выскочило.
     Даница приносит чашку кофе, ставит и уходит.
     Еврем. Брось ты, ничего у тебя не выскочило, знаю я тебя. Если уж ты надумал покупать коня, то всегда сначала заведешь разговор об обручах и бочках.
     Йовица. Такой уж у нас торговый порядок. А... ты утром был на Торговой улице?
     Еврем. Был.
     Йовица. А слышал что-нибудь?
     Еврем. А что слышать? Есть что-нибудь новое?
     Йовица. Знаешь, иду я утром по Торговой улице, а начальник подошел ко мне, опустил руку мне на плечо...
     Еврем (удивленно и недоверчиво). Бог мой, на чье плечо?
     Йовица. На мое плечо.
     Еврем. Кто опустил?
     Йовица. Господин начальник.
     Еврем. Что ж это он, кого ни встретит, всем руку на плечо опускает! И что он тебе сказал?
     Йовица. Говорит: "Бог мой, господин Йовица, плохи наши дела!"
     Еврем. Какие дела?
     Йовица. О политике человек говорил...
     Еврем. А почему же они плохи?
     Йовица. Говорит: "Наши, в Белграде, не хотели бы, чтоб Илич опять был депутатом".
     Еврем (притворяется удивленным). Э, бог мой, как же это?
     Йовица. Вот так и сказал, слово в слово.
     Еврем. Не верю. Что ж это получается, брат! Илич - вполне подходящий человек, он на своем месте.
     Йовица. Э, видишь, для них там, в верхах, не на своем!
     Еврем. А как же теперь? А что говорит господин начальник?
     Йовица. Говорит, надо другого найти!
     Еврем. "Другого"! Как будто у нас здесь депутаты на деревьях растут, а мы их только собираем.
     Йовица. Оно, конечно, так. Но если подумать серьезно, то и в самом деле, почему б не мог кто-нибудь другой?
     Еврем (подозрительно). Мог бы, я не говорю, что не мог, но ты скажи мне, кто?
     Йовица (делает вид, что думает). Мог бы... например, Мита Арсич!
     Еврем. Да он вот-вот разорится!
     Йовица. А Иова Црвлянин?
     Еврем. А это не он сидел в тюрьме за то, что украл завещание?
     Йовица. А отец Пера?
     Еврем. Ну, отец Пера - достойный кандидат! Особенно если там в Скупщине нужны люди, умеющие зевать. Знаешь, батюшка как зевнет, так ему и мать родная не скоро рот закроет. Но он, чего доброго, увезет с собой свояченицу в Белград, и тогда нам не избежать скандала.
     Йовица. Это верно!
     Еврем. Кроме того, в Белграде много музыки. А он ведь, знаешь, какой: как музыку услышит, так подавай ему хоровод. Пусть это хоть похоронный марш будет. Тут-то оно еще куда ни шло, а там...
     Йовица. Тогда уж я и не знаю, кого бы?...
     Еврем (настороженно). И я не знаю.
     Йовица. Тут ведь нужно найти такого человека, чтоб за ним никакого хвоста не было. А где ты в наше время такого найдешь? Вот я, например, и насчет тебя думал...
     Еврем настораживается.
     Но ведь и тебя нельзя. Помнишь спирт?
     Еврем. Какой спирт?
     Йовица. А тот, которым ты, как говорят, из-под полы торговал.
     Еврем (обиделся). Слушай ты, хоть и говорят, будто я из-под полы спиртом торговал, но государству я убытка не нанес. Налоги всегда аккуратно платил. Про меня никто не может сказать, что я поставлял в армию гнилое мясо.
     Йовица. Ну вот, сразу и вскипел! Не хватает еще нам поругаться. Не за этим я к тебе пришел; я ведь, брат, пришел к тебе как к человеку, как к приятелю, хотел с тобой по душам поговорить.
     Еврем. Так ты и разговаривай, как человек. PI не вспоминай мне больше про спирт! Об этом теперь ни одного акта не сохранилось.
     Йовица. Конечно, если их писарь съел за пятьдесят динаров.
     Еврем. Если и съел, то, во всяком случае, он ел акты, а не гнилое мясо. Их и в других странах чиновники едят, но нигде в мире не было, чтобы солдаты ели гнилое мясо.
     Йовица (возмущенный, поднимается). Ну, я пойду!
     Еврем. Почему же так скоро?
     Йовица. Да ты все норовишь уязвить!
     Еврем. Не я, брат, а ты все время намекаешь на какой-то спирт.
     Йовица. Слушай, богом тебя прошу, оставь ты это, давай поговорим, как люди.
     Еврем. Так садись, садись!
     Йовица (сел, после небольшой паузы). Видишь, Еврем, сам знаешь, дела не ладятся. Совсем разваливаются. Нос вытащишь, хвост завязнет, хвост вытащишь, нос завязнет... Не идут дела - и все тут...
     Еврем. Да, застопорило!
     Йовица. Застопорило, брат. А хочешь не хочешь, выкручиваться как-то надо. Вот человек и смотрит, кто бы ему мог помочь.
     Еврем. Уж не думаешь ли ты пойти на государственную службу?
     Йовица. Да что ты, избавь бог!
     Еврем. А что же ты придумал?
     Йовица. Есть у меня план. Если б ты... ты ведь мне друг, правда?... Ну вот, если б, скажем, ты и еще двое-трое таких, как ты с Торговой улицы, помогли мне... Сейчас ведь, знаешь, подходящий момент... Что если вместо Илича, скажем, в Скупщину пошел бы я.
     Еврем (изумлен до глубины души). Ты?! В депутаты?
     Йовица. А что особенного, Еврем. Ну, сам скажи, что я - мямля? Говорить я умею, ориентироваться могу. Имел я, слава богу, дело и с властями. И ты не думай, я не очень-то молчал. Пусть он там записывает, что хочет, а я говорил и говорил. Так что... я смог бы, смог бы быть депутатом! А ты меня знаешь, я в долгу никогда не останусь. Уж если мне помогут, то и я сумею своим приятелям отплатить. Ты ведь знаешь, что такое депутат... И потом... (Замолчав, смотрит на Еврема). Что ж ты на это скажешь, Еврем?
     Еврем (встал и беспокойно ходит по комнате, с нетерпением ожидая, пока Йовица кончит). Так ты за этим пришел?
     Йовица. За этим.
     Еврем. Ну и ну, начал с денежного курса, перешел на овечьи шкуры, а кончил кандидатом в депутаты!
     Йовица. Я же говорю...
     Еврем. А ты об этом с господином начальником беседовал?
     Йовица. Нет!
     Еврем. Ас кем-нибудь другим?
     Йовица. Ни с кем я не беседовал; я же сказал, решил сначала с тобой поговорить, а уж потом...
     Еврем. А уж потом ни с кем больше и не говори. Только со мной, и больше никому ни слова. Набери в рот воды и молчи. Доверь это дело мне. Я и с начальником поговорю, и с народом, а ты не вмешивайся.
     Йовица (воспрянул духом). А ты согласен?
     Еврем. Я же тебе говорю, доверь это дело мне, а сам не вмешивайся.
     Йовица. Ох, огромное тебе спасибо, Еврем. Я всегда говорил: сначала надо с Евремом побеседовать. Этот всегда... И еще я тебе скажу... Если и тебе туда хочется, то я согласен поделиться: сначала ты меня пустишь на два года в Скупщину, чтоб я немножко свел концы с концами, а потом сам иди, если захочешь. Вот как; если хочешь, можно и договор такой составить.
     Еврем (хитрит). Да что ты, господь с тобой, зачем мне в Скупщину! Дела у меня идут, слава богу, хорошо, зачем же мне от своих пирогов за хлебом лезть.
     Йовица. Вот-вот, правильно говоришь.
     Еврем. Другое дело ты! Ты ведь сам сказал: в беде не растеряешься, говорить умеешь...
     Йовица. Верно!
     Еврем. И если ты меня послушаешься...
     Йовица. В чем послушаюсь?
     Еврем. Ступай отсюда прямо в свою лавку, будто никакого разговора у нас не было. И луку не ел и луком не пахло. И никому ни слова. А если кто спросит: "Как, мол, думаешь, кто будет депутатом?" Ты отвечай: "Не знаю, у меня своих дел по горло: кого народ выберет, тот пусть и идет!" Хорошо?
     Йовица. Хорошо!
     Еврем. Так и сделаешь?
     Йовица (поднимаясь со стула). Конечно, раз ты говоришь, значит, так лучше.
     Еврем. А уж остальное - моя забота. Ты теперь сиди в лавке и жди мандата.
     Йовица (собирается уходить). Я, Еврем, честно говоря, только на тебя и надеялся.
     Еврем (провожая его). А другие тебе и не нужны!
     Йовица. Э, спасибо тебе, Еврем! (Уходит.)
     Еврем (вслед ему). Иди прямо в лавку и никому ни слова!
     
     X
     
     Еврем, Младен.
     Еврем (возвращается, очень взволнован, идет к правой двери). Младен! (Пауза.) Павка, пошли ко мне, черт его возьми, этого Младена! (Останавливается посреди комнаты и глубоко задумывается.)
     Входит Младен.
     Младен. Ты звал меня, хозяин?
     Еврем. Ступай, знаешь, к этому, к господину Срете.
     Младен. А, знаю!
     Еврем. Если его дома нет, значит, он в "Национале". Найди его и скажи: "Господин Прокич просил, мол, прийти к нему сейчас на чашку кофе". Понял?
     Младен. Понял! (Уходит.)
     
     XI
     
     Еврем, Павка.
     Павка (входит из правой двери). Слушай, Еврем, я сейчас видела, через рынок идет госпожа Марина, не иначе, к нам направляется.
     Еврем. Ну что ж, пусть зайдет.
     Павка. Я только хотела тебя спросить: ты не догадываешься, почему она в последнее время так часто стала к нам наведываться?
     Еврем. А чего мне догадываться?
     Павка. Конечно. Где тебе догадываться, когда ты сунул свой нос в политику!
     Еврем. Не смей со мной больше так разговаривать. Куда бы я ни сунул нос, значит, так нужно Я знаю, что делаю!
     Павка. Ну вот, разве с тобой можно о семейных делах советоваться, когда ты сразу... Забыла, о чем и начала.
     Еврем. Ты спросила: "Догадываюсь ли я, чем тут пахнет?"
     Павка. Ах да! Ты ведь знаешь, госпожа Марина - какая-то родственница этому господину Ивковичу.
     Еврем. Ну и что?
     Павка. Что-то она слишком много расспрашивает о Данице и расхваливает Ивковича, и вообще... Знаешь, позавчера она даже сказала мне: "Боже мой, госпожа Павка, выходит, мы породнимся". Понимаешь? Так прямо в глаза мне и сказала.
     Еврем (не слушая ее, думает о чем-то своем). А я тут при чем?
     Павка. Боже мой, Еврем, я же говорю тебе о твоей дочери!
     Еврем. С каких это пор госпожа Марина стала моей дочерью? (Достает газеты и собирается читать.)
     Павка. Да не она, а твоя дочь, Даница... Ты слышал, о чем я тебе говорила? Ты понимаешь, что госпожа Марина позавчера сказала?
     Еврем (рассеянно). Да... да... понимаю... Пусть говорит, что хочет, нас это не касается!
     Павка (крестится). Ию, ию, да как же не касается, побойся ты бога!
     
     XII
     
     Госпожа Марина, Еврем, Павка.
     Марина (входит). Добрый день! Здравствуйте, господин Прокич!
     Еврем. Добрый день!
     Павка. А я вас еще в окно увидела и говорю Еврему: "Вон госпожа Марина к нам идет".
     Марина. Хорошо, что я вас застала, господин Еврем. Я собираюсь спросить у вас, как у человека и гражданина: скажите, ради бога, существуют в этой стране какие-нибудь власти?
     Еврем. Как же... есть... есть, госпожа Марина. Вот господин начальник...
     Марина. А если уж нет у нас властей, то есть у нас по крайней мере хоть настоящие граждане?
     Еврем. Как же так нет! А кто бы тогда голосовал на выборах, если б не было граждан?
     Марина. Ах есть, ну так я вас спрашиваю: почему же эти власти и эти граждане терпят такие безобразия? Понимаете, прохожу я сейчас мимо аптеки. (Павке.) Ах, дорогая моя... нет, это надо видеть самой, словами этого не расскажешь, это надо собственными глазами видеть. (Еврему). Прохожу я мимо аптеки и вижу, знаете, эту - секретаршу... Ее, прости меня господи! Представляете, на виду у всех... висит вот так. нет, вот так на окне, а этот лысый подпоручик под окном. Она ему, знаете, все так, так, так (показывает жестами), а он ей все так, так... Как в театре.
     Павка. Ию, ию, ию! (Крестится.) А потом говорят - неправда, когда про таких в газетах пишут...
     Марина. Давно бы нашим властям надо было положить этому конец, а гражданам следовало бы заявить свой протест.
     Еврем. Что поделаешь, в каждом городе есть такие индивидуумы.
     Марина. И ведь добро бы кто-нибудь солидный, а то секретарша. Вообще мне, конечно, все равно, но...
     Павка. Каких только среди нас нет! Вот подождите, я вам расскажу, что я вчера слышала, так вы обеими руками перекреститесь!
     Ев рем. Да, да... Это стоит послушать! Идите-ка туда, в комнату. Павка вам расскажет, что она вчера слышала, а вы перекреститесь обеими руками. Идите, идите, это стоит послушать!
     Павка (приглашает госпожу Марину). Пожалуйста!
     Марина (идет к двери, останавливается перед фотографиями, висящими на стене). Боже мой, неужели это все ваши родственники?
     Павка. Да, это Евремовы. Бог не обидел!
     Марина. И все живы?
     Павка. Почти все.
     Марина. И все здесь живут?
     Еврем. Все здесь.
     Марина. Много у вас родственников. (Павке.) Пусть это будет ему тоже как приданое. Подумать только, сколько голосов в семье... Но хоть их и немало, я все же прошу вас... (Уходит в другую комнату, продолжая говорить.)
     Павка уходит следом за ней.
     
     XIII
     
     Еврем, Срета.
     Еврeм (когда госпожа Марина упомянула о голосах, вздрогнул, очнувшись от своих дум, и, как только женщины ушли в другую комнату, подходит к стене и начинает считать фотографии, притрагиваясь к каждой указательным пальцем. Увидев вошедшего Срету, прерывает свое занятие). А, это ты? Входи, входи!
     Срета. Добрый день, господин Прокич, как дела, как здоровье? (Берет табакерку Еврема, лежащую на столе, и сворачивает папироску.)
     Еврем. Это... видишь, какое дело... хотел я тебе... Да, хотел я с тобой кое о чем поговорить...
     Срета. Так, так... а о чем, господин Прокич?
     Еврем. Да... как тебе сказать... всегда ведь найдется о чем поговорить. Но я хочу поговорить об общих делах...
     Срета. Ах, об общих? Ну что ж, хорошо, господин Прокич, можно, как говорится, и об общих делах; почему не поговорить, можно поговорить!
     Еврем. Знаешь... мы можем, например, поговорить с тобой о политике... выборы-то уже, как говорят, на пороге.
     Срета. Да, да, точно, на пороге!
     Еврем. Я слышал, мне сказали по секрету, будто начальник получил из Белграда какое-то письмо: вроде как Илича в этом году не будут выдвигать в депутаты.
     Срета. Гляди-ка, бог ты мой! Я этого не слышал! А почему?
     Еврем. Они, видишь ли, и вообще в ссоре, начальник и Илич, а теперь там, в Белграде, согласились с начальником и хотят найти кого-нибудь посговорчивее.
     Срета. Гляди-ка, бог ты мой! А кто это тебе сказал?
     Еврем. Это... об этом ты, брат, не спрашивай, это секрет.
     Срета. Ну да, понимаю... Хватит, терпели его!
     Еврем. Вот именно!
     Срета. Я все, брат, хочу у тебя спросить, почему ты не продашь свой дом под окружную канцелярию? А что? Разве другие свои дома не продают? Я не говорю, что я продавал, но уж если поставить каждую вещь на свое место, то позволительно спросить: для чего тебе такой домище?
     Еврем. Ты же видишь, я полдома сдаю жильцам. Да вообще, что такое ты говоришь, с какой стати?!
     Срета. Ну, а разве ты не мог бы продать свой дом государству? Конечно, мог бы!.. А потом, разве мы ему не давали список наших, которых угнали в тюрьму?... Спросим-ка, что он для них сделал. Выхлопотал помилование своему шурину, а нас всех оставил с носом.
     Еврем. Да, да!
     Срета. А потом насажал, брат, в общине всю свою родню на теплые местечки: от протоиерея до живодера. К весовщику придешь - его родственник. К писарю придешь - опять его родственник. А ведь, слава богу, достаточно еще в Сербии людей, имеющих дома, которые можно продать, и родственников, которых нужно назначить на службу или освободить из тюрьмы. Так ведь я говорю?
     Еврем. Так, Срета, так! Ух, если бы он был не в нашей партии, вот было бы здорово выложить ему все это на собрании. Слушайте, мол, какой у вас был депутат. Но ведь этого нельзя... это... Скажи мне, как ты думаешь, кто бы из наших вместо него мог быть депутатом?
     Срета. Да как же я тебе могу сказать, браг мой! Ведь если мы каждую вещь поставим на свое место, то, пожалуй, он единственный, кто хоть мало-мальски подходит, а все остальные как-то тяжелы на подъем, да и глупы...
     Еврем. Это ты правильно говоришь, все остальные и на подъем тяжелы, и глупы...
     Срета. Вот, скажем, если хочешь, начнем с тебя...
     Еврем (с радостью подхватывает). Да, да, видишь ли, Срета, как раз об этом я и хотел тебя спросить! Видишь ли, они там в Белграде ищут более покладистого человека, а разве ты не находишь, что я покладистее Илича?
     Срета (теперь ему все ясно). Так-так-так-так!.. (Щелкает, языком.) Ну вот, теперь уже можно каждую вещь поставить на свое место!
     Еврем. Вот я и говорю... а насчет того, что я тяжел на подъем... так это...
     
     XIV
     
     Даница, те же.
     Даница (входит из правой двери). Мать хочет' о чем-то говорить с госпожей Мариной по секрету и сказала, чтоб я пошла посидела в этой комнате. (Срете.) Добрый день!
     Срета. Добрый день! Добрый день!
     Еврем. А знаешь, я тоже не хотел бы, чтоб ты слышала, о чем мы тут разговариваем с господином Сретой. Иди-ка ты лучше в другую комнату.
     Даница (радостно). Можно, я выйду в коридор?
     Еврем. Иди, ради бога!
     Даница радостно убегает.
     
     XV
     
     Те же, без Даницы.
     Еврем (ходит по комнате, пытаясь восстановить ход мыслей, прерванный приходом Даницы). Но ведь ты не скажешь, что я не умею говорить? Умею. А где нужно, и смолчать сумею.
     Срета. Это ты умеешь!
     Еврем. Ну, а уж если чего и не сумею, то ведь в Белграде умных людей много - подскажут, когда нужно говорить, а когда молчать.
     Срета (все это время думал). Э, подожди-ка, брат ты мой, давай уж мы сначала поставим каждую вещь на свое место... Ты прежде скажи мне, какие у тебя отношения с начальником?
     Еврем (стучит указательным пальцем правой руки по указательному пальцу левой руки). Вот так!.. Взять хотя бы сегодня утром: иду я, понимаешь, по Торговой улице, а господин начальник подошел, опустил мне руку на плечо, словно брату родному, и говорит...
     Срета. Постой... постой... я о другом хочу спросить: скажи-ка мне лучше, брат мой, за каким лешим понадобилось тебе стать депутатом, когда ты на своих мелких делах зарабатываешь гораздо больше, чем будешь получать за свое депутатское звание?
     Еврем (смущенно). Да... знаешь... тут дело не в заработке, а так... доверие народа... почет. И так как-то...
     Срета. Хорошо. Теперь давай начистоту, давай поставим каждую вещь на свое место. Ты ведь знаешь, Еврем, я специалист по таким делам.
     Еврем хочет что-то сказать.
     Знаю, что ты хочешь сказать: если, мол, я был бы специалист, то не сидел бы год в тюрьме за недостачу.
     Еврем. Я не то хотел сказать.
     Срета. Именно это ты хотел сказать. Я же вижу, что ты это хотел сказать. Но, брат, тут дело другое, тут - судьба. Такое с каждым может случиться. Никто не знает, что его ждет впереди. Вот, скажем, сегодня ты здоров и все у тебя в порядке, а наутро, смотришь, тебя уже волокут в суд за недостачу. Хорошо, скажем, ты торговец, у тебя недостачи быть не может, а вот если б ты был, как я, сборщиком налогов, вот тогда бы я посмотрел...
     Еврем. Это так!
     Срета. Ты думаешь, мне обидно, что меня зовут Срета № 2436 - это номер судебного дела, по которому меня осудили на год. Ничего подобного! Наоборот, брат мой, этот номер помог мне выйти в люди в этом городе. Ну, вот ты сам скажи: было ли какое-нибудь дело, которое обошлось без меня? Ну, говори? Скажем, если надо распространить ложный слух по городу - подай сюда Срету. Если надо какое-нибудь политическое собрание сорвать - к кому обращаются? К Срете! Фальсифицировать избирательные списки - опять подавай сюда Срету. Опротестовать выборы - опять Срету. А я уж и не говорю о таких мелочах, как распространение листовок, свидетельствование в суде, приветствие правительственных чиновников, составление статей, телеграмм против насилия и тому подобное...
     Еврем. Да, конечно... Потому я и хочу с тобой...
     Срета. Я сам вижу, что ты хочешь со мной, но хочу ли я с тобой - вот в чем вопрос...
     Еврем. Я же тебе сказал...
     Срета. Дело не в том, что ты сказал. Тут, брат, дело в расчете. Играть надо уметь. Скажем, у тебя, например, в руках король, а у меня - туз! Вот ты и ответь мне в масть, если хочешь, чтоб я поставил тебя на свое место.
     Еврем. Я отвечу, почему же не ответить... Только я не понимаю, как это?
     Срета. Сейчас поймешь. Ты ведь видишь, сам ты ничего не можешь для себя сделать. Ты это признаешь? Ну вот, хорошо. Тогда я бросаю туза. Теперь ты меня понимаешь?
     Еврем. Нет, не понимаю.
     Срета. Не понимаешь? Ладно. Сейчас поймешь. Видишь ли, у меня на жену записан тот большой участок земли за городом... там два гектара... Так вот, надо, чтобы правительство купило у меня эту землю. Пусть там построят больницу, казарму, теплицу или тюрьму - мне все равно что, - для меня главное, чтоб правительство купило у меня эту землю. Понятно?
     Еврем. Понятно!
     Срета. Ну вот, а затем, брат, я пятнадцать лет прослужил практикантом, прежде чем стал сборщиком налогов, и все эти пятнадцать лет я работал не на себя, а на государство. Так вот, спрашивается, неужели я не вправе требовать, чтоб государство признало эти годы службы!
     Еврем. А № 2436?
     Срета. Об этом ты не беспокойся. Уж если ты станешь депутатом, это делается просто. Пересмотр дела... новое доказательство... оправдание по суду... пенсия, понимаешь?
     Еврем. Понимаю.
     Срета. И вот еще что, брат ты мой, я хотел бы чем-нибудь заняться.
     Еврем. Хочешь опять на государственную службу?
     Срета. Какая служба, бог мой, до каких пор мы будем висеть на шее у государства! Мало ли других занятий, помимо государственной службы. Надо только каждую вещь поставить на свое место.
     Еврем. Да, да, ты верно говоришь!
     Срета. Тут у нас, брат, всегда есть тысячи мелких дел и крупных доходов. Надо только не хлопать ушами. Вот, скажем ты - депутат, а как депутат ты не можешь получить разрешение на постройку казармы на моем участке. Но ты можешь сделать это на мое имя. Так ведь? Или, скажем, другое - в этой стране ты, как депутат, не можешь срубить на свое имя ни одного дерева, а на мое ты можешь вырубить хоть все леса на горах. А там еще - амнистия! Сколько людей в тюрьмах понапрасну сидит? Бог ты мой! Вот тебе еще одно благородное дело. Надо только ушами не хлопать. Теперь ты меня понимаешь?
     Еврем. Понимаю!
     Срета. Ну, вот я и говорю: я кинул туза, а теперь ты открывай свои карты.
     Еврем (смущенно). Только... это...
     
     XVI
     
     Павка, те же.
     Павка (выходит из другой комнаты). Еврем, я вот хочу тебя спросить...
     Еврем. Ради бога, не спрашивай, мне не до вопросов!
     Павка. Она открыла карты!
     Еврем. Кто открыл карты?
     Павка. Госпожа Марина.
     Еврем. О господи, и чего это ей пришло в голову открывать сейчас карты? Разве ты не видишь, что у меня полно забот?
     Павка. Но ведь ей надо ответить что-то определенное!
     Еврем. Прошу тебя, Павка, пойди ты в свою комнату и тоже открой ей карты!
     Срета. Правильно, каждую вещь надо поставить на свое место.
     Павка. Боже милостивый, да что же мне ей сказать?
     Еврем (рассеянно). А я, думаешь, знаю... это... например, если она бросила короля, то ты бросай туза! (Вздрогнул.) Нет, не то... Скажи, что надо каждую вещь поставить на свое место. Поняла?
     Павка (крестится). Боже милостивый, ты так говоришь, будто речь идет не о твоей дочери.
     Еврем. Да, о дочери. Только я не люблю, когда эти детские дела так оборачиваются... У меня сейчас других забот по горло.
     Павка. Скажи хотя бы, что ответить госпоже Марине?
     Еврем. Откуда я знаю, что ей ответить. В конце концов, скажи, пусть, мол, подождет, пока выборы пройдут...
     Павка (возмущенно). Да что с тобой, боже милостивый! Я вижу, ты совсем ничего знать не хочешь! Ну, хорошо же. Тогда я сама буду решать, как мне бог подскажет!
     Еврем. Ну и решай с богом, а я... я об этом подумаю.
     Павка. Думай, думай, если... А я знаю, чего хочу! (Уходит.)
     
     XVII
     
     Еврем. Срета.
     Еврем (после небольшой паузы). Вот ведь принесла нелегкая... будто сейчас время для этого.
     Срета. Жена, видишь ты, не может решить этого вопроса без тебя.
     Еврем. Так-то так, но... (Задумывается.) А Илич?
     Срета. Что Илич?
     Еврем. А что если он, например, не послушается совета начальника и не откажется снять свою кандидатуру, а ударится в крайности... За него ведь многие голосуют, ему народ доверяет!
     Срета. Хм! "Народ доверяет"? Доверие, брат, это такой же товар, как и все остальное. Брось его на весы, посмотри, сколько потянет, вынимай кошелек и плати. Я не говорю, что все пойдет совсем как по маслу. Илич, конечно, может взбеситься, но твое дело - деньги готовить, вот что я тебе скажу!
     Еврем. Как ты себе это представляешь?
     Срета. А вот так: у тебя, господин Прокич, есть деньги, у господина Илича - народное доверие. Теперь давай поставим каждую вещь на свое место. Илич еле-еле концы с концами сводит, а у тебя, господин Прокич, кое-где даже через край переливается. Он не успевает расплачиваться, а ты не успеваешь получать - деньги к тебе со всех сторон сыпятся.
     Еврем (смущенно). Правда, не совсем уж так...
     Срета. Оставь ты, раз я говорю, значит, так! Ну, ладно. Если так, приду я к нему и скажу:"Ну-ка, дорогой, давайте взвесим ваше народное доверие и откажитесь-ка вы от него перед своими избирателями в пользу господина Прокича". Вот как это делается!
     Еврем. Ты смотри как здорово!
     Срета. Ну вот, видишь, если мы так сделаем и договоримся, как порядочные люди, то можно смело сказать, что каждая вещь поставлена на свое место.
     Еврем. Так ты думаешь?...
     Срета. Я думаю, Прокич, депутатом будет не кто-нибудь, а именно ты.
     Еврем. И я... это... буду избран?
     Срета. Конечно, будешь избран!
     Еврем. Большинством голосов?
     Срета. Ясное дело - большинством, разве меньшинством избирают! Только с начальником ты сам договоришься, тут уж я ничего не могу сделать. Лучше всего поговорить об этом с писарем Секуличем; он в этих вопросах тертый калач и начальника в два счета вокруг пальца обведет.
     Еврем. Да, это правда, он человек опытный. Все так говорят.
     Срета. А когда будешь с ним говорить, скажи ему, бога ради, пусть он меня оставит в покое. Совсем замучил, второй раз штраф за какую-то ерунду хочет содрать. Теперь, когда мы в такое серьезное дело ввязываемся, некогда нам заниматься какими-то следствиями. Пусть он все акты в стол спрячет! А ты, смотри, будь с ним повежливее. (Собирается уходить.) И смотри, не скупись. А я пойду посмотрю, что там на Торговой улице творится, да и о тебе где надо шепну, нужно ведь твое имя в оборот пустить, пусть люди привыкают... Вот так мы и поставим каждую вещь на свое место.
     Еврем. Хорошо, хорошо, иди действуй!
     Срета. Ты еще увидишь, чего стоит Срета № 2436! (Уходит.)
     
     XVIII
     
     Еврем, Даница.
     Еврем, проводив гостя, возвращается, о чем-то думает.
     Даница (входит из коридора). Господин Срета Ушел?
     Еврем (очнулся от дум). Где ты сейчас была?
     Даница. Там, в коридоре...
     Еврем. А там не было слышно, о чем мы здесь разговаривали?
     Даница. Нет. Я все время разговаривала с господином Ивковичем. Даже если бы я и захотела, все равно не могла бы вас услышать.
     Еврем. С господином Ивковичем разговаривала. А что он тебе сказал... О чем вы разговаривали?
     Даница. Об очень важных делах.
     Еврем. О важных делах? Разве он с тобой говорит о важных делах?
     Даница. Да так вот... сказал, что уезжает в Белград, хочет выставить свою кандидатуру в народные депутаты, сказал...
     Еврем (прерывает ее). Что сказал?
     Даница. Сказал, в Белград поедет...
     Еврем. Да не это, другое...
     Даница. Что другое?
     Еврем. Да ведь ты только что сама сказала!
     Даница. Ах это!.. Сказал, что хочет выставить свою кандидатуру в народные депутаты.
     Еврем. Кто хочет выставить свою кандидатуру?
     Даница. Да он, господин Ивкович. "Друзья, - говорит, - настаивают". Он не хотел, а приятели настаивают, и там в Белграде тоже...
     Еврем. А начальник?
     Даница. Он говорит, что его выдвинет оппозиция...
     Еврем. Ах, оппозиция! Постой, какая оппозиция? Откуда оппозиция? Чему оппозиция? Кому оппозиция? А? Это мы еще посмотрим! Иди, иди, скажи ему: "Мы еще посмотрим!" А в самом деле, ступай, скажи ему, что он... Постой! Ступай, скажи ему, что... Постой! Да ступай ты к дьяволу и не смей никому ничего говорить, слышишь?
     Даница удивленно и растерянно смотрит на него и уходит в правую дверь. Еврем возбужден, ходит по комнате, о чем-то разговаривает сам с собой, размахивая руками.
     
     XIX
     
     Спира, Спириница, Еврем.
     Спириница (следом за ней Спира). Э-э-э-э, зятюшка, светлые твои очи!
     Спира. Да брось ты, бога ради, какие тут "светлые очи"! Как это ты можешь с места в карьер?
     Спириница (набросилась на. лужа, крестится). О господи всемогущий, вразуми ты его! Проклятый человек, даже рта раскрыть не дает!
     Спира. Да раскрывай, кто тебе запрещает! Но уж если раскрываешь, то говори что-нибудь путное.
     Спириница. А у тебя ума палата! Отстань, несчастный... (Плюет на пего.) Тьфу, тьфу, тьфу... Скажи спасибо, что я тебя на людях не хочу срамить!
     Спира. Опять начинаешь! Благодари бога, что мы в чужом доме, а то бы я тебя...
     Спириница. Посмотрите на него, влез в чужой дом и командует. Бродяга...
     Еврем (встав лежду ними, пытается их успокоить). Да бросьте вы! Ведь не ругаться же вы сюда пришли?!
     Спириница. Конечно, нет, но ведь он первый начал...
     Еврем. Успокойся, прошу тебя! Ох, люди божьи, у меня ведь и так голова разламывается от забот, а тут еще вы пришли ругаться!
     Спириница (обиженно). Мы можем и уйти. Ми можем и в другом месте ругаться, не обязательно здесь!
     Еврем. Да я не то хотел сказать.
     Спира. Подожди, прошу тебя. Давай сначала выясним главное. Понимаешь, приходил тут твой мальчишка, говорит, Павка его послала, чтоб мы скорее приходили... Говорит, важное дело, касается твоей дочери.
     Еврем. Да, да, госпожа Марина открыла карты.
     Спириница. Ой! Какие карты?
     Еврем. А ты разве не знаешь, что она родственница господину Ивковичу?
     Спириница. Уж не о Данице ли?
     Еврем. Да, о ней!
     Спириница. А когда же это было?
     Еврем. Да только что!
     Спириница. Сейчас?
     Спира. Нечего тут раздумывать! О чем тебе с нами советоваться? Господин Ивкович - человек молодой, порядочный...
     Спириница. Случай очень хороший, и если вы меня спрашиваете...
     Спира. Да подожди ты, ради бога. Разве ты не видишь, что я уже начал говорить...
     Спириница. Да если ты начнешь, то не остановишься.
     Спира. Я еще и двух слов не сказал!
     Спириница. А мне ты и одного не дал сказать!
     Еврем. Да уймитесь вы, ради бога!
     Спира. Вот я и говорю, случай не плохой, человек он молодой, адвокат, работает хорошо.
     Еврем. Да я и сам знаю, но ведь он - оппозиция.
     Спира. А тебе-то что до этого?
     Спириница. И у батюшки Анты зять - оппозиция, а посмотрел бы ты, как они хорошо живут.
     Еврем. Да, но... это... как бы вам сказать... он может выдвинуть свою кандидатуру в депутаты.
     Спириница. Он?!
     Еврем. Да!
     Спира. Так тем лучше!
     Еврем. Э... это... что я хотел сказать... да, это, знаешь... и я, то есть, не я, а господин начальник... вернее, не начальник, а там, в Белграде... или, лучше сказать, народ... здешний народ... хочет, чтобы я был депутатом...
     Спира (удивленно). Ты?
     Еврем (прикладывает палец к губам). Тесс! Это пока еще тайна, это еще не окончательно.
     Спира. А что? Давно бы так. Из нашей семьи никто еще не был депутатом, а семья у нас вон какая... большая.
     Спириница. А ты чего притаился, чего ты прячешься? Почему бы и тебе не быть депутатом? Уж если Еврем может, то и ты, пожалуй, смог бы...
     Спира. Да нельзя же так, жена!
     Спириница. Для тебя нельзя. Для тебя вообще ничего нельзя, если ты...
     Спира. Еврем, видишь ли, пользуется доверием.
     Спириница. А почему ты не пользуешься доверием?
     Еврем. Да подождите вы, не ругайтесь: это же еще не решено, заяц пока еще бегает в лесу.
     Спира. А если даже и решено, я не вижу, чем это может повредить Данице?
     Еврем. Как же ты не видишь? Я - кандидат правительства, а он - кандидат оппозиции; он смотрит, как бы меня победить, а я смотрю, как бы его победить. А потом, разве ты не знаешь, я ведь должен всякими словами обзывать кандидата оппозиции; ведь если я не буду ругать противника, то с чем же тогда я появлюсь перед народом?
     Спира. Да, это так.
     Еврем. И он меня будет ругать.
     Спира. Непременно. Но опять же, я не вижу в этом ничего особенного. Это ведь по политическим мотивам; а по политическим мотивам у нас в Сербии кого хочешь можно отругать, а потом опять...
     Еврем. Ну да, все это хорошо, если я буду избран; а если он будет избран, тогда, выходит, я останусь отруганным ни за что.
     Спир а. Опять ничего особенного!
     Еврем. Да, но, кроме того, я и по обязанности, в интересах партии должен его ненавидеть. Не могу же я любить кандидата оппозиции.
     Спира. Ну, теперь это вовсе не так строго, как было раньше. Раньше, если кто кого ненавидел, то уж ненавидел, как собаку, и дрались до конца - не на жизнь, а на смерть. А теперь все стало куда мягче. Разве ты не видишь, что сейчас в любом деле компаньоны из разных партий? На вывеске торгового заведения, например, читаешь: "Симич и Петрович".
     Спросишь, кто такие, оказывается, Симич - правительственная партия, а Петрович - оппозиция. Вот и попробуй, лиши их прав на владение предприятием! А то еще и так бывает! Тесть Павлович, а зять Янкович, тесть за правительство, а зять за оппозицию. И ничего - дело идет как по маслу. Тесть - депутат, зять - окружной начальник; или зять - депутат, а тесть - председатель общины. Наловчились люди, поэтому так и получается!
     Еврем. Так-то так, но ведь неудобно ему приходить к нам именно сейчас, накануне выборов.
     Спириница. А разве госпожа Марина настаивает на том, чтобы именно сейчас все было сделано?
     Еврем. В том-то и беда, что именно сейчас. Вон они сидят в комнате, улаживают...
     Спириница. Ию, а вы меня здесь целый час продержали. Что же ты мне раньше об этом не сказал? (Торопливо уходит.)
     
     XX
     
     Еврем, Спира.
     Еврем. Нет уж, что нельзя, то нельзя! После выборов - пожалуйста, можно разговаривать. А потом... кто знает, вдруг это просто ловушка?
     Спира? Какая ловушка?
     Еврем. Очень простая. Знаешь, какие ловушки устраивают накануне выборов. Очень даже может быть. Нет, и слушать не хочу. Вот после выборов можно будет разговаривать. Ступай-ка ты, Спира, туда к ним тл. скажи, что после выборов можно будет разговаривать!
     
     XXI
     
     Младен, те же.
     Mладен (приносит какую-то бумагу). Господин Срета просил отнести вам эту записку. Еврем. Срета? Это он тебе дал?
     Младен. Да. (Уходит.)
     Еврем (с любопытством разворачивает бумагу и с трудом разбирает). "Сейчас я говорил с Секуличем. Начальник сказал, что позовет тебя к себе и будет с тобой разговаривать. Значит, можно считать, что дело наполовину сделано. Пьем за твой счет!" (Возбужден, смущен, рад.) Спира... Спира...
     Спира. Слышу...
     Еврем. Дело наполовину сделано!
     Спира. Должно быть, и впрямь сделано. Раз сам начальник тебя зовет на беседу, а тут еще и Секу лич на твоей стороне... тут уж...
     Еврем. И уже пьет за мой счет!
     Спира. Ну, конечно!.. Поздравляю тебя, Еврем!
     Еврем. Дай бог, Спира! Дай боже, брат! (Обнимает Спиру.)
     
     XXII
     
     Павка, Спириница, Марина, те же.
     Павка (выходит из комнаты, за ней Марина и Спириница. Марина бистро мдет к двери, ведущей в коридор: она торопится, известить Ивковича о том, что переговоры увенчались успехом). Еврем, скорее скажи мне: "Милая ты моя!".
     Еврем. Тссс! Постой! Сначала ты мне скажи: "Милый ты мой".
     Павка. А я говорю, скажи, раз я тебя прошу!
     Еврем. Ну ладно: милая ты моя!
     Павка, Я во имя божье дала согласие на обручение Даницы.
     Еврем. А я дал согласие стать депутатом.
     Спириница (Еврему). Ию, да он даже и не обрадовался!
     Спира. Не лезь, когда тебя не спрашивают, слышишь?
     Спириница. Отстань ты от меня. Дай мне хоть слово сказать. Я только говорю: отец, а счастью своего ребенка не радуется.
     Еврем. Кто сказал, что я не радуюсь? Я радуюсь, но... слышала, Павка, что я сказал: я во имя божье согласился стать депутатом.
     Павка. Бог ты мой сразу две радости!
     
     XXIII
     
     Даница, Младен, те же.
     Даница входит, за ней Младен.
     Павка. Иди, иди сюда! Поцелуй у отца руку!
     Даница целует руку Еврему.
     Марина (входит из коридора, за ней Ивкович). Иди, иди сюда! Поцелуй у матери руку!
     Еврем (испуганно, смущенно, не знает, куда девать руку, которую Ивкович подошел поцеловать). Нет, подождите, бог мой!
     Все. Целуй, целуй. Чего уж тут! Будьте счастливы! Дай боже!
     Павка. Младен, беги скорее к куму Стеве и скажи ему...
     Еврем. Постой! Впрочем беги... к куму Стеве, и к Арси, и к приятелю Мике, да скажи им...
     Спира. Скажи им, что дочь господина Прокича - Даница...
     Спириница. Да дай ты, ради бога, человеку самому сказать, что он хочет!
     Спира. Молчи! Не мешай мне!
     Еврем. Постойте, братья, не торопитесь! Давайте прежде поставим каждую вещь на свое место.
     
     XXIV
     
     Жандарм, те же.
     Жандарм (входит из коридора). Господин начальник послал меня к тебе, хозяин Еврем, чтобы ты явился к нему по важному делу.
     Еврем (счастливо улыбаясь, все более смущается). Он именно так и сказал, да?
     Жандарм. Точно так.
     Еврем. Спира, вот тебе и половина дела!
     С пир а. Все, все, а не половина!
     Павка. Да иди же ты, Младен, к куму Стеве и скажи ему...
     Еврем. Стой, стой, ради бога! Как видишь, ваше дело отпадает, вообще-то не то чтобы совсем отпадает, но пока... (Павке.) Хорошо, что ты хочешь? Хочешь, чтоб Младен позвал кума Стеву? Хорошо, это мы знаем. (Ивковичу.) А ты что хочешь?
     Ивкович. Хочу поцеловать вам руку!
     Еврем. И это знаем! (Жандарму.) А ты что?
     Жандарм. Господин начальник...
     Еврем. Очень хорошо... и это знаем...
     Павка. Так пусть Младен идет?
     Еврем. Пусть идет... иди... а впрочем, постой скажи куму Стеве...
     Павка. И приятелю Мике...
     Спириница. И господину Арси...
     Еврем. Ну хорошо, а что ж он им скажет? (Вспомнил.) Ах да, скажи им: господина Прокича выдвинули в депутаты...
     Павка. А про Даницу?
     Еврем. А насчет Даницы скажи так: жена народного депутата, то есть дочь народного депутата, вернее, зять народного депутата... то есть... сам не понимаю, что говорю! Закружили вы мне голову, сам не знаю, что говорю! И в самом деле не могу понять, у кого в руках король, а у кого туз... (Ивковичу.) Ну, конечно, раз уж и ты открыл свои карты!.. (Набрасывается на Младена.) Да ступай же ты и скажи им, что хочешь.
     Младен убегает. Все смеются, радуются и поздравляют друг друга.
     Павка. А жандарму-то ты ничего не ответил. Человек ждет.
     Еврем. Ах, да! (Подходит к жандарму и опускает ему руку на плечо.) Ты, брат, если тебя спросит господин начальник, скажи ему так: опустил, мол, мне господин Прокич руку на плечо; он знает, что это значит. А насчет прийти, скажи, что я сейчас приду.
     Жандарм. Все ясно. (Отдает честь и уходит.)
     Ивкович. А вспомните ли вы, наконец, и обо мне, господин Прокич?
     Еврем (опускает ему руку на плечо). Вот, и тебе я опускаю руку на плечо.
     Спира. Так, брат. Давно бы надо было так сделать.
     Спириница. Не лезь, если тебя не спрашивают!
     Спира. Да оставь ты меня, жена, в покое... Хоть раз будь человеком...
     Спириница. Да как же я тебя оставлю, если ты все время говоришь и говоришь...
     Продолжают препираться до тех пор, пока занавес не опускается.
     
     Занавес
     
     Действие второе
     
     Другая комната в доме Еврема Прокича. В глубине два окна, выходящие на улицу. Слева дверь, закрытая наглухо, перед ней стоит высокий шкаф; справа две двери.
     
     I
     
     Даница, Ивкович, Павка.
     Даница (вместе с матерью провожает Ивковича, который, окончив разговор, уходит). Куда вы так торопитесь?
     Ивкович. Ничего не поделаешь, дела. Вы же знаете, если б не дела, я с радостью остался бы здесь еще.
     Павка. Вот было бы хорошо, если б и твой отец так же смотрел за своими делами. В самом деле, зятюшка, ты бы хоть поговорил с ним; совсем человек лавку забросил, даже и не заходит туда.
     Ивкович. Неудобно мне с ним говорить: подумает еще, что я хочу ему помешать агитировать. Разве вы не видите, что он весь отдался агитации против меня?
     Даница. Боже мой, как это неприятно! Вы против него, он против вас.
     Ивкович. Согласен с вами - неприятно, но вообще, пожалуй, это даже интересно. Ведь кто бы ни победил, все равно из вашего дома в Скупщину пойдет депутат.
     Даница. Да, но ведь он вас ругает.
     Павка. Не говори так, и зять его ругает.
     Ивкович. Я?
     Павка. Он сам говорит, как ты против него на собраниях выступаешь.
     Ивкович. Это совсем другое дело. Только отец ее пошел еще дальше, он связался с недостойными людьми, которые выдумывают, клевещут и извращают факты. Вербуют даже тех, кого я по долгу службы вынужден преследовать. Вы помните, наверное, этого... как его... он еще тут как-то забрел к вам по ошибке, меня искал... Я его обвинял в недостойном отношении к жене.
     Павка (вспомнила). Это был Сима Сокич.
     Ивкович. Да. Теперь он у них самый главный агитатор. Натравили его, и он каких только гадостей не говорит!
     Даница. Хоть бы уж скорее проходили эти выборы. Меня прямо страх берет!
     Ивкович. И все же мы не поссоримся. Не бойтесь! Победитель всегда прощает побежденного... Не так ли? (Смотрит на часы.) Видите ли, у меня свидание, которое никак я не могу пропустить... Но, надеюсь, до обеда я еще приду. Госпожа Даница, вам я вверяю интересы моей партии. Ваш отец приказал работнику отвечать всем, кто меня спрашивает, что меня нет дома и что я сюда больше не приду. Таким образом он отталкивает от меня избирателей. Я попрошу вас, если меня кто-нибудь спросит, скажите, что я скоро приду.
     Даница. А если отец узнает, что я вам помогаю?
     Ивкович. А вы ему скажите прямо, что вы теперь состоите в моей партии. До свидания!..
     Даница (в дверях). Приходите к обеду!
     
     II
     
     Даница, Павка.
     Даница. Знаешь, мама, правду тебе скажу, боюсь я что-то этих выборов.
     Павка. А чего ты боишься?
     Даница. Как бы что-нибудь не расстроилось.
     Павка. Ну, если уж говорить откровенно, то он должен уступить. Он помоложе.
     Даница. Да здесь не в чем уступать. Кто соберет больше голосов, тот и будет депутатом.
     Павка. Знаю, но уж если так, по-родственному, говорить, было бы справедливее, если б твой отец поехал в Белград депутатом. А вы еще молодые, у вас еще будет время.
     Даница. Все зависит от того, кто пользуется доверием народа.
     Павка. А ты думаешь, он им пользуется?
     Даница. Как видишь!
     Павка. Помолчала бы ты! "Пользуется доверием"! Спутался со всяким сбродом!
     Даница. А отец?
     Павка. Что отец?
     Даница. Он как будто с порядочными связался!
     Павка. Ию! Уж не начнешь ли ты против родного отца наговаривать!
     Даница. Наговаривать я не буду, а что правда, то правда! Скажи, разве, по-твоему, отец не связался с этим Сретой, о котором весь город и весь округ знает, кто он и что он делает...
     Павка. И весь город и весь округ знает, а ты не должна знать. Тебя это не касается. И вообще, смотри. Не думай, что если мы согласились тебя замуж отдать, это значит, что мы тебя записали в его партию!
     Даница. А ты с каких это пор в отцовской партии?
     Павка. С тех пор, как замуж вышла, дочка.
     Даница. Ну, так вот и я, как просватали, так и вступила в его партию.
     Павка. Во-первых, хоть ты и согласилась, он тебе пока еще не муж, а во-вторых, даже если бы он и был твоим мужем, все равно твоя защита не помогла бы ему стать депутатом.
     Даница. Ничего, он будет депутатом и без моей защиты.
     Павка. Э, кто это тебе сказал?
     Да ниц а. Я говорю!
     Павка. От него, наверное, наслушалась?
     Даница. А хоть бы и от него.
     Павка. А Еврем сказал, что твой адвокат не будет депутатом, и напрасно он рвется и старается.
     Даница. Отец ничего не знает! Он думает...
     Павка. Вы только посмотрите на нее! Отец не знает, а она знает?
     Даница. Да, знаю!
     Павка. Господи боже, ты ведь это просто назло говоришь!
     Даница. Я просто говорю, что он будет депутатом.
     Павка. Знаешь, уж если назло, доченька, то запомни: мой муж должен быть депутатом.
     Даница. Пусть будет, если сможет.
     Павка. Будет, я тебе говорю!
     Даница. А как же он будет, если ты за него не голосуешь?
     Павка. И мать моя не голосовала, и я не буду. Но я и без голосования сумею ему помочь, если уж на то пошло! Назло - так назло. Вот как пройдусь по домам да подговорю жен!
     Даница. Чтоб они голосовали?
     Павка. Нет, не они, а чтоб мужья их голосовали так, как жены хотят. Уж я-то знаю, к кому пойти и в каких домах жена над мужем командует. Вот тогда и посмотрим, кто кого. Раз назло, так назло!
     Даница. Жаль, если и это не поможет!
     Павка (крестится). Ию, ию, ию! Послушай, чего это ты распустила язык, как настоящая оппозиция. И не стыдно тебе так говорить с матерью?
     Даница. Да ведь я...
     Павка. Замолчи! Ни слова больше, а то ты меня доведешь. Сгинь с глаз моих.
     Даница. Хорошо, сгину! (Уходит в комнату.)
     
     III
     
     Павка, Спира, Спириница.
     Спира (за ним Спириница). Добрый день!
     Павка. О, вот хорошо...
     Спириница. Знаешь, что мы со Спирой решили?
     Спира. Да ничего мы еще не решили, но...
     Спириница. Дай ты мне хоть раз в жизни сказать, что я хочу!
     Спира. Говори, но только правду!
     Спириница. О господи боже. Ты хоть подожди, пока я скажу, а потом поправляй, если что не так, но...
     Спира. Ну ладно, ладно, говори.
     Спириница. Мы со Спирой решили так: пусть Еврем будет депутатом, а Спира - председателем общины...
     Спира. Как будто все зависит только от того, как мы решили!
     Спириница. Не зависит, но если Еврем будет депутатом, пусть он имеет это в виду! Ему ведь самому лучше, если председателем общины будет свой человек.
     Спира. Конечно, но всему свое время.
     Спириница. А почему я не могу сказать об этом Павке?
     Павка. Вот именно!
     Спириница. Пусть она ему каждый день об этом напоминает. Знаешь, уж если жена чего-нибудь захочет, она добьется.
     Спира. Знаю!
     Павка. Да вы проходите сюда, в комнату. Посидим, побеседуем. У меня столько новостей, что целый день можно рассказывать.
     Спириница. Пойдемте.
     Все уходят в комнату направо.
     
     IV
     
     Еврем, Секулич.
     Еврем (за ним Секулич). Вот из этой комнаты. Этот шкаф закрывает дверь, которая ведет в его комнату.
     Секулич. Прямо в его комнату?
     Еврем. Да, тут у него канцелярия.
     Секулич. Очень хорошо, очень хорошо! (Прислоняется к шкафу и прислушивается.) Хе, хе... можно даже подслушивать. Слушай, господин Прокич, этот шкаф нужно отодвинуть отсюда. Поставь его вон туда, между окнами!
     Еврем. А зачем?
     Секулич. Нужно подслушать. У него там собираются всякие подозрительные типы. Надо подслушать... Тут уж, не иначе, как ведутся разговоры против существующего строя, против правительства, против начальника, против меня, одним словом, против всего существующего в этой стране. Надо обязательно подслушать. А у кого ключ от этой двери?
     Еврем (достает из кармана ключ). У меня!
     Секулич. Ах, вот как! Это хорошо... Ты, господин Прокич, какой табак куришь?
     Еврем. Который полегче.
     Секулич (садится, сворачивает папироску). Садись, садись, пожалуйста... Я, понимаешь... сначала думал, что мы откажем ему в квартире. Разве тут есть какой-нибудь смысл: кандидат оппозиции, а живет под одной крышей с кандидатом правительства? А теперь, прибыв на место, убедился, что так, пожалуй, даже лучше.
     Еврем. Да, так лучше!
     Секулич. Теперь я его держу, как букашку под ногтем... (Закуривает.)
     Еврем (тоже сворачивает папироску). Так ты говоришь, начальник так велел?
     Секулич. А что нам начальник? Начальник, брат, ничего нам не велел, это я тебе велю - понимаешь, я тебе говорю! Они там только и знают: "Секулич такой", "Секулич сякой". Читал уж, наверное, статьи обо мне? Ну и дьявол с ними... (Бьет себя в грудь.) Я не стыжусь, что был жандармом. Мы еще посмотрим, чего стоят эти образованные, когда начнется такая заваруха, как выборы. Все они в кусты сбегут, а тогда подавай им Секулича! А я что? Я выйду перед народом: "Народ, смирно!..", "Народ, по порядку рассчитайсь!"
     Еврем (смеется, доволен). Дисциплина, да?
     Секулич. Они говорят: "Секулич служит всякой партии". А что тут плохого? Я человек военный. Меня и воспитали по-военному. До сих пор служил в одной части, а теперь перехожу в другую. Не спрашиваю, кто приказал, кто главный! Мое дело: "Слушаюсь!"
     Еврем. Да, да! Так ты говоришь, все уже подготовлено?
     Секулич. Что подготовлено?
     Еврем. Да это, для выборов. Все подготовили, да?
     Секулич. А чего готовить? Все вот здесь - в моем кармане. Это, брат, не твоя забота, это забота моя. (Достает из кармана какую-то бумагу.) Вот видишь - все тут, всех выписал: и тех, на которых протоколы составлены, и тех, на кого еще не успел составить, всех, всех. А потом записал все разрешения, все запрещения, все описи имущества и всякие такие вещи. Всех их, голубчиков, притяну! Всем пошлю повесточки. Явитесь, мол, и три красные черты,* понял? А когда они явятся, я им скажу: "Ну что, голубчики мои, знаете, какой за вами грех, а? А за кого это вы, голубчики мои, думаете голосовать? За господина Еврема Прокича, а?"
     ______________
     * В старых полицейских документах в Сербии красная черта означала: "Срочно". (Прим. перев.)
     
     Еврем (доволен). Хе, хе... официальная агитация?
     Секулич. Такое, брат, наше дело! Всяк в своем Деле мастер. Как ты думаешь, зачем я здесь, зачем мне король дал приказ? Затем, чтоб направлять народ по правильному пути! Ты читал когда-нибудь приказ в официальных газетах?
     Еврем. Читал!
     Секулич. "Милостью божьей и волей народной Секулича, писаря такого-то и такого-то округа, в интересах службы перевести в такой-то и такой-то округ". А что значит "в интересах службы"?
     Еврем. Значит... Ну это... "милостью божьей"...
     Секулич. Вот именно. "Милостью божьей" выдвигаем мы тебя, Секулич, в начальники и доверяем тебе народ такого-то округа, а ты направь его на путь истинный, ну и припугни немножко".
     Еврем. Да, да, припугнуть обязательно нужно... А вот я хотел у тебя спросить, будет ли учинено какое-нибудь насилие над здешней оппозицией?...
     Секулич. Это, брат, не насилие, а просто так: он противится властям, а я, опираясь на закон, призываю его к порядку. Вот и все! Какое же тут насилие?
     Еврем (думает). А газеты? Разве они не поднимут об этом шум?
     Секулич. Чудак ты человек! Официальное опровержение - и делу конец. Как ты думаешь, для чего бог придумал официальное опровержение? Вот для этого и придумал. А потом, брат, я так все устрою, что любое насилие покажется добрым делом. Скажем, позову мясника, знаешь, того, который поставляет мясо в окружную больницу. Позову его и совсем ласково скажу ему: "А знаешь ли ты, брат, что за тобой семь смертных грехов? Мясо-то ты поставляешь в больницу тухлое, а? И все акты об этих твоих грехах вот тут, в моем ящике! Вообще-то это, конечно, не бог весть какие грехи, потому как больным все равно, какое мясо есть, у них желудки и без того попорчены, но закон есть закон. И по закону я могу посадить тебя в каталажку, если захочу; а если не захочу - не посажу. Вот как подведу тебя под параграф о мерах пресечения да добавлю еще - согласно распоряжению о контроле, так ты голубчик мой...".
     Еврем смеется, доволен.
     Разве это насилие? Никакого насилия тут нет! Наоборот! Это добродетель. А правда ли, что твой работник записывает всех, кто приходит к Ивковичу? Ты велел записывать?
     Еврем. Да. Младену!
     Секулич. А Срета прислал тебе плакаты?
     Еврем. Какие плакаты?
     Секулич. А те, которые мы печатали за подписью Симы Сокича. Помнишь, я тебе говорил: Сима Сокич заявляет, что Ивкович соблазнил его жену.
     Еврем (смущен и испуган). Чью жену?
     Секулич. Жену Симы Сокича. Только ты тут не мешай! Я этого Ивковича так разделаю, что он у меня от стыда и носа из дома не посмеет высунуть.
     Еврем. Бог мой, он ведь не соблазнял ее, а заступается за нее как адвокат!
     Секулич. Да я-то знаю, что не соблазнял, но ведь это агитация. Уж не думаешь ли ты, что во время агитации надо говорить народу правду? Посмотрел бы я, как бы ты прошел в депутаты, если б говорил правду!
     Еврем. Ну хорошо, но ведь человек может на нас в суд подать за клевету.
     Секулич. Может. Я не говорю, что не может. Но для этого у меня и ящик в канцелярии стоит, чтобы проглатывать разные акты и тому подобные вещи. Ты ведь помнишь, как он проглотил однажды два с половиной килограмма актов и протоколов допроса сорока двух свидетелей с тремя заключениями экспертов?
     Еврем (озабочен). Но опять же... может, лучше придумать что-нибудь другое? Это уж вроде слишком - соблазняет чужую жену...
     Секулич. Оставь это мне, прошу тебя! У меня, слава богу, это не первые выборы.
     Еврем. Хорошо, а если они и обо мне что-нибудь такое же придумают да в плакатах пропечатают?
     Секулич. А что они о тебе могут придумать? Что ты соблазнил чужую жену?
     Еврем. Я не говорю, что обязательно это, но...
     Секулич. Да где же этот твой Младен?
     Еврем. Сейчас... (Идет к двери.) Младен, Младен!
     Младен входит.
     
     V
     
     Младен, те же.
     Еврем (Младепу). Ты что, оглох?
     Младен. Не оглох, хозяйка меня задержала.
     Секулич. Всех записал, кто приходил к Ивковичу?
     Младен. Записал!
     Секулич. А где у тебя этот список?
     Младен. Нету.
     Секулич. Как так "нету"?
     Младен. А я не умею писать, неграмотный я.
     Секулич. Так как же ты, дьявол тебя возьми, записывал?
     Младен. Так... в уме.
     Секулич. Э, ну давай, выкладывай!
     Младен. Перво-наперво, приходил вчера после обеда Пера Клисар, принес какую-то записку, потом... (вспоминает) потом приходила наша госпожа Даница...
     Еврем. Это оставь... ты о других говори, о чужих.
     Младен. Затем... приходил батюшка Видое.
     Секулич. Так, так, батюшка. Я тебя, бог даст, расстригу. В оппозицию захотел, а сам через заборы к вдовам лазишь!
     Еврем. Вот именно... лазает... к этой, как ее, к Ангелине.
     Секулич. Ну, а еще кто?
     Младен. Потом... постой, батюшка Видое, потом опять госпожа Даница...
     Еврем. Да ведь я тебе сказал, о чужих говори...
     Младен. Вспомнил, вспомнил, заходил еще господин Срета - учитель, с утра заходил.
     Секулич. Так, так, учитель, голубчик мой, ты уже давно в моем столе проживаешь!
     Еврем. Как это в столе проживает?
     Секулич. Четыре жалобы, понимаешь? Четыре жалобы! Одному ученику за запятую чуть ухо не оторвал. Потом детей" книгами по лбу бил. Да не просто книгами, а книгами в твердых переплетах, которые ему специально министерство прислало, чтоб он их роздал хорошим ученикам в подарок. Потом на людях в кофейне сказал, будто господин министр просвещения - ученый клоп. А еще, братец мой, на глазах своих учеников с женой ругался. Жена в него плевала, а он ей сказал, что она жандармская воспитанница, а это оскорбление и меня касается.
     Еврем. Ну тут ты переборщил, брат!
     Секулич (Младепу). А кто еще приходил?
     Младен. Староста Средое приходил, а потом опять госпожа Даница.
     Еврем. Да пропускай ты ее!
     Младен. А потом... потом опять староста Средое.
     Секулич. Этот староста - старый волк. Ненасытная утроба. Сколько он налогов проглотил, и все ему мало. Кусок солонины в мышеловку сунь, так он сам в нее влезет. С ним мне разделаться легче всего! (Младену.) А еще кто?
     Младен. Больше никого... Нет, вру, утром заходила хозяйка.
     Секулич (Еврему). Вот те и на, да у тебя, брат, вся семья в оппозиции?
     Еврем. Да нет, что ты, это так... просто женское любопытство... знаешь, они везде свой нос суют...
     Секулич (Младепу). Так, так! Ты продолжай в том же духе; всех мне запиши, понял?
     Младен. Понял, Слушаю. (Идет к двери.)
     Еврем. Это... погоди, Младен! Раз уж ты тут, давай мы этот шкаф передвинем.
     Секулич. Да, да, давай передвинем! Хорошо, что вспомнил. А ну, давай!
     Все трое берутся за шкаф и передвигают его к другой стене.
     Видишь это? (Показывает на замочную скважину.) Теперь можно и послушать и посмотреть.
     M ладен уходит.
     Ну, пожалуй, и мне пора по делам. А это... и тебе, Еврем, не мешало бы прогуляться. Походи по кофейням, поболтай с одним, с другим, пообещай одному одно, другому другое; здоровайся со всеми, и с теми, с кем знаком, и с теми, с кем не знаком. Знаешь, как бывает накануне выборов - все люди братья. Одному кофе закажи, другому ракии;* одному пообещай устроить на государственную службу, другому - выговор снять, третьему - ссуду получить из окружной страховой кассы, четвертому - родственника из тюрьмы вызволить. Обещай! Ведь обещания ничего не стоят.
     ______________
     * Ракия - сербская водка. (Прим. перев.)
     
     Еврем. Да, да, я и сам так подумал.
     Секулич. Вот и хорошо, с богом, да и за дело! (Идет к двери.) Да, господи, чуть было не забыл. (Возвращается.) А то ведь я опять забуду. (Достает из кармана пятъ-шестъ незаполненных бланков векселей, перелистывает, читая обозначенные на них суммы.) Сто, двести, триста, четыреста... Давай вот этот на пятьсот. На-ка, господин Прокич, подпиши!
     Еврем (удивленно). Чего подписать?
     Секулич. Да вот, вексель, на пятьсот динаров. Не скажешь, что это тысяча, всего пятьсот... Видишь, и буквами написано: "Пятьсот".
     Еврем. Э... нет... это я подписывать не буду!
     Секулич. То есть как не будешь?
     Еврем. Так. Не буду и все! Почему это я должен подписывать?
     Секулич. Как почему? Хочешь ты быть депутатом или нет?
     Еврем. Хочу-то хочу, но зачем же мне подписывать?
     Секулич. А как ты думал? Что ж, по-твоему, так - плюнул и прилепил? А бумага? А клей? И потом - как ты думаешь? - хочет народ что-нибудь выпить или нет? А? Так-то, брат; а если б все было бесплатно, я сам давно уже был бы депутатом, и уж ни за что не пустил бы тебя. Пиши, пиши... вот здесь! (Кладет вексель на стол и показывает Еврему, где нужно подписать.)
     Еврем (нерешительно). Не понимаю, какое это имеет отношение к мандату?...
     Секулич. Э, брат, мандат не головой добывают, а кошельком и ногами. У тебя деньги, у меня бумага, а у народа мандат...
     Еврем (понял, но все еще не соглашается). Я понимаю, но... (Вскинулся.) А все-таки я не подпишу!
     Секулич (берет вексель). Можешь не подписывав. (Кладет вексель в карман.) Мне мандат не нужен. А раз он и тебе не нужен, ты так бы и сказал. Вон Йовица с утра до вечера пристает, проходу не дает, все уверяет, что будет хорошим депутатом.
     Еврем (испуганно). Это он сам тебе говорил, да?
     Секулич. Говорил, а как же, еще неделю назад говорил.
     Еврем. Вот и верь людям! Значит, как от меня ушел, так сразу к тебе направился.
     Секулич. Не знаю, откуда он пришел, только человек умоляет и клянется. Ну, я пошел. Будь здоров, Еврем!
     Еврем. Постой, куда же ты?
     Секулич. Пойду по своим делам! (Направляется к двери.)
     Еврем. Постой... постой, давай поговорим по-человечески!
     Секулич. Да о чем же нам говорить?
     Еврем. Ну хорошо, скажи, разве может бумага и ведро клея стоить пятьсот динаров? Ведь дешевле же...
     Секулич. Вот давно бы так! Порядочные люди всегда сумеют договориться. Раз уж ты так настаиваешь, пусть будет дешевле. Для меня главное - договориться; сумма - дело второстепенное... Ну, скажем, вот тебе всего на четыреста динаров.
     Еврем (чешет за ухом). Много, брат!
     Секулич. Ну ладно, ладно, вот на триста. А если потом еще потребуется, ты, слава богу, здесь!
     Еврем (все еще колеблется). Знаешь, я думаю...
     Секулич (сует ему ручку в руку). Нечего тебе думать. Пусть там в Белграде, те, кому ты нужен, думают. Они заплатят, если ты не будешь. Давай, давай!..
     Еврем (с неохотой подписывает). О, брат ты мой!..
     Секулич (прячет вексель в карман). Э, так, видишь, теперь можно и по делам пойти! Будь здоров! (Уходит.)
     
     VI
     
     Еврем, Спира, Спириница, Павка.
     Еврем растерянно смотрит по сторонам, все еще держа в руке ручку; поднимает брови, думает, выражая неудовольствие.
     Спириница выходит из другой комнаты, за ней Спира и Павка, провожающая их.
     Спириница. Смотрите, и Еврем здесь! Вот и хорошо, заодно и с ним поговорим...
     Спира. Сейчас не время. В другой раз как-нибудь.
     Спириница. Да дашь ли ты мне когда-нибудь хоть слово сказать!
     Спира. Ну говори, говори, только во время надо говорить!
     Спириница. А тебе всегда не во-время.
     Спира. Конечно, не во-время!
     Спириница. И что ты за человек! Сегодня тебе не во-время, завтра - не во-время. Да если б ты был другим человеком, все было бы иначе. Да где тебе! Ты вот во всем такой.
     Еврем. Хватит вам. Что вы мне хотите сказать?
     Спириница. Видишь ли, зятюшка, мы со Спи-рой решили...
     Спира. Вот опять! "Мы решили..."
     Спириница. Не перебивай ты меня, ради бога!
     Павка. Да оставь ты в покое жену, пусть скажет, что хочет!
     Спира. Ну давай, говори, говори!..
     Спириница. Решили мы co Спирой так: ты будешь депутатом, а Спира - председателем общины...
     Еврем. Да... это можно...
     Спира. Вот именно, можно... но только когда время придет.
     Спириница. Да не мешай ты ему, дай человеку сказать.
     Спира. Да он это и хотел сказать.
     Еврем. Да, да, когда придет время. А сейчас об этом еще рано разговаривать.
     Спириница. Это так. Но мы говорим, чтоб ты знал, что мы решили! (Подходит к Павке и начинает с ней шептаться.)
     Спира (Еврему). Ну, как твои дела?
     Еврем. Да как тебе сказать... идут... Только вот стоят дорого!
     Спира. Ничего, окупятся.
     Спириница. Так пойдем, что ли?
     Спира. Идем, идем! До свидания!
     Павка. Заходите к нам! (Провожает их и возвращается.)
     
     VII
     
     Павка, Еврем.
     Павка. Не хотела я при них говорить, но эти твои выборы вот здесь у меня сидят.
     Еврем. Да почему, Павка?
     Павка. Как почему? Да разве ты не видишь, что все вверх дном перевернулось? Не хватает еще только того, чтоб наш дом превратился в кофейню и чтоб в нем ни о чем другом, кроме выборов, не говорили... Да еще эта оппозиция в доме.
     Еврем. Какая оппозиция? Ивкович?
     Павка. Да что он, ты послушай ее!
     Еврем. Кого это ее?
     Павка. Да свою дочь. Послушал бы ты, как она со мной разговаривает, совсем от рук отбилась. Нос задрала, будто уж совсем в его партии.
     Еврем. Видишь ли, Павка, это ты записала ее в его партию, а не я. А теперь вот сама терпи. Но я не это хотел сказать. Понимаешь, в чем дело... Во всяком конституционном государстве существует такой порядок, чтоб кандидаты накануне выборов ругались. Так вот, может, например, появиться плакат, в котором обо мне будет сказано бог весть что, или, скажем, может выйти плакат, в котором будет сказано что-нибудь плохое про зятя. Такой уж порядок, иначе как же агитировать, если не говорить ничего плохого о противнике. В общем... я хотел тебе сказать, чтоб ты это не принимала близко к сердцу, да и Данице объясни... такое уж дело... избирательная кампания.
     Павка. Вот видишь... а скажи на милость, что же они про тебя могут придумать?
     Еврем. Да ведь придумать можно про кого угодно, было бы желание. Ну, скажут, например, что я... что я... (Думает.) Скажут, например, что я соблазнил чужую жену.
     Павка (вздрогнула). Еврем, креста на тебе нет! Что это тебе вдруг взбрело в голову? Да разве ты можешь, в твои-то годы соблазнить чужую жену?
     Еврем. Знаю, что не могу, но ведь можно придумать!
     Павка. Уж если им непременно нужно что-то про тебя придумать, пусть придумают другое. А этого я и слушать не хочу! Вы посмотрите на него! Мало того, что он лавку забросил, дом забросил, он теперь еще и жену хочет забросить!
     Еврем. Да нет же, нет! Это я только к примеру.
     Павка. Не хочу даже и к примеру! Такие вещи не могут с тобой случаться даже и к примеру. Понимаешь?
     Еврем. Ну, допустим, это про меня. Ладно. А что, если выйдут плакаты, в которых написано, будто Ивкович соблазнял чужую жену?
     Павка. Этого еще недоставало! И так у меня это сватовство вот где сидит.
     Еврем. Да не нужно все это принимать близко к сердцу. Это же политика.
     Павка. Да какая же это политика, если человек соблазняет чужую жену?
     Еврем. Не понимаешь ты! Иди-ка лучше к дочери и вдолби ей в голову, что, пока она не обвенчана, она должна быть в моей партии. А потом пусть как знает...
     Павка (уходя). Нет уж, ты ей об этом сам скажи, меня она и слушать не хочет! (Уходит.)
     
     VIII
     
     Еврем, Ивкович.
     Еврем достает из кармана газеты, разворачивает их и садится читать.
     Ивкович. Добрый день!
     Еврем. Ах, это ты...
     Ивкович. Обещал зайти перед обедом, но собрание отложили, так я поспешил.
     Еврем. Пока молодой, можно и поспешить. А в агитации ты тоже так точен?
     Ивкович. Да... Стараемся.
     Еврем. Много вы говорите. И чего вы так много говорите?
     Ивкович. Как много говорим?
     Еврем. Да вот так, все собрания, собрания, собрания. Ни одного заброшенного уголка в покое не оставляете.
     Ивкович. А вы?
     Еврем. Я - нет. Мои люди, может, и говорят, а я предпочитаю действовать молча.
     Ивкович. Значит, исподтишка работаете?
     Еврем. Не как вы, на ящиках не агитируем!
     Ивкович. А почему бы вам не сказать правду открыто?
     Еврем. Видишь ли... в политике не только правду, но и неправду говорят открыто.
     Ивкович. Я этого не делаю!..
     Еврем. Да я про тебя и не говорю. Лично я, например, никогда не стал бы возводить на своего противника всякие небылицы, а кое-кто этим занимается. Говорят, в некоторых округах даже плакаты печатают, и в них о кандидатах уж совсем бог весть что говорят... даже семейные темы затрагивают.
     Ивкович. Пусть бы кто-нибудь попытался сказать что-нибудь такое обо мне. Вот посмотрел бы я, чем бы все это для него кончилось.
     Еврем. Ишь какой прыткий! Да пусть пишут, что хотят, тебе-то что! Ты ведь знаешь, что это неправда!
     Ивкович. А зачем писать если неправда7
     Еврем. Э... так ведь это же политика, борьба, партии, агитация. А потом, когда выборы пройдут, так прямо и будет сказано - это, мол, была правда, а это - неправда. Вот скажем, и вы меня в вашей газете расписали, будто я одиннадцать лет тому назад, когда был членом Совета общины, проглотил налог за целый год.
     Ивкович. Так ведь вы же не платили налога?
     Еврем. Не платил, но ведь это устарело.
     Ивкович. А вы, неужели вы ничего лучше не могли придумать, как объявить, что я предатель родины!
     Еврем. Так это же ерунда, мелочь. Когда два человека не терпят друг друга, значит, один другого должен называть предателем. Так уж в политике заведено. А потом, ты не думай, что они только это придумали. Будь спокоен, они тебе еще и не то придумают. Не беспокойся, придумают!
     Ивкович. Послушайте, господин Прокич, я понимаю, хотя и не одобряю подобные средства борьбы, но ведь существуют же какие-то границы. А граница, до которой я позволю доходить, - моя личная честь. И уж если кто эту границу переступит, то, имейте в виду, тот кровью мне заплатит.
     Еврем. Ну что ты, что ты, бог с тобой! Зачем же ты про кровь-то вспоминаешь, зачем ты сюда кровь примешиваешь, оставь ее в покое!
     Ивкович. Я только хочу вам сказать...
     Еврем. Нет, уж ты, брат, лучше не говори. Не люблю я, когда мне про кровь говорят. Лучше уж нам с тобой не говорить о политике, когда мы наедине; ведь, когда мы наедине, мы как-никак одна семья...
     Ивкович. Да, конечно... но к слову пришлось.
     Еврем. Вот и не надо нам с тобой наедине оставаться. (Подходя к двери.) Даница! (Ивковичу.) Не надо нам с тобой оставаться наедине. (В двери.) Даница!
     
     IX
     
     Даница, те же.
     Даница (растерялась). Ах, как хорошо, что вы так быстро вернулись.
     Ивкович. Да, видите ли, собрание отложили.
     Даница. А я слышу, отец с кем-то разговаривает. Думала, с кем-нибудь из своих людей.
     Еврем. А это вовсе и не из моих людей.
     Даница (приглашает Ивковича пройти в комнату, из которой она только что вышла). Пожалуйста, проходите сюда. Попробуйте компот из слив, мама только что сварила.
     Ивкович. А разве не вы?
     Даница. И я помогала.
     Еврем (про себя). Вот так-то, это уже семейный разговор: о компоте из слив. А то - кровь, кровь!
     
     X
     
     Срета, те же.
     Срета (из кармана у него торчит рулон красных плакатов). Добрый день! Добрый день! (Смутился, увидев Ивковича.)
     Еврем. Добрый день, Срета... (Тоже смутился.) Ты это... (Ивковичу.) Ступай, попробуй компот из слив...
     Ивкович. Как-нибудь после... А сейчас у меня еще кое-какие дела в городе.
     Еврем (тихо, Данице). Ты иди, уведи его!
     Да ниц а (Ивковичу). Я провожу вас!
     Ивкович. До свидания! (Уходит с Даницей.)
     
     XI
     
     Срета, Еврем.
     Срета. Если мы поставим каждую вещь на свое место, то я должен прямо сказать: этот Ивкович в твоем доме совсем не на своем месте.
     Еврем. Да... конечно... но что ж поделаешь, так уж случилось. (Явно хочет избежать разговора па эту тему.) Есть какие-нибудь новости?
     Срета. А как же? Теперь мы так завязли, что у нас каждый час новости. Ты ведь, наверное, уже слышал, Йовица Еркович перешел в оппозицию.
     Еврем. Как перешел?
     Срета. Ты послушай, что он пишет. (Разворачивает газету и читает.) "До сего времени я состоял..." (Прерывает чтение.) Ну, это ты уже знаешь, послушай лучше, что он в конце пишет. (Читает.) "Но я не могу больше состоять в партии, которая выставляет кандидатом в депутаты людей, из-под полы торговавших спиртом".
     Еврем (возмущенно). Бог мой, каким спиртом?
     Срета. Тем самым, брат!
     Еврем (продолжает возмущаться). А зачем он спирт мешает с политикой? Разве между спиртом и политикой есть что-нибудь общее?
     Срета. Нет, ты только послушай, как я его отчитал.
     Еврем. Статью написал, да?
     Срета. Статью, брат. Не приходилось тебе читать статью за подписью "Ришелье"?
     Еврем. Читал!
     Срета. Так вот Ришелье - это я!
     Еврем. Смотри-ка ты!
     Срета. А читал ты статьи за подписью "Гельголанд"?
     Еврем. Читал!
     Срета. Гельголанд - это я!
     Еврем. Опять ты?
     Срета. Это еще, брат, не все. У меня еще есть несколько псевдонимов: Барнава, Герострат, Голиаф, Хаджи Диша,* Проспер Мериме - это все мои псевдонимы.
     ______________
     * Хаджи Диша - герой одноименного популярного романа Драгутина Илича. (Прим. перев.)
     
     Еврем. Как у тебя все ловко получается, Срета. И что же ты ему ответил?
     Срета. Кому? Йовице? Вот послушай: "Наша нация заражена тяжелым недугом, излечить ее может только всестороннее и полное обновление!" Это, знаешь, в некотором роде философское вступление, а дальше, вот здесь, уже без философии. Вот, слушай: "Йовица, осел ты длинноухий, да как ты смеешь говорить о спирте, когда ты сам поставлял армии тухлое мясо?"
     Еврем (доволен). Да, да, это ты ему здорово влепил! (Заметил в кармане Среты плакаты.) А это что такое?
     Срета. Что? Где?
     Еврем. А вот это - красное?
     Срета. Ах, это? Да, ведь это то самое.
     Еврем. Что то самое?
     Срета. А это то, что Секулич сочинил, а я напечатал. Это плакаты. Их уже расклеивают на улице.
     Еврем (испуганно). Но это ведь не про него? (Показывает на комнату Ивковича.)
     Срета. Да, про него. Это про ту жену!
     Еврем. Да ты что, спятил!
     Срета. Слушай! (Разворачивает плакат и читает.) "Содом и Гомора".
     Еврем. А это что еще за церковные слова?
     Срета. Это такое заглавие. Слушай. (Читает.) "Здешний адвокат Ивкович, которого всякие пропащие люди и бездомные бродяги выдвигают кандидатом в депутаты, соблазнил мою законную жену и открыто с ней встречается..."
     Еврем (испуганно машет рукой). Постой! Постой! (Подходит к двери в комнату Ивковича и прислушивается. Затем идет к другой двери и проверяет, нет ли там кого-нибудь; возвращается к Срете.) Читай потише!
     Срета (продолжает), "...и открыто с ней встречается на глазах у всех порядочных граждан. Это не что иное, как надругательство над общественной моралью. И такой человек защищает правду перед судом! И такой человек осмеливается выставлять свою кандидатуру в народные депутаты! И находятся еще люди, которые не стыдятся поддерживать такого кандидата! Сима Сокич".
     Еврем. Ну и хватанули, брат. Здорово изругали человека!
     Срета. Конечно, здорово. Вон, посмотри, их уже расклеивают по улицам, а народ к ним толпой валит, читают. Это вот я тебе принес. (Отдает Еврему плакаты.) Сто штук. Раздашь на Торговой улице...
     Еврем. Кто раздаст? Я?
     Срета. Конечно, ты, пошли своего ученика по лавкам.
     Еврем. Зачем же я? Нет, я не буду!
     Срета. Как не будешь?
     Еврем. Да что ты... господь с тобой... ведь он все же мой зять!
     Срета. Тебе он, может, и зять, а народу он не зять. И если уж говорить начистоту, лучше б он и тебе не был зятем. У меня даже ноги подкосились, когда я услышал на Торговой улице, что он сватает твою дочь. Говорю Йоце - торговцу кишками: "Ивкович, мол, такой, Ивкович сякой". В общем, подбираю самые что ни на есть плохие слова, которые можно сказать о живом человеке, как это подобает во время агитации. "Зачем, - говорю, - тебе за него голосовать? А он отвечает: "А если Ивкович такой плохой, то почему ж Еврем за него дочь отдает?"
     Еврем. Да ведь он совсем не такой уж плохой человек!
     Срета. А раз не плохой, то пусть он и будет депутатом. Пусть он будет депутатом, и мы все проголосуем за него. Хочешь?
     Еврем (чешет за ухом). Да... это так, ты прав, но...
     Срета. А не хочешь за него голосовать, давай проголосуем за Лазу-кровелыцика.
     Еврем. За какого еще Лазу-кровелыцика?
     Срета. А есть такой кандидат, его документы уже признаны в суде и заверены.
     Еврем. Какие документы? Чей он кандидат?
     Срета. От социалистов.
     Еврем. Значит, они тоже выдвигают?
     Срета. А почему бы им не выдвигать?
     Еврем. И Лаза-кровелыцик - кандидат?
     Срета. Да!
     Еврем. Вот уж это никуда не годится. Какой он кандидат? Лазает по крышам. А вдруг какой-нибудь иностранный турист приедет? Начнешь его по городу водить, достопримечательности показыват, а Лаза сидит на крыше. Иностранец, например, спросит: "Кто это там на крыше?" А ты ему: "Это наш народный депутат!" Разве можно такое допустить!
     Срета. Ну, об этом не беспокойся. Когда он влезет на трибуну Скупщины, он уже на крыши лазить не будет...
     Еврем. Это правда!
     Срета. Так что теперь у тебя два противника и потому работать надо поживее. Надо подготовить общественное мнение. Вот для этого и нужны плакаты. Ты знаешь, что такое общественное мнение?
     Еврем. Да, знаю, это... газеты.
     Срета. Эх ты, "газеты"! В газетах, брат, подают только то, что уже испечено, а прежде чем испечь, нужно сначала замесить, да посолить, да поставить побродить, а потом уж в форму, да на лопату, да и в печку.
     Еврем. Чтоб испечь?
     Срета. Вот именно - испечь. А главное замесить. Тут надо быть мастером. Ты представляешь, как замешивают общественное мнение? Вот слушай, я тебе расскажу. Утром, когда я проснусь и начинаю одеваться, жена несет мне чашку воды с сахаром, и, пока я пью, она рассказывает мне все, что слышала от своей приятельницы Маци возле колодца, когда брала воду. А если, скажем, ты не пьешь воду с сахаром, то все равно - и ты, и он, и любой другой - первые новости всегда узнаем от жены. И вот наберемся мы всяких новостей у себя дома и собираемся все в кофейню, чтобы выпить утром, как положено, чашку кофе. Придет и почтальон, который успел уже все газеты прочесть, и телеграфист, который хвастается, будто умеет одним правым ухом слушать международные телеграммы, и окружной писарь, которому всегда известны все самые секретные приказы и распоряжения, и мы - все остальные. Пьем, значит, кофе и кто что знает выкладывает на стол. А как все всё выложат, так начинаем месить. Один добавит соли, другой - перцу, третий водички подольет, четвертый муки подсыпет, чтоб погуще было, а когда разойдемся, смотришь, расползлось общественное мнение по всем улицам, по всем лавкам, по всем канцеляриям, и тут перемалывают его, как зерно в мельнице. Вот, знай теперь, как готовят общественное мнение, если раньше не знал.
     Еврем. И все это вы готовите там, возле "Народной гостиницы"?
     Срета. Там, возле "Народной гостиницы"! Неплохо бы и тебе туда к нам иногда заглядывать.
     Еврем. Неплохо бы, вижу, что неплохо, но, веришь ли, времени совсем нет.
     Срета. А что ты целый день дома делаешь?
     Еврем. Думаю... беспокоюсь.
     Срета. О чем же ты беспокоишься, когда все заботы на наших плечах?
     Еврем. А я не о выборах беспокоюсь. Я, брат, беспокоюсь о том, что я буду делать, когда меня выберут? Веришь, с тех пор, как я решил стать народным депутатом, думы меня одолели. Ведь это не шутка! Зал огромный, кресла и людей полным-полно: тут тебе и министры, и публика, и народ, - и все кричат... Оно, когда все кричат, легче: все кричат, и ты кричи! А вот когда тишина, тогда хуже. Представляешь, брат, тишина - муха пролетит, - и вся Скупщина слышить "зуууу"... Официальная тишина. А председатель берет звонок и - "дзынь! дзынь! дзынь!" "Слово имеет господин Еврем Прокич!" А?!
     Срета. А ты встанешь и скажешь...
     Еврем. Да, скажешь!.. Сердце сожмется, вот тут и сумей столько наговорить...
     Срета. Слушай, брат, давай поставим каждую вещь на свое место. Знаешь, как в Скупщине: будешь защищать правительство, оппозиция скажет, что ты говорил глупости; начнешь защищать оппозицию, правительственная партия скажет, что ты говорил глупости. Вот и выходит, что и в том и в другом случае тебе не миновать...
     Еврем (прерывает). Да я вовсе не об этом. Мне все равно, что говорить. Мне важно, как я буду говорить.
     Срета. А вот так и будешь! Встанешь и скажешь.
     Еврем. Да, хорошо сказать, встанешь! Встань попробуй, когда челюсти у тебя онемели, язык, к небу прилип, а на глазах слезы...
     Срета. Пройдет, со временем привыкнешь!
     Еврем. Да я, брат, уж хотел попробовать, чтоб привыкнуть.
     Срета. Как "хотел попробовать"?
     Еврем. Вот, посмотри! (Смотрит на левую дверь, подходит к ней, закрывает, идет к двери в комнату Ивковича, смотрит в скважину и стучит в дверь.) Даница! Даница! (Ворчит.) Смотри, что делает, чертовка!
     
     XII
     
     Даница, те же.
     Даница (входит из коридора). Вот и я!
     Еврем. А твой в комнате?
     Даница. Нет его, ушел.
     Еврем. А что ты там сидишь?
     Даница. Охраняю ключ от его канцелярии.
     Еврем. Ты?
     Даница. Я!
     Еврем. Хорошо, допустим ты охраняешь ключ. А что ты там еще делаешь, в канцелярии?
     Даница. Читаю.
     Еврем. Что читаешь?
     Даница. Да так, кое-что!
     Еврем. Я тебе дам кое-что! А ну-ка, живо марш на кухню к матери и займись делом, слышишь?
     Даница. Слышу! (Уходит.)
     
     XIII
     
     Еврем, Срета.
     Еврем. Ишь ты, "кое-что"!
     Срета. А чего ж ты хочешь, когда ты с ним в одном доме.
     Еврем. Нет, ты подумай! "Кое-что", хм, "кое-что"! (Закрывает дверь, в которую ушла Даница.) Ну вот, теперь, кажется, никого нет. Прошу тебя, как брата родного, возьми вот этот звонок, сядь здесь и предоставь мне слово. Хочу попробовать, что у меня получится. Ты даже не представляешь, как меня это мучит.
     Срета. Можно, можно! (Садится за стол.) Только сначала давай поставим каждую вещь на свое место. (Ставит звонок.) Так. Ну, теперь давай начинай! Садись вон там и проси слова!
     Еврем (идет еще раз к дверям, прислушивается, возвращается, садится на стул напротив Среты, ерзает, откашливается, встает, поднимает руку). Прошу слова, господин председатель!
     Срета. Постой ты! Куда ты лезешь? Так не пойдет! Сначала надо открыть заседание.
     Еврем садится.
     (Встает, сильно звонит и кричит.) Тихо! Тихо, вам говорю! Все ли на месте?
     Еврем. Все!
     Срета. Прошу госпожу стенографистку приготовиться. Прошу господина секретаря Комитета по разбору жалоб и просьб принести мне справочник и положить вот здесь, чтоб он был под рукой. Прошу господ депутатов говорить вежливо, чтоб не произошло никаких недоразумений. Прошу гостей сохранять спокойствие и не нарушать порядка. Тихо, я вам говорю! (Садится.)
     Еврем (как раньше). Господин председатель, прошу слова! (Садится.)
     Срета (долго звонит). Господа, слово имеет господин Еврем Прокич!
     
     XIV
     
     Павка, те же.
     Павка (в дверях). Еврем, ты что, сдурел?
     Срета (строго). Тссс!
     Еврем. Молчи, иди отсюда!
     Павка. Но я должна сказать...
     Срета (сердито звонит). Прошу вас сесть на место, я вам слова не давал!
     Еврем (Павке). Уходи, я тебе говорю!
     Павка. Лавка, Еврем!
     Срета. Просите слова или садитесь, слышите!
     Еврем. Слова ты не проси и убирайся, слышишь? Добром прошу, Павка, оставь нас!
     Павка. Мальчишка прибежал из лавки, говорит...
     Еврем. Пусть он тебе говорит, а меня вы оставьте в покое. Иди, иди, у меня дела поважнее. (Выталкивает ее и закрывает за ней дверь.)
     
     XV
     
     Срета, Еврем.
     Срета (звонит). Удалены ли те, кто мешал нормальному ходу заседания?
     Еврем (усаживаясь на свое место). Да!
     Срета (звонит). Господа, слово имеет господин Еврем Прокич!
     Еврем (представляет, что он уже на скамье депутатов в Скупщине. Всю игру воспринимает очень серьезно и боится, что не справится со своей ролью. Получив слово, он чувствует, что у него забилось сердце, и робеет. Наконец ему удается взять себя в руки. Торжественно поднимается, откашливается и становится в позу оратора). Уважаемые господа народные депутаты Скупщины! Я... это... я... Например... (Замолчал, не зная о чем говорить дальше, напряженно думает.)
     Срета (звонит). Прошу не перебивать оратора!
     Еврем (берет себя в руки, вытирает лоб платком и решается продолжать). Уважаемые господа представители Скупщины!..
     Срета (звонит). Прошу оратора не повторяться и не говорить по два раза об одном и том же.
     Еврем (подходит к Срете, фамильярно). Знаешь, я хотел...
     Срета (энергично звонит и кричит). На место' Господа депутаты, займите ваши места! На галлерее пусть все займут свои места. И стенографистки пусть займут свои места, и правительство пусть займет свое место, и народ пусть займет свое место! Каждую вещь нужно поставить на свое место. (Звонит.)
     Еврем испугался решительности, с которой Срета произносит свой монолог. Пораженный, садится на свое место.
     (Обычным тоном.) Ага, испугался! Видишь теперь, что такое власть? Ты думал все это пустяки, шуточки? А знаешь ли ты, что в Скупщине есть галлерея, есть жандармы, есть депутаты...
     Еврем (смущенно). Да, не легко!
     Срета. Вот потому государство и установило, что каждый депутат получает двенадцать динаров за заседание. Сначала страху натерпится, а потом за страх деньги получает. Ну, давай продолжим, садись на свое место и начнем все сначала. Привыкай, привыкай.
     Еврем. Только ты уж больше не пугай меня! (Немного храбрее.) Прошу слова!
     Срета (звонит). Господин Еврем Прокич имеет слово.
     Еврем (поднимается, смелее). Уважаемые господа и братья, представители народа! В нашей стране существует очень много непорядков. Бюджет, например, у нас не в равновесии. Это... Не все граждане получают одинаковую долю. В то время как одни округа нашей страны покрыты лесами и полями и имеют... свою пожарную команду, в других округах не соблюдается закон о возмещении убытков, причиненных отдельным гражданам со стороны города, например...
     Срета. Так. Правильно!
     Еврем (еще смелее). Я, братья мои, долго думал над тем, как покончить со всеми этими беспорядками, которые укоренились в нашей стране, и пришел к заключению, что лучше всего отдать этот вопрос на рассмотрение правительства, пусть оно само об этом подумает.
     Срета (одним голосом). Правильно! (Другим голосом.) Неправильно! (Одним голосом.) Да, да! (Другим голосом.) Нет, нет! (Одним голосом.) Пока вы были у власти, вы разорили всю страну! (Другим голосом.) Молчите, вы - предатели! (Одним голосом.) Кто предатель? (Другим голосом.) Ты - предатель! (Одним голосом.) А ты - вор и подхалим! (Своим голосом.) Раз! Раз! (Бьет по воздуху, размахивает руками, пока наконец не ударяет по щеке Еврема. Затем звонит во всю мочь.) Тихо! Тихо! Успокойтесь, господа! Прошу вас, уважайте достоинство этого дома! Господин депутат, давший пощечину другому депутату, вызывается для того, чтобы взять пощечину обратно... Скупщина принимает пощечину к сведению и переходит к следующему вопросу!
     Еврем (все это время удивленно смотрит на Срету). Что с тобой?
     Срета. Хочу, чтоб ты, брат, получил полное представление о нашей Скупщине. Знаешь, там обычно после всякой значительной речи начинается свалка. Одни кричат: "Правильно!", - другие: "Неправильно!" А потом одни кричат: "Ты предатель", а другие: "А ты вор". А потом один депутат бьет по щеке другого, и только после этого переходят к следующему вопросу.
     Еврем. Ну, как ты думаешь, я смогу? А?
     Срета. Научишься еще.
     Еврем. Знаешь, прошу тебя, заходи почаще, мы еще как-нибудь попрактикуемся.
     Срета. Можно. Завтра зайду. На повестке дня завтра закон о прямом налоге! Запомни!
     
     XVI
     
     Госпожа Марина, те же.
     Марина (входит из коридора). Добрый день, друзья, добрый день! Ию, я вам не помешала?
     Еврем. Нет, мы уже закончили!
     Марина (со злорадной усмешкой). Торгуетесь, да?
     Еврем. Да нет... у нас дела!
     Срета. Ну, я пошел!
     Еврем. Так ты приходи завтра. Обсудим закон о прямом налоге, так, что ли?
     Срета. Да. Прощай, пока!
     Еврем. До свидания!
     Срета уходит.
     
     XVII
     
     Марина, Еврем.
     Марина (после ухода Среты). Уважаемый Еврем, это похоже на агитацию. Уж если этот Срета оказался здесь...
     Еврем. Ничего не поделаешь, дорогая, это - дело!
     Марина. Конечно, дело, я не говорю, что не дело. Если хотите знать, и я пришла по тому же самому делу.
     Еврем. Если так, тогда давайте разговаривать. Садитесь!
     Марина (усаживаясь). Я думаю, что для таких разговоров прежде всего нужно, чтобы была искренность. Ведь мы судьбу людей решаем - на всю жизнь, как говорится.
     Еврем. Конечно!
     Марина. И потом, знаете, уж если при первых шагах не будет искренности, тогда, как говорят, и жизни никакой не будет.
     Еврем. Верно! (Замечает красные плакаты, оставленные Сретой. Вскакивает со стула, хватает плакаты и смотрит по сторонам, куда бы их спрятать.)
     Марина. Ну, а раз вы согласны, то как же понимать вашу агитацию?
     Еврем (пряча плакаты за спину). Какую агитацию?
     Марина. Ваше желание стать народным депутатом.
     Еврем. Ах, вот о чем речь! (Берет плакаты подмышку.)
     Марина. Когда мы просили руки вашей дочери, вы нам не говорили, что хотите быть народным депутатом. Где же искренность?
     Еврем. О какой искренности идет речь?
     Марина. Видите, господин Прокич, я буду говорить откровенно. Ваш зять вам этого, может быть, и не скажет, но я, бог мой, в карты люблю играть в открытую!
     Еврем. Да, да, я знаю, вы темнить не любите!
     Марина. Я не скажу, что нам не понравилась девушка, и вообще мы, так сказать, договорились, как люди, и о приданом, и обо всем, что нужно для семейной жизни. Но теперь, когда дело дошло до объявления масти, я должна вам сказать, что мы рассчитывали на другое...
     Еврем. То есть как на другое?
     Марина. Видите ли, вы ведь сами говорили, что у вас много родственников?
     Еврем. И у меня и у жены.
     Марина. По меньшей мере голосов двадцать-тридцать, а это во время выборов немало.
     Еврем. Немало!
     Марина. И видите, я вам прямо должна сказать, что мы и на это рассчитывали. Когда я приходила в ваш дом, я всякий раз смотрела на стены и подсчитывала, сколько мужчин на фотографиях, и думала: "Как хорошо, мой племянник вместе с женой получит в приданое и эти тридцать голосов".
     Еврем (растерянно). То есть как - вместе с женой?
     Марина. Да знаете ли, если б, например, с вашей стороны существовала искренность, то кому же другому вы отдали бы эти голоса, как не своему зятю? Ну скажите сами!
     Еврем. Вы только посмотрите, на что она рассчитывает! Мало им, что я даю деньги, даю мебель, даю дочь, так я еще ему и всю родню должен отдать?
     Марина. Я этого не говорю, но здесь речь идет об искренности. Если б мы знали, что вы хотите стать депутатом...
     Еврем. А если б я знал, что он хочет стать депутатом...
     Марина. Но ведь еще не все потеряно, и при желании мы можем дело поправить.
     Еврем. Как поправить?
     Марина. Вы еще можете отказаться!
     Еврем. Что? Отказаться? Кто должен отказаться? От чего я должен отказаться? Почему я должен отказаться?
     Марина. Отказаться от ваших родственников в пользу вашего зятя!
     Еврем. То есть как это отказаться от родственников?
     Марина. Да не от родственников, а от выставления своей кандидатуры - в пользу вашего зятя. И пусть все ваши родственники голосуют за вашего зятя.
     Еврем. И это, по вашему, - искренность?
     Марина. Да, если хотите, это и есть искренность!
     Еврем. Уж не он ли, бог мой, подослал тебя со мной разговаривать?
     Марина. Что вы, что вы, боже сохрани! Это я сама все затеяла. Хотела восстановить между нами искренность.
     Еврем. Так, по-твоему, искренность в том, чтобы я отказался от выставления моей кандидатуры?
     Марина. А можно ведь сделать так, что и отказываться не придется. Если семья дружная, всегда легко договориться. Могли бы и вы остаться кандидатом, и пусть ваши люди за вас голосуют, но ваши родственники должны голосовать за вашего зятя. Вот так было бы правильно!
     Еврем. Значит, если он пойдет в Скупщину, это будет правильно, а если я пойду в Скупщину - это неправильно?
     Марина. Да, так было бы правильно, если хотите.
     Еврем. Э, нет! Не бывать ему в Скупщине! И не только мои ближайшие родственники, но и все мои родственники по мачехе и все их родственники - все будут голосовать против твоего племянника.
     Марина (встает). Вообще-то, хороша родня! И зачем только я сюда пришла. Ведь все равно из этого ничего бы не вышло. Половина вашей родни не имеет права голоса!
     Еврем. Кто не имеет права голоса?
     Марина. Я не знаю кто, но вы только посмотрите на них. (Показывает на фотографии.) Не люди, а просто физиономии.
     Еврем. Кто бы они ни были, а голосовать будут за меня! И вы не смейте оскорблять нашу родню!
     Марина. Прошу прощения, искренность - не оскорбление. А уж если вы напрашиваетесь на скандал, то лучше нам прекратить этот разговор. Пойду зайду к Павке.
     Еврем. Иди, иди, так-то лучше!
     Марина (направляется в другую комнату). Пусть все это останется между нами, да? (Уходит.)
     
     XVIII
     
     Еврем, Младен.
     Еврем (ворчит). "Между нами", "между нами". Сначала говорит - отдай ей родственников, а потом - "все что между нами". (Замечает, что все еще держит подмышкой красные плакаты.) Ох, господи боже, что же мне с ними делать? (Ищет, куда бы спрятать плакаты, не находит ничего подходящего и сует плакаты в карман своего пальто.)
     Младен (приносит письмо). Тебе письмо, хозяин.
     Еврем. Мне??
     Младен. Да, хозяин.
     Еврем. Кто принес?
     Младен. Жандарм принес, хозяин.
     Еврем (с яростью хватает письмо). Что ж ты сразу не сказал, что жандарм принес! (Вскрывает конверт и смотрит подпись.) "Секулич". (Читает.) "Хозяин Еврем, в кофейне "Свобода" собрался цвет нашего гражданства, они решили идти к твоему дому и приветствовать тебя от имени народа. Я их угостил, счет - восемьдесят семь динаров. Воодушевление невиданное. Встречай их как полагается и скажи им речь. Твой Секулич". (Испуганно.) Вот так да! Откуда же это вдруг собрался весь цвет гражданства? И какую я им речь скажу? Где я возьму речь? (Смущен, растерян.) Ступай, Младен, нет, постой, не уходи... (Читает письмо.) "Счет - восемьдесят семь динаров. Воодушевление невиданное". (Младену.) Ступай, позови ко мне... Нет, постой, не смей никого звать! (Кричит па Младена.) Да что ты растерялся? Какого дьявола ты дрожишь? Можно подумать, это тебе надо речь произносить? Иди, позови Даницу... Нет... Я сам ее позову... Ступай за ворота, как увидишь граждан, так сразу... а ты знаешь, что такое граждане? Ну да все равно. Как увидишь, что граждане направляются сюда, прибеги и скажи мне. Ну, иди быстрее!
     Младен уходит.
     
     XIX
     
     Еврем, Даница.
     Еврем (смущен, растерян, не знает, что ему делать, с чего начать). Что я хотел сделать?... (Вспомнил.) Ах, да... Нет, не то! Не знаю, с какого конца начинать?... Вот, брат, положение. Хоть бы кто-нибудь подсказал, что мне делать. (Думает.) Придумал. Младен! (В другую дверь.) Даница! Даница!
     Входит Даница.
     Даница. Что такое?
     Еврем. У тебя хороший почерк?
     Даница. Вот уж нет!
     Еврем. Но все равно, тебе легче написать, чем мне. Мне легче поднять сто килограммов, чем написать одно "а". Нет у меня на это таланта. Да и то, разве может человек ко всему талант иметь? (Взволнован, возбужден, ходит по комнате и что-то бормочет.)
     Даница. Да что с тобой?
     Еврем. Они вот-вот придут, понимаешь, вот-вот придут, а я должен держать речь. А они вот-вот придут!
     Даница. Кто придет?
     Еврем. Кто? Депутация! Знаешь ли ты, что такое депутация? Граждане, цвет гражданства, народное сознание, демонстрация. А знаешь ли ты, что это значит, когда народное сознание входит в дом? Хотел бы я видеть, кто бы при этом не растерялся.
     Даница. И ты должен им говорить?
     Еврем (орет). То-то и оно, что должен! И хотя бы предупредили заранее! Ну, откуда человеку может так вдруг прийти что-либо умное в голову? Люди божьи, что же мне делать-то? А этот еще про спирт вспоминает. "Спирт"! Пришел бы да посмотрел, какой тут спирт!.. Ну вот что, садись скорее и пиши.
     Даница. Бумаги нет.
     Еврем. Конечно, нет. Разве кто из нас думал, что она потребуется? (Достает из кармана ворох бумаги и какое-то письмо, читает подпись.) "Отец Спира". (Читает.) "Но если ты уверен, что сумеешь меня оправдать и отвратить от меня обвинение в прелюбодеянии со служанкой моей..." (Говорит.) Вот, на, тут половина чистая. (Отрывает половину листа и подает Данице.) Пиши скорее!
     Даница садится, макает перо.
     (Взволнованно шагает по комнате, думает, грызет ногти.) Сказать им "господа"? Нет, лучше я скажу им "граждане", или, постой, зачеркни "граждане", напиши: "Братья!" Написала "Братья!"?
     Даница. Написала.
     Еврем. Так, хорошо. Начало сделано... (Думает.) Теперь надо- бы что-нибудь сказать людям. Нельзя ведь только одно слово "братья" сказать и на этом кончить. (Опять думает.) Пиши... Э, так, сейчас, и как же это они так неожиданно... Пиши... Пиши... Нет, постой, не смей ничего писать! (Хватается за голову и тупо глядит в пол.)
     Даница. А знаешь, отец, господин Ивкович написал дивную речь, он будет читать ее своим избирателям.
     Еврем. Конечно, ему легко было писать. Он наперед знал, что ему придется выступать. А откуда ты знаешь, что у него дивная речь?
     Даница. А она у него на столе лежит. Это то самое "кое-что", которое я читала в его комнате. Помнишь, ты еще ругал меня. Это и есть его речь. Я ее нашла на столе и прочла. Дивная речь!
     Еврем. Хорошо. Что он там пишет? Помнишь ли ты хотя бы начало?
     Даница. Нет, не помню!
     Еврем. Что ж ты, совсем дура? Неужели не могла запомнить хотя бы первые слова?
     
     XX
     
     Младен, те же .
     Mладен (вбегает и кричит). Идут!
     Еврем (испуганно). Кто идет? Кто?
     Младен. Они идут, вот-вот здесь будут!
     Еврем. Да не ори же ты, бог мой! Объясни толком, кто идет? (Хватает Младена за плечи, трясет его.) Говори, кто идет?
     Младен. Народ, депутация. Прибежал официант из кофейни, говорит: "Послал меня господин Секулич, велел сказать хозяину Еврему, что идут они".
     Еврем (совсем растерялся). Идут, ну конечно идут. Может, уже совсем близко, а я еще и не знаю, с чего начну. (В смущении шарит по карманам, находит звонок, звонит. Вздрагивает, будто обжегся, бросает звонок на пол.) Что это? Откуда здесь опять этот звонок? И зачем он мне? (Крестится.) Господи боже, чем же все это кончится! (Замечает Младена, набрасывается на него.) А ты что здесь стоишь, как... Ступай, ступай во двор и, как только они покажутся на углу, беги и скажи мне.
     Младен уходит.
     (Данице.) А ты иди приготовь угощение!
     Даница. И ракию?
     Еврем. Да, и ракию!
     
     XXI
     
     Еврем один.
     Еврем (поднимает с пола звонок, ставит его на стол). Ну что ей стоило запомнить хотя бы начало из его речи. (Ходит по комнате.) Должно быть, уже подходят? (Глядит в окно.) Нет, еще не видно. А что из того? Все равно ведь у меня ни слова не написано. А они идут, вот-вот придут... (Опирается на стол.) Братья! (Нащупывает звонок, хватает его и бросает на пол.) А у него, должно быть, и в самом деле дивная речь. Даница читала, говорит: дивная речь. И такая речь валяется без дела там, на столе, а у меня - ни слова. (Вдруг его осенило.) Бог мой, а ведь можно... зачем ей без дела валяться... а он ведь и другую может написать. (Прислушивается.) Кажется, уже подходят? Боже, они в самом деле идут! Ох, бог мой, за что же такая напасть. (Подходит к двери Ивковича, прислушивается.) Нет его, агитировать ушел.(3заглядывает в скважину.) А речь вон там на столе лежит... (Достает ключ из кармана.) Молодец этот Секулич, во-время посоветовал шкаф отодвинуть. (Медленно открывает дверь, озирается и шепчет.) Он и другую может написать. (Входит в комнату Ивковича, потом возвращается, радостный, с речью в руках. Забывает закрыть за собой дверь. Вошел, разворачивает речь и разглядывает.) И что главное - четко написано!
     С улицы доносится шум.
     
     XXII
     
     Еврем, Младен, граждане.
     Младен (вбегает). Вот они!.. (Широко распахивает двери.) Входите, входите!
     Входит толпа разнообразных типов. Полупьяные, они толкутся в дверях, подталкивая один другого вперед. Среди них и Срета. Еще в дверях по его команде все кричат.
     Граждане. - Да здравствует хозяин Еврем Прокич!
     - Да здравствует народный депутат!
     Срета (подходит к Еврему). Один из них будет говорить, а ты ответишь! (Возвращается к толпе, предлагает некоторым из толпы говорить.)
     Официант из кофейни (протискался сквозь толпу, подходит к Еврему и подает ему бумагу). Господин Секулич прислал, чтоб вы оплатили.
     Еврем. Это что?
     Официант из кофейни. Счет. Они пили.
     Еврем (берет счет и прячет его в карман). Ладно, после разберемся!
     Три гражданина (вываливаются из толпы и начинают одновременно). Хозяин Еврем!.. (Глядят друг на друга, и, якобы уступая друг другу место, все трое скрываются в толпе.)
     Срета врезается в толпу, ругается, выталкивает одного гражданина.
     Четвертый гражданин. Дор... дорогой ты наш хозяин Еврем! Мы здесь все, мы, которых ты здесь видишь, и если надо, мы все! (Не знает, что говорить, грустно глядит в толпу, из которой его вытолкнули.)
     Пятый гражданин. Да, правильно отметил предыдущий оратор, мы все, когда понадобится, пойдем и проголосуем за тебя. Мы хотим, чтоб ты был нашим представителем в Скупщине, представителем от народа и не жалел сил ради блага народа. А мы все, сколько нас здесь видишь, как уже сказал предыдущий оратор, всегда будем отдавать за тебя наши голоса, а если понадобится, то и жизни не пожалеем. И потому: да здравствует хозяин Еврем Прокич!
     Все. Да здравствует народный депутат!
     Еврем (все это время растерянно, не моргая, глядит в потолок). Господа и братья! Дорогие граждане и наши избиратели. (Шепчет что-то и сует руку в левый карман, нащупывает красные плакаты, сует руку в правый карман, нащупывает речь Ивковича. Доволен, на лице появляется улыбка. Вынимает руку из кармана, но достает не речь, а счет, который он только что получил от официанта, и начинает его громко читать.) Братья! "Сорок два литра вина..." (Останавливается.) Кто мне подсунул этот счет? (С ожесточением комкает счет, бросает на пол, достает речь Ивковича, читает.) "Братья! Большое вам спасибо за ваше доверие. Оно для меня дороже всего на свете. Серьезные и важные задачи выпали на мою долю, тяжелые и трудные обязанности. Мы, братья, должны повести упорную и решительную борьбу против существующего правительства, не желающего прислушиваться к желаниям народа, не знающего нужд народа..."
     Все. Правильно! Правильно!
     Еврем (впадает в раж, читает не останавливаясь). "Наша страна, братья, погрязла в долгах и разорена, законы не соблюдаются, а народ голый и босый..."
     Все. Правильно!
     
     XXIII
     
     Павка, те же.
     Павка (влетела в комнату запыхавшись). Еврем!
     Еврем (машет рукой, чтоб она молчала, а сам продолжает). "Разве нужно нам, братья, такое правительство? Разве станем мы помогать тем, кто разорил наш народ? Нет, не станем!.."
     Все. Нет! Не станем!
     Срета взбешен, не знает, что делать: то бросается к Еврему и просит его о чем-то, то подбегает к толпе и пытается что-то объяснить.
     Павка (отчаянно). Еврем, лавку обокрали!
     Еврем. Пусть крадут!
     Срета. Слушай, хозяин Еврем...
     Еврем (махает на Срету рукой: "молчи, мол"). "А поэтому, братья, позвольте и мне вместе с вами воскликнуть: "Долой правительство!"
     Все. Долой правительство!
     Даница вносит поднос с рюмками и останавливается в стороне, ожидая конца речи.
     Ларина входит вслед за ней и останавливается на пороге. Срета что-то ожесточенно пытается втолковать Еврему, который его не понимает.
     Ивкович (обнаружив, что дверь в комнату Еврема открыта, как бешеный влетает с красным плакатом в руках). Господин тесть, это клевета, за которую расплачиваются кровью. Вы и ваши люди распространяете эти грязные листки!..
     Даница визжит и выпускает из рук поднос с рюмками.
     Павка (отчаянно орет). Еврем, лавка!
     Срета. Хозяин Еврем, исправляй положение!
     Еврем (тупо смотрит на всех по порядку, никого не слышит, никого не понимает и наконец кричит во все горло). Долой правительство!
     Все. Долой!
     Срета (в публику). Ну вот, теперь каждая вещь поставлена на свое место!
     
     Занавес
     
     Действие третье
     
     Сцена разделена пополам. В левой половине комната Ивковича. В правой - та же, что и во втором действии, комната Еврема. Окна в обеих комнатах в глубине сцены. Дверь, ведущая из одной комнаты в другую, распахнута настежь.
     
     I
     
     Еврем, Ивкович.
     Еврем (в своей комнате, держит в руках измятый номер газеты; с угрозой, обращаясь к Ивковичу). Это не отражение народного сознания! Это не статья! Это не политика! Это клевета!
     Ивкович (в своей комнате, держит в руках измятый красный плакат). Если ты хочешь знать, что такое клевета, то сунь руку в свой карман - и там ты найдешь вот такие плакаты.
     Еврем. А это сообщение в газете не клевета?
     Ивкович. Сообщение в газете сущая правда. В сообщении говорится, что ты, господин Прокич, выступил с речью против правительства - и больше ничего.
     Еврем. Говорил против правительства? Да, конечно, говорил. Как же я мог не говорить против правительства, если ты мне подсунул свою речь!
     Ивкович. Скажи спасибо, что в сообщении я не упомянул о том, что ты украл мою речь.
     Еврем. Сейчас же возьми свои слова обратно, слышишь?! Я не вор, я характерный индивидуум.
     Ивкович. Ну да, моя речь сама к тебе в карман прилетела!
     Еврем. Ты мне зять, и я могу воспользоваться твоей речью, а если уж ты такой жадный, то я тебе напишу новую речь и тем самым возвращу долг.
     Ивкович. Спасибо! Ты уж пиши лучше со своими людьми пасквили.
     Еврем. Другим такие слова говори, слышишь!
     Ивкович. Я тебе говорю, а ты скажи тем, кому нужно!
     Еврем. Да как тебе не стыдно: из-за какой-то несчастной речи побежал жаловаться в газеты!
     Ивкович. А я не жаловался, я только констатировал, что и ты перешел в оппозицию.
     Еврем. Я - в оппозицию? Это, значит, - к тебе?
     Ивкович. Ну, не ко мне, но против правительства.
     Еврем. Против правительства? Я - против правительства? И тебе не совестно смотреть мне в глаза!
     Ивкович. Мне не совестно, потому что я сказал правду.
     Еврем. Ты наплевал, ты и вылизывай. Беги на телеграф и посылай телеграмму с опровержением. За телеграмму я заплачу, иначе...
     Ивкович. Что иначе?
     Еврем. Иначе я сам телеграфирую в Белград, что ты лжец...
     Ивкович. А я напечатаю твою речь!
     Еврем. Это не моя, а твоя речь!
     Ивкович. Но ведь говорил-то ее ты...
     Еврем. Слушай, ты мне прямо скажи: пошлешь ты телеграмму или нет?
     Ивкович. Нет!
     Еврем. Э, тогда... Знаешь... тогда больше... да, да, тогда больше... (Не решается сказать.)
     Ивкович. Ну, что тогда?
     Еврем. А вот что! Не хочу я больше жить с тобой под одной крышей. Убирайся-ка ты из моего дома. Съезжай с квартиры! Не могу я жить под одной крышей со своим душегубом!
     Ивкович. Хорошо, примем к сведению!
     Еврем. И еще вот что: больше ты мне никакой не зять... И к моей дочери... в общем, выселяйся-ка ты из моего дома!
     Ивкович. Значит, гоните?
     Еврем. Да... Больше ты мне не зять, и поэтому убирайся отсюда... слышишь?
     Ивкович. Да, слышу, слышу!
     Еврем. И сегодня же!
     Ивкович. Из сердца твоей дочери я могу хоть сегодня выселиться, а из квартиры - через пятнадцать дней.
     Еврем. А я тебе говорю: переезжай сегодня!
     Ивкович. Сегодня у меня выборы!
     Еврем. У тебя выборы? И у меня выборы!
     Ивкович. А тебе что? Ты можешь и переселяться, ведь тебя все равно не выберут.
     Еврем. А тебя выберут?
     Ивкович. Я надеюсь!
     Еврем. Хорош депутат! Против своего тестя всякие небылицы сочиняет. (Швыряет Ивковичу в комнату скомканные газеты.) На, возьми. Обклейся!
     Ивкович (швыряет Еврему скомканные красные плакаты). А это тебе! Читай и гордись!
     Еврем. Ты мне больше и на глаза не показывайся! И выселяйся! Это мое последнее слово! Запомни! (Захлопывает дверь, закрывает ее на ключ, кладет ключ в карман, ходит по комнате, сердитый и расстроенный.)
     Ивкович садится за стол и начинает писать.
     
     II
     
     Спира, Спириница, те же.
     Спириница (входя в комнату Еврема). Добрый день, зять! А мы вот собрались голосовать, да думаем, дай зайдем, посмотрим, как вы живы-здоровы.
     Спира. Да не мы пошли, а я пошел голосовать...
     Спириница. Опять ты! Ох, люди добрые, он меня в гроб вгонит, слова не дает сказать. Я же не говорю, что я...
     Спира. Как же не говоришь, когда ты уже сказала.
     Спириница. Я не сказала, я только хотела сказать, что пошли мы...
     Спира. Вот-вот, именно так ты и сказала...
     Спириница. Да дай ты мне, ради бога, сказать, не затыкай ты мне рта, пока я еще жива!
     Еврем. О господи боже! До каких пор вы будете ругаться? Разве ты еще не голосовал?
     Спира. Нет еще! У меня еще есть время.
     Еврем. Да нет, скоро уж поздно будет. Еще чуть-чуть, а там и ворота закроют.
     Спира. Сейчас пойду проголосую. Вот только с Павкой поздороваюсь. (Жене.) Говорил я тебе, что нужно поторапливаться. (Идет в комнату Павки.)
     Спириница (идя следом за ним.) Ты мне говорил? Да я сама тебе с самого утра все уши прожужжала...
     Спира. Я тебе сказал: "Идем быстрее!" А ты?
     Спириница. Ну вот, теперь окажется, что я еще и виновата... (Последние слова произносит уже за кулисами.)
     
     III
     
     Еврем, Срета.
     Срета (входит в комнату Еврема). Сто сорок и два!
     Еврем. Так ведь я только что заплатил сто двадцать динаров.
     Срета. Какие сто двадцать?
     Еврем. Сто двадцать динаров по счету - за все, что выпили избиратели.
     Срета. А я не о динарах говорю, я говорю, что за тебя уже подано сто сорок два голоса.
     Еврем. Как? Уже столько? И еще будет, да?
     Срета. Весь город за тебя проголосовал бы. брат, если бы не этот скандал.
     Еврем. Какой скандал?
     Срета. Да твоя речь перед депутацией. Теперь у них это главный козырь в агитации. И что тебе, брат, вздумалось так ставить вещь на свое место?
     Еврем. А при чем тут я?... Я же тебе сказал... это не моя, а его речь.
     Первый гражданин входит к Ивковичу и передает ему записку.
     Ивкович читает записку, что-то объясняет гражданину, берет шляпу и вместе с гражданином уходит.
     Срета. А как же она попала к тебе?
     Еврем. Да понимаешь, все перемешалось; сам знаешь, как бывает в одной семье. Все перемешивается.
     Срета. Оно конечно, брат Еврем, после свадьбы, пожалуй, можно перемешать, но зачем же до свадьбы? А потом - перемешалось, перемешалось. Ладно, допустим, что так, но ведь ты видел, что там против правительства говорится, почему же ты не остановился?
     Еврем. Как тебе сказать... Знаешь, когда ругаешь правительство, оно как-то здорово получается. От самого сердца идет. Поэтому, наверное, и речи против правительства всегда красивее получаются. Всегда лучше говорят те, кто ругает правительство. А попробуй-ка ты защищать правительство. Знаешь, как трудно красиво сказать? А тут я как начал говорить, меня словно какая-то волна подхватила... Вот так... А тут еще граждане начали кричать: "Правильно!" Это меня еще больше захватило.
     Срета. С самого утра на все стены плакаты лепим, чтобы хоть как-нибудь замазать это дело. На вот, почитай! (Сам читает.) "Подлая ложь, будто бы наш кандидат хозяин Еврем Прокич говорил против правительства, лишний раз свидетельствует, что бесстыдство оппозиционной печати перешло все границы. Наш кандидат хозяин Еврем Прокич по-прежнему твердо и непоколебимо стоит на позиции защиты правительства. На этой же позиции стоит и весь наш народ. Сегодняшние выборы покажут, что никакая клевета не поможет там, где проснулось народное сознание".
     Еврем. Это ты здорово написал.
     Срета. А это? (Достает другой плакат.)
     Еврем. Что еще?
     Срета. Видишь подпись: "Мирабо". Ты знаешь, кто такой Мирабо? Мирабо - это я. А вот телеграмма, которую я написал для белградских газет. Надо же тебя и там обелить. Возьми пошли на телеграф. (Отдает Еврему бумагу.) Мы, брат, должны теперь каждую вещь поставить на свое место. И мы поставим. Только ты теперь смотри, не подведи нас еще раз! Как только у тебя на языке появится слово "правительство", ты сразу же язык за зубы!
     
     IV
     
     Младен, те же.
     Mладен (влетает, запыхавшийся, еле переводя дыхание, орет). Хозяин!
     Еврем (вздрагивает, выпускает из рук телеграмму, тоже кричит). Что? Что такое?
     Mладен. Бежал, будто на крыльях летел.
     
     V
     
     Павка, Спира, Спириница, те же.
     Павка. В чем дело? Что случилось?
     Спира и Спириница. Что такое?
     Еврем. Да говори же ты, весь дом взбудоражил! (Поднимает с пола телеграмму.)
     Mладен. Возле общины народу тьма-тьмущая. Толкутся, ругаются, спорят, кричат...
     Еврем. Что кричат?
     Mладен. А так, кричат!
     Еврем. Да я тебя спрашиваю, что кричат, бог мой, что кричат?
     Младен. Всё кричат. Одни кричат: "Долой!* Другие: "Давай!" Одни кричат: "К черту!" А другие: "Да здравствует!"
     Срета. Пойду-ка я посмотрю, что там такое.
     Еврем. Иди, иди, с богом!
     Срета уходит.
     
     VI
     
     Те же, без Среты.
     Еврем (Младену)? Говоришь - и "да здравствует" кричат? (Павке.) Вот слушай, Павка, это и есть народное воодушевление. Ты когда-нибудь слышала, что такое народное воодушевление?
     Павка. Нет!
     Еврем. Это вот и есть народное воодушевление, когда толпа кричит, а чего кричит - не знает.
     Младен (продолжает рассказывать). Кричат люди, кричат дети, кричит народ, и жандармы тоже кричат - все кричат. А на всех углах, в кофейнях, в лавках - везде народ толпится. Толкаются, спорят, кто кричит во все горло, а кто собирается кучками и шепчется.
     Еврем. А те, которые шепчутся, это - оппозиция?
     Спириница. Оппозиция - это значит те, которые за него голосуют? (Показывает на двери в комнату Ивковича.)
     Спира. Не твое это дело - в политику вмешиваться!
     Спириница. Опять ты мне сказать не даешь. Какая же это политика?
     Спира. А что ж, по-твоему?
     Спириница. Это выборы!
     Младен (продолжает рассказ). А возле кофейни "Объединение" музыка играет, вино и пиво рекой текут, все пьют...
     Еврем. Наши пьют?
     Младен. Наши.
     Еврем (скорее про себя.) Опять счет пришлют!
     Младен. А возле дверей на длинном шесте знамя развевается, и около него тоже народ толпится, а если кто из ихних идет мимо, то все кричат:"Ату его!" И швыряют в него камнями, огурцами, яйцами...
     Еврем (про себя). А хозяин кофейни небось все это в счет записывает...
     Младен (продолжает). А ихние тоже музыкантов наняли, ходят по городу, речи говорят, а перед Елисеевой лавкой бочку с дегтем зажгли. Народ стоит и смотрит, деготь по улице растекается и здорово горит, а мальчишки через огонь прыгают. В кофейне у Тенкиной избиратели подрались и одному голову разбили. А он и не наш, и не ихний, даже не здешний. А у Аксентия Матича все стекла в окнах повыбили. А Перу Зирича господин Секулич отвел в каталажку за то, что он ругал власть. Яшу Андрича кто-то избил, а кто - никому не известно. А Перу Мравича выкупали в помойной яме... Все говорят, что никогда еще не было так хорошо, как в этом году.
     Еврем. Бог ты мой, вот ведь что бывает, когда народ проснется!
     Павка (крестится). Чудеса-то какие! Господи боже, пронеси, помоги нам!
     Спира. Это не чудеса, Павка, таков уж народный обычай.
     Спириница. Какой же обычай? Это воодушевление!
     Спира. Не вмешивайся, когда я говорю.
     Спириница. Я тоже имею право рот раскрыть. Не могу же я весь век молчать да молчать.
     Спира. Раскрывай, кто тебе не велит. Но ведь ты если начнешь, так не остановишься.
     Еврем. Да перестаньте вы наконец! Есть у нас и другие дела, не только вас слушать! (Младену.) На вот, отнеси телеграмму на телеграф!
     Младен. Я не могу сейчас.
     Еврем. То есть как это не можешь?
     Младен. Надо идти голосовать.
     Еврем. А ты же утром голосовал.
     Mладен. Голосовал. Но утром я голосовал за барышню, а теперь за тебя, хозяин.
     Еврем (с возмущением). За какую барышню, скотина ты этакая?!
     Mладен (показывает на дверь Ивковича). Да... за этого.
     Еврем (пытается схватить его за горло). За кого, скотина?
     Младен (испуганно). За... за зятя!
     Еврем. За зятя? Да как ты смел за него голосовать?
     Младен. А... меня барышня просила...
     Спириница. Вот тебе и на!
     Спира. Да замолчи ты!
     Спириница. А что я особенного сказала? Я только сказала: "Вот тебе и на!"
     Спира. А ты не смей и этого говорить.
     Спириница. Да не могу же я рот зашить!
     Павка. Еврем, Еврем, что ты натворил?!
     Еврем (Младену). Так ты что же? Хлеб ешь мой, а голосовать за другого! Так, да?
     Младен. Прошу тебя, хозяин, извини, если я что не так сделал. Господин Секулич сказал: "До обеда приходи и голосуй за себя, а под вечер, когда будет самый наплыв, приходи и голосуй за Иову Стоича". Он уехал в Белград. Так вот, чтоб его голос не пропал, я должен за него проголосовать. А барышня как узнала, что у меня два голоса, давай упрашивать: "Отдай, говорит, один голос за отца, а другой - за зятя..."
     Еврем. За какого зятя? Чей он зять?
     Младен. Так ведь, если нужно, можно переделать!
     Еврем. Что переделать?
     Младен. Тот голос, который я утром отдал.
     Еврем. Твой нос нужно переделать! Пошел к дьяволу! Ступай скорей, голосуй, пусть хоть второй голос не пропадет!
     Младен. Не пропадет! Куда он пропадет! (Уходит.)
     
     VII
     
     Те же, без Младена.
     Еврем (Павке). Ты слышала?
     Павка. Слышала!
     Спириница. Ию, господи, родная дочь против отца голосует. Да если б я об этом даже в газетах прочла, я бы не поверила!
     Спира. Вот так и все вы, женщины, всегда готовы за другого голосовать.
     Еврем. Поэтому я и порвал с ним.
     Спириница. Что порвал?
     Спира. Да не перебивай ты человека!
     Спириница. Дай мне спросить его.
     Спира. Вот, Павка здесь, пусть она его и спрашивает!
     Павка. Что ты порвал, Еврем?
     Еврем. Все порвал: и квартирный договор и женитьбу!
     Павка. Как порвал?
     Еврем. А вот так. Я ему прямо сказал: не желаю, мол, с тобой больше дела иметь, убирайся с моей квартиры и распрощайся с моей дочерью. А он говорит: "Через пятнадцать дней".
     Павка. Как, через пятнадцать дней?
     Еврем. Это он с квартирой через пятнадцать дней, а с дочерью сразу!
     Павка. Побойся ты бога, что же ты наделал?!
     Еврем. Вот пусть теперь она идет и голосует за него.
     Павка. Хорошо ли ты подумал, Еврем? Лавку разорил, свадьбу сорвал...
     Еврем. Зато депутатский мандат получил!
     Павка. А дитя?
     Еврем. Какое дитя? Уж не то ли дитя, которое избирателей подговаривает?
     Павка. Плакать ведь будет, убиваться, волосы на себе рвать...
     Еврем. А ты скажи ей: увезем ее в Белград, и это там, знаешь как... дочь народного депутата... Сделаю интерпелляцию... Министры испугаются...
     Спириница. И начнут возле тебя увиваться.
     Спира. Да не перебивай ты человека!
     Спириница. Оставь меня в покое, бога ради!
     С пир а. А я говорю, молчи! Еврем сам скажет!
     Еврем. Так вот я об этом и хотел сказать. Как народный депутат я имею право на концессию, скажем, лес вырубать, или новую железную дорогу строить, или еще что... А я не хочу концессию, я хочу зятя. Вот так-то!
     Спириница. И правительство сразу предоставит тебе зятя?
     Спира. Как же оно его предоставит? Где это видано, чтоб правительство подыскивало зятьев для народных депутатов?
     Спириница. Да не подыщет, а просто так... сосватает.
     Павка. Ты говоришь, так ей и сказать?
     Еврем. Так и скажи! (Берет шапку и хочет уходить.)
     Павка. А куда это ты собрался?
     Еврем. Да вот, видишь, некому телеграмму отнести. Придется самому. А потом пойду, похожу по улицам, послушаю, что народ говорит, погляжу, что творится в городе.
     
     VIII
     
     Ивкович, те же.
     Ивкович возвращается к себе в комнату, садится за стол, начинает писать.
     Павка (достает из кармана ключ от лавки). А может, ты бы пошел, посмотрел, что в лавке творится, а?
     Еврем. Ну вот еще, придумала! Выборы идут, а я буду в лавке сидеть.
     Павка, Ведь людей стыдно, лавка закрытая стоит.
     Еврем. И пусть себе стоит. А что закрыта - так ведь праздник!
     Павка. Какой праздник?
     Еврем. Выборы! Разве это не праздник?
     Павка. Нет!
     Еврем. Смотри-ка! Для вас день святой Параскевы - праздник, а для меня выборы - праздник. День святой Параскевы каждый год бывает - и вы каждый год не работаете, а мой праздник один раз в четыре года бывает. (Уходит.)
     
     IX
     
     Те же, без Еврема.
     Павка. Уж и не знаю, как я теперь Данице на глаза покажусь, как смогу ей такое сказать?
     Спириница. А хочешь, я скажу, если, конечно, ты не против?
     С пир а. Опять ты лезешь! Ну что ты всюду суешь свой нос?
     Спириница. Да не приставай ты ко мне со своими нравоучениями! Сестра я ей или нет? Кто же ей поможет, если не я?
     Павка. Да, да. Пожалуй, так будет лучше. Скажи ты, а то у меня язык не поворачивается. Иди, она в своей комнате, а я пойду на кухню. (Уходит.)
     
     X
     
     Спира, Спириница.
     Спира. Хотел бы я знать, как ты ей скажешь.
     Спириница. Как сумею, так и скажу.
     Спира. Нет уж, постой, ты все дело смажешь. Я должен сам пойти и помочь тебе.
     Спириница. Уж конечно, если ты пойдешь, то мы ей ничего не скажем.
     Спира. Прошу тебя, жена, я тоже могу сказать...
     Спириница. Говорить буду только я, а ты молчи. А то, если ты начнешь... (Уходят за кулисы, продолжая спорить.)
     
     XI
     
     Йовица, Ивкович.
     Йовица (входит к Ивковичу). Добрый вечер!
     Ивкович. Добрый вечер, хозяин Йовица!
     Йовица. Я не знаю, слышал ли ты, а мне Сима сборщик сказал - на двадцать голосов мы их превысили.
     Ивкович. Двадцать голосов - пустяки. Такой перевес в любую минуту может исчезнуть. Ты вот скажи-ка мне лучше, где твои люди, хозяин Йовица? Когда ты в нашу партию вступал, ты говорил, что за тобой сто человек идет.
     Йовица. Да ведь знаешь, как это все делается? Теперь ведь, господин Ивкович, и родному брату доверять нельзя. Обещать - обещает. А смотришь - обманул. Пока ты с ним с глазу на глаз, он вот такую пасть на власть разевает, а как позовет его власть да останется он с ней с глазу на глаз, так он сидит и пикнуть боится.
     Ивкович. Все это я знаю, но я на тебя надеялся. Ведь это я тебя ввел в нашу партию, помнишь?
     Йовица. Помню, помню, все помню. Да если б сейчас меня кто-нибудь спросил: "Йовица, принял бы ты турецкую веру, если б знал, что тогда Еврем Прокич не будет депутатом?" Я бы и на это согласился.
     Ивкович. Это никому не нужно. Что из того, что ты примешь турецкую веру? Ты вот лучше давай побегай-ка. Время-то, смотри, уж сколько. (Смотрит па часы.) Скоро и ворота закроют, и тогда уж никто не войдет во двор общины. Но те, кто окажется во дворе, конечно, проголосуют. Сейчас нужно согнать во двор общины как можно больше голосующих. Слышится музыка.
     Йовица. Да я действую! Ты думаешь, я не действую? Вот послушай, я нанял музыкантов. Они сейчас пойдут в дальний квартал, чтоб и оттуда народ вытащить.
     Даница, услышав музыку, выбегает из своей комнаты, подбегает к окну, прислонившись лбом к стеклу, смотрит на улицу.
     Ивкович. Музыка тут не поможет, тут нужна зажигательная речь. Иди-ка ты туда, к избирателям, подбодри их и скажи: "Правительство, мол, постольку сильно, поскольку мы его боимся". Скажи им, что правительство не смеет отнимать у народа права, гарантированные ему законом. Скажи им... да ты сам знаешь, что сказать.
     Йовица (уходя). Знаю. Не беспокойся. Мне тяжело было говорить, пока я должен был защищать правительство, а теперь, будь спокоен, я найду, что сказать.
     Ивкович (выпроваживает его). Иди, не теряй зря времени. Последние минуты истекают. Медлить никак нельзя. Замешкаемся - уступим победу. (Выпроваживает Йовицу за дверь.)
     Йовица уходит.
     
     XII
     
     Спира, Спириница, те же.
     Спириница (входит, за ней Спира; Данице). Где же ты была, дитятко милое, ищем тебя по всему дому.
     Спира. У нас к тебе важный разговор.
     Спириница (Спире). Да дай ты мне сказать, раз уж я начала!
     Спира. Я вижу, ты не умеешь важные разговоры вести. Видишь, сразу понесла с места в карьер.
     Спириница. О господи, что ж это за напасть такая! Ну подожди минуточку, дай мне хоть слово сказать...
     Спира. Говори, говори, но если ты опять так же начнешь...
     Спириница. Да ведь я еще и не начинала...
     Даница. Что у вас ко мне, говорите сразу.
     Спириница. Ах, дитятко, видишь ли, Еврем будет депутатом и увезет тебя в Белград, а там в Белграде сделает запрос, и тогда, дитятко ты мое, он получит от государства разрешение на зятя.
     Спира. Да не то ты говоришь!
     Спириница. Ну, тогда ты скажи!
     Спира. Не разрешение он получит на зятя, а подаст в Скупщине интерпелляцию, и тогда министры начнут вокруг него... а он...
     Спириница. Так я же об этом и говорила.
     Спира. Нет, не совсем об этом.
     Спириница. Ну и пусть не об этом. Главное, что там, в Белграде, у Даницы будет муж получше, чем этот.
     Даница. А кто все это сказал?
     Спириница. Павка.
     Спира. Не Павка, а Еврем.
     Спириница. Да, Еврем так сказал, а Павка сказала, чтоб мы тебе так сказали.
     Даница. А зачем мне об этом знать?
     Спира. Чтоб ты бросила этого.
     Даница. Какого "этого"?
     Спира. Этого, который до сих пор был твоим женихом.
     Даница (растерянно). Как, до сих пор?
     Спириница. Вот именно, до сих пор. Теперь он уже не твой.
     Спира. Да скажи ты просто: не жених он ей больше, так как Еврем все порвал.
     Спириница. Я так и хотела сказать.
     Спира. Хотела, но не сказала.
     Даница. Постойте, прошу вас! Объясните яснее: что порвал с кем порвал?
     Спириница (показывает рукой на комнату Ивковича). С этим, с твоим!
     Спира. С господином Ивковичем!
     Даница (испуганно). Как порвал?
     Спира. Так. Выселяйся, говорит, из квартиры.
     Спириница. И это - сразу!
     Спира. И из сердца моей дочери.
     Спириница. Через пятнадцать дней.
     Спира. И совсем не так.
     Спириница. Нет, так!
     Спира. Выселяйся, говорит, из сердца моей дочери через пятнадцать дней.
     Спириница. Да нет, сразу же.
     Спира. Ас квартиры он должен съехать через пятнадцать дней.
     Спириница. А я так и сказала.
     Даница. Оставьте вы, ради бога, свои объяснения. Скажите вразумительно: что было, когда было и в связи с чем? И вообще, скажите лучше, где отец?
     Спира. В город ушел по делам.
     Даница. А мать?
     Спириница. И она ушла по делам.
     Даница. Ах, по делам? Ну, хорошо. Я их искать не буду, да они мне и не нужны. Только я прошу вас. передайте им - и отцу и матери - что я не позволю так играть со мной. Я не хочу, чтоб все люди надо мной смеялись.
     Спириница. Дитятко мое, да кто же будет смеяться, если ты в Белграде выйдешь за порядочного человека?
     Даница. А я не хочу выходить замуж в Белграде и ехать туда не собираюсь. А уж если и поеду, то со своим мужем.
     Спириница. Это другое дело...
     Спира (перебивает ее). Правильно. Это уже другое дело. У тебя отец - депутат!
     Даница. Да, депутат, но сначала надо еще, чтобы его избрали.
     Спириница. Изберут!
     Спира. Все за него голосуют.
     Даница. Да кто это вам сказал? А я вам говорю, не будет отец депутатом. Депутатом будет Ивкович.
     Спириница. Бог ты мой!
     С пир а. Молчи ты! А... кто тебе это сказал?
     Даница. Я вам говорю, а вы уж сами увидите. Во-первых, Илич - бывший депутат, не хочет голосовать, а с ним и все его люди не голосуют, а их более сорока. Во-вторых: хозяин Йовица сам перешел и человек тридцать-сорок с собой увел. А в-третьих, отца многие обманули. А еще... Да всего и не припомнишь! Но только знайте, не будет отец избран.
     Спириница. Ию, господи, что ж это будет?
     С пир а. Замолчи ты! Ну, хорошо, скажи, что же будет?
     Даница. А будет вот что: отец депутатом не станет, а с Ивковичем он порвал. Вот и начнут теперь все надо мной смеяться. А вы все в этом доме, вместо того чтоб, как умные люди, помочь Ивковичу, мешаете ему.
     Спириница. Вот я и говорю!
     Спира. Что ты говоришь? Ничего ты не говорила!
     Спириница. Ию, как же не говорила?
     С пир а. Так, не говорила!
     Спириница. Ах, господи, он меня в гроб вгонит!
     Даница. Вы уже проголосовали, дядя Спира?
     Спириница. Нет еще!
     Спира. Оставь ты меня в покое. Я сам умею говорить. Нет, я еще не голосовал.
     Даница. Ну, так вы могли бы, например, проголосовать за Ивковича?
     Спира. Да разве мне можно против Еврема?
     Спириница. Ию, несчастная дочь, что ты говоришь?
     Даница. Я очень правильно говорю. Если бы у отца были хоть какие-нибудь шансы на успех, я сама бы вас умоляла - голосуйте за него! А так, зачем же вы будете вредить Ивковичу?
     Спириница. Да, пожалуй...
     Спира. Так-то так, но...
     Даница. Конечно, может быть, вы не хотите быть председателем общины?
     Спира. Хочу, как не хочу.
     Спириница. Он, может, и не хочет, зато я хочу.
     Даница. Ну вот, и думайте скорее, времени-то совсем мало осталось.
     Спириница. И чего это Еврему взбрело в голову? Зачем ему быть депутатом!
     Спира. Я ему тоже говорил, что это не для него.
     Даница. Ну как, надумали?
     Спира. Что надумали?
     Даница. За кого будете голосовать?
     Спира. Понимаешь, скажу тебе по правде, я и сам хотел.
     Спириница. Правда, мы все время так и думали.
     Спира. Да не перебивай, я сам скажу, что я хотел!
     Спириница. Говори, говори, пожалуйста!
     Спира. Вот я и говорю, подождем лучше до вечера. Если Еврем соберет большинство, будем голосовать за Еврема. А если зять соберет большинство, значит: - за зятя.
     Спириница. А я как будто предчувствовала, говорю Спире: "Подожди, не торопись, зачем тебе первым голосовать!"
     Спира. Да не ты мне говорила, а я тебе с самого утра твержу.
     Спириница. Опять ты перечишь, как же я тебе не говорила?
     Спира. Да не ты мне, а я тебе говорил...
     Спириница. Ию, господи, сейчас выйдет так, будто он мне сказал...
     Спира. Разве ты не помнишь, я тебе еще утром сказал.
     Спириница. А вообще-то мы всегда так делаем, когда проходит какое-нибудь голосование: ждем До самого вечера, кто получит больше голосов...
     Даница. Но смотрите, не прогадайте на этот раз. Если хотите голосовать, идите голосовать сейчас, потом поздно будет.
     Спириница. Я же тебе говорила, поздно будет...
     Спира. Что ты меня учишь, будто я сам...
     Даница. Но...
     Спира. Иду, иду,... (Доходит до дверей и возвращается.) А ты точно знаешь, что Ивкович получит большинство?
     Даница. Могу вам дать расписку, если хотите.
     Спира. Видишь ли, я думаю...
     Спириница. Нечего тебе думать! Иди и голосуй!..
     Спира. А что ж ты меня не благословишь? Эх ты... (Уходит.)
     Даница (Спиринице). А ты, тетя, ступай найди мать. Скажи, что ты мне все сообщила, а я ответила, что отцовское решение мне не подходит. Я остаюсь, как и была, невестой господина Ивковича.
     Спириница. Бог мой, так ей и сказать?
     Да ниц а. Так ей и скажи, слово в слово!
     Спириница. Хорошо!.. (Уходит.)
     
     XIII
     
     Даница, Ивкович.
     Даница стучит в дверь к Ивковичу.
     Ивкович (поднимается и идет к двери). Ну, кто там еще? Кто здесь?
     Даница. Это я!
     Ивкович. Вы?
     Даница. Я должна с вами поговорить.
     Ивкович. Пожалуйста, у меня никого нет.
     Даница. У нас сегодня полон дом народу, а я не хотела бы, чтоб меня кто-нибудь у вас застал. Давайте поговорим так, через дверь.
     Ивкович. Вы уже слышали, как ваш отец поступил со мной?
     Даница. Слышала, но меня это не касается.
     Ивкович. Вы с ними поругались?... Но ведь они же ваши родители...
     Даница. Если у них есть право держаться за правительство, то у меня тоже есть право держаться за оппозицию.
     Ивкович. Но ведь ваше положение очень неприятное?
     Даница. До сих пор было неприятным, а теперь нисколечко!
     Ивкович. До сих пор было неприятным, а теперь нисколечко?
     Даница. Я объявила отцу открытую войну.
     Ивкович. Вы?
     Даница. Я уже прибавила вам два голоса и теперь создаю оппозиционную партию в нашем же доме.
     Ивкович. А не слишком ли это много для вас? Мне не хотелось бы, чтоб кто-нибудь подумал, будто я вас подговариваю.
     Даница. Ах, что вы!
     Ивкович. Но если ваш отец будет избран, ваше положение обострится.
     Даница. А как идут дела?
     Ивкович. Я твердо верю, что я победил. Но полиция натворила много беззаконий, а при таких обстоятельствах не исключены случайности.
     Даница. У меня есть план и на этот случай. Раз уж я вступила в борьбу, то пойду до конца. Я теперь буду драться, как настоящий оппозиционер.
     Ивкович. Это очень смелый поступок с вашей стороны... Но...
     Даница. Я хочу доказать, что достойна вас.
     Ивкович. Но вы, надеюсь, не думаете и после свадьбы остаться таким решительным оппозиционером?
     Даница. Э, это будет зависеть от правительства!
     Ивкович. Так какой же у вас план?
     Даница. Ведь отцу, вероятно, придется выступать еще раз, если он будет избран?
     Ивкович. Да... Конечно.
     Даница. Когда?... Где?
     Ивкович. Да... видите ли, у нас такой обычай: к тому, кто избран, народ приходит домой с музыкой, чтоб поздравить с победой.
     Даница. И он будет отвечать из окна! Да, да, я знаю!
     Ивкович. Ну и что?
     Даница. Пусть отец еще раз из окна крикнет: "Долой правительство!"
     Ивкович. Не понимаю.
     Даница. Вы уже приготовили речь на этот случай?
     Ивкович. Опять мою речь?
     Даница. Ну да, оппозиционную!
     Ивкович. Слушайте, это неблагородно с вашей стороны, даже жестоко.
     Даница. А они с вами по-благородному поступают?
     Ивкович. И все же я не хотел бы, чтоб вы заходили в этом вопросе так далеко.
     Даница. Даю вам слово, что использую это грубое средство только в том случае, если отец не изменит своего решения. Теперь скажите, вы написали речь?
     Ивкович. Да, есть у меня здесь на столе кое-что... начало.
     Даница. А скоро вы уйдете?
     Ивкович. Сейчас.
     Даница. Я войду в вашу комнату и перепишу вашу речь, оставьте ее на столе.
     Ивкович. Я не хотел бы быть соучастником в таком щекотливом деле.
     Даница. Не беспокойтесь. Я же говорю вам, что не буду злоупотреблять.
     Ивкович. Ну, ладно. Я разрешаю вам только потому, что точно знаю, что ваш отец не будет избран депутатом, а следовательно, ему не придется выступать с речью. Но все-таки я сейчас же по возмножности смягчу речь.
     Даница. Хорошо, я согласна!
     Ивкович садится за стол и начинает исправлять речь.
     
     XIV
     
     Павка, Спириница, те же.
     Спириница (показывая на Даницу). Вот она, пусть сама скажет!
     Даница. Не о чем мне с вами говорить. Я уже ясно сказала: мне ваше решение не подходит!
     Павка. Что не подходит?
     Даница. То, что отец отказал господину Ивковичу. Если отец порвал с Ивковичем, то я не порвала. И я только что сказала об этом Ивковичу.
     Павка. Ты с ним говорила?
     Даница. Да, через дверь.
     Павка. Несчастная, есть ли на тебе крест?
     Даница. А что? Что я плохого сделала?
     Павка. Да разве можно на глазах у отца с матерью говорить через дверь с чужим человеком, да еще не стыдясь самой рассказывать об этом!
     Даница. Я говорила не с чужим человеком, а со своим женихом.
     Павка (Спиринице). Ты слышишь, что она говорит?
     Спириница. А что! По чести говоря, дитя имеет право.
     Павка (поражена). Ию, побойся бога, сестра!
     Спириница. Я правду говорю. Если Еврему взбрело в голову стать депутатом - пусть попробует. А с какой стати дитя должно упускать свое счастье.
     Даница. Вот именно. Как я должна поступать, раз ни отец, ни мать не подумали о том, что будет, если отца не изберут депутатом.
     Павка. Как так не изберут?
     Даница. А вот так, не изберут - и все.
     Спириница. И Спира пошел тоже против него голосовать.
     Павка. Что ты говоришь? Ию, да что с вами, господи! Весь свет перевернулся!
     Даница. А ты сама подумай, что с нами будет, если отца не изберут. Сколько денег угробили, поругались почти со всеми, во всех газетах об отце бог весть что понаписали, лавка закрыта, все его ругают. А теперь еще и зятя прогнал, зятя - народного депутата!
     Павка. Да может ли быть, чтоб его не избрали?
     Даница. Так будет, поверь мне. А ты, вместо того, чтоб, как умная женщина и как мать, согласиться со мной и спасать отца от позора, сама под его дудку пляшешь.
     Спириница. И что это Еврему в голову взбрело стать депутатом?
     Павка. Бог мой, но разве может так быть, чтоб Еврема не выбрали?
     Даница. Да я же тебе говорю - не будет он депутатом! И если ты мне мать, прошу тебя, опомнись...
     Спириница. Да, да... Вот Спира уже опомнился.
     Павка. А что пользы с того, что я перейду к тебе? Все равно ведь Еврем и в свадьбе Ивковичу твоему отказал и...
     Даница. О, польза будет. Если я буду знать, что и ты, и тетя, и дядя - все вы за меня, тогда я сумею...
     
     XV
     
     Еврем, те же.
     Еврем. Итак, ворота закрыли. Павка, закрыли ворота!
     Павка. Ну и пусть закрывают! Лавку закрыли, теперь пусть и ворота закрывают.
     Спириница. Так кто же победит, Евремушка?
     Ты или наш зять?
     Еврем. Какой еще такой наш зять?
     Павка. Да наш зять. Что ты не знаешь, что ли?
     Даница. Мой жених.
     Еврем (взбешен). А ты что, не слышала? Он больше не твой жених, не наш жених, и вообще он не жених. Он враг! Мой враг. И враг правительства. А раз так, то он не может взять в жены дочь правительства. Вот тебе и весь мой сказ! И слышать больше о нем не хочу, поняла? Благодари бога, что ворота уже закрыты и голова у меня теперь не тем занята, а то бы я тебе иначе объяснил. (Павке и Спиринице.) Уведите ее, уведите ее отсюда!
     Павка и Спириница. Пойдем!
     Все трое уходят.
     Ивкович, закончив писать, поднимается и тоже уходит.
     
     XVI
     
     Гражданин, те же.
     Гражданин. Добрый день, хозяин Еврем!
     Еврем. Добрый день!
     Гражданин. Есть ли какие-нибудь новости?
     Еврем. Подсчитывают, слава богу!
     Гражданин. Я слышал за хозяина Еврема - двести семьдесят два, за Ивковича, говорят, - двести четырнадцать, а за социалиста - двадцать шесть.
     Даница, потихоньку входит в комнату Ивковича, садится за стол и переписывает его речь.
     Еврем. А от кого ты слышал?
     Гражданин. Сима-сборщик сказал. А я как услышал, так сразу к тебе. "Пойду, думаю, порадую человека". Мы ведь, слава богу, за твой счет пьем.
     Еврем. Кто пьет?
     Гражданин. Наши граждане.
     Еврем. Как, все граждане?
     Гражданин. В общем, я пошел! Как еще что-нибудь поточнее узнаю, опять забегу!
     Еврем. Ступай, ступай!
     Гражданин уходит.
     
     XVII
     
     Спира, Еврем.
     Спира (входя). Едва-едва закончили!
     Еврем. Что закончили?
     Спира. Подсчитали.
     Еврем. Ну и как?
     Спира. Не знаю, ничего не знаю.
     Еврем. Как же так, подсчитали, а ты ничего не знаешь?
     Спира. Никак не разберусь. Одни говорят - ты избран, другие говорят - Ивкович.
     Еврем. Как же это? Почему же одни - одно, а другие - другое?
     С пир а. Да так вот. Никак концов не найдешь!
     Еврем. Неужели так никто ничего и не знает? Разве может так быть, чтоб никто ничего не знал? Разве председатель не объявил из окна, как бывало раньше?
     Спира. Нет!
     Еврем. Как же быть? Спира, брат, сходил бы ты да посмотрел, в чем там дело, а?
     Спира. Так я же только что оттуда пришел.
     
     XVIII
     
     Младен, те же.
     Mладен (влетает запыхавшись). Хозяин! От общины народ валит, тьма-тьмущая. Впереди музыка, фонари позажигали, кричат что-то во всю глотку.
     Еврем (испуганно). Что кричат?
     Даница, закончила переписывать речь и вышла из комнаты Ивковича.
     Младен. Кричат: "Да здравствует народный депутат!", "Долой!", "Ура!" И... не знаю, что еще кричат.
     Еврем (Cnwpe). Значит, они сейчас сюда под окна придут, да? Они идут меня поздравлять, а я им должен буду ответить. Так ведь, Спира?
     Спира. Да, таков обычай...
     Еврем. Обязательно надо ответить... Да куда это Секулич со Сретой пропали? Вот всегда так! Когда человек нужен, никогда его нет! (Останавливает свои, взгляд на Младене.) А ты что здесь делаешь? Ах да, рассказываешь. (Вскидывается.) А почему ты не рассказываешь все по порядку - кто идет, откуда идут, где идут, сюда ли идут? Чего ты молчишь? И ты Спира... какого ты лешего стоишь, примерз, что ли? Будь как дома. Зовите Павку, Даницу, зовите их скорее, пусть они зажгут свечи на окнах!
     Спира и Младен убегают.
     И откуда я опять так вдруг возьму новую речь? Что я, государственный аппарат, что ли, чтоб по нескольку раз в день речи говорить!
     
     XIX
     
     Еврем, Павка.
     Павка (вносит два мельхиоровых подсвечника). Какие свечи ты приказал зажечь?
     Еврем. Иллюминация, понимаешь? Ракеты, свечи в мельхиоровых подсвечниках, музыка, народ! Понимаешь?
     Павка. Так свечи-то на окно, что ли, поставить?
     Еврем. Да какие свечи! Оставь ты все это, пожалуйста! Ты знаешь, Павка, что такое народный депутат?
     Павка. Знаю!
     Еврем. А если знаешь, то посмотри на меня: вот я - народный депутат.
     Павка. А разве уже все закончилось?
     Еврем. Закончилось!
     Павка (восхищенно). Евремушка!
     Еврем. Ага, теперь - Евремушка, а вчера чуть было мне голову ключом от лавки не разбила.
     Павка. Евремушка, прости меня!
     Еврем. Посмотри мне в глаза, я хочу видеть, выступили ли у тебя на глазах слезы?
     Павка. Да, Евремушка, да!
     
     XX
     
     Даница, Спира, Спириница, те же.
     Даница. Правда ли, что мне сказал дядя?
     Еврем. Да, правда, вы пропали!
     Даница. Кто пропал?
     Еврем. Вы, оппозиция!
     Даница. А кто избран?
     Павка. Мы избраны.
     Еврем. И сейчас сюда придет народ, вот они уже подходят... (Вдруг вспомнил о чем-то, бьет себя рукой по лбу.) Народ, речь! Ну вот, пока с вами возился, совсем забыл, что надо речь приготовить. Да замолчите! Чего разорались? Тихо! (Ходит взад и вперед по комнате, сочиняя речь.)
     Спириница (Спире на ухо). Ну как, проголосовал?
     Спира. Да!
     Спириница. А за кого?
     Спира. За зятя. Но ты молчи, видишь, как дело-то обернулось.
     Спириница. Да ведь ты сломя голову бросился голосовать! Я же тебе говорила: "Спира, подожди, не спеши". А тебе приспичило проголосовать.
     Спира. Ну вот, а не ты ли меня гнала голосовать.
     Спириница. Ну и что ж, что гнала. А ты мог бы и подождать...
     Еврем. Тихо, говорю вам! Ну вот, опять все из головы вылетело. Вылетело - и все!
     Даница. Отец, знаешь что?
     Еврем. Молчи, говорю тебе!
     Даница. Я вот тут попыталась речь написать.
     Еврем. Ты?
     Даница. Вот, прочти, если не веришь.
     Еврем (с недоверием). А может, опять этот твой подбросил? И я опять: "Долой правительство!"А?
     Даница. Так ты сначала прочти, а если не понравится, тогда...
     Еврем (читает вслух). "Дорогие братья! Доверие, оказанное мне сегодня вами, является ярким выражением ваших благородных стремлений видеть в народном правительстве истинных защитников ваших патриотических желаний, подлинных борцов за процветание и дальнейшее развитие нашей родины. Принимая из ваших рук и из ваших сердец это доверие, я еду в Белград с твердым намерением искренне, неустанно и решительно защищать ваши интересы!" (Очень довольный тем, что прочел, перестает читать и с восхищением глядит на дочь.) Моя кровь, депутатская кровь!.. (Читает дальше.) "На этом святом месте, на скамье депутатов - посланцев народа..." (Перестает читать, обеими руками берет Даницу за плечи и целует в лоб.) Я был сердит на тебя, но теперь все прощаю, сегодня все прощаю.
     
     XXI
     
     Младен, те же.
     Mладен (вбегает как сумасшедший). Хозяин, они уже показались из-за угла!
     Издали доносится музыка.
     Еврем (вздрагивает). Тихо! Тихо! Что ты орешь, брат! Кто тебе позволил так орать здесь? Павка... Даница... Спира... все... все... идите ближе... уже идут! (Читает.) "Дорогие братья! Доверие, оказанное мне..." (Своим.) Не оставляйте меня одного, подойдите ближе!
     
     XXII
     
     Ивкович, Йовица, граждане, те же.
     Ивкович входит в свою комнату с Йовицей и еще двумя гражданами, они очень оживленно разговаривают.
     Младен (вспомнил). Да, совсем забыл, вот возьми, хозяин. (Дает ему лист бумаги.)
     Еврем (берет лист и смотрит). Что это? (Спире.) Ты же сказал, за меня двести семьдесят один голос!
     Спира. Так я слышал. А это кто тебе пишет?
     Еврем (Младену). Кто это прислал?
     Mладен. Хозяин кофейни.
     Спира (берет лист из рук Еврема и смотрит) Так ведь это же не голоса, это счет на сто тринадцать динаров.
     Еврем (берет счет обратно). Какой счет?
     Mладен. Общий. За вино и за музыку.
     Еврем. Кто пил? Какая музыка? Да оставьте вы, наконец, эти попойки! Ох, господи боже, спаси ты меня от этих пропойц! (Испуганно.) Ну вот, опять куда-то сунул свою речь.
     Даница. Она же у тебя в руке!
     Еврем. Да, слава богу! (В одной руке держит счет, в другой - речь. Волнуясь, читает то счет, то речь, перекладывая обе бумаги из руки в руку. Наконец разозлился, смял счет, бросил его и начинает читать речь). "Доверие, оказанное мне сегодня вами, является ярким выражением ваших благородных стремлений..." Павка, это музыка играет, да? "... стремлений видеть в народном правительстве истинных защитников ваших патриотических желаний..." И ведь нашел, когда принести счет?! Играют, да? Они уже здесь?
     Музыка под самыми окнами. С улицы вместе с музыкой доносится сплошной вой.
     Еврем подходит к окну, вытирает пот со лба. Ивкович подходит к своему окну.
     Народ (с улицы). Да здравствует народный депутат! (Затем слышатся отдельные выкрики.) Тсс! Тихо! Давайте послушаем! Послушаем!
     Оратор. Дорогой брат и наш народный избранник! Ты слышишь, как ликует и радуется народ, справедливо считая, что твое избрание - это победа народного сознания над силами насилия и несправедливости. Мы уверены, что доверие, оказанное тебе твоими избирателями, так блестяще продемонстрированное сегодня, ты оправдаешь своей честной работой в Скупщине, чтоб подтвердить делами твою и нашу любовь к родине! Живео! Живео!
     Народ. Живео! Живео! Живео!
     Музыка играет туш.
     Еврем и Ивкович (во время исполнения туша каждый на своем окне раскланивается с народом. С улицы раздаются крики, заглушаемые звуками музыки. Но вот туш отзвучал, и оба начинают одновременно, только Ивкович говорит на память, а Еврем читает). "Дорогие братья! Доверие, оказанное мне сегодня вами, является ярким выражением ваших благородных стремлений..."
     Народ. Долой! Уа! Уа! Уа!
     В окна летят картошка, кочны капусты, яйца. Это народ швыряет в Еврема. Ивкович соскакивает с окна и оживленно объясняет что-то находящимся в его комнате.
     Еврем (пытается продолжать), "...благородных стремлений видеть в народном представительстве истинных защитников..." (Мнет полу пиджака, бумагу и все, что ему попадает под руку.)
     Народ. Уа! Уа-а-а-а! Долой! Долой! Долой Прокича! Да здравствует народный депутат Ивкович! Живео Ивкович!
     Даница (жалея отца, хочет оттащить его от окна). Отец!
     Еврем (отталкивает ее и все еще пытается продолжать). "Истинных защитников ваших..."
     Народ. Долой! Долой! Прокич! Музыканты, туш! Туш давай!
     Музыканты играют что-то невероятное, барабан бьет оглушительно, сплошной гам.
     Данице вместе с Павкой удалось оттащить Еврема от окна, и теперь они вдвоем пытаются ему что-то объяснить. Но он ничего не хочет слушать. Ивкович снова подошел к окну.
     Народ. Да здравствует Ивкович! Живео!
     Еврем (окружающим). Да что это? Бог мой, люди, что же это такое? Он ведь оттесняет меня, насилие применяет.
     Ивкович (продолжает). Дорогие братья! Доверие, оказанное мне сегодня вами, является ярким выражением ваших благородных стремлений видеть в народном представительстве истинных защитников ваших патриотических желаний, подлинных борцов за процветание и дальнейшее развитие нашей родины...
     Еврем. Нет, вы только послушайте его! (Слушает речь и не верит своим ушам. Разворачивает свою бумагу и следит по тексту.)
     Ивкович. Принимая из ваших рук и из ваших сердец это доверие, я еду в Белград с твердым намерением искренне, неустанно и решительно защищать ваши интересы. На этом... (Не может найти нужное слово.) На этом...
     Еврем (кричит). ...святом месте...
     Ивкович...святом месте, на скамье народных депутатов я честным трудом оправдаю ваше доверие Спасибо вам, братья!
     Народ. Живео! Живео!
     Музыканты играют туш до конца сцены.
     Еврем (хватает себя за волосы). Он украл мою речь! (Подбегает к дверям комнаты Ивковича, открывает их и врывается в его комнату.) Господин... Господин... (Опомнился.) Ничего, я только хотел... в самом деле... так, значит, ты в самом деле избран народным депутатом?
     Ивкович. Я, хозяин Еврем.
     Еврем (возвращается в свою комнату. Ивкович идет за ним следом,). Люди, это правда? Спира, это правда?
     Ивкович. Сущая правда, хозяин Еврем.
     Еврем. И, значит, все мои старания...
     Спириница. И ссоры...
     Павка. И лавка...
     Еврем. И расходы... (Ивковичу.) Ты бы хоть заплатил за меня половину, раз уж отнял у меня мандат.
     Ивкович. Не могу, у меня сейчас будут свои расходы, связанные с переездом из вашего дома.
     Еврем. А ты уже собираешься переезжать, да? (Подходит к Ивковичу.) А ты хорошо говорил, должен сказать тебе по чести, прекрасно говорил. (Заискивающе, по секрету.) Разбойник ты оппозиционный, здорово ты мне отомстил: сначала я у тебя речь украл, а теперь - ты у меня...
     Ивкович (смеется). Да, да!
     Еврем. Ну что ж делать, бог мой, такая уж судьба! Не войду я в Скупщину как депутат, а войду в Скупщину как тесть депутата. (Ивковичу.) Я тебе речи буду писать!..
     Павка. А как же лавка, Еврем? Неужели ты и сейчас не вспомнишь о ней?
     Еврем. Лавка?... И то правда... Лавка... (После некоторого раздумья.) Дай мне ключ, Павка!
     Народ. Живео! Живео!
     Ивкович появляется на окне. Народ продолжает кричать. Музыка играет еще громче. Даница стоит рядом с Ивковичем. Спира и Спириница опят ругаются, но их голоса заглушают музыка и крики толпы. Еврем в одной руке держит ключ, а в другой - переписанную Даницей речь. Он взволнован и плачет.
     
     Занавес