Людмила Николаевна Свешникова
     
     Антей
     
     Сова неясыть выбралась из глубокого дупла - наступал час охоты. Совин, отец трех ее птенцов, вылез следом и бесшумно на мягких крыльях скользнул в глубины ночного леса. Неясыть же замерла на краю дупла, широко распахнув черные, будто незрячие глаза - вдали, за деревьями, приглушенно протарахтело, пробежал светлый отблеск и скатился за обрыв к реке. В лесу появились люди. Птица знала: на свету летучие мыши становятся беспомощными, слепнут, их легко поймать и принести еще теплую добычу голодным птенцам, но она, чутко прислушиваясь к ночным звукам, осталась на месте...
     
     В избушке, сколоченной из горбыля, стояла мутная предрассветная мгла и яркими пятнами выступали только репродукции, вырванные из каких-то журналов и пришпиленные кнопками к корявой стене. На одной обнаженная розовая Вирсавия сидела на краю бассейна, на другой краснорожий Гаргантюа пожирал корову, обжаренную на вертеле.
     Михайлов лежал на топчане, прикрытом тощим матрацем, под головой была каменно жесткая подушка с застарелым запахом пота. Лицо и шея зудели от комариных укусов - подвижная стайка занудливо пищала, вилась над топчаном. Михайлов вытянул из кармана измятую пачку сигарет и закурил, стараясь больше напустить дыма. Комары отступили, но один все же нагло прорвался сквозь дымовую завесу. Михайлов прихлопнул его на щеке и брезгливо вытер липкие пальцы о матрац.
     "С этой поганью тоже на "вы", престарелый маразматик?!"-недоброжелательно вспомянул он седовласого мотоциклиста.
     Вчера Михайлов плохо рассмотрел это убогое жилище. Приехали они поздно, и седовласый сказал:
     - Освещения, извиняйте, нет. Летние ночки, они коротки, зачем освещение? - Он сбросил тяжелый рюкзак на земляной пол, а "тулку" аккуратно пристроил в угол.
     Ружье одолжил Игорек:
     - Будешь чувствовать себя увереннее...
     На это седовласый с осуждением покачал головой:
     - Опасности нет, уверяю... Зря же палить нехорошо, с Природой надо на "вы". Удочка складная припасена, ловите себе рыбку, однако жадничать не следует.
     Игорек называл старика каким-то дремучим именем, не то Лазарь, не то Лаврентий - Михайлов не запомнил.
     В дороге они почти не разговаривали, мчались на бешеной скорости, мотоцикл вроде не касался колесами асфальта. Михайлов отрывочно дремал в коляске мотоцикла, и наверное поэтому дорога показалась совершенно незнакомой. Лазарь - Лаврентий внезапно свернул с асфальта в лес, завилял между деревьями, не сбавляя скорости, и тормознул только около избушки. В темноте по тихому плеску и влажному запаху угадывалась близость реки. Лазарь - Лаврентий сразу уехал, а Михайлов свалился на топчан и крепко заснул.
     
     Он встал, откинул на двери ржавую щеколду и вышел в сырую прохладу раннего утра.
     На каменистый берег набегали медленные пологие волны, дальше на них белыми комками качались сонные чайки. За избушкой, на крутизне, из прозрачного тумана проступал лес. Корневища ближних деревьев, перепутавшись с клочками сухой травы, неопрятно свисали вниз, глинистый обрыв был отвесным. Михайлов решил, что съехать на мотоцикле с него невозможно и спуск где-то есть в стороне - он еще отыщет его.
     Разувшись, он вошел в реку по колено и поплескал из пригоршней на лицо и шею, вода в контрасте с прохладным воздухом показалась приятно теплой. Умывание взбодрило и успокоило зуд от комариных укусов. В рюкзаке Лазаря - Лаврентия нашлись четыре буханки хлеба, консервы, соль в баночке из-под майонеза, сахар, пачка чаю и кулек с карамелью.
     "Не густо на неделю! - решил Михайлов. - Впрочем, любитель "земных красот" через неделю никого не обнаружит, кроме комаров, - на реке всегда много лодок, какая-нибудь сегодня же причалит к берегу..."
     ...Лето с самого начала было томительно жарким. Михайлов долго размышлял, где провести отпуск.
     Все варианты отпадали, все было изведано за прошлые отпуска и надоело. На юг ехать не хотелось: там приходится обходить обширные лежбища распаренных солнцем курортников, прежде чем доберешься до морских волн, там придется круглые сутки слушать завывание транзисторов и раздражаться длинными очередями в кафе и столовые. На загородной тещиной даче придется что-то подрезать и перекапывать под ее неусыпным осточертелым надзором, а вечерами за долгим чаем на веранде выслушивать сообщения о базарных ценах на ягоду и молча злиться, понимая, что так она напоминает о своем благодеянии, снабжая семью Михайлова вареньем.
     Последнее время он почти всегда был в состоянии раздражения, объясняя это однообразием существования. Казалось, жизнь не удалась, могла быть какой-то более интересной, но какой, он не знал, и привык изливать свою желчь в подтрунивании, временами злым, над окружающими его людьми.
     Жена тоже пошла в отпуск и собралась с дочерью на загородную дачу. На прощанье они поругались.
     - Нет, это невозможно! - заплакала жена. - Что, в конце концов, тебе нужно, чего ты хочешь?!
     Михайлов действительно не знал, чего он хочет, но не мог отделаться от всегдашней обиды и жалости к себе.
     После отъезда жены он провалялся несколько дней с книгой на тахте, выходил из дома только в полдень пообедать в ближайшем кафе, потом вспомнил об однокашнике еще по институту, Игорьке, и решил от скуки навестить. Редкие визиты к нему иногда развлекали. Игорек жил неустроенной холостяцкой жизнью, вечно о ком-то хлопотал и куда-то торопился. В однокомнатной его квартирке, прокопченной табачным дымом и захламленной случайными вещами, неизменно пил кофе и поедал "полуфабрикатные" пирожки разношерстный народ. У Игорька было хобби - опекать непризнанные таланты.
     - Старик, - кивал он на парня, заросшего неухоженными волосами, - это оригинальнейший поэт, но знаешь... в наше время без протекции трудновато!
     Или:
     - Эта девушка - драматический талант - закачаешься!
     Временами Михайлов жаловался Игорьку на душевную неудовлетворенность и скуку. Тот понимающе кивал головой с ранней, но уже обширной лысинкой:
     - Тебе, старик, необходимо поменять работу или влюбиться!
     Работа у Михайлова была престижной и хорошо оплачиваемой, а заводить роман казалось пошлым и тоже скучным.
     В этот день по дороге к Игорьку он затарил портфель бутылочным пивом - от жары оно было почти горячим. Игорек пристроил бутылки в раковину, но вода из крана шла тоже теплая.
     На этот раз в холостяцкой квартире сидел пожилой седовласый человек с ласковыми глазами. От пива он отказался, пил чай, вкусно хрустя окаменелой карамелью. Редкие слова его с нажимом на "о" и изучающий взгляд не понравились Михайлову, выйдя следом за Игорьком на кухню, он поинтересовался:
     - Что за ископаемое?
     - Нестандартная личность! - восторженно зашептал Игорек. - Понимаешь, вышел на пенсию - работал не то егерем, не то сельским учителем... Впрочем, какая разница... И, представь, катается без передышки на своем мотоцикле по горам и весям, говорит: любуюсь на красоту земную. Доброта к нам, грешным, необыкновенная! А имя-то какое, просто прелесть...
     Они допили с Игорьком пиво и Михайлов, заметно опьянев - сегодня он поленился сходить в кафе и пообедал двумя крутыми яйцами, - с привычным сарказмом спросил седовласого мотоциклиста:
     - Не знаете ли на опыте своей продолжительной жизни какого лекарства от тягот серых будней?
     - Как не знать! - с готовностью отозвался тот, словно не заметив насмешки. - Беда наша в том, что отрываемся от земли, то бишь от Природы, а через нее и познается радость бытия и спокойствия души. Вы, люди образованные, должны знать сказочку про Антея, как погиб он, оторванный от матери-Земли...
     - В колхоз прикажете? - усмехнулся Михайлов.
     - Зачем в колхоз? В колхозе, полагаю, толку от вас не будет. Надо с Природой наедине, ради второй попытки...
     - Это какой еще попытки?
     Седовласый не ответил, ласково улыбнулся, а Игорек сразу завелся:
     - Да, да, старик, урбанизация, она подавляет - нервы, стрессы... Махни на природу, позагорай, покупайся, чтобы тет-а-тет! Живем, старик, на асфальте в каменных джунглях!
     - Где же можно с природой тет-а-тет? У реки на квадратный метр по пять рыбачков приходится, а в лесу под каждым кустом пиво свежим воздухом закусывают, - возразил Михайлов.
     - Могу доставить в безлюдное место, - сказал седовласый, - тут недалеко. Припасы же все в мотоцикле, одолжу, а через недельку попроведаю.
     Михайлов вдруг почувствовал, что ему очень хочется куда-то уехать, лишь бы не возвращаться в душную квартиру, опять лежать на тахте и скучать.
     - Сдаюсь! - шутливо поднял он руки. - Везите, хоть на край света!
     Игорек проводил их до мотоцикла, приткнутого у бордюра тротуара, что-то кричал вслед и махал руками.
     
     Михайлов позавтракал хлебом с консервами. Хотелось выпить горячего чая, но для этого пришлось бы сооружать костер и как-то прилаживать над ним котелок. Он напился из родничка - в ямке между обкатанных мелких камешков неспешно бурлила светлая струйка, через промежутки ямка переполнялась, и, пробираясь по обозначенному мокрым следом руслу, излишек холодной воды убегал к речке.
     После завтрака Михайлов бродил по берегу, выглядывая спуск. Спуска не было. Глинистая крутизна везде, на сколько хватало глаз, была отвесной, и только в одном месте ее разрезало сухое русло, промытое весенними водами. По нему можно было спуститься или подняться, цепляясь за траву и корни.
     
     Сова неясыть была голодна. Она не искала добычи прошедшей ночью, а день сидела на соседнем с дуплом дереве. Днем совята заскребли коготками по стенкам дупла, выбрались погреться на солнышко. Они уже оперились, но сквозь молодые перышки еще проглядывал младенческий пух, а при перелете с ветки на ветку крылья их неуверенно и суматошно трепетали.
     Совин недоумевал, почему подруга не охотится и так долго и неподвижно сидит на одном месте. Он охотился один и, когда птенцы насытились, принес мышь и положил на ветку рядом с совой, она жадно разодрала ее клювом и проглотила. Сова была благодарна и если бы умела говорить, рассказала бы совину, что случилось позапрошлой весной.
     ...Крутили еще сырые мартовские метели, снег в полдень подтаивал, к ночи покрываясь ломким настом, и весна пока что обозначалась только бугорками почек на деревьях да гомоном первых перелетных птиц.
     Неясыть вдвоем с совином отыскали сухое дупло, брошенное дикими пчелами, и скоро в нем появились три белых яйца. Сова, не отлучаясь, плотно сидела на них, согревая, а совин кормил ее. Он был сильный и ловкий охотник, тот совин (слух его безошибочно улавливал ход мышей под снегом), камнем падал с высоты, без промаха вонзал когти, и на белизне оставались только словно рассыпанные красные ягоды.
     Однажды днем неясыть из дупла услыхала голоса людей, по стволу дерева кто-то застучал палкой, потом раздался испуганный крик человека и злобный вопль совина. Неясыть поняла: он защищает ее и будущих птенцов. Стало тихо, она выглянула из дупла. Мертвый совин лежал на снегу, вцепившись клювом в палку, которой его убили. Два дня она не покидала гнезда, потом голод выгнал ее наружу, а вернувшись, птица увидела: три белых яйца покрылись колючим инеем - это ушла из них жизнь трех невылупившихся птенцов.
     Целый день неясыть следила за человеком на берегу - с позапрошлой весны она не верила людям...
     
     Михайлову надоело бродить по берегу, он долго сидел на коряге, выбеленной солнцем, похожей очертаниями на берцовую кость какого-то доисторического монстра. Город, конечно же, был недалеко, но, странно, ни одной лодки на реке не показалось. К вечеру Михайлов собрал удочку, перевернул несколько крупных камней и набрал в сырых ямках под ними червей.
     Рыба долго не клевала. Теряя терпение, он было решил бросить это скучное занятие, упрятать удочку обратно в рюкзак и поужинать консервами, но неожиданно на крючок попались один за другим три крупных леща. Он выпотрошил и вычистил их на плоском камне, омываемом водой, и сложил костер из плавника. От неумения костер долго не разгорался, ел дымом глаза, а когда наконец разгорелся, Михайлов засунул в огонь рыбу. Она быстро обуглилась снаружи, внутри же была сыроватой и горчила. Он съел ее, ощупывая каждый кусочек языком и беспрестанно выплевывая тонкие косточки.
     С вечерней прохладой закурился туман, деревья на круче проступали сквозь него слившейся темной стеной, и Михайлову стало казаться, что оттуда кто-то наблюдает за ним, недоброжелательный и опасный. Ощущая тоскливую заброшенность, он заперся в избушке и проверил еще раз, заряжено ли ружье.
     Ночь прошла беспокойно. Он накрылся с головой одеялом - под ним было душно и неприятно пахло, - комары опять занудливо пищали, стараясь пробраться под одеяло. Под утро приснилось: они с Игорьком сидят в ресторане, официант торопливо ставит перед ними тарелки с бифштексами, благоухающими жареным мясом и луком, но оказывается, что бифштексы изготовлены из костистой сырой рыбы. Михайлов ругает официанта, а тот, вдруг обернувшись Лазарем - Лаврентием, ласково говорит: "Сам захотел пообщаться с Природой, а она такая, с ней надобно на "вы"!"
     
     ...Тихо в ночном лесу для несовершенного человеческого слуха. Для неясыти же ночь наполнена многими звуками: вот в папоротниках прокрался еж, вот в неопрятном гнезде на верхушке старой липы завозился сонный ворон - наглая, скандальная птица. Неясыти не боятся целой их крикливой стаи. А вот вдали раздался хохот - вопль совина. Видно, выследил в куче прелых листьев мышь или поймал зайчонка и торжествует удачу. Человек, за которым она следила весь день и вечер, бесцельно бродил и сидел на берегу, не искал корма - непонятное и опасное существо! С темнотой он спрятался в свое жилище, и неясыть спустилась в глубину дупла к птенцам. Они тихо запищали и зарылись в мягкие перья матери. Сова твердо знала смысл жизни: искать пищу для трех беспомощных ее детей, защищать от бесчисленных врагов и учить стать со временем самостоятельными...
     
     Проснувшись утром, Михайлов глянул на Гаргантюа, все пожиравшего свою корову, и погрозил ему кулаком: "У, жирная морда, чтобы тебе подавиться!"
     Сегодня должна обязательно причалить здесь какая-нибудь лодка или он уйдет пешком через лес... Но как такое будет выглядеть в глазах Игорька и Лазаря - Лаврентия? Михайлов представил: Игорек понимающе закивает лысой головой: "Ничего не поделаешь, старик, урбанизация, мы порождение ее, езжай-ка на курорт, там, знаешь, все удобства..." Любитель же "земных красот" станет с оскорбительно ласковым сочувствием взирать на "порождение урбанизации".
     Михайлов решил остаться еще на сутки.
     Днем он тщательно обшарил избушку и обнаружил под топчаном неполное ведро привядшей картошки в лиловых прыщиках ростков и несколько пыльных журналов за прошлый год. Картошку он испек на костре да еще поставил на угли котелок с родниковой водой и заварил чай - он показался необыкновенно вкусным, должно быть, оттого, что припахивал дымком. Старые журналы Михайлов прочитал от корки до корки, сидя на "кости монстра", поужинал же остатками картошки и холодным чаем, решив, что завтра утром уйдет пешком. Лазарь - Лаврентий говорил, что до шоссе немногим больше десяти километров - не так и много для молодого мужчины.
     Утром в дверь избушки тихо поторкались, и Михайлов обрадованно вскочил, думая, что приехал Лазарь - Лаврентий, но сразу двери не открыл, собираясь изобразить перед ним восторг от общения с природой, а в городе непременно уговорить Игорька тоже поехать сюда: пусть, идиотик, тоже покормит комаров.
     За дверью стоял маленький серый лосенок и глядел на Михайлова золотистыми глазами. Он даже не попятился перед распахнутой дверью, словно заранее ожидал встретить здесь человека.
     - Ты зачем приперся?! - со злостью закричал Михайлов и замахнулся на звереныша. - Не хватает мне еще пообщаться с твоими предками.
     Он где-то читал, что лоси бывают очень агрессивными, когда у них появляются детеныши, и был разочарован, что Лазарь - Лаврентий не приехал.
     Лосенок отбежал, неуклюже вскидывая длинными ногами с утолщенными коленками, и опять остановился, с детским любопытством глядя на Михайлова.
     - Черт с тобой, пасись, - разрешил тот и пошел умываться.
     Нагнувшись над тихой водой, он ополоснул лицо, а распрямившись, загляделся вдруг на реку, переливающуюся голубыми и розовыми красками утреннего неба. Сбросив одежду, он вошел в парную воду, а когда дно ушло из-под ног, поплыл, и река понесла его, оглаживая тело, словно бы многими осторожными и влажными ладонями. Он плавал, пока не устал, а выбравшись на берег, лег на не остывшие за ночь камни лицом к воде. На светлом мелководье быстрыми штришками суетились мальки, у самого лица кудрявилась яркая ползучая, скромного цветения травка в желтых шариках. Она ухитрилась жить и цвести среди голых камней. Михайлов погладил ее рукой - ладонь слабо запахло медом. Днем по сухому руслу он влез на крутизну и понял, что шелест древесных вершин сродни умиротворяющему шелесту речных волн. Лес, насквозь прогретый солнцем, курил густые ароматы смолы и трав. С колючих кустов ежевичника Михайлов набрал крупных темно-лиловых ягод. Они приятно освежали рот сладостью и кислинкой. Этот день стал для него днем открытий, и, сидя под сосной на скользком коврике прошлогодней хвои, он вдруг с жалостью подумал о жене и дочери: на загородной даче заведен строгий порядок прогуливаться по дорожкам, обозначенным гравием... Сегодня вечером он долго будет сидеть у костра, без раздражения размышляя о жизни.
     Вечером он поймал несколько рыбешек, сварил уху и, наевшись, курил, наблюдая, как от костра отскакивают искры и отражаются в спокойной воде. О жизни не думалось - пришло сытое удовлетворение и сонный покой.
     Лосенок не ушел с берега. Днем он щипал редкую травку меж камней, несколько раз входил в реку и, широко расставив тонкие ноги, шумно пил, а с темнотой лежал недалеко от костра, словно страшился одиночества.
     - Растерял предков? - спросил Михайлов. - Иди, поделюсь хлебом насущным.
     Лосенок доверчиво приблизился и взял хлеб, обдав руку теплым травяным дыханием.
     Ночью Михайлов спал хорошо. Комары не тревожили, он догадался выкурить их из избушки, запалив пучок влажной травы, утром же проснулся с ощущением бодрости и непонятной радости.
     Вирсавия глядела со стены темными ласковыми глазами, Гаргантюа расправлялся с жареной коровой.
     С чувством, обостренным желанием плотно позавтракать, Михайлову вспомнился аромат жареного мяса, он представил, как бы оно аппетитно припахивало дымком костра, а капли жира, падая на угли, курились бы синим дымком.
     - Слушай-ка, - обратился он к Гаргантюа, - я тоже могу изжарить корову. У меня есть корова...
     Эта мысль сначала испугала его. В детстве он жил с родителями в коммуналке на окраине города в облезлом двухэтажном доме. Рядом стояли частные домики с садиками и сарайчиками во дворах. Хозяин одного домика держал поросенка. Маленьким он был забавен, и сестренка Михайлова играла с ним, почесывая за ушами, поглаживая бочок, отчего поросенок валился на спину, подставляя розовое брюшко и блаженно похрюкивая. К осени он подрос, и хозяин зарезал его. Наверное, он резал неумело - поросенок долго и страшно визжал, визг перешел, прежде чем совсем затихнуть, в хрип.
     Сестренка убежала на соседнюю улицу и вернулась поздно вечером. Мать купила у хозяина свежего мяса и потушила с картошкой. Михайлов с удовольствием ел, а сестренка отказалась и заплакала. Мать сказала:
     - Глупенькая, скотина на то и существует, чтобы люди питались мясом.
     "Это лесной зверь, а не свинья! - подумал Михайлов и тут же возразил себе: - Стреляют же и едят диких уток, разных там зайцев... Нет, я не сумею, я никогда не забивал скотину! Впрочем, наверное, просто - перерезать горло, у меня есть нож, но сразу ли все будет кончено..." Вдруг он только ранит и звереныш станет бегать, разбрызгивая вокруг кровь! Неприятно же смотреть на такое! Нет, нет, он не станет убивать! А мясо, жареное мясо с запахом дымка?! Не полакомиться тебе, Михайлов, лови и лопай костистую рыбу, не мужик ты! Другой бы на его месте не стал размышлять, устроил бы шикарный обед на природе. Лосенок потерял мать, он совсем беспомощный и все равно погибнет".
     Михайлов вытащил из рюкзака нож, крепко зажал в руке и резко взмахнул. Нет, не сумеет! И, скорее всего, лосенок за ночь куда-то уковылял от избушки, решил он, почувствовав облегчение, и вышел за дверь.
     Лосенок стоял неподалеку, темным силуэтом вырисовываясь на фоне утренней зари. Должно быть, он был голоден, сразу подошел, вытянув шею.
     - Сам виноват, - сказал ему Михайлов, - кто просил околачиваться здесь! - И вынес из избушки ружье и кусок хлеба. Лосенок потянулся к хлебному духу, а Михайлов, приручая, провел рукой по шелковистому загривку. Прикосновение вызвало мимолетную жалость, он прогнал ее, подманил лосенка к "кости монстра", быстро набросил на шею брючный ремень и привязал к сучку, выступающему из коряги.
     Первый выстрел перебил зверенышу заднюю ногу. Он осел на задок, заскоблив копытцами по камню. В глазах его, налившихся болью, проступила влага, похожая на слезы.
     Михайлов разозлился на себя за бездарный выстрел и на лосенка за то, что тот не ушел ночью, введя в соблазн полакомиться мясом. Тщательно прицелясь, он выстрелил второй раз и попал в шею. Лосенок упал, подергался и затих жалкой серой кучкой.
     Михайлов отошел в сторону и, оттягивая время, принялся точить о камень нож - он боялся, что лосенок может очнуться, когда нужно будет отрезать куски мяса. Но сразу остекленевшие его глаза уверили Михайлова, что тот мертв. Лезвие легко вспороло тонкую шкурку, она, похожая на детские штанишки, без труда слезла с задних ног. Михайлов выбросил ее в речку. Так же легко он отделил заднюю часть тушки, перебив камнем хрупкий позвоночник. Оставшееся же, с выпирающими сизыми внутренностями, кое-как завалил плавником.
     Бледное мясо с молочным привкусом быстро изжарилось. Михайлов с жадностью съел его, чисто обгладывая кости, а когда поднялся напиться из родника, неожиданно замутило и вырвало. Он все же напился из родника, опять замутило и вырвало несколько раз подряд. Ослабев, он доплелся до избушки, свалился на топчан и забылся тяжелым сном.
     Спал он долго и проснулся от непонятной тревоги. Недалеко от избушки слышались частые хриплые крики и острый шелест. На месте, где осталась часть тушки, копошилась лохматая черная стая птиц. Они выдирали сизые внутренности из того, что недавно было серым маленьким лосенком, хрипло кричали и на лету вырывали друг у друга куски. Объеденный остов белел тонкими ребрами, но почему-то нетронутая голова лежала в стороне и заходящее солнце, отражаясь в глазах, оживляло их.
     Михайлов почувствовал: он совершенно один здесь, - он, жуткие птицы и эта мертвая голова, словно бы неотступно следящая за каждым движением. Распахнутая дверь избушки показалась вдруг подстерегающей западней, он не посмел вернуться в нее и провести еще одну ночь.
     Поспешно он напился прямо из реки, дошагал по берегу до сухого русла, разрезающего крутизну, вскарабкался по склону и пошел по лесу, старательно оглядываясь по сторонам - где-то здесь должны быть признаки дороги, по которой проехал седовласый мотоциклист, нужно было держаться по прямой от берега, и он держался, но дороги не было. В вечерней тишине леса чудилось что-то зловещее, нужно было все же войти в ту проклятую избушку и захватить ружье!
     "Ну-ну, раскис! - упрекнул он себя. - Неврастеник! Кому ты нужен в пригородном лесу. Вот сейчас выйду на шоссе, голосну машине и через час буду в цивильной жизни".
     Прошло около трех часов, а шоссе все не было, лес густел - должно быть, он сбился с прямой, обходя деревья и кусты. Небо пока было светлым, и темнота только-только начинала подниматься от земли, обволакивая низкий кустарник и овражки, на посеревшем небе проявилась полупрозрачная, ущербная луна, ее то скрывали низкие облака, то она, бледно желтея, проглядывала сквозь промоины и между ними. Темнота быстро сгущалась, в травах и кустах послышались чьи-то осторожные шажки, шорохи и попискивание.
     Уу-ух... - тоскливо простонало над головой в ветвях. Михайлов вздрогнул и вытер со лба холодную испарину. "Птица, - сказал он себе. - Конечно птица, мало ли здесь разных тварей".
     Несколько часов бесполезных блужданий пробудили голод и жажду, он устал и сел передохнуть на пенек, одиноко торчащий на поляне в окружении старых усохших деревьев с молодой порослью у корней. Теперь уже стало совсем непонятно, в какую сторону идти, показалось невозможным выбраться из леса, и он, возможно, умрет здесь в одиночестве, а черные птицы обгложут до костей, как лосенка.
     
     ...В той коммуналке, где жил он в детстве, были длинные унылые коридоры, тускло освещенные, часто совсем темные, потому что мальчишки выкручивали, озорничая, лампочку. Однажды, возвратившись домой, он ощупью шел в непроглядной темноте коридора, нащупал ручку своей двери - и ужас овладел им. Это была незнакомая круглая ручка, значит, и другая дверь, хотя он не мог ошибиться - только его квартира находилась в торце длинного коридора. Страшное одиночество овладело им - он выброшен из жизни, умрет от страха у чужого порога... Со слезами он отчаянно забарабанил в незнакомую дверь, она вдруг распахнулась, и старуха соседка заворчала:
     - Опять ключ потерял?! Ходют, ходют, открывай вам всем...
     Михайлов пристыдил себя за вспомнившийся тот детский и сегодняшний страх и громко сказал:
     - Выберусь, черт возьми!
     Встав с пенька, он упрямо двинулся вперед, не выбирая направления.
     В глубинах леса зародился тяжкий гул, нарастая, быстро приблизился, порывом ветра согнуло дерево, под которым стоял Михайлов, жестоко затрепало ветки. Ветер прокатился дальше, и одновременно с затихающим его шумом за спиной Михайлова кто-то длинно вздохнул. Он обернулся, и волосы на голове шевельнулись: метрах в десяти стоял лось. Весь голубой от лунного мертвенного света, с высоко поднятой головой, утяжеленной рогами, он смотрел на Михайлова темными провалами глаз неподвижно и грозно.
     Они стояли друг против друга, оба вскормленные этой землей, оба ее дети - человек и лесной зверь.
     "Конец, я пропал! - подумал Михайлов, но в оцепенении не мог двинуться с места. - Конец! Он знает, кто убил лосенка, он раздавит рогами, втопчет в землю..."
     Новый сильный порыв ветра прокатился по лесу, пригнул верхушки деревьев, лось же, злобно фыркнув, нагнул голову и двинулся на Михайлова. Это вывело его из оцепенения. Дико закричав, он бросился бежать, и лес рванулся навстречу. Деревья, словно сговорясь, вставали на пути, он ушибался о них, колючий кустарник цеплялся за одежду и рвал кожу, над головой промелькнула бесшумная тень, раздался жуткий вопль-хохот, острым ударило в затылок... Михайлов бежал, чувствуя, как за воротник рубашки стекает горячее и мокрое. Горло пересохло, сердце превратилось в комок боли, он бежал, пока не споткнулся о корень и не полетел в глубокую яму, устланную по дну прошлогодними прелыми листьями. Неудобно подвернулась нога, острая боль на миг заслонила страх перед погоней. Он лежал скорчившись на дне ямы, стараясь сдерживать стон и громкое дыхание.
     
     ...Сова неясыть следила за человеком на берегу, он не проявлял враждебности, но вдруг раздались выстрелы, детеныш лесного зверя упал замертво. Человек съел небольшую часть мяса, остальное оставил воронам. Непонятное существо! Зачем убивать большую добычу, если насытишься небольшой ее частью? Вечером и ночью человек принялся кружить по лесу, натыкался, как слепой, на деревья, подходил близко к обрыву над рекой, возвращался в чащу... Зачем? Он ищет дупло, чтобы тоже убить? Да, вон совсем близко продирается сквозь кусты! Совин налетел на него сзади, ударил когтями. Человек еще немного пробежал и свалился в яму. Наверное, он уже мертв и у воронов завтра опять будет праздник...
     Яма пахла гнилой сыростью и мышами, Михайлов напряженно прислушивался к лесным звукам. Было удивительно тихо, ветер успокоился, и ему подумалось, что лось вообразился от игры света и теней, но все же он так хорошо запомнился - голубой, с искрами в темных провалах глаз, правда, за звоном крови в ушах во время бега он не слышал топота лосиных копыт - был ли лось?
     
     Перед рассветом пошел редкий дождь, проник в яму, и Михайлов жадно слизывал капли с потрескавшихся губ. Когда совсем рассвело, он вылез из своего убежища. Нога в щиколотке распухла, наступать на нее было мучительно, и пришлось, чтобы передвигаться, выломать палку. Только к полудню он вышел к шоссе и голоснул белому "жигуленку". Женщина за рулем было притормозила, но, глянув на Михайлова, газанула и умчалась. Он горько усмехнулся, представив себя со стороны, в изорванной одежде, с волосами, слипшимися от крови. Потом остановился самосвал, обляпанный бетоном. Шофер из кабины с интересом рассмотрел Михайлова:
     - Тебя что, собаки драли?
     - С другом на рыбалке был, - соврал Михайлов. - Заблудился. Я заплачу...
     - Черт с тобой, залазь, - разрешил шофер. - Тут до города рукой подать. У меня вот тоже был случай... - И он стал подробно рассказывать про свой случай, про то, как тоже где-то заблудился.
     Михайлов не слушал, стискивая зубы при каждом толчке. Он ехал, зная, что возвращается к своей неудовлетворенности и скуке, и жалел себя.
     
     1990