Аркадий Аверченко            Перед лицом смерти            (Кусочек материала к истории русской революции)            Сколь различна психология и быт русского и французского человека.      Французская революция оставила нам такой примечательный факт:      Добрые, революционно настроенные парижане поймали как-то на улице аббата Мори. Понятно, сейчас же сделали из веревки петлю и потащили аббата к фонарю.      - Что это вы хотите делать, добрые граждане? - с весьма понятным любопытством осведомился Мори.      - Вздернем тебя вместо фонаря на фонарный столб.      - Что ж вы думаете - вам от этого светлее станет? - саркастически спросил остроумный аббат.      Толпа, окружавшая аббата, состояла из чистокровных французов, да еще парижан к тому же.      Ответ аббата привел всех в такой буйный восторг, что тут же единогласно ему было вотировано сохранение жизни.      Это французское.      А вот русское:      В харьковской чрезвычайке, где неистовствовал "товарищ" Саенко этот рассказан автору одним, вполне заслуживающим доверия, харьковцем. - А. А.], - расстрелы производились каждый день.      Делом этим большею частью занимался сам Саенко...      Накокаинившись и пропьянствовав целый день, он к вечеру являлся в помещение, где содержались арестованные, со списком в руках и, став посередине, вызывал назначенных на сегодня к расстрелу.      И все, чьи фамилии он называл, покорно вздыхая, вставали с ящиков, служивших им нарами, и отходили в сторону.      Понятно, что никто не молил, не просил, все прекрасно знали, что легче тронуть заштукатуренный камень капитальной стены, чем сердце Саенки.      И вот однажды, за два дня до прихода в Харьков добровольцев, явился, по обыкновению, Саенко со своим списком за очередными жертвами.      - Акименко!      - Здесь.      - Отходи в сторону.      - Васюков!      - Тут.      - Отходи.      - Позвольте мне сказать...      - Ну, вот еще чудак... Разговаривает. Что за народ, ей-Богу. Возиться мне с тобой еще. Сказано отходи - и отходи. Стань в сторонку. Кормовой!      - Здесь.      - Отходи. Молчанов!      - Да здесь я.      - Вижу я. Отойди. Никольский!      Молчание.      - Никольский!!      Молчание. Помолчали все: и ставшие к стенке, и сидящие на нарах, и сам Саенко.      А Никольский в это время, сидя как раз напротив Саенко, занимался тем, что, положив одну разутую ногу в опорке на другую, тщательно вертел в пальцах папиросу-самокрутку.      - Никольский!!!      И как раз в этот момент налитые кровью глаза Саенки уставились в упор на Никольского.      Никольский не спеша провел влажным языком по краю папиросной бумажки, оторвал узкую ленточку излишка, сплюнул, так как крошка табаку попала ему на язык, и только тогда отвечал вяло, с ленцой, с развальцем:      - Что это вы, товарищ Саенко, по два раза людей хотите расстреливать? Неудобно, знаете.      - А что?      - Да ведь Никольского вчера расстреляли!      - Разве?!      И все опять помолчали: и отведенные в сторону, и сидящие на нарах.      - А, ну вас тут, - досадливо проворчал Саенко, вычеркивая из списка фамилию. - Запутаешься с вами.      - То-то и оно, - с легкой насмешкой сказал Никольский, подмигивая товарищам, - внимательней надо быть.      - Вот поговори еще у меня. Пастухов!      - Иду!                  * * *            А через два дня пришли добровольцы и выпустили Никольского.                  * * *            Не знаю, как на чей вкус...      Может быть, некоторым понравился аббат Мори, а мне больше нравится наш русский Никольский.      У аббата-то, может быть, когда он говорил свою остроумную фразу, нижняя челюсть на секунду дрогнула и отвисла, а дрогни челюсть у Никольского, когда он, глядя Саенке в глаза, дал свою ленивую реплику, - где бы он сейчас был?