Аркадий Аверченко
     
     Рассказ для "Лягушонка"
     
     Редактор детского журнала "Лягушонок", встретив меня, сказал:
     - Не напишете ли вы для нашего журнала рассказ?
     Я не ожидал такой просьбы. Тем не менее спросил:
     - Для какого возраста?
     - От восьми до тринадцати лет.
     - Это трудная задача, - признался я. - Мне случалось встречать восьмилетних детей, которые при угрозе отдать их бабе Яге моментально затихали, замирая от ужаса, и я знавал тринадцатилетних детишек, которые пользовались всяким случаем, чтобы стянуть из буфета бутылку водки, а при расчетах после азартной карточной игры, в укромном месте, пытались проткнуть ножами животы друг другу.
     - Ну да, - сказал редактор. - Вы говорите о тринадцатилетних развитых детях и о восьмилетних, отставших в развитии. Нет! Рассказ, обыкновенно, нужно писать для среднего типа ребенка, руководствуясь, приблизительно, десятилетним возрастом.
     - Понимаю. Значит, я должен написать рассказ для обыкновенного ребенка десяти лет?
     - Вот именно. В этом возрасте дети очень понятливы, сообразительны, как взрослые, и очень не любят того сюсюканья, к которому прибегают авторы детских рассказов. Дети уже тянутся к изучению жизни! Не нужно забывать, что ребенок в этом возрасте гораздо больше знает и о гораздо большем догадывается, чем мы предполагаем. Если вы примете это во внимание, я думаю, что рассказец у вас получится хоть куда...
     - Ладно, - пообещал я. - Завтра вы получите рассказ.
     В тот же вечер я засел за рассказ. Я отбросил все, что отдавало сюсюканьем, и старался держаться трезвой правды и реализма, который, по-моему, так должен был подкупить любознательного ребенка и приохотить его к чтению.
     Редактор прочел рассказ до половины, положил его на стол и, подперев кулаками голову, изумленно стал меня разглядывать:
     - Это вы писали для детей?
     - Да... Приблизительно имея в виду десятилетний возраст. Но если и восьмилетний развитой мальчишка...
     - Виноват!! Вот как начинается ваш рассказ:
     
     ДЕНЬ ЛУКЕРЬИ
     
     "Кухарка Лукерья встала рано утром и, накинув платок, побежала в лавочку... Под воротами в темном углу ее дожидался разбитной веселый дворник Федосей. Он ущипнул изумленную Лукерью за круглую аппетитную руку, прижал ее к себе и, шлепнув с размаху по спине, шепнул на ухо задыхающимся голосом:
     - Можно прийти к тебе сегодня ночью, когда господа улягутся?
     - Зачем? - хихикнула Лукерья, толкнув Федосея локтем в бок.
     - Затем, - сказал простодушный Федосей, - чтобы..."
     - Ну, дальше я читать не намерен, потому что, я думаю, от такого рассказа вспыхнет до корней волос и солдат музыкальной команды.
     Я пожал плечами.
     - Мне нет дела до какого-то там солдата музыкальной команды, но живого любознательного ребенка такой рассказ должен заинтриговать.
     - Знаете что? - потирая руки, сказал редактор. - Вы этот рассказ попытайтесь пристроить в "Вестнике общества защиты падших женщин", а если там его найдут слишком пикантным, отдайте в "Досуги холостяка". А нам напишите другой рассказ.
     - Не знаю уж, что вам и написать. Старался, как лучше, избегал сюсюканья, как огня...
     - Нет, вы напишите хороший детский рассказ, держась сферы тех интересов, которые питают ребенка десяти-одиннадцати лет. Ребенок очень любит рассказы о путешествиях - дайте это ему со всеми подробностями, потому что в подробностях для ребенка есть своеобразная прелесть.
     Вы можете даже не стесняться фантазировать, но чтобы фантазия была реальна - иначе ребенок ей не поверит, - чтобы фантазия была основана на цифрах, вычислениях и точных размерах. Вот что дает ребенку полную иллюзию и что приковывает его к книжке.
     - Конечно, я это сделаю, - сказал я, протягивая руку редактору "Лягушонка". - Через два дня такой рассказ уже будет у вас в руках.
     И я, обдумав, как следует тему, написал рассказ:
     
     КАК Я ЕЗДИЛ В МОСКВУ
     
     "Недавно мне пришлось съездить в Москву. В путеводителе я нашел несколько поездов и после недолгого размышления решил остановиться на отходящем ровно в 11 часов по петроградскому времени. Правда, были еще два поезда - в 7 часов 30 минут и в 9 часов 15 минут по петроградскому времени, но они не были так удобны. Для того чтобы попасть на вокзал, я взял извозчика, сторговавшись за 40 копеек. Ехали мы около 25 минут, и на вокзал я приехал за 16 минут до отхода поезда. Известно, что от Петрограда до Москвы расстояние 604 версты, каковое расстояние поезд проходит в 12 часов с остановками или 10 часов без остановок, т. е. 60 верст в час. Мне досталось место № 7 в вагоне № 2..."
     В этом месте редактор, читавший вслух мой рассказ о путешествии, остановился и спросил:
     - Можно быть с вами откровенным?
     - Пожалуйста!
     - Никогда мне не приходилось читать более скучной и глупой вещи... Железнодорожное расписание - штука хорошая для справок, но как беллетристический рассказ...
     - Да, рассказ суховат, - согласился я. - Но самый недоверчивый ребенок не усомнится в его правдивости. По-моему, самая печальная правда лучше красивой лжи!..
     - Вы смешиваете ложь с выдумкой, - возразил редактор. - Ребенок не переносит лжи, но выдумка дорога его сердцу. И потом, мальчишку никогда не заинтересует то, что близко от него, то, что он сам видел. Его тянет в загадочно-прекрасные неизвестные страны, он любит героические битвы с индейцами, храбрые подвиги, путешествия по пустыне на мустангах, а не спокойную езду в вагоне первого класса с плацкартой и вагон-рестораном. Для мальчишки звук выстрела из карабина в сто раз дороже паровозного гудка на станции Москва-товарная. Вот вам какое путешествие нужно описать!
     "Вот осел, - подумал я, пожимая плечами. - Сам не знает, что ему надо".
     - Пожалуй, - сказал я вслух, - теперь я понял, что вам нужно. Завтра вы получите рукопись.
     На другой день редактор "Лягушонка" вертел в руках рукопись "Восемнадцать скальпов Голубого Опоссума", и на лице его было написано все, что угодно, кроме выражения восторга, на которое я имел право претендовать.
     - Ну, - нетерпеливо сказал я. - Что вы там мнетесь?
     Вот вам рассказ без любви, без сюсюканья, и сухости в нем нет ни на грош.
     - Совершенно верно, - сказал редактор, дернув саркастически головой. - В этом рассказе нет сухости, нет, так сказать, ни одного сухого места, потому что он с первой до последней страницы залит кровью. Послушайте-ка первые строки вашего "путешествия":
     "Группа охотников расположилась на ночлег в лесу, не подозревая, что чья-то пара глаз наблюдает за ними. Действительно, из-за деревьев вышел, крадучись, вождь Голубой Опоссум и, вынув нож, ловким ударом отрезал голову крайнему охотнику.
     - Оах! - воскликнул он. - Опоссум отомщен! И, пользуясь сном охотников, он продолжал свое дело... Голова за головой отделялась от спящих тел, и скоро груда темных круглых предметов чернела, озаренная светом костра. После того как Опоссум отрезал последнюю голову, он сел к огню и, напевая военную песенку, стал обдирать с голов скальпы. Работа спорилась".
     - Извольте видеть! - раздраженно сказал редактор. - "Работа спорилась". У вас это сдирание скальпов описано так, будто бы кухарка у печки чистит картофель. Кроме того, на следующих двух страницах у вас бизон выпускает рогами кишки мустанга, две англичанки сгорают в пламени подожженного индейцами дома, а потом индейцы в числе тысячи человек попадают в вырытую для них яму и, взорванные порохом, разлетаются вдребезги. Согласитесь сами нужно же знать границы.
     - Да что вам, жалко их, что ли? - усмехнулся я. - Пусть их режут друг другу головы и взрывают друг друга. На наш век хватит. А зато ребенок получает потрясающие, захватывающие его страницы.
     - Милый мой! Если бы существовал специальный журнал для рабочих городской скотобойни - ваш рассказ явился бы лучшим его украшением... А ребенка после такого рассказа придется свести в сумасшедший дом. Напишите вы лучше вот что...
     Я видел, что мы оба чрезвычайно опротивели Друг другу. Я считал его тупоумным человеком со свинцовой головой и мозгами, работающими только по неприсутственным дням. Он видел во мне бестолковую бездарность, сказочного дурака, который при малейшем принуждении к молитве сейчас же разбивал себе лоб. Он не понимал, что человек такого исключительного темперамента и кипучей энергии, как я, не мог остановиться на полдороге, шел вперед напролом и всякую предложенную ему задачу разрешал до конца.
     Я чувствовал, что мой энергичный талант был той оглоблей, которой нельзя орудовать в тесной лавке продавца фарфора.
     - Напишите-ка вы, - промямлил редактор "Лягушонка", - лучше вот что...
     - Стойте, - крикнул я, хлопнув рукой по столу. - Без советов! Попробую я написать одну вещицу на свой страх и риск. Может быть, она подойдет вам. Сдается мне, что я раскусил вас, почтеннейший.
     Через час я подал ему четвертую и последнюю вещь. Называлась она:
     
     ЛИЗОЧКИНО ГОРЕ
     
     "Мама подарила Лизочке в день ангела рубль и сказала, что Лизочка может истратить его, как хочет. Лизочка решила купить на эти деньги занятную книжку, чтобы в минуты отдыха своей мамы читать ей из этой книжки интересные рассказы для самообразования.
     Лизочка оделась, вышла на улицу и, мечтая о книжке, которую она должна сейчас купить, весело шагала по тротуару.
     - Милая барышня, - послышался сзади нее тихий голос. - Подайте, Христа ради. Я и моя дочка целый день не ели.
     Лизочка обернулась, увидела бедную больную женщину и, не раздумывая больше, сунула ей в руку рубль.
     - Нате, купите себе на эти деньги горячей пищи!
     И, вернувшись домой без книжки, Лизочка припала к плечу мамы и, рассказав ей о своей встрече, горько заплакала.
     - Чего ты плачешь? - спросила мама удивленно. - Не оттого ли, что тебе жалко своего доброго порыва?
     - Нет, мама, - отвечала благородная девочка. - Мне жалко, что я не имела трех рублей".
     - Ну, вот видите, - сказал редактор "Лягушонка". - Я был уверен, что в конце концов вы и напишете то, что нам нужно!