Аркадий Аверченко
     
     Ложь
     
     Трудно понять китайцев и женщин.
     Я знал китайцев, которые два-три года терпеливо просиживали над кусочком слоновой кости величиной с орех. Из этого бесформенного куска китаец с помощью целой армии крохотных ножичков и пилочек вырезывал корабль - чудо хитроумия и терпения: корабль имел все снасти, паруса, нес на себе соответствующее количество команды, причем каждый из матросов был величиной с маковое зерно, а канаты были так тонки, что даже не отбрасывали тени - и все это было ни к чему... Не говоря уже о том, что на таком судне нельзя было сделать самой незначительной поездки - сам корабль был настолько хрупок и непрочен, что одно легкое нажатие ладони уничтожало сатанинский труд глупого китайца.
     Женская ложь часто напоминает мне китайский корабль величиной с орех - масса терпения, хитрости - и все это совершенно бесцельно, безрезультатно, все гибнет от простого прикосновения.
     
     
     * * *
     
     Чтение пьесы было назначаю в 12 часов ночи. Я приехал немного раньше и, куря сигару, убивал ленивое время в болтовне с хозяином дома адвокатом Лязговым.
     Вскоре послеменя в кабинет, где мы сидели, влетела розовая, оживленная жена Лязгова, которую час тому назад я мельком видел в театре сидящей рядом с нашей общей знакомой Таней Черножуковой.
     - Что же это, - весело вскричала жена Лязгова. - Около двенадцати, а публики еще нет?!
     - Подойдут, - сказал Лязгов. - Откуда ты, Симочка?
     - Я... была на катке, что на Бассейной, с сестрой Тарского.
     Медленно, осторожно повернулся я в кресле и посмотрел в лицо Серафимы Петровны.
     Зачем она солгала? Что это значит?
     Я задумался.
     Зачем она солгала? Трудно предположить, что здесь бьш замешан любовник... В театре она все время сидела с Таней Черножуковой и из театра, судя по времени, прямо поехала домой. Значит, она хотела скрыть или свое пребывание в театре, или - встречу с Таней Черножуковой.
     Тут же я вспомнил, что Лязгов раза два-три при мне просил жену реже встречаться с Черножуковой, которая, по его словам, была глупой, напыщенной дурой и имела на жену дурное влияние. - И тут же я подивился: какая пустяковая, ничтожная причина может иногда заставить женщину солгать...
     
     
     * * *
     
     Приехал студент Конякин. Поздоровавшись с нами, он обернулся к жене Лязгова и спросил:
     - Ну, как сегодняшняя пьеса в театре... Интересна? Серафима Петровна удивленно вскинула плечами.
     - С чего вы взяли, что я знаю об этом? Я же не была в театре.
     - Как же не были? А я заезжал к Черножуковым - мне сказали, что вы с Татьяной Викторовной уехали в театр.
     Серафима Петровна опустила голову и, разглаживая юбку на коленях, усмехнулась:
     - В таком случае я не виновата, что Таня такая глупая; когда она уезжала из дому, то могла солгать как-нибудь иначе... Лязгов, заинтересованный, взглянул на жену.
     - Почему она должна была солгать?
     - Неужели ты не догадаваешься? Наверное, поехала к своему поэту!
     Студент Конякин живо обернулся к Серафиме Петровне.
     - К поэту? К Гагарову? Но этого не может быть! Гагаров на днях уехал в Москву, и я сам его провожал.
     Серафима Петровна упрямо качнула головой и, с видом человека, прыгающего в пропасть, сказала:
     - А он все-таки здесь!
     - Не понимаю... - пожал плечами студент Конякин. - Мы с Гагаровым друзья, и он, если бы вернулся, первым долгом известил бы меня.
     - Он, кажется, скрывается, - постукивая носком ботинка о ковер, сообщила Серафима Петровна. - За ним следят.
     Последняя фраза, очевидно, была сказана просто так, чтобы прекратить скользкий разговор о Гагарове.
     Но студент Конякин забеспокоился.
     - Следят??! Кто следит?
     - Эти, вот... Сыщики.
     - Позвольте, Серафима Петровна... Вы говорите что-то странное: с какой стати сыщикам следить за Гагаровым, когда он не революционер и политикой никогда не занимался?!
     Серафима Петровна окинула студента враждебным взглядом и, проведя языком по запекшимся губам, раздельно ответила:
     - Не занимался, а теперь занимается. Впрочем, что мы все: Гагаров, да Гагаров. Хотите, господа, чаю?
     
     
     * * *
     
     Пришел еще один гость - газетный рецензент Блюхин.
     - Мороз, - заявил он, - а хорошо! Холодно до гадости. Я сейчас часа два на коньках катался. Прекрасный на Бассейной каток.
     - А жена тоже сейчас только оттуда, - прихлебывая чай из стакана, сообщил Лязгов. - Встретились?
     - Что вы говорите?! - изумился Блюхин. - Я все время катался и вас, Серафима Петровна, не видел. Серафима Петровна улыбнулась.
     - Однако я там была. С Марьей Александровной Шемшуриной.
     - Удивительно... Ни вас, ни ее я не видел. Это тем более странно, что каток ведь крошечный, - все, как на ладони.
     - Мы больше сидели все... около музыки, - сказала Серафима Петровна. - У меня винт на коньке расшатался.
     - Ах, так! Хотите, я вам сейчас исправлю? Я мастер на эти дела. Где он у вас?
     Нога нервно застучала по ковру.
     - Я уже отдала его слесарю.
     - Как же это ты ухитрилась отдать слесарю, когда теперь ночь? - спросил Лязгов.
     Серафима Петровна рассердилась.
     - Так и отдала! Что ты пристал? Слесарная, по случаю срочной работы, была открыта. Я и отдала. Слесаря Матвеем зовут.
     
     
     * * *
     
     Наконец, явился давно ожидаемый драматург Селиванский с пьесой, свернутой в трубку и перевязанной ленточкой.
     - Извиняюсь, что опоздал, - раскланялся он. - Задержал прекрасный пол.
     - На драматурга большой спрос, - улыбнулся Лязгов. - Кто же это тебя задержал?
     - Шемшурина, Марья Александровна. Читал ей пьесу. Лязгов захлопал в ладоши.
     - Соврал, соврал драматург! Драматург скрывает свои любовные похождения! Никакой Шемшуриной ты не мог читать пьесу!
     - Как не читал? - обводя компанию недоуменным, подозрительным взглядом, вскричал Селиванский. - Читал! Именно ей читал.
     - Ха-ха! - засмеялся Лязгов. - Скажи же ему, Симочка, что он попался с поличным: ведь Шемшурина была с тобой на катке.
     - Да, она со мной была, - кивнула головой Серафима Петровна, осматривая всех нас холодным взглядом.
     - Когда?! Я с половины девятого до двенадцати сидел у нее и читал свою "Комету".
     - Вы что-нибудь спутали, - пожала плечами Серафима Петровна.
     - Что? Что я мог спутать? Часы я мог спутать, Шемшурину мог спутать с кем-нибудь или свою пьесу с отрывным календарем?! Как так - спутать?
     - Хотите чаю? - предложила Серафима Петровна.
     - Да, нет, разберемся: когда Шемшурина была с вами на катке?
     - Часов в десять, одиннадцать. Драматург всплеснул руками.
     - Так поздравляю вас: в это самое время я читал ей дома пьесу.
     Серафима Петровна подняла язвительно одну бровь.
     - Да? Может быть, на свете существуют две Шемшуриных? Или я незнакомую даму приняла за Марью Александровну? Или, может, я была на катке вчера... Ха-ха!..
     - Ничего не понимаю! - изумился Селиванский.
     - То-то и оно, - засмеялась Серафима Петровна. - То-то и оно! Ах, Селиванский, Селиванский...
     Селиванский пожал плечами и стал разворачивать рукопись.
     Когда мы переходили в гостиную, я задержался на минуту в кабинете и, сделав рукой знак Серафиме Петровне, остался с ней наедине.
     - Вы сегодня были на катке? - спросил я равнодушно.
     - Да. С Шемшуриной.
     - А я вас в театре сегодня видел. С Таней Черножуковой. Она вспыхнула.
     - Не может быть. Что же, я лгу, что ли?
     - Конечно, лжете. Я вас прекрасно видел.
     - Вы приняли за меня кого-нибудь другого...
     - Нет. Вы лжете неумело, впутываете массу лиц, попадаетесь и опять нагромождаете одну ложь на другую... Для чего вы солгали мужу о катке?
     Ее нога застучала по ковру.
     - Он не любит, когда я встречаюсь с Таней.
     - А я сейчас пойду и скажу всем, что видел вас с Таней в театре.
     Она схватила меня за руку, испуганная, с трясущимися губами.
     - Вы этого не сделаете?!
     - Отчего же не сделать?.. Сделаю!
     - Ну, милый, ну, хороший... Вы не скажете... да? Ведь не скажете?
     - Скажу.
     Она вскинула свои руки мне на плечи, крепко поцеловала меня и, прижимаясь, прерывисто прошептала:
     - А теперь не скажете? Нет?
     
     
     * * *
     
     После чтения драмы ужинали.
     Серафима Петровна все время упорно избегала моего взгляда и держалась около мужа.
     Среди разговора она спросила его.
     - А где ты был сегодня вечером? Тебя ведь не было с трех часов.
     Я с любопытством ждал ответа. Лязгов, когда мы были вдвоем в кабинете, откровенно рассказал мне, что этот день он провел довольно беспутно: из Одессы к нему приехала знакомая француженка, кафешантанная певица, с которой он обедал у Контана, в кабинете; после обеда катались на автомобиле, потом он был у нее в Гранд-Отеле, а вечером завез ее в "Буфф", где и оставил.
     - Где ты был сегодня?
     Лязгов обернулся к жене и, подумав несколько секунд, ответил:
     - Я был у Контана. Обедали. Один клиент из Одессы с женой француженкой и я. Потом я заехал за моей доверительницей по Усачевскому делу, и мы разъезжали в ее автомобиле - она очень богатая - по делу об освобождении имения от описи. Затем я был в Гранд-Отеле у одного помещика, а вечером заехал на минутку в "Буфф" повидаться с знакомым. Вот и все.
     Я улыбнулся про себя и подумал:
     - Да. Вот это ложь!